Губернатор утолял ночной аппетит кусочком французского сыра рокфор, ломтиком в полпальца толщины ярославской ветчины, и всё это на корке подсоленного житного хлеба.
Его сиятельство разбудил правительственный курьер. На конверте прибывшим скорым поездом из Петербурга красовался царский вензель. Курьер нагло улыбнулся, глядя, как у них дрогнули губы. Чаевые он в результате не получил.
Губернатор выбрил лицо, одел вицмундир. Сделал себе бутерброд, зная, что в случае хороших вестей будет много пить шампанского вина, а это вредно натощак. А в случае дурных вестей – потеряет аппетит на несколько дней.
Его сиятельство тщательно прожёвывает каждый кусок. Хрустят желваки. Трутся зубы. Слюны во рту нет. Жуётся с трудом. Охота выплюнуть. Положение не позволяет.
Долго и тщательно губернатор вытирает пальцы салфеткой, смоченной одеколоном. Пульс нитевидный.
Аккуратно вскрывает конверт ножом. Читает письмо с конца. Текст послания решительно краток:
«Хочу взглянуть лично. Николай II».
В предыдущем содержании письма государь советовал принимать его скромно, без излишеств.
Губернатора стошнило непереваренным бутербродом.
Девичий источник полон рабочих людей. Местные подрядчики с безработными строителями глухо ропщут, почему понаехавшие исполняют государственный заказ, когда они сделают в два раза дешевле, лучше и деньги тут же оставят. На месте составляется петиция губернатору. Видно, что людям нечего делать и никуда они не торопятся.
Криволап пожалел, что рекомендовал в этом году губернатору не приглашать цирк в город.
Гастарбайтеры развлекают публику, как могут: заливают фундамент без подошвы в сырую землю на глубину в полштыка; опоры вытёсывают из ракушечника, и каждая вторая идёт в строительство уже с трещинами; щиты для запора воды сбивают то ли из фанеры, то ли из картона…
Подрядчики стали проталкиваться ближе к бейшлоту, чтобы рассмотреть всё в подробностях.
Криволап выслал им навстречу сторожей, и завязалась словесная перепалка на тему свободы совести.
К источнику подлетела на полном ходу карета его сиятельства. Лошади от скорой езды в хлопьях мыла. Губернатор выпрыгнул из кареты чуть не на ходу и сразу к стройке. Схватил молоток и стал прибивать случайную доску наугад. Вторым же ударом он травмировал себе палец и очень расстроился. Растрощил доску в щепы голыми руками.
– Гниль! – орал он.
Заставил с помощью переводчика трамбовать грунт ногами. Гастарбайтеры и тут насмешили, разбились по парам и взялись за руки. Его сиятельство кричит:
– Топайте!
Они вальсируют и хлюпают ногами в разжиженной водою почве.
В среде подрядчиков пошли разговоры, что, может, оно и лучше, что заказ не получили, – и порвали петицию от греха подальше.
Секретарь возник возле губернатора, когда тот взялся осушать Девичий источник насосом. Его сиятельство махал перед носом письмом государя.
– Надо всё переделывать! Срочно!
Криволап письмо даже не читал. Фотограф осветил его сиятельство магниевой вспышкой – губернатор профессионально улыбнулся, а секретарь растворился во тьме, откуда зашептал персонально для посвящённых ушей:
– Накануне прибытия государя имеется точная информация – террористы бросят бомбу в плотину. Останутся только обломки, фотографии, очевидцы, – он указал на местных рабочих и подрядчиков, – и… расходные книги.
Губернатор толкнул ногой насос, вообразив теракт.
– Террористы ни перед чем не останавливаются. Столько труда! Деньги какие! Страшно! – Его сиятельство отрепетировал лицо праведного негодования. – Все беды России от них. Государь как слышит, что где-то террориста видели, так сразу печалится. И все вокруг печалятся. Страшно подумать, что на земле делается! Я бы нам орден дал за переживания.
Криволап поклонился, как бы говоря: «Это ваша замечательная идея!»
Его сиятельство отряхнул мундир для будущего ордена и больше на строительство не являлся.
Сахарная барышня когда-то плавала лучше всех в городе. Это было ещё до отъезда в пансион. Ей, конечно, не с кем было соревноваться. Но она всегда знала, что плавает лучше всех.
Она часами ловила ладошками юрких мальков, строила замки из грязи и ила, караулила стрекоз под водой или просто лежала на спине и смотрела, как солнце катит по небосводу. Всё было скучно. Мальки сбегали, недостроенные замки размывались волнами, а стрекозы улетали на солнце и откладывали там яйца. Барышня скучала, переворачивалась набок и, нахлебавшись воды, долго отплёвывалась, посинев, на берегу.
Тут-то и появилась ОНА. Девочка с кошачьими глазами. Представилась дочерью мелкого чиновника. Кашляла чаще барышни и не выговаривала множество букв.
Анастасия очень жалела свою подружку. Таскала для неё пироги с кухни. Но неизменно обнаруживала, что девочка их не ела сама, а скармливала рыбам. Даже рыбные пироги она отдавала плотве. Этого уже барышня понять не могла. Разве могут рыбы есть рыбу, звери зверей, а человек человека? «Могут!» – авторитетно было напечатано в энциклопедии под редакцией профессора Южакова. Смотри ст. «Каннибализм».
Чайки близко к подругам не подлетали – хохота боялись. К тому же девочка-кошечка показала мастерство, когда выпрыгнула из воды и на лету вырвала у птицы перо из хвоста. Трофей она подарила барышне, и та писала им примеры по арифметике.
Была, правда, у девчонки одна неприятная привычка – любила она кусаться в воде. Ещё хуже было то, что она топила барышню как бы в шутку, когда той было уже не до игр.
Однажды Анастасия сильно разозлилась на подругу. Они стояли на берегу и прощались, когда мещанка, целуя, укусила барышню за щёку. Капелька крови капнула в воду. Вода мелкой рябью покрылась.
Анастасия в отместку окунула хищницу в воду.
Вода закипела ровно на мгновение.
Она видела, как подруга смотрит на неё из воды и беззвучно смеётся. Видела, как со дна поднялся взбаламученный ил и голубая вода стала чёрной.
Анастасия, как была в мокром платье, прибежала домой и в тот же вечер уехала в пансион на долгие десять лет.
Земля – это огромный моток шерстяных ниток, разматывающийся в бесконечности.
По нитям, связанным в ковёр, ходят короли. Намотав нить на шею, прощаются с миром бедные поэты. Нить стягивает корсет куртизанки. Нить держит муху за лапку на потребу гимназиста-садиста.
Нить может быть связана из нервов, льна или стали. Может быть в палец толщиной, а может быть и не видна вовсе. Вот не видно её, и хоть монокль наводи, хоть микроскопом орудуй – не разглядишь.
И снаружи, и внутри их полно. Сложно не запутаться. Легко оборвать.
Чудо, что к каждому человеку и его жизни тянется нить. Можно размотать так по нитке любое дело. А можно, наоборот, смотать, и следа не останется.
Если правильно ухватить нить – дёрнуть, а она привязана к чьему-то рукаву, то у этого кого-то рука дёрнется – апельсин украдёт, например.
Сорок четыре года назад.
Стоит посреди городской площади громадный чёрный ящик. В нём куклы дерутся, любятся, опять дерутся – без перерыва на обед и сон.
Публика в восторге. Свист стоит над площадью.
Шпана плачет, глядя, как заплетаются нити красавицы куклы, прежде чем ей выпить пузырёк яда и затихнуть на дне ящика.
Вторая кукла – солдат на одной ноге. Подходит вприпрыжку, в состоянии качки, к мёртвой кукле и долго-долго трясёт головой. Из его глаз сыпется серебряная стружка.
Баба, выторговавшая тут же на площади за рубль гуся, не спешит идти домой, а смотрит трагедию и семечки патетически на брусчатку сплёвывает:
– Сейчас убиваться будет!
На неё смотрят недовольно 99 пар глаз.
«Надо же, она уже видела!».
Пацаны воруют у зрителей платки и гроши из карманов и успевают критически заметить:
– Найдёт себе другую.
Солдат колотит фарфоровой головой по дну деревянного ящика. Барабанная дробь призывает третью куклу – размалёванную до безобразия. Она танцует вокруг убивающегося. Её бёдра задевают его при каждом движении. Как их нити не перепутались – осталось одной из больших загадок города N.
Публика ропщет.
– Что за танцы? У человека горе. Дайте ему поболеть.