Зинаида Волконская СЕВЕРНАЯ КОРИННА
Если и существуют в мире идеальные женщины, то это в первую очередь Зинаида Волконская, в которой соединились красота и ум. Поэтесса, прозаик, композитор, певица. Как выразился Киреевский: «Она казалась сама одним из самых счастливых изящных произведений судьбы».
Изящных? Да. Но счастливых ли?
И что такое вообще счастье?..
Рожденная для салона
Она росла без матери (урожденной Татищевой), которая умерла при родах. Правда, отсутствие матери восполнялось любовью отца и налаженным бытом богатого дома, конечно же с многочисленной челядью: няньками, воспитателями, гувернерами. И все же отметим: она не знала материнской любви.
Зинаида Белосельская-Белозерская родилась 3 декабря 1789 года в Дрездене (по другой версии – в Турине). Ее отец – князь Александр Белосельский-Белозерский – русский посланник в Дрездене, а затем при дворе короля Сардинского в Турине. Он был не только дипломатом, но и писателем, коллекционером и библиофилом. Прекрасно знал мировую литературу и переписывался с Вольтером. Князь дал своей дочери блестящее домашнее образование – основные европейские языки, глубокое знание истории, философии, литературы и искусства. Отец и дочь любили вместе декламировать Расина и итальянских поэтов.
Природа оказалась на редкость щедрой к Зинаиде: красота соединилась с умом и талантами, у нее рано обнаружился литературный и музыкальный дар. Плюс знатное происхождение. Казалось бы, наслаждайся, радуйся жизни. На заре ее все у Зинаиды Александровны и впрямь было прекрасно и лучезарно. С самого детства, по воспоминаниям современника, юная Белосельская-Белозерская «жила в мире красоты, в мире возвышенных образов, и в ее душе… слагались утонченные понятия и вкусы, формировались идеалистические устремления». Идеалистические в том смысле, что она искала в людях идеал и гармонию отношений.
Ее готовили к салонной, светской жизни – к балам, танцам, музицированию, домашним спектаклям, стихотворным турнирам, литературным беседам, и всем этим искусством она овладела в совершенстве.
В середине 1790-х годов Белосельские возвратились в Россию и обосновались в Петербурге, во дворце у Аничкова моста, на углу Фонтанки и Невского проспекта. Дворец напоминал музей – столько в нем было картин знаменитых итальянских, голландских и французских мастеров. Дом у князя был открытый, и это позволило Зинаиде успешно сдать первые экзамены по всем наукам высшего света. Затем она стала посещать известный литературный салон Строгановых, близких родственников Белосельских. У Строгановых Зинаида проявила себя в полном блеске не только в светском общении, но и сочинительствуя для альбома «Строгановской академии». Она писала стихи по-французски, откликаясь на самые разнообразные события петербургской жизни. Попасть в этот альбом в те времена было равносильно тому, что в советские – вступить в Союз писателей.
Муж-генерал и поклонник-император
Не заметить красоту и ум Зинаиды Белосельской-Белозерской было невозможно, и в 1807 году она стала фрейлиной при дворе вдовствующей императрицы Марии Федоровны, матери Александра I. Молодой царь оказал ей знаки особого внимания и одарил дружбой. По всей вероятности, дело дружбой не ограничилось, так как в молодые годы Александр I отличался любвеобильностью. Любовные связи при дворе в те времена были делом обычным. Никто не удивлялся. Никто не возмущался. Все принималось как должное: царь мог позволить себе любую шалость. Но в случае с молодой фрейлиной Белосельской-Белозерской отношения пошли по другой колее. Да, на первых порах Александра I привлекла к себе красота юной княжны, но затем, познакомившись с ней поближе, он был по-настоящему покорен ее умом, пленен ее изяществом, ее умением быть утонченно-возвышенной в чувствах. Как просвещенный монарх, он не мог не заметить этих достоинств. И даже тогда, когда они отдалились друг от друга, император по-прежнему перед ней благоговел. В подтверждение процитируем отрывок из письма Александра I, написанного прекрасной Зинаиде осенью 1813 года:
«…Вернемся к Вашему милому письму. Оно было бы абсолютно восхитительным, если бы не заканчивалось богохульством: «Не забыли ли Вы меня?» – пишете Вы! Одна только мысль об этом с Вашей стороны уже большая несправедливость ко мне, от которой я, как мне сдавалось, защищен. Но в остальном я согласен, что был виноват перед Вами – во всяком случае, так это могло показаться со стороны. Вот что произошло: когда я отправил одно из своих писем к Вашему мужу, тот уже уехал в Прагу, и письмо мое вернулось ко мне. Найдя его слишком унылым, я не спешил отправлять его Вам иуничтожил бы, если бы оно не содержало ответа на то, о чем Вы меня спрашивали. Прилагаю его к настоящему письму.
Примите мою благодарность за милые и обворожительные поздравления по случаю вручения мне ордена Подвязки. Не считая себя полностью достойным, я разделяю Ваши мысли о рыцарстве, поскольку всю жизнь придерживался тех же принципов. Если обязанность принимать с жаром все, что исходит от прекрасной и любезной дамы, есть одно из требований, предъявляемых к рыцарям этого ордена, то я рискну считать, что соответствую хотя бы одному из них. Поверьте, я на всю жизнь Ваш и сердцем, и душой, и скажу также: “Позор тому, кто дурно об этом подумает”.
Александр».
Галантное письмо галантного рыцаря. Однако вернемся на несколько лет назад. В 1809 году умирает отец Зинаиды, князь Александр Белосельский-Белозерский. Осиротевшая княжна, в ту пору уже фрейлина двора, пользуется более чем благосклонным вниманием царя, но у этого внимания нет никаких дальнейших перспектив. Следовательно, надо определяться в жизни, и 3 февраля 1811 года Зинаида Белосельская-Белозерская выходит замуж за молодого егермейстера царского двора князя Никиту Волконского. Нет больше Зинаиды Белосельской-Белозерской, есть Зинаида Волконская.
11 ноября того же года рождается сын Александр (в честь императора?), и сам российский монарх становится его крестным отцом. Ситуация пикантная, но опять же вполне в духе тогдашних нравов. Все довольны. Всем хорошо.
А дальше следуют три шумных года (1813 – 1815), проведенные в свите императора в период заграничного похода, после победы над наполеоновской армией: Дрезден, Прага, Вена, Париж, Лондон… Князь Никита Волконский – адъютант и пожалован императором в генерал-майоры да еще награжден шпагой с алмазами. А княгиня? Она при муже, в армии. Услаждает своим пением (у нее полнозвучное контральто) и драматическим талантом свиту императора Александра I, его гостей, участников празднества на Венском конгрессе. Как говорится, у каждого свое дело.
Любила ли Зинаида Волконская мужа? На подобные вопросы нет однозначных ответов. Иногда ей кажется, что любит. По свидетельству Бутурлина, Зинаида Волконская так волновалась за супруга во время войны 1812 года, что «впала во временное помешательство и прокусила себе верхнюю губу, так что шрам остался у нее на всю жизнь».
А иногда или, точнее, чаще всего она недовольна мужем: слишком меланхоличен, безволен, в нем нет живости и огня, с ним скучно. С ним пресно. И потом, ее волнует искусство, он же к искусству равнодушен. Со своей стороны и у князя Никиты Волконского целый букет претензий к супруге: слишком красива, чересчур талантлива, что всегда утомительно в быту и в семейной жизни. К тому же очень властная: всегда хочет все переделать по-своему, отчего порой впадает в ярость, а если что не так, то и в истерику. Никакого покоя и сладу с ней нет. Беда. Короче, брак их постепенно становится чисто номинальным, вроде бы супруги, близкие люди, но по сути чужие друг другу, и у каждого своя самостоятельная жизнь. Хотя надо отметить, что Никита Волконский по-своему любил свою «i’enchanteresse» (очаровательницу) и сохранил с ней если не любовные, то дружеские отношения до конца жизни.
Примечательно, что во время заграничного похода Александр I переписывался с княгиней, передавая письма через своего адъютанта, то есть через мужа – Никиту Волконского. Те письма были наполнены совсем другими чувствами, нежели отношения супругов Волконских: они были нежны и рыцарственны. Судите сами. Петерсвальдау, 28 мая 1813 года:
«…Вы не можете не знать, что с того самого момента, как я познакомился с Вами, я всегда очень высоко ценил все, что исходит от Вас. И все это стало для меня еще более ценно, когда я стал Вам ближе. Я надеялся только на некоторую благосклонность с Вашей стороны, и Ваше восхитительное письмо исполнило все мои желания.
Я боялся, что чувство, в котором признался Вам, встревожит Вас, но, хотя меня самого и успокаивала твердая уверенность в его чистоте, я очень хотел, чтобы и Вы были покойны. Ваше письмо развеяло мои тревоги и доставило мне тем самым много радости. Ваша приветливость – вот все, на что я считаю себя вправе рассчитывать. Вы говорите, что мое письмо было адресовано Вашему сердцу и что оно им было получено. Позвольте же и это письмо, которое мне столь дорого, отправить в тот же адрес. Оно продиктовано моим сердцем, которое, признаваясь в живом интересе и искренней привязанности к Вам, не таит ничего, в чем оно могло бы себя упрекнуть: более того, я громко признаюсь в своих чувствах не только перед всейвселенной, но и перед Вашим мужем. Это письмо перевезет Вам Ваш супруг (sic), и я не боюсь, что он может его прочесть. Простите мне этот невольный порыв. Мне необходимо было показать Вам, как я чувствую. Я не вижу в этом ничего недостойного, что я должен был бы от Вас скрывать».
Сколько в этом письме лукавства и салонной игры!..
Теплиц, 21 августа 1813 года: «…часы, проведенные рядом с Вами, доставляют истинную радость…»
Спустя 8 лет, когда остыли монаршьи чувства, в ответ на некоторые упреки Зинаиды Волконской Александр I писал 3 февраля 1821 года:
«Поверьте, я отвечаю Вам тем же и чувствую к Вам искреннюю и неизменную привязанность. Таким образом, подозрения, которые Вы, как мне, кажется, питали, что я имею что-либо против Вас, более чем несправедливы, и Вы можете всегда полагаться на те чувства к Вам, которые я уже высказал однажды. Итак, я с великим нетерпением жду той минуты, когда смогу увидеть Вас…»
И еще приписка: «Что до Вашей просьбы о муже, как Вы ее понимаете, она не могла быть исполнена и находилась в противоречии со здешними обычаями…»
Что за просьба? Неизвестно. Но ясно одно: Волконская мимоходом, общаясь или переписываясь с императором, пыталась решать и кое-какие личные проблемы. Практичная женщина, ничего не скажешь…
Итак, личная жизнь Зинаиды Волконской: муж князь Никита Волконский и друг сердца император Александр I. Подобное сочетание было бы идеальным, если бы не постоянная холодность и отчужденность мужа и всего лишь эпизодические встречи с царствующим другом, ведь их роман в основном развивался в письмах. Выразимся так: эпистолярный эрзац любви. Роман, конечно, галантный, но уж чересчур умственный, изощренный в словах и комплиментах, а любой женщине этого мало – нужна конкретная осязаемость чувств…
Москва, Одесса, Рим
Кочуя по европейским столицам, Зинаида Волконская пользуется неизменным успехом: ее талант артистки и певицы отмечают все. Но она не хочет быть только украшением чужих салонов, она хочет иметь свой салон, быть законодательницей мод, стать новой Коринной, наподобие главной героини одноименного романа мадам де Сталь, – древнегреческой поэтессы VI–V века до н. э. Романом мадам де Сталь зачитывались в Москве в 1809 – 1810 годах, и московское общество легкой руки князя Шаликова нарекло Зинаиду Волконскую Северной Коринной.
В Москву Волконская вернулась в середине 1817 года, но вскоре вынуждена была уехать в Одессу. Почему вынуждена? Неприязненное отношение двора (интриги, зависть…); да и многие московские аристократы были шокированы ее независимым поведением. Короче, она слишком много себе позволяла. Надо иметь в виду, что русская аристократия того времени была чопорной, стесненной в проявлениях своих эмоций, по-фамусовски консервативной, а Зинаида Волконская была насквозь пропитана французским свободомыслием, откровенно разделяла идеи Руссо и Вольтера.
Характерно в этом плане письмо Н. Тургенева брату: «Княгиня Зенеида Волконская живет целое лето в Ревеле с Borberi; а муж ее здесь. Об этом все говорят, и ее, справедливо, не хвалят очень».
Обратим внимание: не Зинаида, а Зенеида – на нерусский лад, на иностранный. И кто этот таинственный иностранец, который заменяет Волконской мужа? Микеланджело Барбиери. Итальянец. Художник, к тому же обладающий неплохими вокальными данными. Официально в семье Волконских он воспитатель сына. Человек он светский и поэтому сумел достойно выйти из своего двусмысленного положения, сохранив ровные отношения со всеми родственниками Волконских и, главное, с мужем. По словам Бутурлина, Барбиери был талантливым и приятным в общении человеком, именно он расписал залы московского особняка княгини и создавал декорации для домашних спектаклей. Кроме того, оказался незаменим в финансово-организационных вопросах существования семейства Зинаиды Александровны. Он был неизменным ее спутником до 1827 года.
В марте 1818 года Зинаида Волконская со своим шестилетним сыном и воспитателем-секретарем синьором Барбиери отправилась в Одессу, где осуществилась ее мечта: там, в Одессе, она завела свой первый салон. Поэт Константин Батюшков в одном из писем писал: «…Сию минуту иду к княгине Зинаиде с Сен-При: она здесь поселилась, и все у ног ее. Она, говорят, поет прелестно и очень любезна…»
«Все у ног ее» – это генерал-губернатор граф Ланжерон, французский консул Данмарк, аббаты Буавен и Николь, художник-маринист Ойи и многие другие. Однако это был все-таки не тот уровень, не тот круг людей, которых бы хотела видеть у себя в доме Волконская, ее одесским знакомым не хватало артистизма. И вскоре княгиня Зинаида заскучала. Ее скука выразилась в язвительных стихах. Вот как они звучат в прозаическом переводе с французского:
Пришла весна.
Выставляют двойные рамы.
Снег сходит с крыш. Граф выходит
Из своего дома на улицу к экипажу,
Погружаясь башмаками в грязь.
Он взбешен: его экипаж провалился
В яму и не может из нее
Выбраться. И пока граф бурно
Выражает свое возмущение,
Его повар, также провалившись в грязь,
Набивает ею полные сапоги. Графская
Карета не может выбраться до
Самого вечера, а я тайком
Наблюдаю эту сцену…
Эти и другие свои стихи Волконская сопровождает рисунками, 12 из них хранятся ныне в библиотеке Гарвардского университета – 7 акварельных и 5, выполненных пером. Как рисунки оказались в США? Наследники продали в 1930 году часть коллекции (альбомы, картины) римскому антиквару Леммерману, а уже от него она попала в руки американского коллекционера Килгура.
После недолгого пребывания в Петербурге весной 1820 года Волконская уезжает в Рим. Ее римский салон не чета одесскому – его посещают европейские знаменитости, «звезды»: скульпторы Канова и Торвальдсен, художники Каммуччини, Орас Берне и многие другие. Роятся у Волконской и молодые русские художники, приехавшие от русской Академии художеств учиться в Италию.
Сильвестр Щедрин так описывает празднование именин Волконской в феврале 1821 года: «…собрание было домашнее и состояло из нас и итальянцев, любителей музыки и играющих у нее в театре; сидя у княгини в комнате, все забавлялись разными играми… одну залу убрали на манер древних римлян, повсюду установлена была серебряной посудой, вазами, лампадами, коврами, все это было переплетено гирляндами и делало вид великолепной; все мущины, одетые в римские платья, ввели княгиню в сию комнату… дамы ужинали по-римски, лиожа на кушетках вокруг стола, кавалеры в римских платьях, с венками на головах им служили… после ужина много шутили, пели в честь ей стихи, словом, было совершенно весело… сия почтенная дама часто посещает наши мастерские и в каждом принимает живейшее участие… У княгини Волконской часто бывает опера, где она сама играет и поет превосходно, а наша братия также занимает иногда роли безгласные…»
Из письма Щедрина всплывают сцены, заставляющие вспомнить феллиниевский «Сатирикон», но, правда, без малейшего намека на разврат. У Волконской все было подчинено только искусству.
Как отмечает современная исследовательница Ирина Канторович: «Римский салон З. Волконской 1820 – 1822 гг. был для юных художников тем местом, где они могли весело провести время, обрести полезную информацию и связи с представителями итальянской культуры, попрактиковать в доброжелательно-непринужденной обстановке итальянский язык, а иногда и получить выгодный заказ. Но и для княгини тесное общение с русскими художниками не прошло бесследно. В это время в ней пробуждается глубокий интерес к русскому искусству, истории, литературе…»
Московский салон
Все было замечательно в Риме, но натура Зинаиды Волконской никогда не могла довольствоваться тем, чем обладала княгиня. Ее постоянно одолевала страсть к перемене мест. К тому же ее захватила идея сблизить русскую и европейскую культуры, идея, так сказать, культурной конвергенции, а воплотить ее можно было наилучшим образом лишь в Москве.
В ноябре 1824 года 35-летняя Волконская появляется в древней столице России. Она обосновалась в огромном доме своей мачехи, урожденной Козицкой, на углу Тверской и Козицкого переулка, где потом при перестройке встал магазин Елисеева. Интерьер и убранство особняка на Тверской стали предметом восторженных похвал всех, кто там бывал.
Слово Ирине Канторович: «Стены дома были расписаны фресками в стиле различных эпох. Большая парадная зала особняка была превращена в комнатный театр, на фронтоне которого выделялась латинская надпись «Ridendo dicere verum» («Смеясь, говорить правду»), а по бокам читалось – Moliиre (Мольер) и Cimarosa (Чимароза). Имена драматурга и композитора как бы символизировали двух главных богов, в честь которых творились мистерии в московском салоне Зинаиды Александровны, – драматическое искусство и музыку. Великолепный портрет хозяйки во весь рост в рыцарском костюме Танкреда (работы Ф. Бруни) – одной из наиболее эффектных оперных ролей Зинаиды Александровны – демонстрировал живую причастность З. Волконской и ее посетителей к высокому искусству. Среди реликвий дома Белосельских заметное место занимала и древняя икона с изображением Святой Ольги…»
Салон Волконской посещало много знатных и известных людей. М. Бутурлин вспоминал: «В числе горячих ее поклонников был старик и меломан Иван Александрович Нарышкин, женатый на баронессе Строгановой. При встрече со мной однажды на лестнице Белосельского дома, он сказал мне: «Vous allez adorer notre Corinne; moi j’en reviens» («Вы идете поклоняться нашей Коринне; я уже возвращаюсь». – Ю.Б.). И действительно, трудно описать тот энтузиазм, который производила тогда в московском обществе незабвенная для друзей, гениальная княгиня Зинаида».
Поэты у ног «княгини Зенеиды»
Именно в Москве судьба столкнула Волконскую с Пушкиным (он был почти на 10 лет ее моложе). Вот что пишет Викентий Вересаев в своем труде «Спутники Пушкина»:
«…Когда Пушкин осенью 1826 г. приехал из псковской ссылки в Москву, он познакомился с княгиней Волконской. Вяземский вспоминает: «Княгиня, в присутствии Пушкина, в первый день знакомства с ним пропела элегию его «Погасло дневное светило». Пушкин был живо тронут этим обольщением тонкого и художественного кокетства. По обыкновению, краска вспыхивала на лице его. В нем этот детский и женский признак сильной впечатлительности был выражением внутреннего смущения, радости, досады, всякого потрясающего ощущения».
Когда Пушкин вскоре уехал на время к себе в деревню, Волконская писала ему: «Возвращайтесь к нам. Воздух Москвы легче. Великий русский поэт должен писать либо в степях, либо под сенью Кремля, и автор «Бориса Годунова» принадлежит городу царей. Какая мать зачала человека, гений которого – весь сила, весь – изящество, весь – непринужденность, который является то дикарем, то европейцем, то Шекспиром и Байроном, то Ариосто и Анакреоном, но всегда русским, переходит от лирики к драме, от песен нежных, влюбленных, простых, иногда грубых, романтических или едких, к важному и наивному тону строгой истории».
По возвращении в Москву Пушкин часто бывал у Волконской. На ее вечерах любимою забавою молодежи была игра в шарады. Однажды Пушкин придумал слово: для второй части его нужно было представить переход евреев через Аравийскую пустыню. Пушкин взял себе красную шаль княгини и сказал, что он будет изображать «скалу в пустыне». Все были в недоумении от такого выбора: живой, остроумный Пушкин захотел вдруг изображать неподвижный, неодушевленный предмет. Пушкин взобрался на стол и покрылся шалью. Все зрители уселись, действие началось. Когда Моисей, по уговору, прикоснулся жезлом к скале, чтобы вызвать из нее воду, Пушкин вдруг высунул из-под шали горлышко бутылки, и струя воды с шумом полилась на пол. Раздался дружный хохот. Пушкин соскочил быстро со стола, очутился в минуту возле княгини, а она, улыбаясь, взяла его за ухо и сказала:
– И озорник же вы, Александр, – как вы изобразили скалу!
По понедельникам у княгини Волконской были собрания литературные. Поэты и беллетристы читали свои произведения, Мицкевич произносил вдохновенные импровизации. Однажды пристали к Пушкину, чтобы он прочел что-нибудь. Пушкин терпеть не мог читать в большом обществе. Но отговориться не удалось. В досаде он прочел «Чернь» и, кончив, с сердцем сказал:
– В другой раз не станут просить!
В 1827 г. Пушкин, посылая кн. Волконской свою поэму «Цыганы», приложил послание к ней:
Среди рассеянной Москвы
При толках виста и бостона,
При бальном лепете молвы
Ты любишь игры Аполлона.
Царица муз и красоты,
Рукою нежной держишь ты
Волшебный скипетр вдохновений,
И над задумчивым челом,
Двойным увенчанным венком,
И вьется, и пылает гений.
Певца, плененного тобой,
Не отвергай смиренной дани,
Внемли с улыбкой голос мой,
Как мимоездом Каталани
Цыганке внемлет кочевой».
Что добавить к этому вересаевскому отрывку? Со временем Пушкин переменил свое отношение к Волконской. Чистое эстетство ее вечеров стало претить ему, и в письме к Вяземскому от 25 января 1829 года он назвал собрания на Тверской «проклятыми обедами Зинаиды». Но то гениально-переменчивый Пушкин. А так к салону Волконской многие льнули и почитали за честь быть приглашенными: Петр Вяземский, Адам Мицкевич, Евгений Баратынский, Антон Дельвиг, Иван Козлов, молодой Федор Тютчев, Дмитрий Веневитинов…
Последний был безоглядно влюблен в хозяйку «волшебного замка музыкального мира», в ее бездонные голубые глаза, в ее вьющиеся золотые локоны. Однако Веневитинов был слишком молод для Волконской и, судя по всему, малоинтересен. Пушкин, Мицкевич – это другое дело! А Веневитинов слишком зелен. И что в результате? Безответная любовь сожгла 21-летнего поэта. «В нем сердце к радости остыло…» Потом остыла и жизнь. Потеряв молодого и пылкого поклонника, Волконская оплакивала его в своем стихотворении «Сломал художник свой резец».
Без особого трагизма развивались отношения Волконской с Мицкевичем. Другой поляк, Франтишек Малевский, писал о своем друге: «Так как муза Адама стучала зубами, то он с удовольствием грелся в тепле на обедах и ужинах у княгини Волконской. За это он платил импровизациями на французском языке».
Если Пушкин откровенно воспел Зинаиду Волконскую в своем послании, то Мицкевич был более сдержан в проявлении своих чувств:
Что смогу рассказать из нездешнего края,
В смертный дом возвратясь?
– В полпути был от рая,
Полугрусть, полурадость согрели мне душу,
Я вполголоса райскую музыку слушал,
Полусвет я в раю увидал с полутьмою,
Приобщился, увы! только полуспасенью!
(Пер. Е. Полонской)
Словом, все «полу»… Встречались Зинаида Волконская и Адам Мицкевич в Риме. Она даже предлагала ему постоянное пристанище, но он отказался, предпочтя жить у своих польских друзей. Гордый Адам! Впрочем, гордой была и княгиня Зинаида. Она его частенько корила, давала советы: «Ты нуждаешься в сердечности, покое, в безоблачном небе. Мечтатель, затерянный среди политических споров и дрязг, похож на человека с нежным сердцем, попавшего в общество куртизанок».
Покой и безоблачное небо были не для Мицкевича, все ее советы он отверг, хотя с нежностью вспоминал былые встречи: «Любезная Княгиня!.. Все Ваши письма производят на меня все то же впечатление, дышат все тем же теплом и излучают тот же свет… Я много читаю и пишу; надеюсь вскоре Вас увидеть, и это кажется мне верхом счастья на сей земле».
Переписка между Волконской и Мицкевичем оборвалась в 1832 году.
Мицкевич был слишком вольнолюбив, чтобы остаться в сетях Зинаиды Волконской. В ином положении находился ослепший поэт Иван Козлов, автор знаменитого «Вечернего звона». В апреле 1825 года Волконская встретилась со страдающим поэтом, и вот его отклик: «Эта прелестная Зинаида высказала мне трогательную нежность. Я ей сказал стихотворение, ей посвященное. Она меня восхитила, спев мне арию из Paresi и романс Isolina Veluti. Она поет чудесно: голос, молода, душа, и она пела для меня… Сердце радовалось. Я ей прочел наизусть «Венецианскую ночь». Она разговаривала со мной с грацией, эта мелодичная Зинаида, романтическая Пери! Мы вместе пили чай… Япошел к себе с сердцем, наполненным ею. Она тоже обещала мне навсегда нежную дружбу».
Да, действительно, княгиня Волконская обладала, по словам Вяземского, «талантом добра и отзывчивости».
В ряду поэтов, посещавших салон Волконской, нельзя не упомянуть и Евгения Баратынского. В ее архиве сохранилось недатированное письмо Баратынского:
«Я проникнут признательностью, Мадам, за все, что Вы говорите любезного о моей маленькой новелле. Ваше одобрение было бы для меня еще более лестным, если бы я не знал, что Вы – критик настолько же снисходительный, насколько авторитетный, знающий. Только плохое самочувствие помешало мне быть у Вас и лишит меня еще и завтра этого удовольствия. У Вас не должно быть сомнения, Мадам, в том, что как только я почувствую себя в состоянии выходить, я поспешу засвидетельствовать Вам знаки моего уважения: если б это было иначе, я бы действовал вопреки своему интересу и долгу одновременно. Имею честь быть, Мадам, Вашим смиренным и преданнейшим слугой – Евгений Баратынский».
Поэт-рубака Денис Давыдов без всякой дипломатии писал Волконской, что «хотел пасть к ее стопам».
Не пропускал ни одного вечера у Зинаиды Волконской князь Владимир Одоевский, поэт и страстный музыкант. Короче, Северная Коринна сумела в своем салоне собрать все лучшее, что было в русской культуре 20 – 30-х гг. XIX века, а это было поистине целое созвездие имен!
Заслуги Волконской и ее «московского салона»
Как поэтесса и как прозаик Зинаида Волконская внесла довольно скромный вклад в русскую литературу. Ее повести «Лаура» и «Сказание об Ольге» не привлекли особого внимания критики. Стихи и по сей день редко находят место в антологиях русской поэзии по причине малого поэтического голоса. Вот, к примеру, стихотворение Волконской «Моей звезде» (1831):
Звезда моя! свет предреченных дней,
Твой путь и мой судьба сочетавает.
Твой луч светя звучит в душе моей;
В тебе она заветное читает.
И жар ее, твой отблеск верный здесь,
Гори! гори! не выгорит он весь!
И молнии и тучи невредимо
Текут, скользя по свету твоему;
А ты все та ж… чиста, неугасима,
Сочувствуешь ты сердцу моему!
Так в брачный день встречаются два взора,
Так в пении ответствуют два хора.
Звезда души без суетных наград
Преданности, участий сердобольных,
Волнений, слез, младенческих отрад,
Звезда надежд, звезда порывов вольных,
Забот души, сроднившихся со мной,
Звезда моей мелодии живой!
Звезда моя! молю мольбой завета!
Когда в очах померкнувших любя,
Зовущий луч уж не найдет ответа,
Молю, чтоб ты, прияв мой жар в себя,
Светя на тех, кого я здесь любила,
Хранящий взор собою заменила!
Скажем прямо: не шедевр. Но заслуга Зинаиды Волконской в ином: она сделала попытку, и попытку удачную, соединить европейскую культуру с русской, воплотить в жизнь идею культурного сближения России и Европы. Если Петр I прорубил окно в Европу, то Зинаида Волконская в меру своих сил прокладывала мост между двумя культурами, способствовала более интенсивному взаимопроникновению идей и достижений. Так, к примеру, она знакомила россиян с Италией со страниц московских журналов, пропагандировала итальянскую музыку на своих домашних спектаклях – словом, была «полпредом» Италии в России.
В Москве Зинаида Волконская активно сотрудничала в «Дамском журнале» и была принята в члены Общества любителей российской словесности, затем в другое научное общество – истории и древностей российских при Московском университете. Князь Петр Шаликов, восторженный поклонник Волконской, написал по этому поводу строки:
Блестящих дожили времен
Мы в щастливой Отчизне доле:
Прекрасный ныне Феномен
Явился нам в Прекрасном Поле!..
Волконская выступила с предложением создать общество «Патриотическая Беседа» с целью «знакомить Западную Европу с достопримечательностями нашего Отечества, собирать сведения о русских древностях всякого рода и доставлять пособия к сочинению и напечатанию достойных уважения творений касательно русской истории, археологии, древней географии, филологии славянских и других племен, подвластных России».
К сожалению, общество «Патриотическая Беседа» так и не было создано, зато другая идея Зинаиды Волконской осуществилась в полном объеме, недаром профессор Иван Цветаев отмечал, что первая мысль создания музея изящных искусств принадлежит именно княгине Волконской.
Разумеется, не все благосклонно встретили новое для того времени явление – женщину-ученую. Не признали позднее в России и математика Софью Ковалевскую. Однако Зинаиду Волконскую спасало от критики недоброжелателей сочетание ума и красоты. Характерны в этом смысле строки одного из поклонников княгини:
Я не завидую Париду:
На трех богинь взирать он мог:
Одну я видел Зенеиду —
И весь Олимп у милых ног!
Однако праздничная феерия вечеров на Тверской долго продолжаться не могла. Жизнь, как всегда, вносит свои коррективы: внезапно скончался Александр I («Где ты? О рыцарь наших лет?..» – писала Волконская на смерть императора). Когда гроб с телом стоял в Архангельском соборе Кремля, туда явилась Зинаида Волконская в черном платье и под черной вуалью. Низко поклонилась царскому праху и положила на гроб венок из незабудок.
Смерть императора вызвала восстание декабристов на Сенатской площади. Многие из заговорщиков и восставших были родственниками Волконской или частыми гостями ее дома. Последовали казни и репрессии. Все это переменило настроение в обществе, и беззаботная атмосфера музыкально-литературных вечеров в салоне Волконской стала сходить на нет. К тому же хозяйка дома никак не могла привыкнуть к новому императору Николаю I и его правительству, оно казалось ей бессердечным и жестоким.
После бунта заговорщиков в столицах – Санкт-Петербурге и Москве – установилась атмосфера подозрительности и доносительства. Дом Волконской не стал исключением. В августе 1826 года начальник III Отделения Бенкендорф получил следующее донесение:
«Между дамами две самые непримиримые и всегда готовые разрывать на части правительство – княгиня Волконская и генеральша Коновницына. Их частные кружки служат сосредоточием всех недовольных, и нет брани злее той, какую они извергают на правительство и его слуг».
Однако следует отметить, это было всего лишь умеренное фрондерство. Выпускание пара, не более того. Политические разговоры в салоне Волконской были всего лишь легкими закусками, а основные блюда по-прежнему оставались те же: литература, музыка, искусство. И никаких карточных игр. Княгиня этого не допускала.
«Там музыка входила всеми порами, on йtait sature d’harmoni (пресыщаясь гармонией. – Ю.Б.). Дом ее был, как волшебный замок музыкального мира: ногою ступишь на порог – раздаются созвучия; до чего ни дотронешься – тысяча слов гармонически откликнется. Там стены пели, там мысли, чувства, разговоры, движения – все было пение», – вспоминал Петр Вяземский о концертах на Тверской.
После постановки «Танкреда» Джоаккино Россини в белосельском особняке поэт и писатель Николай Павлов восторгался:
Гремела там толпа живая,
И взорам виделось моим,
Как наша тихая
Тверская
Перерождалась в звучный Рим.
«Звучный Рим» на Тверской создавали помимо самой Волконской Михаил Глинка, блистательная пианистка Мария Шимановская, итальянские певцы и другие знаменитости.
Весело было отмечено 39-летие Зинаиды Волконской. Вяземский, Баратынский, Шевырев, Павлов и Киреевский сочинили куплеты:
…Такая власть в ее владенье,
Какая Богу не дана:
Нам сотворила воскресенье
Из понедельника она.
И в праздник будни обратило
Веселье, круг наш озаря.
Да будет вечно так, как было
Днем чуда третье декабря!
День рождения Зинаиды Волконской отмечали в начале зимы, а в ее конце, уже в 1829 году, под давлением многих обстоятельств (отношение правительства, тайная связь с иезуитами, пошатнувшееся здоровье) княгиня Волконская с 17-летним сыном Александром и его учителем Степаном Шевыревым (поэт и филолог Шевырев готовит юношу к поступлению в университет) уезжают в Италию. Там, в Италии, Зинаида Волконская найдет свой окончательный приют. В Россию она приедет лишь дважды – в 1836 и 1840 годах – и то ненадолго.
Итак, Москва осталась позади. Николай Павлов писал:
Мы Вас встречаем, провожаем,
Как самый нежный звук Москвы,
Как все, чего у жизни мало,
Чем можно сердце утолить,
Как все, что в мире заставляло
Мечтать и петь, петь и любить.
Но и Москва оставила неизгладимый след в душе Зинаиды Волконской. Уже из Италии она писала Шевыреву: «…Россия, Москва, вы все братья, родные братья, живы в моем сердце и в моих молитвах…»
Таким образом, московский период жизни и деятельности Зинаиды Волконской закончился в январе 1829 года. Вот как оценивала его значение одна из первых исследовательниц жизни Волконской М. Гаррис: «Зинаида Волконская, не оставившая по себе заметного вещественного следа ни в литературе, ни в науке, тем не менее сыграла очень важную роль в истории нашего умственного и художественного развития, с одной стороны, объединяя разобщенные силы отдельных умственных ячеек в одно целое, с другой – популяризируя и прививая в широких кругах тогдашнего московского общества интерес к вопросам высшего порядка, сближая в своем салоне ученых, писателей, художников с той средой, которая прежде стояла от них в стороне, и то, что не удавалось другим, удалось ей, потому что она – знатная и богатая аристократка – могла в значительной степени диктовать законы московскому свету».
Остается добавить, что салон Волконской значительно укрепил и развил польско-русские, французско-русские и итальянско-русские литературные и музыкальные связи. Она во многом проложила первую дорогу, а уж потом по ней ухарски и с помпой проехал другой замечательный культуртрегер – Сергей Дягилев.
Римские страницы жизни
По дороге в Италию Зинаида Волконская и ее спутники заезжают в Веймар к Гете. Великий олимпиец воздает должное талантливой русской княгине. А далее – итальянский сапожок.
Италия – это осознанный выбор или некая случайность? В письме к Петру Вяземскому Зинаида Волконская пишет: «Эта страна, где я прожила четыре года, стала моей второй родиной: здесь у меня есть настоящие друзья, встретившие меня с радостью, которой мне никогда не оценить в достаточной мере. Сегодня мне нанесла визит одна дама, которая проделала 40 километров для того, чтобы ненадолго увидеть меня. Все мне любезно в Риме – искусства, памятники, воздух, воспоминания».
Итальянец Пьетро Каццола пишет:
«Тогда Зинаида сняла в аренду старинный дворец, выходивший одним фасадом на виа ди Монте Брианцо, а другим – к Тибру, поскольку она не желала находиться в «гетто англичан», как обычно называли площадь Испании. Влюбленная в Рим, она искала саму душу города с его величественной древностью, вдохновлявшей художников и писателей из дальних стран, начиная с немца Гектора Розмера Франца с его полными жизни акварелями «Исчезнувшего Рима» и кончая русским Николаем Гоголем, удивительно описавшим в повести «Рим» «три эпохи» Города и Гений Италии, что веет над ней в веках.
В этом лабиринте молчаливых улочек, среди древних дворцов и современных лавок парикмахеров и шляпников, еще можно найти остерию, распахивавшую свою дверь перед праздными слугами господских домов; или торговцев лимонами и фруктами, превращавших свои лавчонки в благоухающие беседки; или торговца жареной рыбой, выставлявшего свой товар, украшенный лаврами; или колбасника, который на Пасху причудливо оформлял витрину статуэтками из свиного сала, казавшимися сделанными из алебастра, а по вечерам подсвечивал свой «гастрономический храм» фонариками.
Итак, таким был квартал, в котором на протяжении долгих лет жила Зинаида Волконская, недалеко от достопримечательной «Гостиницы Медведь», принимавшей Монтеня и, может быть, Данте, – и от дома Рафаэля, где урбинец рисовал Форнарину».
А теперь позволим себе привести выдержку из воспоминаний князя Сергея Волконского:
«Рим в течение четырех поколений осенял собой нашу семью; сейчас осеняет и пятое.
В первой четверти прошлого столетия поселилась в Риме невестка моего дяди-декабриста, княгиня Зинаида Александровна Волконская, рожденная княжна Белосельская-Белозерская. Я ее не видел, она умерла до моего рождения, но имя тетки Зинаиды одно из самых дальних детских воспоминаний. Чем-то удивительно ласкающим звучит это имя, и что-то улыбающееся излучается из него. Улыбка Зинаиды Волконской живет не в одной только семье; она освещает собой первую половину русского девятнадцатого столетия во всех проявлениях художественной жизни. Музыка, живопись, литература, театр – все было ей близко, ко всему она прикоснулась, и если не ко всему с одинаковой силой творчества, то во все вносила одинаковую искренность своей природы и всегда неослабно горячее отношение к людям. Самые высокие имена ее времени сливают свои лучи с лучами ее имени: Пушкин, Гоголь, Мицкевич, Веневитинов, Брюллов, Бруни, Россини. Она умела принять, обласкать человека, поставить его в ту обстановку – нравственную, физическую, общественную, – которая была нужна для его работы, для его вдохновения…
В Риме она согрела тяжелые дни больного, хмурого Гоголя. Во дворце Поли, ныне не существующем, чтобы прийти ему на помощь, она устроила литературный вечер: Гоголь читал «Ревизора». Билеты были по тому времени дорогие – 20 франков, сбор был полный, но, увы, Гоголь оказался ужасно плохим чтецом. После первого действия половина слушателей покинула зал. С каждым действием публика редела, и только благодаря обвораживающей убедительности княгини Зинаиды удалось задержать небольшой круг самых близких и сплотить их вокруг угрюмого чтеца. Так кончилось неудачное выступление Гоголя. В Рим же повезла она Шевырева, предложив ему быть воспитателем ее сына Александра, и тем спасла его от болезни. Люди искусства любили Зинаиду, чувствовали свое родство с той, которую Пушкин назвал «царица муз и красоты». Не забуду рассказа княгини Марии Аполлинариевны Барятинской, рожденной Бутеневой, о том, как на вилле Волконской однажды она была свидетельницей встречи княгини Зинаиды с только что приехавшим в Рим Брюлловым. Они долго не видались, и встреча их была таким взрывом радости, таким слиянием общих интересов, иных, высших и более специальных, чем у других, что сразу присутствующие почувствовали, что они отходят на второй план и что они только случайные, посторонние зрители другой жизни…»
В Италии Волконская продолжила свою деятельность по культурному сближению России и Европы. В парке своей виллы она устроила своеобразную галерею, увековечившую имена Пушкина, Карамзина, Веневитинова, Рожалина и других деятелей российской культуры; кстати, именно в Риме у Волконской был установлен первый в мире памятник Пушкину. Не забыла княгиня и своего царственного друга: на вилле возвышался белый бюст Александра I на четырехугольном постаменте того самого красного гранита, из которого сделана знаменитая Александрийская колонна в Санкт-Петербурге, увенчанная ангелом с вечно юным ликом почившего императора.
Роковая болезнь
В апреле 1832 года Зинаида Волконская покидает Рим с намерением ехать в Россию, ей хотелось встретиться снова с московскими друзьями и «возглавить первые шаги» сына, как она выразилась, «на поприще России». Но судьба распорядилась иначе. В тирольском городке Ботцене (ныне Больцано) ее неожиданно подкосил недуг. Болезнь развивалась стремительно, и княгиня думала, что умрет. Когда опасность миновала, находившийся при ней Степан Шевырев писал Мицкевичу:
«Господь сохранил нам нашу дорогую княгиню, порадуйтесь этому и, если сможете, приезжайте сюда порадоваться вблизи нее… Наш ангел был готов улететь на небо, но друзья удержали его за крылья, и Бог оставил его нам, так как здесь внизу тоже нужны хорошие люди».
Так что же произошло? 6 мая 1832 года Николай Рожалин пишет из Ботцена своему приятелю Соболевскому в Венецию: «Какое несчастье, милый Соболевский, что ты не поехал с нами! Мы привезли сюда Княгиню в самом расстроенном положении, и в нервическом припадке она откусила себе часть языка… мы все почти совсем растерялись. Княгиня не говорит ни слова, ничего не хочет знать…»
Через пять дней Рожалин сообщает тому же Соболевскому: «…Княгине, по-видимому, становилось лучше, но вдруг, в наших глазах, начались те же конвульсии, без всякой, кажется, причины, кроме перемены погоды. И именно это вечное повторение одних и тех же припадков составляет, по словам доктора, главную опасность и может кончиться апоплексией».
Да, положение было серьезным, и это понимала сама княгиня Волконская, о чем свидетельствует следующее письмо:
«Мой дорогой Мицкевич!
Я получила ваше письмо и от всего сердца за него вам благодарна; если я пользуюсь рукою Секретаря, то оттого, что уже три недели в постели, сраженная необычно тяжелой нервной болезнью; мои невероятные страдания миновали, что же до будущего – оно в руках Господа; доктора, которые меня лечат, очень хорошие. Все в доме напоминает о вас. Уверьтесь, дорогой Мицкевич, в моей дружбе и моих молитвах за вас. Мой сын писал за меня. – Я прибавлю эти слова. Я умираю, я не говорю им об этом ничего. Молитесь за меня: если бы вы меня видели, я привела бы вас в ужас. – Приветствую вашу жизнь. – Вечность скоро откроется вашему другу. Зенеида».
Через месяц после приступа болезни, 6 июня, Шевырев сообщает Соболевскому: «Физическое состояние княгини поправляется, но нравственное все-таки сокрушает нас. У ней из головы не выходит мысль о смерти. Нервы все раздражены и слабы…»
Болезнь надломила жизнь Зинаиды Волконской как бы надвое. Позади осталась блестящая светская жизнь молодой женщины. Красота и поклонение мужчин. Впереди расстилалась пустыня физических и моральных страданий. Красота почти утрачена. Силы подточены. Что оставалось делать? В чем искать утешение? «Я хочу быть занятой только мыслями о Боге, – пишет Зинаида Волконская Сергею Соболевскому. – Я полагаюсь на волю Господню – жить мне или умереть. – Молитесь за меня…»
В ноябре тому же адресату: «…Я должна быть благодарной Богу за каждое мгновение своего существования, за то благо, которое Он для меня совершил, и за быстроту моего выздоровления…»
Обращение к Богу
Когда болезнь поразила Зинаиду Волконскую, ей шел 44-й год. Она прожила еще почти 30 лет. Чем были наполнены эти три десятилетия? В книге «Русские поэтессы XIX века» (Москва, 1979) говорится так:
«С годами она все больше погружалась в мистику, доходя до крайнего религиозного фанатизма. Долгая старость ее была печальна. Один свидетель, посетивший Волконскую в Риме незадолго до ее смерти, писал: «Прелаты и монахи окончательно разорили ее… Ее дом, все ее имущество, даже склеп, где лежало тело ее мужа, проданы за долги»».
Мистицизм, монахи… Чисто советский акцент.
В библиографическом словаре «Русские писатели 1800 – 1917», изданном в 1989 году, говорится уже несколько мягче:
«Общественный темперамент направляет религиозную экзальтацию Волконской в русло прозелитизма и активной филантропии; этому и посвящена ее деятельность в последние два десятилетия жизни».
Что такое филантропия – понятно, но что такое прозелитизм?
«Прозелит» в переводе с греческого означает «человек, который принял новое вероисповедание». Но именно этот факт в биографии Зинаиды Волконской самый туманный.
В период существования салона на Тверской княгиня Зинаида исповедовала православную веру. Более того, она глубоко вникала в вопросы православия и была духовной дочерью одного из самых выдающихся священников того времени – протоиерея Герасима Павского, переводчика Ветхого завета и автора множества научных трудов. Однако роковая болезнь резко подвинула ее в сторону католичества. Итальянский исследователь Мазон в связи с этим пишет так:
«Тому, что царь (Николай I) вежливо вынудил ее вернуться за границу, Зинаида была обязана своим связям с некоторыми католиками. Будучи далека от того, чтобы отказаться от этих отношений по возвращении в Рим, она поддерживала их открыто, и не замедлил распространиться слух о том, что она отходит от православной церкви с тем, чтобы сблизиться с римской. Ее обращение стало вскоре достоянием общественности. Она сохраняла по этому поводу предельную сдержанность, и условия, на которых она была «обращена», насколько я знаю, пока не выяснены. Мне даже кажется, что сам термин «обращение» не вполне соответствует пережитому ею в действительности. Она просто продолжала быть такой, какой была, на том пути, на который она вступила и который был глубоко человечным и щедрым, в христианском смысле слова, христианкой первоначальной Церкви, в духе Евангелия от Святого Иоанна, вселяющей в смиренных религиозное чувство, освобождавшее ее от эгоистичной, роскошной и пустой жизни, никчемность и пагубность которой она осознала».
Весьма характерным является признание Зинаиды Волконской в письме к Мицкевичу:
«Как Вы знаете, я умирала, меня приговорили. Бог, наш Небесный Отец, дал мне утешение в моей болезни, утешение, благодаря которому смерть казалась мне легкой и я не стремилась выжить… Да, мой дорогой Адам, я хотела умереть и думала, что умру, мне казалось, что остается только помолиться еще раз, чтобы слиться с Богом… Страстная душа осуждена страдать здесь на земле; но ей дано найти в самих страданиях источник чистой радости… Моя болезнь привела меня к согласию с Богом…»
Болезнь как бы открыла княгине Зинаиде новый мир, с новыми «чистыми радостями». Как сказано в Первом соборном послании Святого апостола Петра:
«Ибо всякая плоть – как трава, и всякая слава человеческая – как цвет на траве, засохла трава, и цвет ея опал;
Но слово Господне пребывает в век» (1:24).
Зинаида Волконская стала ревностной католичкой. Биограф княгини Коладжованни пишет, что обращение ее в католичество «происходило постепенно и стало окончательным только в 1839 году, по случаю канонизации Святого Альфонса de Liguori. Это было обращение выстраданное и по убеждению; оно далось огромной ценой. Действительно, когда княгиня в 1840 году вернулась в Россию, по распоряжению Николая I у нее было конфисковано имущество, и она была вынуждена тайком покинуть родину. Волконским удалось создать хороший капитал за границей, но он составлял лишь небольшую часть их прежнего состояния».
Зинаида Волконская не утратила вкуса к «салонной беседе», но все чаще в этих беседах принимали участие деятели церкви, проповедники. Княгиня все больше предавалась радостям уединения и мечтала об основании своего рода обители.
«Я хотела бы окончить мои дни, – писала она, – живя среди вдов и дам пожилого возраста, рядом со своей сестрой. У нас была бы форменная одежда, не из шерсти и шелка, а из хлопка, на голове чепчик, не легкий газовый, а из простого тюля, а для выхода – черная соломенная шляпа без украшений, можно с вуалью, но самой простой. Послушницы носили бы имя «Мария» и их покровителем был бы Св. Иоанн Евангелист. Их правилами жизни руководили бы Отцы Драгоценнейшей Крови, а их исповедниками были бы Отцы Страстотерпцы».
То есть почти полная аскеза, хоть и несколько наивная. А ведь когда-то княгиня тяготела к дорогим нарядам, изысканным туалетам, парижской моде, к различным «излишествам»… Какой поворот! И как изменилось окружение княгини: на смену поэтам и художникам, певцам и артистам, рою молодых поклонников и вздыхателей пришли совсем иные люди – люди веры, адепты религиозной идеи.
Все тот же итальянский биограф Коладжованни так описывает один из дней Волконской:
«Утром, с десяти до полудня, у ее дома выстраивались в очередь поборники разных добрых дел, нищие, бедные, люди, ищущие работу, те, кому требовались совет и утешение. В полдень княгиня приглашала их сопровождать ее в какую-нибудь церковь на последнюю мессу или для благословения, а в завершение – на прогулку в парке Пинчио. В два часа она обедала. Это было время визита ее родственников, многие из которых служили в посольстве; тогда же съезжалось светское общество, поскольку все были уверены в том, что найдут княгиню дома, и каждый мог принять участие в обеде, за которым присутствовали ее близкие друзья: аббат Жербе, монсеньор Луке, аббат Марте. Среди присутствующих было много французов. Вечер отводился обществу. Ее приемным днем был вторник. В ее доме встречались самые знаменитые католические деятели Рима того времени. Княгиня была рада видеть всех этих людей, с которыми она вела дискуссии, стремясь быть в курсе наиболее животрепещущих проблем того времени. В ее доме встречались и старые друзья по семинарии, возвратясь из дальних миссий».
Так решительно Зинаида Волконская вступила на дорогу Добра и Праведности. Все собравшиеся в ее доме чтили завет Святого апостола Павла из Послания к Галатам:
«Не будем тщеславиться, друг друга раздражать, друг другу завидовать».
Финальные аккорды последней мессы
В 1844 году в Ассизи умер муж Зинаиды Волконской – князь Никита Волконский. Смерть мужа – знамение, и княгиня еще ревностней отдается попечительским благотворительным делам.
Роскошная жизнь давно забыта. То была услада для глаз и для слуха. В той прошлой жизни она покоряла и блистала, утверждая свое ego. Она испытывала радость от стихов и похвал в ее честь. Позднее она поняла, что все это лишь мишура, фальшивый блеск, исчезающий дым в голубом небе бытия. С возрастом понимаешь, что все «суета и томление духа», как сказано в книге Екклезиаста, ибо «душа не насыщается». Душа просит чего-то иного, не мирского, а возвышенного и божественного. Наступает «время уклониться от объятий». Наступает время раздарить то, что ты накопил и приобрел за долгие годы жизни. И не только серебро и злато, но и собственную душу, бесценные зерна своего опыта, свою накопившуюся нежность и сладость сострадания к сирым и убогим, ко всем страждущим.
Я не знаю (да и кто знает?!), какая ломка происходила в душе Зинаиды Александровны Волконской. Но наверняка она искренне порвала со своей прежней жизнью салонной красавицы и так же искренне стала служить делу Бога, делу Добра.
Она открыла несколько школ, одну – в своем дворце в 1851 году, ругую –на Виа-дель-Бабуино, третья была открыта в квартале Сан-Джованни-ин-Литерано. В основу обучения и воспитания было положено моральное совершенствование, смирение, послушание и приобретение профессиональных знаний. Систему женского обучения разрабатывала сама Зинаида Волконская.
Однако то, что она делала в Италии, не было воспринято однозначно. Одни называли ее «женщиной умной и кающейся», почти святой. Другие считали фанатичной, эксцентричной особой и ханжой. Как угодить всем?!
Кипучая деятельность Зинаиды Волконской оборвалась 5 февраля 1862 года, на 73-м году жизни. В смертный час она хотела быть одетой в монашеское одеяние, но присутствующий при ее кончине монах Дон Джованни не допустил этого, сказав ей:
– Вы были княгиней; почему Вы хотите отречься от своей жизни, которая делает Вам честь?
Ей разрешили надеть лишь белый воротничок, который носили ее подопечные; среди них она и испустила свой последний вздох.
По воспоминаниям еще одного биографа Волконской – Трофимова, «мир обездоленных, чьим Провидением она была, добрые Сестры, которых она любила и которым помогала, священники, вместе с которыми она посещала бедных и которым она доверяла раздавать милостыню, оплакивали своего ангела-хранителя, сделавшего так много добра. Огромная толпа простых людей стояла вдоль дороги от виллы Волконской до Церкви Св. Винченцо, чтобы проводить до могилы свою добрую «русскую княгиню»».
Князь Сергей Волконский отмечает в своих воспоминаниях:
«…Она делала много добра; беднота римская ее боготворила. Она умерла от простуды, после того как под воротами в холодное зимнее утро сняла теплую юбку, чтобы отдать бедной женщине. Последние ее годы были отданы делам веры и благотворительности… В Риме не запомнят такого стечения бедноты, как на ее похоронах. Прах ее покоится в церкви Св. Викентия и Анастасии, что у фонтана Треви, в первом приделе с правой стороны; там же похоронены муж: ее князь Никита Григорьевич, брат декабриста, и ее сестра Власова…»
Надпись на могильной плите продиктовала сама Зинаида Волконская при жизни. Вот первые две строчки текста:
Zenais Alexandri f. principis Beloselski de Belozero
adhuc vivens sibi et cineribus
Единственный сын Зинаиды Александровны, Александр Никитич, умер в 1878 году. Детей у него не было. Как пишет Сергей Волконский, Никита Волконский усыновил дочь своего приятеля генерала Ильина. Надя Волконская вышла замуж за маркиза Кампанари; ей принадлежит «вилла Волконская».
Свои воспоминания князь Сергей Волконский писал в начале 20-х годов.
Весной 1996 года мы с женой побывали в Риме. Жена Анна, урожденная Харашвили, дальний потомок князей Зумбулидзе, очень расстроилась, узнав, что врата церкви Св. Викентия и Анастасии открываются крайне редко. Она буквально взмолилась небу, чтобы они открылись. И – о чудо! Врата распахнулись, и мы вошли в мерцающий полумрак церкви. Зажгли поминальные свечи. Постояли в благоговейном молчании. Тишина была какая-то неземная, и это при том, что за вратами церкви, буквально в нескольких метрах, гудел многоязычный туристский люд у римской достопримечательности – фонтана Треви. Это напоминало две жизни, прожитые княгиней Зинаидой Волконской: одну – шумную и светскую, другую – тихую и смиренную.
Когда-то, при той первой жизни, Зинаида Волконская написала:
И Ангел скорбящих
Твой голос узнает.
И впустит тебя…
Несомненно, Ангел приветил Зинаиду Волконскую. Кого еще он мог приветить более достойного?..