Ушаков сидел в своем кабинете и старательно рисовал схему на развернутом перед ним листе. Схема никак не складывалась, постоянно прерывалась в самых неожиданных местах, а то и вовсе стопорилось на одном единственном имени.
– Ничего не понимаю, – он, наконец, сдался и бросил подаренное Петром Фёдоровичем перо на стол. – Я ничего не понимаю. – Повторил он и схватился за голову.
Если с Бестужевым все ясно и понятно, и количество причастных будет измеряться только тем, с какой силой они будут указывать друг на друга. Так оно всегда бывало, когда дело до допросов доходило. Даже, когда просто, без пристрастия по душам беседовать заходил. Словно ему, Ушакову Андрею Ивановичу, только это и нужно было услышать от арестантов. А ведь, он, может быть, действительно расчувствовался и поговорить зашел. Потому что горько было ему видеть, как кто-то, знакомый до самой макушки, вроде того же Голицына, в такую компанию попал. Вот кто его тянул к Бестужеву под крыло? Неужто так хотелось всё, что еще осталось русского погубить, да заменить на иноземное? Так ведь и не лишал его того, к чему он привык. Вон, разве тот же Воронцов что-то плохое предлагает? Так нет же, презрительное «земельник» как приклеилось к Михаилу Илларионовичу. Ну ничего, Пётр Фёдорович приедет и рассудит, кому куда: кому реформами заниматься, а кому в Сибирь, её родимую тоже поднимать кому-то надобно.
Так что с Бестужевым и его партией было все понятно, и к каждому его члену уже приставлен был человек, который аккуратно все записывал и напрямую ему самому передавал. Потому что заговорщиков Андрей Иванович никому пока доверить не мог, сам каждым занимался лично.
А вот второе дело было какое-то тухлое. И хоть и говорили о нем разве что ни на каждой кухне, а кончик этой ниточки Ушаков никак ухватить не мог, все эти разговоры словно из ниоткуда сами собой образовались.
В кабинет заглянул адъютант. Он словно всегда чувствовал, когда нужен своему шефу.
– Олег, Ломова мне найди, – попросил Ушаков.
– Это не представляется возможным, Андрей Иванович.
Олег Егоров, сын мелкопоместного дворянина, который в жизни не думал, что может взлететь так высоко, и потому держался за свою службу зубами, готовый выполнить любой каприз сурового начальства. А ведь так получилось, что он просто однажды попался на глаза Ушакову, который был сильно раздражен, после очередной встречи с вице-канцлером. Так сильно он злился, что уронил трость, которую Олег ему подал. Ушаков долго смотрел на него, а затем кивнул, и приказал идти за собой. Но, Егоров покачал головой, отказываясь. Его в этот день поставили в охрану дворца, и он не мог покинуть свой пост, как бы ему не хотелось. Ушаков тогда хмыкнул, а на следующий день командир протянул ему бумаги о переводе из гвардии в личные адъютанты всесильного начальника Тайной канцелярии.
– Это еще почему? – Ушаков нахмурился.
Этот мальчишка всегда слишком много себе позволял, но сейчас просто выпрягся. Андрей Иванович сам не знал за каким лешим возится с Турком. Его никто не обязывал, а Турка к нему никто не посылал. Просто, так получилось, что в тот день, когда Турок помогал налаживать игорный дом, показывая приемы шулерства, и как оные распознать, они словно нашли друг друга. А еще Ушаков знал, что Турок был одним из очень немногих людей, которым Пётр Фёдорович абсолютно доверял.
– Ломов заявил, что выполняет секретное поручение его величества, поэтому очень сильно сожалеет, но никак не может явиться к вам, Андрей Иванович, – отрапортовал Егоров.
– Но он хотя бы здесь в Петербурге? – уточнил Ушаков.
– Уже здесь, до этого был в отъезде, – кивнул адъютант.
– Ладно, пускай ему станет стыдно за то, что заставляет пожилого человека за собой бегать, – проворчал Ушаков.
– Здесь Оленьев, Андрей Иванович, спрашивает, сможете ли вы его принять, – объявил Олег.
– Что же ты молчал? – Ушаков даже приподнялся в кресле. – Зови.
Оленьев выглядел как всегда безупречно. Если в самом начале в этот образ вкладывалась Тайная канцелярия, то сейчас Ушаков старался не спрашивать, откуда у молодого франта столько денег для поддержания выбранного ему образа.
– Вчера в знак скорби о почившей Елизавете Петровне княгиня Волконская приказала организовать охоту на медведя, – молодой человек прямо смотрел на Ушакова, который отвечал ему столь же прямым взглядом.
– В знак скорби? – Андрей Иванович приподнял бровь.
– Елизавета Петровна обожала подобные развлечения. И да, все одежды охотников были траурными, а на ружьях и ошейниках собак были привязаны траурные ленты, – Ушаков с трудом удержался, чтобы не закатить глаза. Скорее бы уже Петр Федорович вернулся, а то эти бездельники скоро до чего-нибудь еще столь же скорбного додумаются.
– Продолжай, – Ушаков заметил, что молодой человек колеблется.
– Лорд Кармайкл выразил желание попытаться взять бурого на рогатину, – Оленьев принялся рассматривать свои ногти.
– Сам выразил такое желание? Никто его к этому не подталкивал? – насмешливо задал вопрос Ушаков.
– Что вы, Андрей Иванович, как можно. Как можно было кому-то вслух в присутствии княгини усомниться в мужественности лорда, и в его умении охотиться как подобает настоящему мужчине.
– Та-а-к, и что, лорд Кармайкл решил показать, что его зря кто-то заподозрил в отсутствии мужественности?
– Конечно, вот только в Англии с рогатиной не охотятся. Он так долго приноравливался, что егеря уже устали свору удерживать, да и потом сплоховал, знаете ли. А медведь здоровенный попался и очень разъяренный.
– И что же старший егерь не помог лорду? – Ушаков уже даже не скрывал самодовольства.
– Сначала его отвлекли, а потом ружье не выстрелило, порох отсырел, представляете?
– Ужас какой. Вот так и езди на охоту, – Ушаков кивнул.
– Охотники, увидев такое безобразие, конечно помогли лорду Кармайклу и пристрелили медведя, но было уже поздно, бурый успел помять посла. Сегодня утром он скончался. А егеря наказали, да. Княгиня определила ему пять ударов плетью за подобное разгильдяйство.
– Да, воистину жуткая история, но… Такое случается и не так уж и редко. Просто Кармайклу не повезло, бывает. Полагаю, её величество Мария Алексеевна напишет собственноручно письмо Георгу с соболезнованиями. Ну а так как сейчас зима, то вполне возможно вернуть тело безутешным родственникам. – Ушаков придвинул к себе чернильницу и принялся писать распоряжение. – Вот, распоряжение для плотников, чтобы не поскупились и роскошную домовину послу обеспечили. Ты будешь сопровождать посла и передашь письмо с соболезнованиями.
– Слушаюсь, Андрей Иванович, – Оленьев коротко поклонился.
– Да, и еще. В прошлом году Пётр Фёдорович распорядился купить в Венеции палаццо. На обратном пути остановишься в нем. Необходимо узнать, чем живет этот город вечного праздника и повального греха, а лучшей кандидатуры у меня нет. Бумаги на палаццо и записку в казначейство получишь у Егорова. А сейчас поедешь в Ораниенбаум и передашь эту записку её величеству. От неё же получишь письмо с соболезнованиями. Убедись, что там именно соболезнования написаны. У её величества были, хм, непростые отношения с лордом Кармайклом.
– Слушаюсь, Андрей Иванович, – на этот раз поклон был ниже.
– Если все понял, то иди с Богом, Илья, – Ушаков заложил руки за спину, чтобы не перекрестить Илью Оленьева, мелкопоместного дворянина, в собственности которого был небольшой дом с одним дедом-крепостным и двумя курицами. Чем промышлял парень, пока не попал к нему, Ушаков старался не думать. Просто однажды его притащил к нему Турок, сказав, что тот сможет вписаться в роль богатого бездельника, который был так нужен Ушакову, чтобы сойти за своего в любом салоне. Турок оказался прав. И Ушакову очень не хотелось отпускать в такой опасный вояж своего лучшего агента, но замены ему пока не было.
***
Мы уже подъезжали к Варшаве, когда пришло объемное письмо от Турка. В нем он извещал меня о выполнении всех поручений. Я в это время сидел в обеденной зале постоялого двора и ждал, когда в моей карете сменят лошадей. До Варшавы оставалось проехать совсем немного, день был еще в разгаре, и я решил не терять время, и ночевать уже в королевском замке. Надеюсь, мне не откажут в приюте. Когда замерзший гвардеец протянул мне письмо, я невольно удивился, как они вообще находят адресата в таких условиях? У них компас особый куда-то встроен, что ли. Там ведь реально «На деревню дедушке» посылают, типа, езжай вот по этой дороге, может где-то Петра встретишь, вот ему письмо и передай. Спрашивать я не стал, просто открыл письмо и принялся читать. Составлено оно было – не подкопаешься. Даже, попади это письмо в чужие руки, ничего, кроме описания новостей, в нем не нашли бы. Я же видел гораздо больше.
– Что-то плохое пишут, ваше величество? – Вот взять, например, Олсуфьева, которого я отправил вместе с четой Румянцевых и Чернышевым в Варшаву, чтобы он стал эдаким сдерживающим фактором. Откуда он мог узнать, что я вот-вот уже приеду? Но откуда-то узнал, и приехал встречать. И сейчас сидит и дуется, что я сам письмо распечатал, не дал ему выполнить его непосредственные обязанности.
– Скажем так, ничего хорошего, – я проанализировал ситуацию, похоже, что Брауншвейгское семейство действительно пало жертвой обстоятельств, потому что, когда Турок прибыл в Холмогоры, все было уже кончено. Ну и хорошо, все меньше грехов на душу взял. – Семейство Анны Леопольдовны пало жертвой оспы. В монастыре случилась эпидемия, кто-то из паломников принес с собой черную смерть, и вот. В Шлиссельбургской крепости произошло такое же несчастье. Один из охранников был болен… Нужно немедленно по прибытию устанавливать санитарные коридоры. Что касаемо оспы – пиши сейчас указ, про то, что никто не может осуществлять службу где бы то ни было, ежели привит не будет по методу Флемма. Что касаемо семейства Анны Леопольдовны – похоронить со всеми почестями. Дать статью в газету про то, что удалившаяся в монастырь с семейством внучка Ивана пятого пала жертвой этой жуткой болезни. И Румянцеву передай, чтобы в журнал куда-нибудь заметку воткнул в траурной рамке. В государстве итак траур, так что пускай и их присоединят, пускай и за их души молебны идут, все как полагается. Данию я сам предупрежу, – в Дании некого особо предупреждать, там все идет по коварному плану Луизы, а вот ей написать, как можно скорее, не помешает. Все равно будут пытаться двойников подсунуть, но идиотов, которые в это поверят, все одно меньше найдется, после такой большой огласки.
Олсуфьев кивнул, и принялся записывать выданные ему задания. Надо же. А раньше никогда не писал, все на память свою надеялся. Кордоны давно пора устанавливать. Только Елизавета была против, а спорить с ней по этому вопросу я не стал. Теперь уже поздно. Надо записи Флемма поднять, да учеников его тряхнуть как следует. Не может такого быть, чтобы он ни с кем данную тему не обсуждал.
Да и приехал он в Петербург не просто так. Скорее всего, нашел он хину, и малярию научился лечить, да ограждаться от чумы. А раз так, то после Европы, можно начинать Крымом заниматься, и вообще ту область осваивать. Много нужно будет сделать, так много, что голова кругом идет. Но прежде всего, необходимо убрать тех, кто сто процентов начнёт палки в колеса вставлять всеми возможными способами.
А способов у них много. Чем дальше я думаю, тем сильнее убеждаюсь, что один из самых известных бунтов под предводительством Емельяна Пугачева, не на пустом месте возник. Ну не мог простой казак до такого сам додуматься, не мог. А даже если и смог, то где он деньги взял? Я принимал участие в снаряжении относительно небольшой кампании, так у меня чуть глаз не выпал, когда я суммы итоговые увидел. А тут на пустом месте, просто на волне амбиций, да еще и каторжник беглый, поднимает целую армию? Оснащенную даже пушками, раз города мог занимать? Угу, это по ушам кому-нибудь другому ездите. Деньги в этого «Пера третьего» были вложены и немалые.
И ведь это восстание здорово затормозило… Так, стоп. Это чертово восстание проходило на Урале, в Западной Сибири, в Поволжье – там, где в то время могли родиться и паровые машины, и сталь нормальная, и оружие, и хорошие урожаи зерна. Все это было похерено, отброшено на десятилетия назад. И это, не говоря про чисто человеческие жизни. Вот правда, нахрена устраивать нечто подобное в Центральной части, если там почти ничего нет, кроме мануфактур, которые тоже на сырье из вышеперечисленных регионов работают. А ведь в это дело даже Башкирию, где я с таким трудом порядок кое-какой навел, втянули, и Младший и Средний жуз. Может быть, я паранойю и меня на теории заговоров заклинило, но, где-то тут торчат уши кого-то из наших заклятых друганов.
Так что я все правильно решил со Шлиссельбургским пленником. Все равно кто-то его карту попытается разыграть, но, во-первых, я буду готов, а, во-вторых, таких масштабов эта вакханалия в любом случае не достигнет. А ведь получился проект «Пугачев» с таким размахом у тех, кто его затеял, только потому, что Катерина не могла все по-человечески оформить. Вот что ей помешало устроить приличные похороны мужа, рыдая во весь голос и падая на грудь лежащему в гробу Петру? Никто бы не поверил? Да плевать, главное, что приличия соблюдены.
Интересно, а как мои новые голландские капитаны относятся к каперству? А если их усилить русскими военными кораблями, которые еще Елизавета начала усиленно строить? Самому сейчас вряд ли удастся в Голландию попасть, надо кого-то подготовить, как своего представителя. Мой взгляд упал на Олсуфьева, нет, этот товарищ слишком правильный, а там много врать придется, да и вообще изворачиваться, как ужу на сковородке. Румянцева что ли протестировать. Он со своей ушлой женушкой вполне могут подойти. Ладно, подумаем. До коронации время еще есть. Может и сам успею еще раз туда смотаться.
– Ваше величество, ведь в письме было что-то еще, не только печальные известия? – вот настырный какой. Я покосился на Олсуфьева. Нет, это не отстанет. Может и правда его в Голландию отправить? У Адама Васильевича же хватка бультерьера, если вцепится, то уже не отпустит.
– А еще, Адам Васильевич, Ломов сообщает, что в столице даже не один заговор против меня организовался, а целых два, представляете? Мне вот только интересно, как заговорщики между собой поладят. Не передерутся ли, родимые.
– Какие странные вопросы вас беспокоят, ваше величество. А то, что вообще эти заговоры имеются, вас не слишком волнует? – Олсуфьев смотрел на меня с нескрываемым интересом.
– Да нет, не особо, – я пожал плечами. – Если только Ушаков сидит на одном месте и штаны протирает, вот тогда да, тогда стоит волноваться. Но, сдается мне, что Андрей Иванович, все же не просто так свою должность занимает, и сумеет разобраться к нашему приезду.
– А ежели… – но договорить он не успел, потому что во дворе раздался стук копыт и в зал ворвался Румянцев.
– Так, а скажи-ка мне, Адам Васильевич, откуда все в этой дыре, под названием Варшава, знают, что я еду и что сейчас я сижу на этом, богом забытом, постоялом дворе? – я спрашивал Олсуфьева, при этом не отводя взгляда с Петьки.
– Так еще с прошлого постоялого двора приехал гонец, который и сообщил, что вы вот-вот приедете, – Олсуфьев позволил себе улыбнуться. Затем он оглянулся и смерил взглядом Румянцева. – Вот только паломничества не предполагалось.
– Значит, случилось нечто незапланированное, – я невольно нахмурился. Ненавижу сюрпризы. – Петька, что стоишь как неродной? Что у нас еще случилось плохого?
– Да я даже не знаю, как это назвать… – Румянцев замялся. – Дело в том, что вы, ваше величество, скоро можете быть втянуты в очень веселую семейную ссору. Более того, я могу с уверенностью сказать, что королева София вот-вот приедет сюда, просить у вас понимания и защиты от деспотичного мужа.
– Это Понятовский деспотичный муж? – в моем разуме Понятовский и деспот никак не хотели ложиться в одну плоскость.
– Ну-у-у, смотря в каком свете на все это посмотреть. Хотя, вот лично моё мнение, когда находишь нечто, похожее, вот на это, прекрасно зная, что оно адресовано не тебе, то поневоле можешь стать таким деспотичным, – и Румянцев протянул мне клочок бумаги. Это было не письмо, а скорее записка. Я посмотрел на Петьку, который кивнул, приглашая меня ознакомиться с содержимым, только после этого я развернул бумажку. Написано было по-французски. Уж не знаю, почему она выбрала именно этот язык. Граф Чернышев, насколько мне известно, прекрасно знал немецкий.
«Первый день, как будто ждала вас, так вы приучили меня видеть вас; на другой находилась в задумчивости и избегала общества; на третий смертельно скучала; на четвёртый аппетит и сон покинули меня; всё мне стало противно: народ и прочее… на пятый полились слёзы… Надо ли после того называть вещи по имени? Ну вот: я вас люблю!» * (По мнению П.И.Бертенева настоящая записка еще княгини Екатерины к одному из братьев Чернышевых).
– Господи, что это? – я уронил записку на стол.
– Ну вот оно и есть, – Румянцев философски поднял глаза к потолку. – Вообще, Захара Григорьевича нельзя никуда послом засылать, чтобы подобных конфузов не происходило. Но, это лично моё мнение, ваше величество. Зато задание ваше выполнено в полной мере, ваше величество, Польша не будет вмешиваться в войну, ни с той, ни с другой стороны. Ей просто некогда будет войнами там всякими заниматься, сами понимаете, ваше величество, – и этот паразит придвинул ко мне бумажку, которую мне просто сжечь хотелось.
– В данном вопросе есть лишь одно решение, ваше величество, – Олсуфьев аккуратно сложил записку, после того, как прочитал ее, хотя никто ему не поручал этого делать. Но, это же Олсуфьев. – Вы должны женить графа Чернышева здесь в Варшаве. Выбрать девушку познатнее, а ее величество может сказать, что писала эту записку от ее имени, чтобы не навлечь гнев родителей на несчастную влюбленную дурочку.
– Выставив дурой себя? – Я скептически приподнял бровь. – Ну, хотя, ей не привыкать, учитывая, при каких обстоятельствах она сама выходила замуж. – Я обернулся к Петьке. —А скажи-ка мне, друг мой, откуда у тебя взялось это прямое доказательство супружеской измены?
– Так ведь у Андрея Ивановича при каждом королевском дворе свой человек имеется. Да еще какой ловкий, я просто диву даюсь. Только, уж простите меня, ваше величество, но имени его я не назову. Ведь за вами будут наблюдать не одна пара глаз. И любое неловкое движение может быть неверно расценено, и его смогут вычислить. А зачем из-за пустяка терять такого полезного малого? Ведь он так ловко успел бумажку эту утащить, когда Понятовский орал и думал, что в камин её забросил.
– Да ты прав, незачем подставлять такого хорошего человека. – Я задумался. – Хорошо, значит, будем исходить из того, что королева так хотела помочь влюбленным, что выставила себя идиоткой. И я даже знаю одну такую знатную девицу, которую вполне можно отдать за русского графа, учитывая, сколько всего интересного успел при жизни наворотить ее папаша. Кстати, Адам Васильевич, Виттены проживают здесь?
– Да, ваше величество, – Олсуфьев кивнул. – Им выделен дворец и довольно крупная сумма для обеспечения всех их нужд. Мария Жозефа даже содержит небольшой двор. Они ни в чем не нуждаются.
– Отлично. Я поговорю с Софией. В её же интересах уговорить вдовствующую королеву отдать Марию Жозефину за Чернышева. Тем более, что брак девочки с дофином откладывается до его следующего вдовства, ежели такое в ближайшее время произойдет.
– Осталось только Захара Григорьевича предупредить о том, какой он на самом деле влюбленный, да указать девицу, которая его сердце украла, – заявил Олсуфьев.
– Вот ты, Адам Васильевич, и займись этим богоугодным делом, чтобы два любящих сердца смогли соединиться. А я тем временем хотел бы побеседовать с Фридрихом Кристианом. Мне он показался очень достойным молодым человеком, хотя я и видел его, можно сказать, мельком. Да и Мария Алексеевна очень хорошо отзывается о брате. И, кто-нибудь мне скажет, почему здесь каждого второго мужчину зовут Фридрих? – и Петька, и Олсуфьев молча пожали плечами. – Понятно, это был риторический вопрос.