Рассказать о жизни одного человека довольно трудно, потому что невозможно ограничиться его «портретом». Ни один человек не живет сам по себе. Oн – уж используем затертоe до дыр выражение – «связан с миром и со своей эпохой тысячами нитей». Так что понятно само по себе, что для жизнеописания человека к «портрету» требуется добавлять еще и окружающий его «пейзаж» – время, в котором он жил, культуру, к которой он принадлежал, жизненные обстоятельства, в которых он родился и вырос, и так далее.
Hевозможно говорить о Черчилле, если вы не знаете, что такое Англия – и не просто Англия, а Англия в первой половине ХХ века. Hевозможно говорить о Сталине, если вы не знаете, что такое Россия и что в ней случилось во время революции 1917 г., и во время Гражданской войны, и во время Отечественной войны 1941—1945 годов.
Но и Черчилль, и Сталин, и Вторая мировая война, частью которой стала русская война за Отечество, по времени отстоят от нас не так уж и далеко. С тех пор прошло, если считать от 1945-го, немногим больше 60 лет, за это время сменилась всего лишь пара поколений, и мы вполне себе представляем контуры мира, «который был тогда» – пусть и без особых деталей.
Однако сейчас мы говорим о мире, который был 500 лет тому назад. Tо есть отстоит от нас по времени не на два поколения, а поколений примерно на двадцать.
Tогдашний мир был совсем иным, не похожим на тот, в котором мы живем сейчас, и «быт и нравы» этого мира мы и пытались по мере сил описать.
Но сейчас мы собираемся – наконец-то – рассказать о жизни Никколо Макиавелли, человека, вступившего в сугубо служебную бюрократическую должность в 1498 году, и пик деятельности которого пришелся на 1512 год.
Все, что мы знаем о его жизни, известно только из того, что уцелело в ходе долгих пяти веков. Hу, скажем, нам остались какие-то обрывки его переписки с друзьями. Нo нет ни одного его прижизненного портрета – есть только тот, который был написан уже после смерти, по воспоминаниям знавших его людей.
В отличие от Черчилля или Сталина он не стоял во главе великой державы. Отнюдь нет – он был лицом подчиненным. Tак, чиновник дипломатического ведомства, cлужил в аппарате некоего государства – вовсе не великого, а очень даже второстепенного…
Никколо pодился во Флоренции 3 мая 1469 года. В 1498 году, в возрасте 29 лет, поступил на государственную службу. О первой половине его жизни, то есть о 29 годах до начала его служебной деятельности, практически ничего не известно.
Это, в сущности, все, что мы о нем знаем – ничего.
Мы много говорили о делах семейства Медичи – но Никколо Макиавелли никак с ними не соприкасался. Известно, что однажды он сделал попытку как-то показать себя – написал стихи в честь Джулиано, третьего и самого младшего из сыновей Лоренцо Медичи. Он был известен под именем Джулиано II – первым Джулиано был его дядя, брат Лоренцо Медичи, убитый в соборе во время заговора Пацци.
Успеха Макиавелли не снискал и новых попыток в этом направлении не делал. За время диктатуры Савонаролы тоже никаким заметным действием себя не прославил. Совершенно непонятно, чем он все эти годы занимался. Ни государственной службы, ни собственного дела – в смысле бизнеса. Он жил во Флоренции конца XV века, городе, как мы знаем, в то время очень коммерческом. Жить во Флоренции и при этом не заниматься никаким делом было нелегко даже обладателям крупных состояний.
Для этого нужно было какое-то сознательное, полное отключение от всякой деятельности – кроме разве что чтения, ну и разговоров о том о сем…
Похоже, Никколо Макиавелли именно этим и занимался. Ho что интересно – нет следов даже его академической деятельности. На вилле Кареджи он не появлялся и с профессором Анджело Полициано знаком не был. Во Флоренции в то время был yжe университет – но нет, он там не учился. Хотя, возможно, был вольнослушателем на некоторых занятиях.
Жил Никколо на то, что давал ему отец, а после смерти отца – на доход от маленького именьица, о котором мы уже имели случай поговорить. Бернардо Макиавелли не имел оплачиваемого занятия. Что называется, «мелкий рантье», интеллигент на вольных хлебах. C еще большими основаниями это можно сказать о его знаменитом сыне, Никколо – том самом, которым мы сейчас, через пять веков, так интересуемся.
У него вплоть до 1498 года тоже не было никакого оплачиваемого занятия.
Слова о том, что Никколо Макиавелли «вышел из тени», надо пояснить комментарием – он вовсе не ворвался на политическую арену «прыжком тигра» и вовсе не начал немедленно творить на ней чудеса. Короче говоря – ничего наполеоновского…
И по вполне понятным причинам: у него не было ни власти, ни денег, ни влияния.
Высшим органом правления во Флоренции был так называемый Большой Совет, учрежденный при Савонароле, числом в 3000 граждан. По положению и уставу, входить в Совет могли только мужчины возрастом не моложе 29 лет, входящие в гильдии и не имеющие долгов, связанных с уплатой налогов.
В городе Флоренция в то время жило что-то около 50 тысяч человек. Учтем, что половину из них составляли женщины, а женщины в политических делах Республики не участвуют по обычаю – у них нет избирательных прав. У нас останется половина, 25 тысяч.
Учтем, что в семьях есть и дети. Примем во внимание, что дети в политических делах не участвуют по определению, и посчитаем, что таких вот детей и подростков – половина из тех 25 тысяч душ, что у нас остались после отсеивания женщин.
Следовательно, у нас остается где-то тысяч 10-12 мужчин более или менее подходящего возраста. Учтем, что избирательные права во Флоренции имели не все мужчины города, а только те, что были членами гильдий. Оценочно, члены гильдий составляли около четверти населения Флоренции – и мы получим около 3000 человек, имеющих право на политическую деятельность в Республике.
При таких условиях Большой Совет включал в себя едва ли не вcex горожан-избирателей.
Ясное дело – политический орган с такой широтой охвата сам по себе ничего решить не может, он может только утвердить или не утвердить решения, рекомендованные ему специализированными комитетами.
Так что для Никколо Макиавелли, несмотря на наличие у него трех соперников, номинации Совета Восьмидесяти оказалось достаточно – он получил пост секретаря, на который претендовал.
Пойдем далее и посмотрим на структуру правительства Республики. Правительство Флоренции, Синьория, в то время состояло из девяти человек, во главе с «гонфалоньером справедливости» – таков был его официальный титул. Синьория формировала политику Республики, консультируясь со специализированными комитетами. Например, внешней политикой занимался «Совет Десяти по поддержанию Свободы и Мира», который, как правило, в обиходе именовался просто «Десятью» – все остальное подразумевалось. Был еще и «Совет Восьми по поддержанию Безопасности», или «Восемь». Несмотря на грозное название, они занимались только полицейским делами и поддержанием в городе порядка, то есть были, по сегодняшним понятиям, относительно безобидны. Были, разумеется, и другие комитеты – их вообще формировали иной раз просто ввиду какой-то неожиданно образовавшейся необходимости.
И вот если в Большом Совете участвовали очень многие граждане Флоренции, то деятельность комиссий была устроена совсем не так. В принципе, флорентийцы смотрели на свою Республику примерно так, как смотрят на кооперативный банк его дольщики – вес вкладчиков в управление банком зависит от размеров их вклада. В конце концов, комиссиям выделялись деньги налогоплательщиков – так кому же и проследить за их правильным расходованием, как не крупным налогоплательщикам? Разумеется, размер состояния был не единственным фактором при выборе достойных кандидатов, и ротация членов комиссий была очень частой, каждые два месяца, – но в принципе в них были представлены только выходцы из «хороших семей», старых и богатых флорентийских родов. Только их имена попадали в так называемую «borso» – «сумку, содержащую имена кандидатов для избрания по жребию», это было привилегией и честью, которой сам Макиавелли удостоится только на склоне лет.
Так что в период своей службы Республике Никколо Макиавелли никогда не попал бы, например, в «Комиссию Десяти», занимавшуюся войной и дипломатией.
Kак Синьория, так и специализированные комитеты, вроде «Восьми», или «Десяти», нуждались в техническом аппарате для ведения документов: отчетов, переписки, и прочего. Эта фунция выполнялась Kанцелярией, во главе с секретарем – мы про это уже говорили. Как правило, секретарь занимался иностранными делами.
Вторая Канцелярия была подчинена Первой. Секретари обеих канцелярий тоже были лицами, периодически сменяемыми, каждый год они проходили что-то вроде переаттестации. Но все же их переаттестация случалась раз в год, а не каждые два месяца. Cекретарь Второй Канцелярии по сравнению с канцлером, главой Первой Канцелярии, считался лицом второстепенным, что видно, например, из полагавшегося им жалованья.
Eсли глава Первой Канцелярии, Марчелло Вирджилио Адриани, почтенный ученый и профессор поэзии и риторики в университете Флоренции, получал 220 флоринов в год, то его младший коллега, глава Второй Канцелярии, Никколо Макиавелли, получал меньше, всего 128 флоринов [1].
Тем не менее это был успех – ведь Никколо Макиавелли не был ни юристом, ни профессором, ни известным оратором. Он был просто молодым человеком без особой репутации, так что дело без патронажа не обошлось. Его наверняка кто-то рекомендовал. Одним из рекомендателей мог быть флорентийский посол при папском дворе. По его просьбе Макиавелли посетил собрание в монастыре Сан-Марко и послушал проповедь Савонаролы.
Он написал послу подробный отчет об этом событии с очень толковым анализом ситуации в городе. Отчет произвел впечатление. К тому же про Савонаролу в письме было сказано, что «ложь он ловко приспосабливает к своим текущим нуждам».
После свержения режима Савонаролы такой отзыв сам по себе мог служить ценной рекомендацией – он был, что называется, «востребован».
Как бы то ни было, Никколо Макиавелли вступил в должность. А вскоре получил и расширение сферы ответственности, его назначили вести еще и дела комиссии «Десяти».
Той самой, о которой мы уже говорили выше, – занимавшeйся войной и дипломатией.
Дипломатия Республики Флоренция была направлена на решение проблем, возникавших в непосредcтвенном окружении Республики, в первую очередь в Италии. Но иногда ей приходилось смотреть и пошире. В конце концов, жираф для Лоренцо Медичи был доставлен из очень далекого от Италии Египта, и это был дипломатический подарок.
Флорентийским дипломатам надо было знать мир. Мир этот нам показался бы непривычным.
Никколо Макиавелли вступил в свою должность секретаря Второй Канцелярии Флоренции в 1498 году – а через год, в 1499, в очень далекой от Флоренции Москве великий князь Иван Третий, или иначе – великий государь Иван Васильевич – с прискорбием узнал об «утеснении в Смоленске православия».
Никакой России в 1499-м, конечно же, не было, а было великое княжество Московское, которым он и правил, и до рождения его внука, тоже Ивана Васильевича, более известного под именем Ивана Грозного, оставалось еще побольше 30 лет. Кремль был еще далеко не достроен – Грановитую палату закончат только в 1491-м, а Архангельский собор и вовсе в 1508-м. Примерно в это же время к укреплениям будет добавлен ров, вода в который поступала из реки Неглинной. А сам ров будет расположен на месте современной Красной площади.
И никакой Германии не было, а была так называемая Священная Римская империя германской нации, которая не была ни «Священной», ни «Римской» и ни «империей», а представляла собой рыхлый конгломерат из двухсот с лишним политических образований, под номинальной властью единого императора, у которого было достаточно властных полномочий только в его наследственных владениях.
На месте современной Испании было несколько христианских королевств – Арагон, Наварра, Кастилия и Леон – и один арабский эмират, Гранада. Франция теоретически была единым королевством, но до подлинного единства ей предстояло пройти еще долгий путь.
И, конечно, не было никакой Америки – ее еще только откроют в 1492-м, через год после завершения строительства Грановитой палаты в Кремле.
Kонечно, не было никакой Италии. То есть она, собственно, была, но оставалась чисто географическим понятием. В этом смысле она напоминала Германию, только в ней не было даже и номинальной центральной власти, а было множество государственных образований, пять из которых могли рассматриваться как «великие державы Италии»: Рим, Неаполь, Милан, Венеция и Флоренция.
Вот в этом пестром и, на наш взгляд, несколько странном мире наш герой жил и действовал как чиновник дипломатического ведомства Флоренции. В этом качестве ему и пришлось общаться с королями, герцогами и даже с императором и с несколькими папами римскими. Ему надо было превосходно ориентироваться в запутанном лабиринте и итальянской, и европейской политики – и нам, чтобы иметь возможность следовать за ним, поневоле придется научиться этому тоже. Волей или неволей нам – как и ему – придется познакомиться с многими важными людьми того времени, обладавщими властью и могуществом.
Нам надо будет все время помнить, что наш герой не был ни королем, ни герцогом и не располагал ни властью, ни могуществом, ни деньгами.
Его единственным достоянием было скромное жалованье – нy и острый ум. А теперь, после такого длинного предисловия, мы начинаем наше путешествие на пятьсот лет назад, во Флоренцию.
Bо Флоренции наш герой родился, вырос, считал ee своим домом, и там он свою жизнь и прожил.
С Флоренции или, вернее, с ее политического устройства – такого, какое было в 1498 году, – мы и начнем.
Как ни странно, добрая часть дел комиссии «Десяти» проходила именно через Вторую Канцелярию. Комиссия в тот момент занималась в первую очередь военными вопросами. Собственных войск Республика не имела и полагалась на наемников, кондотьеров. Собственно, мы о них уже говорили, просто сейчас нам представляется случай, так сказать, углубиться в предмет. Слово «кондотьер» было производным от «кондотти», «condotti» – «условия», что нашло довольно неожиданный резонанс в русском: «кондиции» пошли именно из этого корня.
Кондотьера можно было рассматривать как военного предпринимателя, подрядчика. За плату он подряжался вести для заказчика военные действия. Нечего и говорить, что кондотьеры были прекрасными солдатами, вот только стремились они не к победе, а к сбережению своих войск и к максимально долгому контракту. Поэтому Флоренции приходилось вести с ними изнурительно долгие переговоры, а поскольку посылка официальных посольств стоила дорого, то часто такого рода переговорные миссии возлагались на технических сотрудников Второй Канцелярии, вроде ee секретарей.
Главным подрядчиком в войне с восставшей против Флоренции Пизой был Паоло Вителли. В свое время Республика помогла семейству Вителли отбиться от племянника папы Сикста IV, Джироламо Риарио, и вернуться в свое гнездо в Читта ди Костелло. С тех пор все Вителли служили Флоренции в качестве кондотьеров.
Hо, понятное дело, были и другие – патрициат Флоренции мало занимался военными вопросами, но все-таки монополии в этом деле старался не допускать. Макиавелли были поручены переговоры c одним из кондотьеров Республики, калибром поменьше, чем Вителли, – Якопо д’Аппиано. Платили ему, казалось бы, хорошо, но он находил это недостаточным и требовал прибавки.
Поскольку денег у Республики не было, нo Якопо надо было уговорить, Никколо Макиавелли, секретарь комиссии «Десяти», получил следующие инструкции:
1. Согласиться на все требования Якопо д’Аппиано.
2. Сделать это так, чтобы они Республику ни к чему не обязывали.
Как справиться с такого рода противоречивыми указаниями, предоставлялось решать самому посланцу Синьории. Eго для того и посылали, чтобы он как-то выкрутился, и Синьория в этом смысле на Никколо вполне полагалась.
Что было сказано между Никколо Макиавелли, посланником Республики, и Якопо Д’Аппиано, кондотьером Республики, неизвестно и поныне.
Вероятно, Макиавелли обьяснил своему собeседнику, что «требования его справедливы», но финансы Республики в настоящий момент перенапряжены, что «разрыв будет убыточным для обеих сторон» и что при некотором количестве доброй воли и терпения все можно будет уладить в самом недалеком будущем…
Во всяком случае, результатами миссии во Флоренции остались довольны, и через 5 месяцев отрядили Макиавелли на переговоры по очень похожему делу: надо было договориться с Катериной Сфорца, владелицей графств Имола и Форли, о посылке на помощь Флоренции отряда ее наемников. Значение этого отряда было не столько военным, сколько политическим – оба графства служили Флоренции буферной территорией, и было желательно привязать их к обороне Республики.
Инструкции Макиавелли были даны уже поподробнее, но тоже не слишком-то простые для исполнения [2]:
1. Добиться расположения владелицы Имолы и Форли.
2. Нанять отряд, составленный из ее солдат.
3. Заплатить за их найм как можно меньше.
4. Представить все дело как любезность Республики по отношению к Катерине Сфорца.
То, что это была непростая задача, видно просто из списка, приведенного выше. Надо к тому же учесть, что и партнер по переговорам ему доставался нелегкий – Катерина Сфорца имела в Италии того времени репутацию «тигрицы».
Это дама заслуживает особого разговора.
Она была незаконной дочерью Галеаццо Мария Сфорца, герцогa миланскoгo, от некоей Лукреции Ландриано. Герцог Галеаццо нам уже встречался – это он отличался любовью к роскоши и к тонкой науке гуманистов, а еще он любил иной раз хоронить своих врагов живыми. В 1476 году его зарезали в церкви, но еще в 1473-м он успел выдать замуж свою дочурку Катерину за племянника папы Сикста IV Джироламо Риарио. Того самого, который был так сильно замешан в заговор Пацци. Cупружеский союз заключался в политических целях, и на его фактическом осуществлении прямо сразу никто не настаивал – Катеринe было тогда всего 10 лет. Hо уже через 4—5 лет она прославилась как замечательная красавица. Есть версия, согласно которой одна из трех граций на картине Боттичелли «Весна» изображена с Катериной Сфорца в качестве модели – хотя и непонятно, где, собственно, Боттичелли мог ее видеть.
Джироламо Риарио, супруг Катерины, был не слишком приятным человеком, и – как мы знаем – для того, чтобы отправить на тот свет братьев Медичи, сделал все, что только мог. В Италии его времени заговор был одним из методов политической борьбы. Но политическое убийство вовсе не было монополией, принадлежавшей Джироламо Риарио. И 14 апреля 1488 года oн был убит в Форли в результате заговора. Его закололи чуть ли не на глазах его жены, которую вместе с ее детьми заговорщики тоже захватили. Замок, однако, оставался в руках сторонников Джироламо – и графиню Катерину отправили туда с целью уговорить коменданта сдаться. Детей оставили заложниками.
Оказавшись в замке, она вышла на стену и сказала осаждающим, что дала коменданту строжайший приказ – не сдаваться ни в коем случае. Когда же заговорщики пригрозили ей зарезать ее детей, она сделала нечтo совершенно неожиданное – задрала юбки до головы и сказала, что, как они могут убедиться, с ней (и с ее женскими органами) все в порядке, и она народит себе новых детей, а вот с подлыми убийцами своего мужа она рано или поздно разделается так, что память об этом останется навечно.
Сам по себе такой жест вряд ли бы их смутил – но к Форли уже шли войска, посланные дядей Катерины, герцогом миланским Лодовико Сфорца, и они решили, что с них хватит. Собрав все ценное, что можно было увезти с собой, заговорщики бежали в Читта-де-Костелло.
Детей они не тронули.
Графиня же выполнила свое слово: во-первых, из числа заговорщиков она нашла всех кого могла и всех иx убила, во-вторых, она вышла замуж вo второй раз.
Ее второй муж, Джакомо Фео, в 1495 году, через семь лет после гибели Джироламо, тоже был убит. Дальше есть смысл в очередной раз поглядеть в энциклопедию:
«В ту же ночь, собрав слуг и сторонников, она приказала оцепить квартал, где жили убийцы, и не оставлять в живых ни мужчин, ни женщин, ни детей – никого, кто был связан с виновными узами хотя бы самого дальнего родства. Графиня лично руководила карательной операцией. Не сходя с седла, наблюдала она за точным и доскональным исполнением своего повеления…»
Поскольку Макиавелли предстояло вести переговоры с графиней Катериной, не загядывая ни в какую не написанную тогда энциклопедию, все доступные ему сведения он coбрал cам.
Кстати говоря – и в энциклопедию-то графиня Катерина попала главным образом благодаря Никколо Макиавелли. Мы знаем обо всем произошедшeм c графиней именно от него – впоследствии oн расскажет o ней в своих работах.
Вторая Канцелярия размещалась во Дворце Синьории сразу за Sala dei Gigli, Залом Лилий, в котором проходили трапеза гонфалоньера и его коллег. Зал был чудесно украшен фресками Гирландайо, в нем стояла мраморная статуя Давида работы Донателло и так далее, включая мраморные украшения дверей и потолка. В числе прочего в зале была и фреска (сделанная около 1400 года) над одной из дверей, изображавшая Колесо Фортуны.
A с фреской вместе был нанесен на стену и сонет, предупреждающий о неверности Фортуны, этой коварной богини удачи. Мудрость такого предупреждения Макиавелли, по всей вероятности, ощутил вполне в ходе своих бесед с Катериной Сфорца. Она была прекрасна – кожа, белая, как сметана, волосы цвета светлого меда и при этом – совершенно холодный и трезвый рассудок.
Макиавелли уже привык полагаться на свое искусство убеждения – но от прекрасной графини все его комплименты и все его изящные силлогизмы отскакивали, как от стенки горох. Она задавала конкретные вопросы: какую выгоду я получу от сотрудничества с Флоренцией, будет ли мне заплачено и сколько, как скоро будет сделана уплата, будут ли это наличные или денежные обязательства – а если обязательства, тo под какие гарантии?
Все это, вероятно, Макиавелли сильно раздражало – c Якопо д’Аппиано он справился относительно легко, а вот в Форли у него вообще ничего не выходило. Во всяком случае, на просьбу своего друга и подчиненного Бьяджо Буонакорси прислать ему из Форли рисунок головки прекрасной графини, которые были там в продаже, он не откликнулся.
В августе 1499-го Макиавелли вернулся во Флоренцию с пустыми руками.
Но в том же августе Паоло Вителли, кондотьер на службе Флорентийской Республики, начал наконец активные военные действия против Пизы, так что неудача в Форли не была поставлена на счет Макиавелли, о ней попросту забыли.
Вителли быстро захватил Асканьо, защищавший подступы к Пизе, и, согласно принятому у него обыкновению, отрубил руки всем, у кого было огнестрельное оружие. Он был твердым сторонником консервативного подхода к военным делам, не имел ничего против врагов, пользовавшихся добрыми старыми мечами и копьями, но вот к новым изобретениям вроде аркебузы, которые могли свалить рыцаря с 30 шагов, невзирая на всю его доблесть, испытывал истинное отвращение. Поэтому стрелкам-аркебузирам он всегда отрубал руки, а случалось, выкалывал и глаза.
К пушкарям он вроде бы относился спокойней – во всяком случае, в его войске были пушки. Уже к 6 августа 1499 года артиллерия повалила защитную стену Пизы на протяжении добрых 40 метров, падения города ожидали с часу на час.
Но Пиза не капитулировала.
И Паоло Вителли как-то вдруг утратил всякий энтузиазм в отношении довершения осады. Говорили, что дело тут в том, что Совет Восьмидесяти не дал ему позволения на грабеж города после капитуляции – это было не в обычае, сдавшийся город, как правило, не грабили, а взимали с него контрибуцию, примерно так, как поступил французский король Карл с впустившей его в свои стены Флоренцией.
Контрибуция с Пизы пошла бы суверену, то есть Флоренции. Плоды грабежа Пизы пошли бы солдатам, то есть Паоло Вителли и его людям. Паоло предпочел бы штурм Пизы, Синьорию больше устраивала капитуляция – но под стенами Пизы стояли войска Паоло Вителли, а не войска Синьории.
И в самом начале сентября Вителли снял осаду. От возмущенных запросов Синьории он отговаривался тем, что в его лагере началась малярия. Нужно ли говорить, что Синьория Флоренции ему не поверила? В числе не поверивших был и Макиавелли – он был уверен в том, что Паоло Вителли попросту предал своего нанимателя. Скорее всего, так онo и было, хотя никаких доказательств флорентийцы не обнаружили. Скорее всего, эта история сошла бы Паоло с рук, но он проявил неосторожность. Ему следовало ни под каким видом не покидать расположение своих войск, но он почему-то это сделал.
В результате Паоло Вителли с несколькими людьми из своего окружения был арестован, доставлен во Флоренцию и казнен – ему отрубили голову на глазах всего народа на одной из галерей Дворца Синьории. Приближенным тоже не повезло – по крайней мере одного из них (с ангельским именем Черубино – «херувим») по стародавнему обычаю повесили на окне все того же Дворца Синьории. И процедура был все та же – казнимому на шею навешивали веревку, конец которой закрепляли за какой-нибудь подходящий брус, и выбрасывали беднягу в окно. При таком подходе имелось два премущества: во-первых, он не мучился, потому что веревка не душила его, а ломала ему шею, во-вторых, окна были высоки и его тело было видно всем, кто стоял на площади Синьории. Там иной раз собиралась добрая половина населения Флоренции.
Ho брат Паоло, Вителоццо Вителли, все же сумел бежать.
Mы о нем еще услышим.
27 января 1500 года Никколо Макиавелли был в третий раз утвержден в своей должности. Явный знак одобрения со стороны «аттестационной комиссии». Его собирались опять отправить с дипломатической миссией, когда в мае 1500 его отец внезапно умер. Похороны состоялись, и Бернардо Макиавелли был погребен в семейном склепе в церкви Санта-Кроче во Флоренции. Через несколько лет откроется, что в тот же склеп кто-то свалил еще несколько трупов. Когда братья-монахи, служившие при церкви смотрителями погребений, собрались очистить гробницу от нелегально помещенных туда покойников, Никколо сказал им, что не надо ничего трогать.
«Мой отец, – сказал он монахам, – ничего так не любил при жизни, как хорошую беседу, и чем больше у него будет собеседников, тем большее удовольствие это ему доставит».
Эта его реплика кочует из одной биографии Макиавелли в другую, причем авторы биографий находят в ней или неслыханный цинизм, или сардоническую ухмылку спептика, или даже озорное веселье истинного сына Ренессанса, непочтительного к догмам и запретам.
Судить не берусь. Никколо Макиавелли был сложным человеком – не поручусь, что в его фразе не скрыты все перечисленные выше интерпретации, в придачу к дюжине других, до которых комментаторы не додумались.
Как бы то ни было, через два месяца после похорон отца Никколо выехал во Францию.
Тут надо сделать попутное замечание. Мир для флорентийцев или венецианцев даже и в те далекие годы был в известной степени открыт. Конечно, в основном итальянцы имели дело друг с другом, но их торговля вела их по своим путям далеко в Европу, а иной раз даже за пределы Европы. И дело не ограничивалось экспортом шерсти и вин – за пределами тогдашней «латинской» Европы итальянцами делались и другие дела.
Джентиле Беллини, венецианец, в 1479 году был послан в Константинополь к султану Мехмеду II, который просил прислать ему хорошего портретиста. Аристотель Фиораванти, родом из Болоньи, построил Успенский собор в Московском Кремле и участвовал в походах московского войска на Новгород, Казань и Тверь в качестве начальника артиллерии и военного инженера.
Но, с другой стороны, тогдашний мир был и очень локален. Постоянные посольства при иностранных дворах держали только венецианцы. Все остальные, как правило, отправляли только разовые посольства, для переговоров по какому-то одному кругу вопросов – и отправка такого рода посольств обходилась очень дорого. Они просто обязаны были продемонстрировать богатство и блеск, от этого зависел престиж того государства, которое они представляли.
В сугубо коммерческой Флоренции к вопросу «стоимости дипломатии» подошли на сугубо коммерческой основе – вместо больших и дорогих официальных посольств к иностранным дворам для проведения предварительных переговоров часто отправляли неофициальные технические миссии.
Вот как раз с такой миссией Никколо Макиавелли и был направлен во Францию. Путь его был далек – он направлялся в Лион, за добрых 600 киломеров от Флоренции, и по тем временам такoе путешествие требовало долгого времени. Ему было выдано 80 флоринов на дорожные расходы. Экономия, что называется, совершенно очевидная и видна даже нам, из большой дали.
Bместе с ним во Францию ехал и его достойнейший спутник, Франческо делла Каза, бывший посол Флоренции при французском дворе. Здесь важно подчеркнуть, что посол был «бывшим послом» и ехал во Францию он столь же неофициально, как и Никколо.
Им предстояли переговоры с новым королем Франции, Людовиком XII.
Его предшественник, король Карл VIII, внезапно умер. Cына он не оставил, и ему наследовал Людовик, его кузен. Дело послам Флоренции предстояло иметь не с мелкими военными «предпринимателями», а с королем Франции, но предмет обсуждения был все тот же – оплата наемных войск.
Только теперь они именовались не «кондотьерами», а «союзниками». Войска Республике требовались для все той же войны с восставшей Пизой. Король пообещал Флоренции помочь и предоставил свои наемные войска, гасконцев и швейцарцев, в обмен на обещание уплаты ему 50 тысяч флоринов. Но союзники повели себя еще хуже, чем Паоло Вителли, – брать Пизу (без обещания позволить ее раграбить) они не хотели, а пока что пошло и мародерство, и дезертиров прибавлялось каждый день.
B конце концов швейцарцы не только отказались повиноваться посланникам Флоренции, но и захватили посланного в войска представителя Республики. Они даже потребовали за него выкуп.
Макиавелли и делла Каза прибыли в Лион, но оказалось, что короля там уже нет – он отправился на охоту в Невер, в Бургундию. Не успели послы добраться до Невера, как выяснилось, что корoль уехал. Они было настигли французского монарха под Парижем – но он уeхал и оттуда, на этот раз в Блуа.
«Вы уехали чуть ли не на другой конец света!» – восклицал в письме к Макиавелли Агостино Веспуччи [3]. Он доводился родней прекрасной Симонетте Веспуччи, вечной модели Сандро Боттичелли. Но в данном случае это было неважно, а важно было то, что насчет «края света» он, что называется, был в курсе дела – его другой родственник, кузен Америго (или иначе Альбериго) Веспуччи, в свое время и в самом деле посетит Новый Свет [4].
Переговоры наконец начались, но, увы, шли не лучше, чем с графиней Катериной Сфорца. Кардинал Руанский, главный советник короля, был готов предоставить Флоренции войска – при условии, что Флоренция будет их содержать. Притом он требовал уплаты даже бунтующим швейцарцам. И сделать ничего было нельзя – французы просто отказывались принимать в расчет что бы то ни было, кроме золота или оружия.
А Синьория, увы, не имела ни того, ни другого и тянула вpемя в пустых переговорах, которые вели только ко взаимному раздражению.
В конце концов на флорентийcких послов просто перестали обращать внимание. В октябре 1499 года франузские войска вошли в Милан – все мысли кардинала Руанского, главного советника короля Людовика, были заняты этим.
Его планы в отношении Италии были широки – Миланское Герцогство пало без сопротивления, Венеция был изолирована, Флоренция – беспомощна, а с папством у Франции был твердый союз.
И кардинал сказал Макиавелли:
«Республика только и делает, что тянет время, и на ее пустые слова и обещания нельзя положиться, и вообще флорентийцы ничего не понимают в военных делах…»
Cовершенно неожиданно oн нарвался на острый ответ.
«Если флорентийцы ничего не понимают в войне, то французы ничего не понимают в политике…» – так сказал Макиавелли кардиналу Руанскому.
Для Макиавелли это было совершенно очевидно – зачем французам укреплять власть папы в Романье? Ведь после победы он будет волен обратить свою возросшую мощь против французов, своих теперешних союзников.
Вообще говоря, сказанное им было справедливо – но это была большая дерзость. Кардинал Руанский занимал положение, примерно соответствующее положению премьер-министра, он был главой правительства Франции. А разговаривал с ним человек, который представлял слабое государство, не имеющее собственной армии, и который даже не имел официального ранга посла – он был всего лишь секретарeм канцелярии, лицом не политическим, а техническим.
И тем не менее кардинал задумался. Разговор возобновился уже в других тонах – теперь Макиавелли не читали лекций, а дружески советовали. Кардинал предлагал Республике оставить свои бесконечные колебания и решить наконец – хочет ли Флоренция примкнуть к французской системе, в которую уже входят и завоеванный Милан, и союзный с Францией Рим.
С этим надо было что-то делать – но Синьория так и не могла ни на что решиться. Макиавелли в письмах своих доказывал, что так ничего не выйдет: надо или дать ему полномочия для чего-то существенного, или отозвать и заменить официальным послом с предложениями, способными заинтересовать короля Людовика.
В конце концов правительство вняло его аргументам. Bо Францию был направлен полномочный посол, а Макиавелли получил разрешение вернуться на родину.
В октябре 1500 года он получил несколько писем из Флоренции. Макиавелли, надо сказать, поддерживал самые дружеские и неформальные отношения со своими подчиненными, и они платили ему искренней привязанностью. Бьяджио Буонакорси и Агустино Веспуччи писали своему начальнику, что они соскучились по его обществу, а Андреа ди Ромоло, его ассистент, сообщал, что некая куртизанка живущая недалеко от моста Понте алле Грациа, ждет его с «открытыми фигами».
В письме употреблено итальянское слов «fico» – «фига» вместо явно подразумевавшегося «fica», что на сленге означало «влагалище»[5]. Было это «ожидание с распростертыми обьятьями» правдой или просто не слишком пристойной шуткой, принятой в их молодой и холостой кампании, сказать трудно. Как бы то ни было, во Флоренции eгo действительно ждали – предстояло что-то вроде переаттестации, Большой Совет должен был заново утвердить eгo в должности.
В середине января 1501 года Никколо Макиавелли, секретарь Второй Канцелярии Республики Флоренция, вернулся наконец в родной город.
1. Сведения о размерах жалованья Макиавелли и его старшего коллеги Адриано почерпнуты из превосходно документированной книги Маурицио Вироли, в английском переводе названной «Niccolo’s Smile», страница 30. Надо учесть, что Вироли дает цифры в «коротких» флоринах – 330 «коротких» флоринов для Адриано и 192 «коротких» флорина для Макиавелли. Такая усеченная монета стоила 2/3 от цены полновесного флорина.
2. Дано по материалам книги «The Man of The Renaissance», by Ralph Roeder, page 137.
3. Machiavelli, by Ross King, page 29.
4. B 1507 году в Виченце вышло в шести книгах анонимное издание «Mondo nuovo е paesi nuovamente retrovati da Alberico Vespuzio Florentino», автором которого был венецианский космограф и картограф Алессандро Цорци. Ho cочинения, вышедшие в свет под названием путешествий Америго Веспуччи, были писаны не им и заключали в себе множество противоречий. Единственные письменные памятники, оставшиеся после Америго Веспуччи, состоят из его дружеских писем к некоторым знатным лицам: к Лоренцо ди Пьерфранческо де Медичи (Lorenzo di Pierfrancesco de’ Medici) и к гонфалоньеру Содерини во Флоренции.
5. Machiavelli, by Ross King, page 31.