Караванный путь в Паркану
От берегов великого северного моря Бэйхай до Семиречья и от Пурпурной границы до Луковых гор раскинулась степная держава шаньюя Цзюньчэня.
Семьдесят лет назад его дед, великий Модэ, подчинил своей железной воле свободолюбивых степняков: «Шаньюй Тумань имел двух сыновей от разных жен. Для того чтобы отдать престол любимому младшему сыну, он решил пожертвовать старшим, Модэ, и отдал его в заложники юэчжам, надеясь, что они убьют его сына. Но Модэ удалось бежать и вернуться к отцу, о предательстве которого он, конечно, знал. Тумань, искренне восхищенный удалью Модэ, не только не убил его, но и дал ему в управление один из уделов – десять тысяч семейств. Модэ немедленно начал обучать военному делу своих людей и научил их пользоваться стрелой, издававшей при полете свист.
– Куда пущу “поющую” стрелу – туда и вы должны выстрелить!
И послал стрелу в любимого коня. Замешкался кто-то из нукеров, и полетела голова с плеч. Снова предупредил о том Модэ и выстрелил в свою красавицу жену. И тем, у кого не поднялась рука стрелять в без-защитную женщину, тут же отрубили головы. Больше непонятливых не было. И когда Модэ, следуя за отцом на охоте, пустил стрелу в него – шаньюй тут же превратился в ежа от вонзившихся в его тело стрел.
Дунху, узнав о междоусобице, решили воспользоваться ею и потребовали в подарок “небесного коня” – сокровище хунну – и любимую жену Модэ. Возмутились старейшины, но Модэ сказал: “К чему жалеть для соседей одну лошадь и одну женщину?” – и отдал то и другое, казнив несогласных. Тогда дунху потребовали приграничную полосу пустыни, ни к чему не пригодную. “Зачем воевать из-за бросовой земли?” – сказали князья. Но Модэ заявил, что земля – это основание государства и ее нельзя отдавать. Он снова казнил несогласных, пошел в поход на дунху и уничтожил их.
Так Модэ превратил племя хунну в военную державу. Отныне хунн рождался воином, мог быть только им и никем иным!
Его сын, шаньюй Лаошань, получил в наследство великую державу и наказ отца: навсегда разбить заклятых врагов – юэчжей. Не забыл Модэ своего позорного плена в юности. И Лаошань сдержал слово, данное отцу. Правитель юэчжей Кидолу пал в битве, а из его черепа Лаошань сделал чашу для крови и вина. “Серебряные люди” покинули Семиречье и, к ужасу изнеженных роскошью потомков Александра Великого, уже под именем тохаров явились на берега Окса и без особого труда овладели Бактрией».
Но где эта Бактрия, раскинувшаяся в благодатной долине? Не ведает бывший императорский посол, а теперь раб собственного раба Чжан Цянь. Со связанными руками, в сопровождении угрюмого Ганя, он нагоняет великий караван, медленно бредущий в сторону Парканы.
Ждут в Паркане кочевников «небесные кони», потеющие кровавым потом, за которыми не угнаться ни одной самой резвой степной лошади во всей Великой степи. Ничего за такого коня отдать не жалко. Ни тончайший в знойный день холодящий тело шелк, ни изящный звонкий фарфор, ни бодрящий ароматный чай. Каких только изысков, получаемых от ханьцев по договору о мире и родстве – хэцынь, нет в караване. А чего не хватает, хунну берут сами, заодно уводя в рабство китайских жен и дочерей. Но сегодня не они, а западная красавица – жемчужина каравана. У нее золотистые, цвета осеннего ковыля волосы и большие глаза, в которых Тенгри растворил самые синие краски своего неба. За нее шаньюй получит от царя Парканы не одного, а целый табун «небесных коней».
Обжигающий северный ветер сменяется обжигающим южным. Теперь губы не лопаются от мороза, они становится сухими и сморщенными, как плохо выделанный пергамент. Чтобы ноги и кожа дорогой пленницы не пострадали, Млада едет в удобной корзине, расположенной на рослом верблюде. От палящего солнца ее защищает бамбуковый зонтик. От зноя и монотонного покачивания смежаются глаза.
Млада чувствует бьющий в лицо прохладный ветер и душистый цветочный запах, словно ее подхватывает дружная пчелиная семья и уносит в мир иной… Глаза открываются. Она дома! Млада понимает, что спит, но не хочет отпускать свое детство. Вот она, маленькая белокурая девчонка, вдруг бросается на седобородого старика и хватает его за рукав холщовой рубахи.
– Ну что ты, свербигузка, кого испугалась?
Старик говорит ласково, а в его глазах Млада видит два выцветших озера со множеством стеблей водорослей и снующих между ними точек-мальков. Млада завороженно смотрит в эти водянистые глаза и не может сказать ни слова. Старик улыбается девчушке и гладит ее по голове. Вот он поднимает с земли грубо отесанный наконечник копья, который будто покрылся морщинами от своей древности.
– Что это? Он старый?
Млада тянет свои ручки к незнакомой вещице, а когда прикасается к ней, испуганно убирает пальцы.
– Это громовая стрела Перуна, девочка моя… Когда-то давно он обронил ее, а может, и оставил для нас… Кто ж теперь разберет?
Старик достает кресало и с необычной для своего возраста удалью высекает сноп искр, которые начинают пожирать сухой мох. Млада завороженно следит за тем, как пламя расходится в своем стремительном танце и вдруг перекидывается на длинную лучину в жилистых старческих руках. Но настоящее чудо случается спустя мгновение: от лучины рождается огромный костер из поленьев в два человеческих роста. Вспыхивает он быстро, выхватывая из темноты множество людей, которые все это время, оказывается, стояли совсем рядом и молчали… Млада вскрикивает от неожиданности, но ее голосок заглушает треск сухой древесины.
– Разыдись темно, разгорись добро! Засверкай светло, яри ясное, Солнце красное! Стани-стань доли, яко Род вели. Стани-стань доли, с неба до земли!
Весь красный от нахлынувшей крови и отблесков Перунова огня, старик оглушает округу зычным кличем, от которого мурашки бегут по коже. Его голос подхватывают десятки, может, сотни глоток, оглушая и без того шальную ночь.
Млада видит, как через огонь летят люди – парами, держась за руки. Пламя не причиняет им боли, даже напротив – заставляет весело хохотать и скидывать на траву дымящуюся одежду. Мужчины и женщины обнажаются и вновь исчезают в темноте, убегая по мокрой от росы траве в сторону реки. Млада совсем рядом с исполинским костром: он посылает искры в небо, где они становятся звездами. Она делает шаг. Горячо, но не страшно… Еще один шаг. Жар усиливается. Но Млада почему-то не боится. Она собирается с силами и делает прыжок, оказываясь в пульсирующем сердце летней ночи. Темно. Почему-то очень темно и нестерпимо горячо…
Млада приходит в себя от того, что смуглая рабыня, чья морщинистая кожа похожа на громовую стрелу из детства, бьет ее по щекам. Сильно мутит, и кружится голова. Рабыня протягивает Младе плошку с вонючей водой. Млада делает глоток, и ее едва не выворачивает, но вода сейчас необходима… Это все жара, будь она проклята. Млада вытирает холодный пот со лба и вновь закрывает глаза. Где-то вдалеке слышны раскаты грома. Млада улыбается. В ее роду-племени всегда любили грозу…
Чжан Цянь и Гань неторопливо едут по степи – спешить некуда. Бежать тоже некуда. За этим зорко следят два воина, предусмотрительно посланные в помощь Ганю Ичиссом.
– Десять лет назад ты чуть не умер из-за своего языка. Неужели так трудно измениться?
Чжан Цянь с удивлением смотрит на бывшего слугу.
– Вот как? Не знаю, что ты думаешь обо мне, Гань.
– Разве это важно? Важно, что ты нашел свое место! Ты жил!
– Не слишком ты высокого мнения о моей жизни. Десять лет под страхом смерти? Десять лет переводить угрозы и оскорбления с хуннского бесконечной армии рабов из-за Стены? Это, по-твоему, жизнь?
Бывший слуга пожимает плечами:
– Это степь. Смерть здесь быстрее ветра. Но ты во второй раз ее обгоняешь. Я уважаю тебя за это!
Вдруг Гань замирает и к чему-то прислушивается. Затем дает знак остановиться и, развернувшись, внимательно вглядывается в сторону только что пройденной степи. И действительно, на горизонте появляются три точки, которые постепенно начинают расти и приближаться. Лицо Ганя остается бесстрастным, но по глазам, превратившимся в две узкие щелки, Цянь понимает: северянин сильно взволнован. И явно недоволен увиденным. Впрочем, вскоре ему самому становится не до физиогномики.
В одном из трех всадников, догонявших их, он узнает Дэ Мина, и ясно, что бывший чиновник его посольства находится здесь не в роли пленника.
– Ты?
– Я… Господин не рад видеть своего верного слугу? Прошу простить мою невоздержанность во время состязания, – Дэ Мин явно наслаждается впечатлением, которое его появление произвело на Чжан Цяня. И его напускное почтение никого не может ввести в заблуждение. – Получил свободу и вот решил, что можно неплохо заработать.
– На продаже своих земляков?
– Не совсем, – Дэ Мин с вызовом смотрит на Ганя. – Брат великого шаньюя просил присмотреть за тобой.
Гань окидывает Дэ Мина презрительным взглядом и вопросительно поднимает подбородок в сторону соплеменников. Те утвердительно кивают.
– Ты же не будешь перечить приказу великого лули-вана? А? Гань?
Гань ничего не отвечает. Он сжимает ногами бока лошади и посылает ее вперед. Дэ Мин шумно втягивает степной воздух ноздрями и расплывается в улыбке.
По мере того как караван приближается к южным границам хуннских земель, он все больше и больше разрастается. В него вливаются все новые и новые группы. Кроме предметов роскоши из Китая и северной пушнины, появились лошади и шкуры, которых пригнали данники – дунху, а также железо от тангутов. В движении он становится похож на гигантского дракона.
Гудухоу – такой титул носит у хунну главный караванщик по имени Мо. Он даже не обращает внимания, когда кавалькада с пленником настигает их на стоянке. Кивком головы Мо направляет Ганя к одному из помощников. Кажется, в этом царстве хаоса, состоящем из ревущих верблюдов, нагруженных тюками, фыркающих от усталости лошадей и стонущих пленников, небольшими группками сидящих в тени скал, невозможно сориентироваться. Но Чжан Цянь каким-то внутренним чутьем останавливается перед навесом, в тени которого отдыхает Млада.
– Мелода! – губы его складываются в трубочку, из которой, кажется, польется мелодия. И – о чудо! Она действительно здесь и она его слышит и с радостным возгласом выскакивает из палатки! Гань преграждает ей дорогу и дергает бывшего хозяина за путлище на руках.
– Даже не думай!
– Господин, зачем она тебе? – смеется Дэ Мин. – Зачем разочаровывать такую красотку? Слушай, а может, я отбил тебе достоинство тогда на поле?
Чжан Цянь с презрением смотрит на предателя и проходит мимо Млады, которая провожает его взглядом.
– Что, так и будешь нянчиться с ним до Эрши? – Дэ Мин панибратски кладет руку на плечо Ганю и тут же корчится от боли в вывернутом запястье.
– Еще раз тронешь меня – вырву глаз!
Помощник гудухоу, с интересом наблюдающий за сценой, одобрительно хмыкает.
– Вижу, вы сами позаботитесь о себе. Главное, держитесь подальше от этой рабыни, и у вас не будет проблем.
Вот уже который день караван вгрызается в горный хребет Памира, забираясь по узкому ущелью все выше и выше. Но вот, хвала Небу, перевал Алтынтага позади и дорога серпантином начинает спускаться в долину. Силы пленников на исходе, спотыкаясь и падая, они с трудом держатся на ногах. Конные стражники подгоняют их плетьми. Наконец река! Люди падают на четвереньки и, словно животные, с жадностью лакают бурлящую воду. Кочевники поят лошадей и верблюдов, наполняя живительной влагой опустевшие кожаные бурдюки.
Воспользовавшись общей расслабленностью, один из рабов пытается бежать. Ему удается достичь противоположного берега, вот-вот он скроется за большими валунами… Лучники невозмутимо пускают ему вслед несколько стрел, которые – все до единой – со зловещим свистом настигают жертву.
Шутить с хуннским луком не стоит. Это знают и друзья, и враги. Когда мальчик становится мужчиной, он берет в руки боевой лук и даже после смерти уносит его с собой в могилу. Колчан лука всегда связан с колчаном для стрел, словно корень и стебель. Убойность достигается за счет размаха в рост человека, а чтобы стрелять верхом на скачущей лошади было удобнее, нижнее плечо делается короче верхнего. Три зоны жесткости – в середине и на концах и две зоны упругости в изгибах плеч превращают тетиву в сжатую пружину, посылая стрелу в цель. И, как правило, у цели нет шанса.
Труп несчастного бросают перед остальными. Стрелы с чваканьем вырывают из агонизирующего тела – еще пригодятся… Утомленные пленники с тоской загнанного зверя смотрят на окровавленное тело, оскверняющее кристально чистую воду горной реки.
В суете Чжан Цянь все-таки оказывается рядом с Младой, поцелуй запечатывает почти беззвучно шепчущие уста:
– Я думала, тебя убили!
– Как сказал мой бывший слуга, я быстрее смерти. Обещаю тебе: мы дойдем до этой проклятой долины и я придумаю что-нибудь. Ты не достанешься…
Удар сзади прерывает его горячую речь. Ханец валится от неожиданности, теряя сознание. Хунн заносит над Цянем меч, но вдруг падает замертво. Над телом стоит, как всегда, невозмутимый Гань. Словно дрессированные, пленники синхронно падают на землю и закрывают головы руками. Чьи-то руки грубо хватают Младу и волокут в сторону от схватки. Чжан Цянь приходит в себя и подхватывает меч погибшего. Если умереть, то в бою!
Один жест Мо, и десятки стрел испещрят восставших, но вдруг раздается крик Дэ Мина:
– Стойте! Приказ великого лули-вана! – от волнения его голос срывается на фальцет. – Довезти их до Эрши!
Цянь с удивлением смотрит на Ганя, сжимающего окровавленный палаш:
– Их?
– Глупый раб! Как бы ты ни хлестал плеткой своего хозяина и ни плевал ему в лицо, собачьи глаза тебя выдают! Брат великого шаньюя не настолько глуп!