Ефим Аркадьевич просыпаться упорно не хотел, изо всех сил цепляясь за остатки сна.
Он точно помнил, что ночью сон был вполне ничего, сильно сексуально окрашенный. Однако теперь в полупроснувшуюся голову лезли только обрывки, посвященные даже не сексу, а скорее его нежелательным последствиям.
Береславский чертыхнулся и открыл глаза.
Ну, конечно, дело в Наташке, его единственной и долготерпеливой жене. Уходя с собачкой на улицу, она раскрыла тяжелые зеленые портьеры, и теперь солнце нагло, по-хулигански лезло ему в глаза.
Придется вставать.
Ефим собрался с духом и разом вылетел из постели. Не одеваясь, босыми ногами прошлепал в ванную комнату.
Да, заматерел Ефим Аркадьевич!
Во всех смыслах заматерел.
Квартира – не докричишься. По телефону друг другу звонят, так проще. Одна ванная комната метров двадцать. А таких – две. Плюс – гостевой туалет.
Теперь, когда дочка практически самостоятельна, а внуков еще нет, квартирка стала явно великовата. Наташка уже все уши прожужжала: давай сменим на поменьше. И денег заработаем, и траты сократим. А главное, приведем окружающее пространство в соответствие со своими доходами и потребностями.
На том все и заканчивалось, потому что в этом месте Наташкиных рассуждений Береславский мрачнел, набычивался и уходил в себя. Его не по-детски напрягали даже косвенные напоминания о крутом изменении их финансового состояния. Что тоже было несомненным поводом для серьезного психологического исследования.
Ведь все хорошо знавшие Ефима Аркадьевича, были осведомлены, что этому не худенькому и давно лысому индивидууму по большому счету практически наплевать на собственное имущественное положение.
Ему было почти без разницы, что есть. И где отдыхать. И что носить. С последним дошло до анекдота, когда однажды профессор приперся на довольно важный раут в разных ботинках.
Хотя, опять же, тех, кому он был сильно нужен, его разные ботинки не очень смущали.
Единственная разница для Береславского теперь была, на чем ездить. Впрочем, его нынешняя машина была еще хороша, и, даже если бы с неба упали деньги, он не стал бы ее менять. Потому что новый «Ягуар» – это уже и не «Ягуар» вовсе, а какая-то эклектическая взвесь из суперсовременного семейного авто и звездолета. Никакого прежнего шарма, одни светодиоды и тачскрины. Поэтому Береславский все равно не стал бы продавать свой старый «S-type».
Так что ж его тогда дергали разговоры о деньгах?
Наверное, если б удалось проникнуть в его большую лысую голову, ответ звучал бы примерно так.
Денег, по Береславскому, должно быть столько, чтоб о них не думать. И раньше, до кризиса, примерно такая ситуация и сложилась. Профессор о них не думал. Его – с компаньоном и бухгалтером Сашкой Орловым – небольшое рекламное агентство «Беор» не особенно зарабатывало, однако существовал некий баланс между заработком и не столь уж большими тратами.
Когда пришел кризис, все изменилось.
Обидно то, что Ефим Аркадьевич – кстати, активно востребованный в роли эффективного кризисного консультанта – в собственном гнезде прошляпил все, что можно. И, главное, чего нельзя.
Вдвойне обидно, что прошляпил – термин неверный. В том-то и дело, что он прекрасно понимал суть происходящих событий и их – в скором будущем – последствия.
Парадоксально – только на первый взгляд. На второй – понятно. Особенно для тех, для кого слово душа – не пустой звук.
Ведь что такое кризис?
Инвесторы попрятали деньги.
Покупатели перестали покупать.
Заказчики перестали заказывать.
Доходная часть бизнесов сжалась, как шагреневая кожа в конце известной повести. Вот тут-то эффективный консультант Береславский и давал наказ: немедленно сокращать расходы. Резать по живому всё: площади, персонал, непрофильные активы. Да и профильные тоже, если они становились источником финансовой опасности. Ужиматься, замирать, тратить только на самое необходимое. Как летучая мышь зимой, когда ее сердцебиение сокращается с восьмисот ударов в минуту до десяти. Зато она доживает до весны. И занимает место тех, кто осенью вовремя не замер.
Второй рекомендуемый Ефимом путь выхода из коллапса был строго противоположным: максимально увеличить активность, подбирая рыночную долю тех, кто финансово помер. Рынок-то все равно сократился не до нуля, что-то, да осталось. Но и приверженцы второго пути все равно были обязаны по максимуму использовать рецепты первого.
Такая тактика была единственно возможной для выживания, и Ефимовы – хорошо, кстати, оплачиваемые – советы многим помогли сохранить бизнес.
Однако в «Беоре» все всё понимали и… почти ничего не делали.
Почему? Потому что теория никак не хотела скрещиваться с практикой. Нет заказов в типографии – надо увольнять людей.
Но кого? Сергея Владимировича, который честно отработал пятнадцать лет? Или тетю Машу, с ее мужем-инсультником? Или Надежду, которая, когда на ровном месте создавали «Беор», отработала больше года без зарплаты?
В общем, натекавшие минусы Ефим с Сашкой Орловым молча покрывали из раздобревшей за тучные годы кубышки.
Месяц, другой, третий.
Пятый.
Потом кубышка иссякла. И пошел крутиться счетчик долгов.
К счастью – только внутренних, перед собственными сотрудниками: внешних долгов они в свое время догадались не наделать (что тоже не говорит о них как о настоящих бизнесменах).
«Беор» – с такими учредителями – наверняка бы сдох окончательно, если бы не здравый смысл его сотрудников, начавших голосовать ногами.
В итоге в какой-то момент приходная часть (Ефим изо всех сил искал затаившиеся на рынке заказы) догнала-таки расходную, и положение стабилизировалось. Правда, на довольно обидном уровне: лично учредителям денег все равно не хватало. Хотя в этом имелась и хорошая сторона: Ефиму легче было говорить «нет» другим, когда он сам уже больше года как не стоял на довольствии.
Другими словами, теперь «Беор» влачил жалкое существование, не принося владельцам никаких доходов. Зато начали потихоньку отдавать прошлогодние долги по зарплате.
Забавное наблюдение. Многие бывшие работники «Беора» сменили уже не по одному месту. А поскольку связь сохранялась, все были в курсе, как их кидали на новых работах. Стандарт был следующим: человек отрабатывал месяц, вместо обещанных денег ему платили копейки. И объясняли, что через месяц вернут всё. Через месяц история повторялась, и наживка на остром крючке становилась толще. Продолжалось это в зависимости от терпения работника – и, ясное дело, когда он все-таки уходил, никто ему ничего не возвращал.
Однако вот что интересно: народ рассматривал эти прискорбные истории как неприятную, но неотъемлемую часть жизни. Люди не то что не пытались спорить – по большому счету, никто и не возмущался.
Зато когда Ефим с Сашкой начали отдавать старые долги – да еще тем, кто уже давно ушел с предприятия, – никаких аплодисментов они не дождались. Наоборот, каждый второй пытался поскандалить: почему так мало возвращаете?
Сначала Ефим сильно расстраивался. Потом вспомнил старуху Шапокляк и успокоился. Нормальное дело. Хорошими делами прославиться нельзя. Не его бывшие сотрудники в этом виноваты. А он сам. Потому что мы в ответе за тех, кого приручили.
И сразу все стало на свои места.
Долги они все равно рано или поздно отдадут. Не из-за давления должников, а из-за собственного душевного дискомфорта. Но осчастливленным скандалистам – что, мол, так неполно осчастливили? – теперь отвечали просто и без затей. Типа, еще раз услышим – и больше тебе ничего не должны, потому что кризис – это форс-мажор.
Идея оказалась удивительно благотворной. Скандалисты сразу извинялись, объясняли, что их не так поняли, и… становились по-настоящему довольными, как и следовало: вдруг взяли да получили, казалось бы, давно и навсегда потерянные деньги.
А Береславский сделал еще один вывод.
Великое дело – психология.
Вот, например, отдали людям половину долга. Если бы отдали и извинились за то, что только половину, – люди почувствовали бы себя обманутыми. Лохами. А кому приятно чувствовать себя лохом?
А если отдали и поздравили с редкой удачей – через полтора года, да немалую сумму, – то все оставались довольны. Потому что перед тобой был уже не лох, а везунчик.
Короче, стакан либо наполовину полон, либо наполовину пуст. И это зависит не только от того, кто пьет, но и от того, кто наливает.
…Все эти по утреннему времени странные мысли прокручивались в мозгу Ефима Аркадьевича, пока он честно исполнял положенные утренние процедуры: умывание, бритье, чистка зубов.
Исполнял-то честно, но себя не обманешь: не любил всего этого профессор. И если б не правила общежития, забил бы на все это давным-давно. Однако правила никуда не исчезали, в результате чего стандартное утреннее плохое настроение профессора только усугублялось.
В конце всего этого планового безобразия он взгромоздился на напольные весы. Стрелка предательски не остановилась на приемлемых девяноста и прилично продвинулась вправо.
– Вот же сволочь! – оценил поведение стрелки Береславский.
Свое вчерашнее поведение он предусмотрительно оценивать не стал: салат оливье, классика жанра, профессор любил еще с советских времен, а в кастрюльке все равно оставалось не больше половины, не оставлять же.
Плюс сладкий чаек с правильным бутербродом: на подогретый кусок белого хлеба укладывалась здоровенная куриная отбивная. Причем второй такой бутерброд почему-то всегда был вкуснее первого.
В итоге, сравнив полученное удовольствие с достигнутым результатом, Ефим принял показание весов как должное. Тем более что масса профессорского тела волновала не его, а Наталью: та опасалась, что лишний вес может привести любимого к гипертонии или диабету. Профессор же вообще мало чего опасался, если потенциально опасный процесс мог доставить ему хоть какое-то удовольствие.
В коридоре хлопнула дверь – Наташка привела с прогулки собачку.
Звали пса Малыш, и он возник в их жизни прошлой зимой.
Ефим Аркадьевич тогда пришел домой не вовремя, сразу после лекции, пообедать и, если честно, часок вздремнуть. Он открыл дверь своим ключом, и ему на грудь, прорезав полутьму коридора, метнулось что-то серое и огромное. Белыми были только зубы, клацнувшие перед самым носом Береславского.
Будь Ефим Аркадьевич типичным академическим профессором, то в следующий заход мог бы остаться без носа. Но он был нетипичным профессором, с огромным опытом отнюдь не академической жизни. Поэтому, крепко пнув бешеную псину ботинком, он мгновенно сорвал с шеи дорогой мохеровый шарф, намотал его на руку и к следующей атаке волкодава был уже вооружен.
Малыш – а зверь впоследствии стал именоваться именно так, – не осознав, с кем имеет дело, совершил очередной набег. Или, точнее, напрыг. Однако его ждал сюрприз. Профессорская рука в мохнатом шарфе не только влетела в его разверстую пасть, но и глубоко проникла в горло, перекрыв доступ воздуха.
Бедняга застонал, заскулил и, получив под ребра еще пару крепких ударов профессорским ботинком, смиренно сдался на милость победителю.
Оказалось, Наташка нашла молодого волкодава – а огромная белая южнорусская овчарка и есть профессиональный волкодав – в Измайловском лесопарке, привязанного к дереву крепким брезентовым поводком. Пес, видимо, сидел там долго, очень замерз, длинная шерсть покрылась сосульками. Наталья не могла пройти мимо и приняла горячее участие в судьбе животного.
А уж пес, приведенный домой, накормленный и обогретый, чуть не принял серьезнейшего участия в судьбе ее единственного мужа.
В итоге все закончилось хорошо. Малыш любил Наташку, свою спасительницу, но ее не слушался. А Ефима – укротителя и победителя – и слушался, и любил. Такая вот собачья психология.
Кстати, и бывший хозяин его вскоре отыскался, правда случайно – шел навстречу, когда Ефим и Наташа гуляли с Малышом по Измайловскому бульвару.
Ефим и моргнуть не успел, как белая гора мышц и ненависти метнулась к крепкому, средних лет мужику и успела-таки тяпнуть того за икру. Мужик заверещал, начал пугать новых хозяев всеми карами, официальными и типично измайловскими. Тут-то и выяснилось, что укушенный знает своего обидчика с щенячьего детства. Как он щенка воспитывал, можно было догадаться по наступившим последствиям.
Ефим, поняв, что перед ним именно тот человек, что оставил Малыша подыхать в декабрьском лесу, побагровел, тяжело засопел и начал медленно придвигаться к мужику. Опытная Наташка вцепилась в мужа, впрочем несильно замедляя его все ускорявшееся движение.
Укушенный все понял сразу: интеллигентный профессор в таком состоянии был явно опаснее волкодава – и покинул место инцидента с поразившей свидетелей скоростью. Особенно с учетом того, что зубы Малыша, несомненно, достигли цели: за беглецом на снегу осталась неровная цепочка кровавых капель.
– Погуляли? – поинтересовался Ефим. Он и сам любил гулять с Малышом. Но не любил рано просыпаться.
– Погуляли, – вздохнула Наталья.
Для того чтобы ее зверь нагулялся, ему в таком темпе нужно было бы ходить весь день.
Ну, ничего. В выходные поносится на даче.
Наташка налила супругу чаю, поджарила тосты.
– Слушай, нам за дачные участки надо платить и за электричество, – осторожно начала жена. Осторожно, потому что тема неоплаченных долгов не улучшала настроения супруга.
Однако на этот раз Береславский ответил бодро и сразу, как в добрые докризисные времена:
– Возьми в тумбочке.
– А что, мы разбогатели? – обрадовалась Наталья. Обрадовалась не столько из-за денег, сколько из-за Ефима.
– Есть немного, – согласился он.
В тумбочке и в самом деле лежали внеплановые сто пятьдесят тысяч рублей, полученные им от матери его студентки Виктории. Маму звали Надежда Владимировна, и он вызвался помочь ей в ее действительно непростом положении.
«Полторашка» была авансом. Причем крайне незначительным авансом с учетом условий предстоящей игры.
– А что, «Беор» начал раскручиваться? – отчего-то заволновалась жена.
– Ну, в общем да, – уклончиво ответил профессор.
– Слушай, ты ни во что опять не ввязался? – Наталья подошла к Ефиму Аркадьевичу вплотную, крепко взяла его за толстые плечи и посмотрела прямо в карие очи любимого.
– Разве я тебе когда-нибудь врал? – максимально искренне спросил профессор.
Оба понимали, что когда-нибудь наверняка врал. Но поскольку пойман не был, тема была временно закрыта.
На работу Наталья ушла со смешанным чувством. Она тоже, конечно, устала жить без денег, особенно после десяти лет полного достатка. Однако от души радоваться содержимому тумбочки не могла: уж слишком свежи были воспоминания об аналогичных финансовых удачах, которые порой заканчивались стрельбой.
Нет, ее любимый был не способен на грабеж или подлость, уж это Наталья знала доподлинно. Но таким людям тем более не следовало лезть в мир больших – и, главное, быстрых – денег. В этом мире не способным на подлость частенько приходится туго…
Ефим же Аркадьевич вовсе не был настроен столь мрачно.
Он тоже взял из потощавшей пачки часть тысячерублевок и быстро набросал план сегодняшних встреч.
Первой значилась встреча со старым другом – главврачом огромной московской больницы. Хоть она и именовалась московской, но размещалась на подмосковной земле, рядом с большим шоссе, лесом и рекой.
Береславский домчался до больницы удивительно быстро, сочтя это хорошим знаком. То, что ему нравилось, Ефим Аркадьевич всегда предпочитал считать хорошим знаком. А то, что не нравилось, – старался по мере возможности не замечать.
Они уселись в комнате отдыха при кабинете главврача, который больше напоминал зал заседаний.
Доктор был большой, мягкий и теплый. И на вид, и на ощупь – Береславский радостно обнял его при встрече. И по душевному состоянию тоже.
– Ну, как дела? – спросил Ефим.
– Живем, – грустно улыбнулся тот, внимательно посматривая на друга.
Они встречались не так часто, как хотели бы. А потому доктор немного взволновался: друзья подошли к тому возрасту, когда каждый такой визит мог быть обусловлен не только дружбой или делом, но и серьезным недомоганием.
– У меня все в порядке, – успокоил его профессор. – Хотел посоветоваться по работе.
Главврач внимательно выслушал краткий, но четко структурированный доклад Ефима.
– Хочешь мое мнение? – после краткого раздумья спросил он.
– За тем и приехал, – улыбнулся профессор.
– Не ввязывайся, – сказал главврач. – Шансы на удачу нулевые. А за такие бабки и убить могут. Причем легко.
– Но тебе же удается? – не хотел сдаваться Береславский.
– Что мне удается? – грустно улыбнулся главврач. – Главная удача, что больница еще живая! И что мне при этом голову не свернули.
– Ну, тебе непросто свернуть, – польстил другу Ефим Аркадьевич.
Он кое-что знал о тяжелых ристалищах, в которых решалась судьба главврача. Даже по возможности делал посильные вклады в эту борьбу.
Этот рано поседевший доктор сделал для возглавляемого им учреждения многое, очень многое.
Когда все вокруг разваливалось, он строил. Корпуса росли один за другим, набитые самой современной аппаратурой. Больных лечили не только хорошим психологическим климатом (за нелюбовь к пациентам здесь увольняли), но, главное, умело и качественно, используя последние научные достижения.
И тем не менее, несмотря на все успехи, введенные в строй два корпуса и восемнадцать операционных, главврач держался на плаву вовсе не поэтому. А потому, что обзавелся многочисленными связями с сильными мира сего. Их ведь тоже не обходят болезни. Ни их, ни их родственников. А значит, под боком должно быть место, где лечат действительно хорошо.
Если б не это обстоятельство, главврач бы здесь уже не работал.
Кто только не трудился над этим «вопросом»!
И местные «братки», искренне не понимавшие, как это можно не «пилить» такую землю – целые гектары! – рядом с шоссе, рекой и лесом. И большое медицинское руководство, не желавшее забывать, как главврач лишил их миллионов долларов «отката», не позволяя снабжать новые корпуса устаревшим хламом.
Но волны «наездов» накатывали, сменяя друг друга, а главврач оставался.
– Ну, и что я смог? – грустно спросил, похоже, сам себя доктор. – Да, кое-чего построил. Да, подобрал приличных людей.
В итоге я контролирую всего пятнадцать процентов больничных средств. Остальные восемьдесят пять тратят все те же известные лица.
Как тратят – тоже известно. Что шоссе наши стоят вдесятеро дороже канадских, что лекарства закупают.
– Но убрать тебя все же не смогли? – уточнил оптимист Береславский.
– А что, у меня самоцель, что ли, – усидеть в этом кабинете? – усмехнулся главврач. – Да давно бы сам ушел! У меня ж все заработки, кроме зарплаты, с больницей вообще не связаны. Но здесь же дело всей жизни! – Он повел рукой – сквозь панорамные окна виднелись и старые, и новые корпуса. – Ты знаешь, что я сам закупаю лекарства в среднем в три-четыре раза дешевле, чем мне распределяют централизованно? – спросил он.
– А на самый верх нельзя пожаловаться? – уточнил Береславский.
– С самого верха и распределяют, – невесело ухмыльнулся доктор. – Если б хотели что-то изменить – достаточно было бы просто сравнить накладные: что и почем покупаем мы и что и почем нам навязывают. Но что-то никто не сравнивает. Короче, Фима, не лезь в этот улей. Там не пчелы, там – осы. Побереги задницу. Договорились?
– Нет, – спокойно ответил профессор. – Не договорились. У меня есть обязательства.
– Плохо, – огорчился доктор. – Очень плохо.
Он знал друга и понимал, что отговорить Береславского не удастся.
Ну, значит, судьба.
Разве сам он не принимал похожие решения? А раз так – следует предпринять все возможное, чтобы хотя бы уменьшить риски.
Они принялись за кофе, и доктор стал называть фамилии людей, которых, на его взгляд, можно было использовать.
Специалисты от поставщиков оборудования – для составления сравнительных характеристик.
Люди из Министерства здравоохранения.
Даже бывший эфэсбэшник, курировавший эту прибыльную сферу в центральном аппарате. Потому и бывший, что курировал старательно.
Одна из фамилий – Шевелев – профессора заинтересовала особо. Именно этот бывший однокурсник московского главврача ныне командовал здравоохранением искомой области.
– Он точно не вор, – сказал доктор. – Конверт от больного, не вымогая, возьмет. Комиссионные за оборудование тоже взять может, но дерьмо в операционную не воткнет ни за какие деньги. Сам хороший хирург.
– А как же они его обойдут? – усомнился в добропорядочности Шевелева профессор.
– У него дети, – коротко ответил главврач. – И пенсия на носу. Если подойдешь так, чтоб он не испугался и гарантированно остался в стороне, скорее всего, поможет. Особенно если сошлешься на меня.
– Спасибо, – искренне поблагодарил Ефим Аркадьевич.
Он выехал с территории больницы на своем «Ягуаре», не зная, что седой доктор еще долго смотрел вслед другу. Потом главврач подошел к компьютеру и что-то записал в свои планы.
А Ефим Аркадьевич уже мчался обратно в город, к еще одному другу.
Если доктор был старше его, то этот парень – существенно моложе. И что необычно – трудился он в правоохранительных органах, делая весьма успешную карьеру. Впрочем, если б в органах работали только бездельники и взяточники, развал наступил бы гораздо быстрее и оказался бы вообще неуправляемым.
Это тоже был друг. А значит, не сволочь и не подлец: таких среди друзей Береславского не было и быть не могло.
Встретились в кафе, не в кабинете – профессор не особенно доверял ведомству друга.
Береславский во второй раз за день изложил суть. И получил примерно тот же совет, только в более жесткой форме:
– Не лезьте туда, Ефим Аркадьевич. Знаю я эту компашку. Он и до своего губернаторства конкретно наследил. В лесном ведомстве.
– Не могу, – как и в случае с доктором, объяснил Береславский. – Имею обязательства.
Друг расстроился. Его тонкое интеллигентное лицо нахмурилось. А Ефим вдруг обратил внимание на то, что из-под всегдашней моложавости и спортивности без пяти минут генерала начала проглядывать хроническая усталость. И чего уж там – возраст тоже начал проглядывать, хоть и был полковник на пятнадцать лет моложе Береславского.
– Рано их сейчас трогать. Слишком сильны, – наконец объяснил тот.
– А когда будет вовремя? – усмехнулся профессор.
– Не знаю, – даже немного обиделся полковник. – Делаю все, что от меня зависит.
В этом как раз Береславский не сомневался.
Парень был правильный и за державу переживал. Но ждать, когда у того все срастется против этой компашки, Ефим Аркадьевич не мог.
Зато друг обещал проверить и по возможности помочь с отражением прямого наезда на фирму Семеновой. Судя по изложенным Береславским фактам, действовавший там майор руководствовался только личными интересами и не представлял никакие серьезные силы. Люди губернатора задействовали в его лице, так сказать, малый калибр.
Впрочем, не будь у Ефима Аркадьевича таких друзей, и малый калибр мог бы нанести бизнес-кораблю Надежды Владимировны фатальные повреждения.
Перед расставанием, как и в прошлом случае, получил ряд полезных контактов. В области тоже оказались знакомые – и в ОБЭПе, и в милиции, и в прокуратуре. Не на ключевых постах, но вполне способные помочь, особенно если будут уверены в своей безопасности.
«Черт побери, – усмехнулся про себя Береславский. – В древний русский город Приволжск как за линию фронта собираюсь. Имена, фамилии, явки. Яду, что ли, в воротник зашить?»
Короче, ничего веселого он сегодня не услышал. Но чем ближе профессор подбирался к предмету исследований, тем больше надежд у него появлялось и тем больше куража он начинал испытывать.
Что ж, если самые мрачные предсказания друзей все же не сбудутся, он, пожалуй, сумеет отработать полученный аванс.
И, может быть, даже не только аванс…