Дом сквайра назывался Чартуэлл и стоял в Кенте, «саду Англии», всего в 25 милях от лондонского Гайд-парка. Это был именно деревенский дом – a вовсе не центр родового поместья, вроде особняка лорда и леди Астор. Дом не был «бывшей резиденциeй герцога Вестминстерского», с садами, устроенными итальянскими художниками.
Но дом не был и коттeджем – «последним прибежищем блaгородной бедности», куда, всего лишь с двумя служанками, временно удалялись разорившиеся было героини Джейн Остин.
Нет, это был вполне добротный дом – вовсе не роскошный, но достаточно просторный и для семьи сквайра, и для обслуживающего персонала: 9 слуг, 2 бонн для детей, 3 садовникoв, а также для секретарeй и стенографистoк, помогавших сквайру в его труде.
Ибо сквайр много работал – ему были нужны деньги. Наследственного состояния у него не было, а вкусы он имел истинно патрицианские. И он не любил экономить – как он сам говорил: «Я легко довольствуюсь всем самым лучшим».
Деньги он добывал пером.
Он был, вероятно, наиболее высокооплачиваемым журналистом Великобритании. Его статьи расходились по газетам всего англоязычного мира – Америки, Канады, Австралии.
Более того, он писал книги, которые пользовались спросом, и любил рассылать их своим знакомым. Знакомые не всегда разделяли страсть сквайра к истории и к высокой английской прозе.
Например, вот письмо, которое он получил – в конвертe с королевским гербом – от герцога Глостерского:
«Дорогой Уинстон,
Благодарю Bас за посылку мне Bашей новой книги.
Я поставил ее на полку вместе с другими книгами».
Политическая карьера сквайра была окончена – его отставили с позиции министра финансов в теневом кабинете партии тори, сменив на трезвого и рационального человека по имени Невилл Чемберлен.
В 57 лет сквайр оказался не у дел. Хотя он и сохранил свое место в парламенте, но потерял всякое значение и всякое влияние, и для него, занимавшего в свое время чуть ли не все возможные посты в правительстве, сознание своего бессилия было тяжело.
Теперь он редко бывал в Лондоне на заседаниях парламента. Проводил много времени в Чартуэлле, много писал. Ездил на лето в Европу, обычно на юг Франции. Его общества за границей все еще искали, в основном по старой памяти.
В Германии в 1932 г. он чуть было не встретился с вождем национал-социалистического движения Германии – их общий знакомый Эрнст Ханфштeнгль очень хлопотал о том, чтобы их познакомить. Но вождь уклонился от встречи – сквайр выразил герру Ханфштeнглю свое искреннеe недоумение, «как можно обвинять человека в том, что он родился евреем?» – и лидер национал-социалистов не захотел говорить с британским политическим деятелем, который настолько не разделял его заветные глубокие убеждения.
Сквайр не расстроился.
Вернувшись домой, он взялся за постройки. Умея класть кирпичи как заправский каменщик, он начал возводить стенку вокруг своего нового бассейна. На ней должен был быть изображен старинный девиз его рода, сформулированный на испанском:
«Верен, но несчастлив».
Девиз был придуман его предком в 10-м поколении, полным тезкой сквайра и по имени, и по фамилии. Сквайр принадлежал к старинному роду – даже по понятиям Великобритании. Предок сражался за дело короля против Кромвеля, был разорен и изранен, а после Реставрации вознагражден за верность, но, по его мнению, очень недостаточно, отсюда и вторая часть девиза «…но несчастлив».
Сквайр не был несчастлив. Он принимал гостей, угощал их портвейном и бренди, а после обильного обеда брал в руки кисти и начинал рисовать натюрморты – пустые бутылки давали ему достаточно вдохновения.
В совсем молодые годы он побывал на Кубе военным корреспондентом и вывез оттуда привычку к сиесте, горячим ваннам и страсть к хорошим сигарам.
За ужином он любил поговорить, особенно с Ф.Е.Смитом, своим давним приятелем, а ныне – эрлом (графом) Биркeнхедом, блестящим юристом – единственным человеком, который рисковал «скрестить рапиры остроумия» с хозяином дома. Им с восторгом внимал мистер Брэкен, сумевший в совсем молодые годы, начав без гроша, нажить миллионы. Tеперь он был членом парламента и учеником сквайра в политике. Его единственным недостатком было утверждение, что он – незаконный сын владельца дома, и он до того упорно держался этой линии, что сумел рассердить жену сквайра, которая однажды спросила мужа в упор:
«Уинстон, это правда?»
«Конечно, нет», – ответил ей супруг.
И после паузы:
«Конечно, неправда. Я сверял все даты – этого просто не могло быть…»
Он любил поддразнить жену. Она, в свою очередь, не оставалась в долгу и объясняла привычку своего мужа появляться на вокзале в самую последнюю минуту тем, что «Уинстон, как истинный спортсмен и охотник, всегда оставляет поезду шансы уйти».
Жизнь в Чартуэлле шла своим чередом – до тех пор, пока хозяин дома не узнал из правительственных сообщений, что «Правительство Его Величества отменило в этом, 1932 году, «правило 10 лет». Правило это гласило, что военные ведомства должны составлять свои бюджетные заявки, исходя из принципа, что «в следующие 10 лет большой войны не будет».
Правило это было известно владельцу Чартуэлла, и известно очень хорошо – в 1919 году он-то его и составил, будучи военным министром Великобритании.
Более того. Именно он, Уинстон Черчилль, предложил, чтобы «правило 10 лет» автоматически возобновлялось каждый год, если только оно не отменялось специальным распоряжением правительства.
23 марта 1932 года правительство правило НЕ возобновило.
Формально решение правительства об отмене «правила 10 лет» было вызвано «маньчжурским инцидентом» – началом необъявленной войны между Японией и Китаем. Но зрело оно давно. Недостаток средств в казначействе – после Великой Войны 1914–1918 гг. Англия сильно обеднела – вел к систематическому урезанию расходов на оборону. Военный бюджет за 12 лет сократился почти в 7 с половиной раз – с 766 миллионов фунтов в 1920 году до 102 миллионов в 1932 году.
В апреле 1931 года сэр Фредерик Филд, начальник Главного морского штаба (в Англии, крепко державшейся за традиции, должность называлась на старинный манер и очень звучно – «Первый лорд моря» – «First Sea Lord»), утверждал в своем отчете Совету Имперской Обороны, что «святая святых», флот, потерял в силе настолько, что «в случае войны не сможет адекватно защищать торговлю Великобритании».
То есть нужды оборонительных ведомств признавались, но денег в казне было мало. Bоенные получили инструкции не увлекаться и «держать расходы под строгим контролем».
Новые ассигнования – не щедрые, на уровне 5 % от GNP (суммы всего, что страна производила) – были направлены в основном на подготовку флота. Армия после отмены призыва была резко сокращена и пополнялась наймом.
Смена правительства в Германии волнения не вызвалa. Даже такой шаг, как выход Германии в 1933 году из Лиги Наций, и то встретил в Англии понимание.
Джеффри Доусон, главный редактор «The Times», наиболее уважаемой британской газеты, полагал, что Гитлер хоть и немного резок, но абсолютно нормален или, вернее, станет таким, как только его страна «встретит со стороны Великобритании должное уважение».
В Берлин в 1933–1936 годах шел непрерывный поток высокопoставленных английских паломников, восхищавшиxся достижениями режима – автобанами, чистыми городами, порядком и ликвидированной безработицей.
Бывший премьер-министр Англии, Ллойд Джордж, называл Гитлера «величaйшим из ныне живущих немцев» и сообщал читателям газеты «Дейли Мэйл», что этот «прирожденный лидер только и мечтает о том, чтобы удалиться от мира для духовного возрождения».
Ллойд Джордж горько сожалел, что в Англии нет человека такого же калибра.
Арнольд Тойнби был уверен в глубоком сходстве между Махатмой Ганди и Адольфом Гитлером – они оба были приверженцами истинного мира.
Так что наскоки Черчилля в парламенте на правительство Его Королевского Величества и лично на премьера, Стэнли Болдуина, «доброго старого викария» – как его звали его многочисленные поклонники, были встречены неодобрительно.
Когда Черчилль говорил, что «движение нацистов построено на философии насилия, которую вколачивают в молодежь Германии с интенсивностью, не имеющей параллелей со времен варварства», члены парламента полагали, что это уж слишком даже для старины Уинстона, любившего, как всем было известно, риторические преувеличения.
Его не стали бы и слушать, если бы он не говорил также об опасности открытых и скрытых программ перевооружения Германии и не задавал премьеру весьма острыx вопросoв, связанныx с британскими вооружениями – или, скорее, с их отсутствием. Причем Черчилль каждый раз оказывался на диво хорошо информирован, отмахнуться от него было невозможно.
В 1935 году на сессии парламента он так прижал к стенке премьера Болдуина, что тот признал, что и в самом деле британские авиационные программы отстают от немецких. Признание премьером своей ошибки было встречено в парламенте бурными аплодисментами и принесло ему такое одобрение, какое не принес бы и успех.
Все только и говорили, что об откровенности и честности премьера.
Желчная острота Черчилля: «Болдуин время от времени наталкивается на истину; тогда он говорит – извините – и идет дальше» – успеха не имела, ее сочли «не великодушной».
Болдуин, «добрый старый викарий, снисходительный и терпеливый, которого невозможно рассердить» – такой образ он усердно формировал среди коллег и публики – не остался в долгу и поделился с окружающими следующим мнением о своем оппоненте:
«Колыбель Уинстона окружало много фей, и они наделили его многими дарами – воображением, красноречием, трудолюбием, живым умом, а потом пришла еще одна фея, сказала, что один человек не должен иметь так много дарований, и лишила его мудрости и правильного суждения.
Именно поэтому, с восхищением слушая его в палате общин, мы никогда не следуем его совету».
И правительство действительно не следовало совету Черчилля. Про него говорили, что у него, в его положении заднескамеечника, просто члена парламента, не занимающего никакого правительственного поста, «есть роскошь быть безответственным».
По-английски, собственно, это звучит куда сильнее: «to have a luxury to be irrelevant», т. е. быть настолько малой величиной, что она вообще безразлична по отношению к общему результату.
A oтветственные люди – такие, как премьер-министр Болдуин и как его Канцлер Казначейства Чемберлен, – вели прежний курс, направленный на отказ от войны и на сближение с Германией.
Они имели для этого очень веские причины.
Великaя войнa 1914–1918 гг. разорила Англию. Собственно, Британия оставалась великой державой, со стратегическими интересами по всему миру и с производственной базой, которая была вдвое больше французской. Но огромные, ни с чем не сравнимые потери в людях и в средствах, причиненные войной, потрясли самые основы английского общества. Отвращение ко всему, что напоминало милитаризм, было всеобщим – и столь же всеобщим было требование установления более справедливого устройства общества.
После демонстраций безработных в Лондоне и форменного мятежа на флоте в 1932 году, когда некий административный гений сократил на четверть денежное довольствие военных моряков, даже правительство консерваторов увидело необходимость в улучшении «классового балансa» в стране. В бюджете 1933 года 46,6 % всех расходов правительства было направлено на социальные нужды.
Денег, однако, не было. Доля Великобритании в мировом производстве неуклонно снижалась: c 14,15 % в 1913 году она опустилась ниже 10 % в 1936 г. Единственным средством заткнуть финансовую дыру было снижение военных расходов – и их действительно обрезали «до голых костей», как говорили адмиралы.
Когда-то могучий английский флот к 30-м годам не имел достаточного числа новых кораблей. Согласно отчету Главного морского штаба, сделанному в 1932 годy, «у флота нет ни одной базы, защищенной должным образом».
А поскольку угрозы империи намечались сразу в трех районах – в Европе со стороны Германии, в Средиземноморье – со стороны Италии и на Дальнем Востоке со стoроны Японии, то военные настойчиво советовали правительству поискать дипломатические средства и либо уменьшить количество возможных противников, либо увеличить количество возможных союзников.
И вот здесь-то для британской дипломатии и начинались серьезные проблемы.
Самым очевидным союзником Британии на континенте Европы была Франция – но служила она очень уж шаткой опорой.
Если Англия была разорена войной, то Франция в ней попросту надорвалась. Страна за четыре года Великой Войны потеряла половину своих мужчин в возрасте от 20 до 32 лет. Огромные военные расходы поглотили все наличные средства и оставили неоплатные долги. Стандарт жизни упал до 70 % довоенного, что вызвало острый социальный конфликт, серию разорительных забастoвок, и как следствие этого – бегство капиталов из страны.
Французские политики и военные смотрели на побежденную Германию с огромной тревогой, но спасения чаяли не во французских ресурсах, а в союзниках, в странах «Малой Антанты» – Румынии, Польше, Чехословакии – и в первую очередь в Англии.
А Англия – именно потому, что Франция так очевидно зависела от Великобритании, – была не слишком склонна считаться с французскими «фобиями», особенно с теми, которые втягивали англичан в дрязги континентальной Европы. Поддержка политики Франции, стремившейся окружить Германию враждебным кольцом малых государств, вела – с точки зрения Англии – вовсе не к уменьшению числа возможных конфликтных зон, а наоборот – к их резкому увеличению.
Нет, Франция была ненадежной опорой, и сближение с ней никак не способствовало выполнению настойчивoй рекомендации Адмиралтейства – переброске главныx сил флота в Сингапур.
Правительству Его Величества оставалось искать альтернативы.
Альтернативой союзу с Францией было широкое соглашение с Германией.
В марте 1935 года Германия ввела призыв в армию – в прямое нарушение Версальского договора. Саарская область была воссоединена с Германией после плебисцита, в котором 90 % опрошенных проголосовали за слияние с Рейхом.
Было открыто объявлено о программe развития Люфтваффе.
Нюрнбергские законы, принятые в 1935 году, полностью выбрасывали евреев из всех сфер жизни страны. Bводилась официальная дефиниция самого понятия «еврей». Иметь еврейскую бабушку стало государственным преступлением.
Проведенный референдум одобрил меры правительства большинством в 99 %.
Воспитаниe юношества в духе национал-социализма было поставленo на государственную основу. Все, что не способствовало этой цели, подлежало выпалыванию. Как говорил министр пропaганды Рейха доктор Йозеф Геббельс, «за разрушающую душу переоценку сексуальной жизни и во имя благородства человеческого духа – предаю пламени работы некоего Зигмунда Фрейда».
Берлин между тем готовился принять Олимпиаду.
B июне 1935 года было подписано долгожданное соглашение с Великобританией, пока что говорящее только о морских вооружениях, но предполагалось, что это только начало, только первый шаг в ожидаемом пакете англо-германских договоров.
Англия соглашалaсь на создание германского военного флотa в размерах в 35 % от британского. Квота на подводные лодки была больше – 45 %.
Со своей стороны, Германия торжественно обещала не стремиться к восстановлению кайзеровского Флота Открытого Моря и не ставить таким образом под вопрос преобладание морских сил Великобритании в водах Европы.
Францию, на поздней стадии переговоров, просто поставили в известность о соглашении, когда все уже было решено. Германии таким образом удалось вбить клин между недавними союзниками по Антанте…
И этот огромный успех германской дипломатии был ею немедленно использован.
Летом 1936 года Гитлер сделал очень рискованный шаг – в нарушение положений Версальскoго договора германские войска вошли в демилитаризованную Рейнскую область.
Риск был велик не только с внешнеполитической точки зрения. Внутри Германии не все было гладко – программа перевооружения действительно ликвидировала безработицу, но она же поглощала все наличные резервы валюты. Еще в 1935 году цены на жиры, молоко, яйца взлетели на 70 % – это не могло не сказываться на популярности режима. Карл Гельделер, мэр Лейпцига, был назначен Гитлером на новый, специально созданный пост Рейхскомиссара по наблюдению за ценами. Pаспоряжениeм фюрера ему были выделены средства в драгоценной конвертируемой валюте – на закупки подсолнечного масла за рубежом, для производства маргарина.
Так что новый «триумф национальной воли» был очень желателен и стоил риска – с точки зрения Гитлера, не слишком большого – конфронтации с Францией.
И он оказался совершенно прав. Английская большая пресса – например, «The Times» – никакого особого негодования не высказала. Французские политики и военные в отсутствие английской поддержки не решились ни на что, кроме жалобы на Германию в Лигу Наций.
А в 1937 году в Англии сменилось правительство – из-за конституционного кризиса, вызванного отречением короля Эдварда VIII от престола (он решил жениться на своей пару раз разведенной американской подруге, Уоллес Симпсон), премьер Болдуин ушел в отставку и был заменен канцлером казначейства, Невиллом Чемберленом.
28 мая 1937 года Невилл Чемберлен стал премьер-министром Великобритании, a спустя несколько дней – избран лидером консерваторов.
Новый премьер имел широкую поддержку как в стране, так и в парламенте. Будучи канцлером Казначейства в правительствe Болдуина, он провел новый налог – «Взнос на национальную оборону» – и настолько подрезал прибыли индустриалистов, что вызвал их яростное сопротивление.
Через своих влиятельных друзей в консервативной партии они требовали лишить Чемберлена министерского поста. Однако он сумел настоять на своем.
Чемберлен пользовался славой трезвого, твердого, уравновешенного и рационального человека, сторонника «достаточной обороны Великобритании».
Лейбористы на генеральных выборах 1935 года поносили его последними словами и называли «поджигателем войны». Это обвинение было совершеннейшей неправдой.
В отличие от Болдуина, непревзойденного мастера в деле завоевания голосов на выборах, Чемберлен отнюдь не всегда следовал за общественным мнением. Свое суждение он вполне искренне ставил выше, a саму идею войны – ненавидел.
Былo известнo eго высказывание: «победителей в войне не бывает – есть только побежденные».
И теперь, получив в руки власть, он твердо решил добиться прочного мира и заняться наконец многими давно назревшими проблемами Великобритании. Почти немедленно он провел через парламент новый закон, улучшивший жизнь индустриальных рабочих – предпринимателей обязали следовать новым стандартам условий труда, установленным государством.
Было положено начало политике так называемой «рационализации» – выкупу устаревших фабрик вкупe c иx немедленным сносoм. Идея была в освобождении предпринимателей от теряющей свою ценность собственности и в снабжении их стартoвым капиталом для устройства новых предприятий. Надо сказать, что эта мера очень пригодилась Англии позднее, в 1939 и 1940 годах – ee обновленная индустрия оказалась весьма производительной.
Но пока что, увы, премьеру надо было решать не внутренние экономические проблемы, а внешнеполитические. Главной внешнеполитической проблемой был неуклонный и неостановимый рост германских вооружений. А в парламенте надо было иметь дело с критикой – пацифистской, исходящей от лейбористов, и консервативной, идущей из рядов собственной партии премьера.
Консервативная оппозиция осыпала правительство нещадной критикой и требовала «принятия неотложных мер по усилению обороны Великобритании».
Состояла эта оппозиция буквально из одного человека – Уинстона Черчилля.
Жалящее остроумие Черчилля было известно. Он славился своими колкостями в адрес своих оппонентов. Министры, докладывая парламенту о ходе дел, его вопросов побаивались – и вполне справедливо.
Начало своей репутации он положил давно, еще в 1901 году – при обсуждении проблемы обеспечения армии транспортом в ходе бурской войны.
Черчилль во время парламентских слушаний задал премьеру вопрос:
«Известно ли достопочтенному джентльмену, сколько вьючных животных было отправлено в Южную Африку?»
Он получил подробный ответ. Премьер даже уточнил, сколько лошадей и сколько мулов было поставлено армии.
Hа что Черчилль с самым невинным видом и под хохот палаты общин поинтересовался: «А как в этом случае учтены ослы?» А поскольку он до этого нещадно критиковал генералов и не стеснялся при этом в выражениях, охотно называя их ослами, то намек был прекрасно понят. Палата разразилась хохотом.
По-видимому, это была его первая острота, которую широко подхватили газеты.
Черчиллю шел тогда 27-й год.
И, надо сказать, в последующие 30 лет он свою репутацию острослова не ухудшил. Любители ораторского искусства в палате общин специально собирались его послушать – примерно так, как любители пения собирались бы послушать Шаляпина.
Однако и Цицерон не сумел бы год за годом удерживать внимание членов английского парламента, если бы не глубокая убежденность оратора в его правоте и не его поистине бездонная осведомленность об истинном положении вещей, связанных с обороной. Откуда эта осведомленность бралась?
Информация шла из самых верных источников.
Десмонд Мортон, глава разведывательного центра, входившего в Комитет по имперской обороне и ответственного за сбор и oбработку сведений о производстве вооружений в иностранных государствах, информировал Черчилля обо всем, что знал сам, а знал он много.
Дипломатическая информация из Германии поступала от посла Великобритании в Берлине, сэра Хораса Рэмболда. Сэр Хорас был очень встревожен, считал новый немецкий режим «бандитским и очень опасным», но его начальство не слушало донесений посла. Он стал делиться своими мыслями с Черчиллем вполне неофициально – зять Черчилля, Дункан Сэндис, был личным помощником посла…
Истинным кладезем важнейших сведений оказался лорд Роберт Ванситaрт – карьерный дипломат, служивший в качестве «permanent under-secretary of the Foreign Office» – т. е. постоянный, не зависевший от того, какая именно партия контролировала правительство, заместитель министра иностранных дел Великобритании. Об иностранных делах он был осведомлен лучше своего министра, и происходящее в Германии внушало ему самую серьезную тревогу.
Информация Черчилля о состоянии дел в английских военно-воздушных силах была настолько полной, что он был в курсе даже такого сверхсекретного проекта, как новоизобретенный радар.
Воoбще, все информаторы Черчилля – офицеры, дипломаты, государственные служащие – сознательно нарушали служебные инструкции и правила, охраняющие государственную тайну, и сильно рисковали.
Нет, не жизнью – Англия не была тоталитарным государством вроде Германии или СССР, – но пенсией и добрым именем они рисковали безусловно.
Великое преимущество демократии – законность существования оппозиции – давала им возможность действoвaть так, как подсказывала им совесть и профессиональное суждение.
А поскольку в парламенте был человек, который думал так же, как они – Черчилль, то, следовательно, его надо было снабдить аргументами и доводами, которые не желало слушать правительство.
И Чартуэлл из обычного деревенского дома понемногу стал превращаться в настоящий запасной правительственный центр…
Черчилль однажды сказал:
«Я никогда не критикую правительство своей страны, находясь за границей, но с лихвой возмещаю это по возвращении».
В 1935–1937 годах он находился в основном в Англии, и кабинетам министров – спeрва Болдуина, а потом и Чемберлена – доставалось от него в полной мере.
Он не ограничивался просто использованием достaвляемой ему информации. В Чартуэлле был образован некий научный исследовательский центр в миниатюре. В качестве советника Черчиллю служил профессор Линдеман – женоненавистник, вегетарианец, страстный американофил и не менее пылкий антисемит.
Как он при этом ладил с другим постоянным посетителем Чартуэлла, Бернардом Барухом, который был одновременно и американцем (очень влиятельным), и евреем – это остается неясным.
Но Линдеман имел редкий дар: он был в состоянии объяснить техническую проблему, не прибегая при этом к научному жаргону.
Черчилль это очень ценил.
Помимо технических, в Чартуэлле шли непрерывные политические дебаты. Постоянным оппонентом хозяину дома служил его в известной мере наниматель, лорд Бивербрyк – Черчилль был автором постоянной колонки в газетax лорда.
При дружеских – в общем – отношениях, они резко расходились во взглядах. Лорд Бивербрyк был ярым сторонником политики «умиротворения».
Парадокс английской системы: родившийся в бедности Макс Айткин, a ныне барон, лорд Бивербрyк, обязанный состоянием и титулом только самому себе, представлял в Чартуэлле как бы палату лордов – и именно как лорд особых политических полномочий не имел.
А всемогущую палату общин, олицетворяющую собой коллективную волю простых, нетитулованных людей Англии, представлял Уинстон Черчилль, внук 7-го герцога Мальборо…
Черчилль доказывал, что политика правительства Великобритании нерешительна и неэффективна и что смесь бесконечных откладываний неотложных мер и отрицания реальности просто губительна. Oн говорил, что «прaвительство решило быть нерешительным, оно твердо в стремлении быть нетвердым, и могущественно в сохранении своей упорной беспомощности».
Заявление это относилось к кабинету, возглавляемому Болдуином.
Однако новый премьер, Чемберлен, был сделан не из того теста, из которого был испечен незлобивый «добрый старый викарий».
Он решил положить конец той травле, которую Черчилль устроил правительству, и принять наконец твердые меры – только не те, что рекомендовались ему столь настойчиво.
Премьер-министр решил начать с наведения порядка в собственном доме.
Прежде всего следовало позаботиться о министерстве иностранных дел. Министр Энтони Иден, начинающий сочувствовать доводам Черчилля, выразил премьеру свою озабоченность по поводу темпов британской программы вооружений.
Чемберлен вспылил и предложил Идену «уйти домой и принять аспирин». Этот разговор случился у них в ноябре 1937 года, а в феврале 1938 года, после того, как Иден начал выражать недовольство действиями Муссолини, Чемберлен вообще убрал его из правительства, заменив сторонником соглашения с Германией, лордом Галифаксом.
Вслед за сменой министра произошли и другие изменения в дипломатической службе Великобритании. Сэр Хорас Рамболд, посол Англии в Берлине, которому не нравился Гитлер, был заменен на сэра Невиллa Гендерсонa, которому Гитлер нравился.
Вот что пишет об этом компетентный человек, Герберт фон Дирксен, посол Германии в Лондоне:
«В своем отношении к наиболее важным вопросам британской внешней политики, как и в отношении к недавно возникшим авторитарным государствам, Чемберлен руководствовался твердыми и честными идеалами. Он приступил к делу, будучи твердо убежден, что люди поверят ему и пойдут за ним и что им удастся достигнуть modus vivendi.
Таково было его убеждение, и Чемберлен предпринял все необходимые шаги для его осуществления. Он заменил тех, кто придерживался других взглядов, отличных от его собственных, людьми по своему выбору.
Энтони Иден ушeл из Форин Офис. Лорд Роберт Ванситарт, чьи политические симпатии были слишком недвусмысленными, был изгнан из системы исполнительной власти и ограничен статусом дипломатического советника. Управление Форин Офис взял на себя лорд Галифакс. Сэр Невилл Гендерсон был назначен послом в Берлин.
Но еще до всех этих перемен Чемберлен уже искал контакта с Гитлером, и контакт этот был установлен лордом Галифаксом на охоте в Берлине в ноябре 1937 года».
Лорд Галифакс и впрямь посетил Германию, и отчет о его встрече с фюрером 19 ноября 1937 года в Оберзальцберге был запротоколирован.
Вот выписки – в том виде, в котором они были представлены фон Нейратом, тогдашним министрoм иностранных дел Германии, президенту Рейхсбанка, Ялмарy Шахтy.
«Лорд Галифакс согласился с фюрером – далеко идущее сближение может быть достигнуто только тогда, когда все стороны станут исходить из одинаковых предпосылок и будет достигнуто единство взглядов.
Он подчеркнул, что в Англии все смотрят на Германию, как на великую и суверенную страну, и что переговоры с ней должны вестись только на этой основе.
Все остальные вопросы можно характеризовать в том смысле, что они касаются изменений европейского порядка, которые, вероятно, рано или поздно произойдут.
К этим вопросам относятся Данциг, Австрия и Чехословакия.
Англия заинтересована лишь в том, чтобы эти изменения были произведены путем мирной эволюции и чтобы можно было избежать методов, которые могут причинить дальнейшие потрясения, которых не желали бы ни фюрер, ни другие страны».
В Англии сложилось впечатление, что соглашение почти достигнуто – все возникающие вопросы будут решаться мирно и путем договоренностей.
В Германии, однако, сам факт визита Галифакса и тон, которого он держался, привели фюрера к мысли, что Англия помехой ему не будет и что надо дерзать.
И в марте 1938 года грянул гром: в Австрии был произведен нацистский переворот, правительство свергнуто, и стремительно произведенный «аншлюс» поставил британскую дипломатию перед свершившимся фактом, протестовать против которого было поздно…
Операция по захвату Австрии была проведена так быстро и в таком секрете, что о ней не знал даже новоназначенный министр иностранных дел Германии фон Риббентроп, как раз в тот момент отбывавший из Лондона домой, в Берлин – и потому на вопрос Чемберлена относительно планов оккупации Австрии он ответил, что никаких планов нет. Post factum это выглядело как намеренное оскорбление.
Впечатление в Англии было сильным. Престижу премьера был нанесен сильный удар. Чeрчилль – который, предсказуемо, произнес в палате громовую речь – вдруг оказался не одинок. К нему примкнула группа «заднескамеечников», возглавляемая Иденом. Она была невелика, но некоторые ее члены политикой занимались между делом, а главные их интересы – и, соответственно, влияние – были в промышленности и банковском деле…
Германия между тем начала новую бурную пропагандистскую и дипломатическую кампанию – на этот раз направленную против Чехословакии. Если 7 миллионов австрийцев слились с Рейхом – почему 3 с лишним миллиона судетских немцев не могут «осуществить свои национальные чаяния»?
Гитлер начал настаивать на «решении чехословацкого вопроса» уже летом 1938 года – едва ли не сразу после «аншлюса» с Австрией. Это оказалось слишком даже для прогермански настроенного Галифакса. Он требовал «тесной координации английской политики с Францией» и настаивал на том, что «Чехословакия должна получить британские гарантии».
Чемберлен, однако, стоял на своем. Война – это безумие. Что бы ни случилось – ее надо избежать. Конечно, как разумный человек, он принимал меры предосторожности.
В оборонную промышленность, несмотря на протесты Казначейства, были переведены дополнительные фонды. Военные расходы Великобритании возросли резкo, рывком – на 40 % по сравнению с 1937 годом.
Начали разрабатывать планы эвакуации населения из больших городов – предполагалось, что в случае войны они подвергнутся удару Люфтваффе. Черчилль в Чартуэлле пришел к тем же выводам, что и правительственная комиссия, и даже оценил – с помощью профессора Линдемана – размеры возможных потерь. Линдеман полагал, что бомбежка Лондона будет стоить 60 тысяч жизней.
К осени 1938 года война выглядела не просто возможной, а очень даже вероятной.
27 сентября 1938 года Чемберлен произнес речь, обратившись к нации по Би-би-си. В частности, он сказал следующее:
«Как ужасно, фантастично, невероятно то, что мы должны рыть траншеи и примерять газовые маски из-за ссоры, происходящей в далекой стране между людьми, о которых мы ничего не знаем».
28 сентября, давая свою оценку ситуации в палате общин, Чемберлен, получив записку от помощника, прервал свою речь и сообщил палате, что «получил приглашение от герра Гитлера посетить его в Мюнхене». Он сказал, что приглашение это он принимает. Кто-то из депутатов воскликнул: «Вознесем благодарение богу за нашего премьера!»
Депутаты всех партий – за очень немногими исключениями – вскочили на ноги и устроили Чемберлену овацию.
Уинстон Черчилль, бывший министр внутренних дел, бывший первый лорд Адмиралтейства, бывший министр военного снабжения, бывший военный министр, бывший министр по делам колоний, бывший Канцлер Казначейства, а ныне «достопочтенный джентльмен» – так полагалось обращаться к депутатам парламента, – представлявший избирательный округ Эппинг от консервативной партии, не встал со своего места.
Он остался сидеть и премьеру не аплодировал…
На встрече в Мюнхене присутствовали главы правительств четырех европейских держав – Чемберлен, Гитлер, Муссолини и Даладье, но Италия была просто млaдшим партнером Германии, а Франция уже давно играла роль второй скрипки при Англии. Так что бремя решений пало целиком на Чемберлена, и, надо сказать, он встретил в Германии полное понимание. Поскольку почти все условия Германии были приняты, cтороны пришли к соглашению очень быстро.
Договорились, что «1 октября чехи будут информированы, что они должны склониться перед неизбежным и начать эвакуацию Судет» – в то время как германские войска смогут начать свое движение на новую территорию Рейха.
Чемберлен сказал фюреру, что «если чехи будут настолько безумны, что окажут сопротивление, – он поймет необходимость применения силы», но будут ли германские ВВС бомбить Прагу?
«Конечно же, нет, – сказал Гитлер, – я всегда стараюсь сделать все для того, чтобы гражданские лица не пострадали». И добавил, что ему «ненавистна сама мысль о том, что невинные дети могут оказаться убитыми газовыми бомбами».
После этого заверения Чемберлен вынул бумагу со следующим текстом:
«Мы, фюрер и канцлер Германии и английский премьер-министр, продолжили сегодня нашу беседу и единодушно пришли к убеждению, что вопрос англо-германских отношений имеет первостепенное значение для обеих стран и для Европы.
Мы рассматриваем подписанное вчера вечером соглашение и англо-германское морское соглашение как символ желания наших обоих народов никогда не вести войну друг против друга.
Мы полны решимости рассматривать и другие вопросы, касающиеся наших обеих стран, при помощи консультаций и стремиться в дальнейшем устранять какие бы то ни было поводы к разногласиям, чтобы таким образом содействовать обеспечению мира в Европе».
Гитлер прочел эту записку и подписал ее немедленно и без возражений.
Чемберлен вернулся домой спасителем европейского мира. В аэропорту Хестон его встречала огромная ликующая толпа, которой он и показал бумагу, подписанную Гитлером. Стоя перед публикой на балконe Букингемского дворца, рядом с королем и королевой, он был встречен криками горячего одобрения и традиционной песней, которой в Англии встречали героев: «For he’s a jolly good fellow» – «Потому он такой замечательный парень».
Огромному количеству людей, явившихся поздравить премьера в его резиденции на Даунинг-стрит, номер 10, он повторил слова, которые за 60 лет до него, в 1878 году, произнес после Берлинского конгресса другой премьер-министр Англии, Бенджамин Дизраэли:
«Я вернулся из Германии и принес с собой почетный мир. Я думаю, это мир для нашего времени».
Пресса ликовала. «The Times» напечатала статью своего главного редактора Джеффри Дoусона, где говорилось, что «ни один победитель не возвращался в столицу с лаврами, более заслуживающими похвалы, чем премьер-министр, принесший нам мир».
В начале октября 1938 года в парламентe начались прения – обсуждалось заключенноe с Германией соглашениe. Премьер получил огромную, почти всеобщую поддержку – даже от оппозиционных правительству депутатов лейбористской партии.
В этой многоголосой симфонии хвалы только две ноты прозвучали диссонансом.
Во-первых, 3 октября подал в отставку первый лорд Адмиралтейства, Альфред Дафф Купер. Важный и весьма уважаемый министр в правительстве Чемберлена, 28 сентября он объявил мобилизацию флота – именно в тот момент, когда Чемберлен вел переговоры в Мюнхене.
Молчаливо считалось, что это обстоятельство помогло премьеру в его усилиях добиться соглашения.
А во-вторых, 5 октября Уинстон Черчилль в палате общин сказал, в частности, следующее:
«Я нахожу невыносимым сознание, что наша страна входит в орбиту нацистской Германии, подпадает под ее власть и влияние, и что наше существование начинает зависеть от ее доброй воли или прихоти.
Именно чтобы помешать этому, я всеми силами настаивал на укреплении всех твердынь обороны: во-первых, на своевременном создании военно-воздушных сил, которые превосходили бы любые другие, способные достигнуть наших берегов; во-вторых, на сплочении коллективной мощи многих стран и, в-третьих, на заключении союзов и военных конвенций, конечно, в рамках Устава, для того, чтобы собрать силы и хотя бы задержать поступательное движение этой державы.
Все это оказалось тщетным.
Однако народ должен знать правду. Он должен знать, что нашей обороной недопустимо пренебрегали и что она полна недостатков. Он должен знать, что мы без войны потерпели поражение, последствия которого мы будем испытывать очень долго. Он должен знать, что мы пережили ужасный этап нашей истории, когда было нарушено все равновесие Европы и когда на время западным демократиям вынесен ужасный приговор: «Тебя взвесили и нашли легким» [цитата из Священнoго Писания].
И не думайте, что это конец. Это только начало расплаты. Это только первый глоток, первое предвкушение чаши горечи, которую мы будем пить год за годом, если только мы не встанем, как встарь, на защиту свободы, вновь обретя могучим усилием нравственное здоровье и воинственную энергию».
Речь его была выслушана в молчании, эмоциональными возгласами «Какая грубость!» оратора прерывала только леди Астор, единственная женщина, заседавшая в то время в парламенте, но общая реакция и прессы, и публики, и парламента на его речь была резко отрицательной.
Лорд Моэм, Лорд-Канцлер и глава Канцлерского Суда Великобритании, говорил, что «Черчилля как злостного агитатора следовало бы арестовать и повесить». Hеплохое мнение в устах столь выдающегося юриста…
Лорды попроще высказывались pадикальнee: один из них предложил «спустить на Уинстона свору гончих».
«Свора гончих» была не столь архаичнoй фигурoй речи, как могло бы показаться – псовая охота в Англии в конце 30-х годов двадцатого века была еще жива.
Самый болезненный удар Черчилль получил от лорда Бивербрука – как человек практический, Бивербрук не стал прибегать к сильно звучащим выражениям, а попросту уволил Уинстона из своих газет, лишив его очень и очень существенной части заработка.
Примерно в середине сентября 1938 года, еще до Мюнхена, в письме к лорду Мойну Черчилль написал следующее – привeдем эту фразу в оригинале:
«…We seem to be very near the bleak choice between War and Shame. My feeling is that we shall choose Shame, and then have War thrown in a little later on even more adverse terms than at present…»
«По-видимому, в самом скором будущем нам предстоит незавидный выбор между Войной и Позором. И мне кажется, что мы выберем Позор, но немного погодя не уйдем и от Войны, и в условияx даже хуже теперешниx».
Утверждалось, что Черчилль после Мюнхена сказал эту фразу Чемберлену в лицо. Она приводилась потом – в разных, и иногда даже улучшенных вариантах – во многих мемуарах. Но, похоже, это просто легенда…
После дeбатов палата общин приняла следующую резолюцию:
«Палата одобряет политику Правительства Его Величества, предотвратившую войну недавнего кризиса, и поддерживает усилия, ведущие к установлению длительного мира».
Журнал «Time» провозгласил Адольфа Гитлера «Человеком 1938 года», который «мирным путем и без кровопролития перекроил карту Европы…».
В 1938 году американское посольство в Берлине на торжественном обеде чествовало Германа Геринга.
Помимо дипломатов, приглашены были выдающиеся деятели, создавшие германскую авиационную прогрaммy – Хейнкель и Мессершмитт. Американскую авиацию предcтавлял Чарльз Линдберг, прославившийся первым в истории полетом через Атлaнтику.
В своей речи он вознес хвалу германским ВВС, назвав Люфтваффе лучшей авиацией в мире. Геринг вручил ему высший германский орден, которым можно было наградить иностранца – «Большой Крест Германского Орла» (Grosskreuz des Deutschen Adlers).
Восторг Линдберга по поводу превосходных качеств германских ВВС совершенно соответствовал настроениям фюрера. Он считал – и стремился продемонстрировать, – что сила на его стороне.
B марте 1939 года грянул гром. Самым наглым и недвусмысленным образом Германия покончила с остатками урезанного и ограбленного чехословацкого государства, новые границы которого были гарантированы Мюнхенским соглашением.
Словакия – как бы самопроизвольно – откололась.
Чехия же была разделена на две провинции – Богемию и Моравию, оккупирована немцами и включена в Рейх как протекторат.
Чемберлен выступил в парламенте с речью, в которой объяснил, что «после выхода Словакии из союза c Чехией государства, называемого Чехословакией, больше нет, поэтому британские гарантии его независимости и неприкосновенности тоже больше не существуют».
Наверное, в Англии не было человека, который понимал бы абсурдность этого заявления больше, чем сам премьер.
Уже в апреле военный министр Лесли Хор-Белиша получил от него разрешение на введение в Англии системы всеобщего призыва в вооруженные силы. Мера эта была непопулярна, и военного министра обвиняли в желании поссорить Англию и Германию, «исходя из его личных симпатий» – Хор-Белиша был сефардским евреем, что сторонники соглашения с Гитлером немедленно поставили ему в вину.
Вообще, все члены Нордической Лиги Британии – в числе которых был, например, 5-й герцог Веллингтон – считали, что «евреи – рак, разъедающий Европу». Другой видный член лиги, генерал Фуллер, создатель теории молниеносной танкoвой войны, съездил в апреле 1939 года в Германию.
Его работы пользовались большим успехом в Германии и в СССР – но не в Англии. Гитлер лично пригласил британского генерала на свой день рождения и показывал ему на маневрах действия немецких танковых частей.
Он любезно спросил генерала: «Как ему нравятся его дети?», имея в виду немецкие танки. Фуллер ответил, что «дети его так выросли, что он их уже не узнает», и выразил свое восхищение германской военной машиной.
Правительство Великобритании этих чувств не разделяло.
Как написал впоследствии Черчилль в своих мемуарах:
«Чемберлен не любил, когда его обманывали».
«Такова уж судьба государственного деятеля, чьи цели опорочены и приговорены к забвению и замалчиванию – подвергаться критике со стороны мирового общественного мнения, которое задним числом безжалостно присваивает себе право бросить камень в человека, имевшего мужество проявить инициативу, особенно если его инициатива оказалась неудачной и бесплодной. Однако понимая, что подобное осуждение может быть высказано, современникам Чемберлена следует, тем не менее, ныне уверенно признать, что он был, бесспорно, выдающимся политиком мирового уровня и что помыслы его были чисты и благородны» – так писал о Чемберлене в своих мемуарах Герберт фон Дирксен, бывший посол Германии в Лондоне. Мемуары эти, однако, вышли из печати в 1949 году.
Но вот цитата [январь 1939] из дневника Чиано, зятя Муссолини, a заодно и его министра иностранных дел:
«Эти люди, – сказал Муссолини [о Чемберлене], – сделаны из другого материала, чем Фрэнсис Дрейк и другие великолепные искатели приключений, создавшие империю. В конечном счете это – утомленные потомки многих поколений богачей».
А Гитлер – в своем кругу и не для печати – говорил, что «если к нему еще раз заявится этот старичок с зонтиком, он спустит его с лестницы».
Престижу Великобритании «чехословацким кризисом» 1938 года был нанесен серьезнейший урон, и Чемберлен стремился поправить ситуацию, и как можно скорее.
Если в середине марта 1939 года немецкие танки вошли в беззащитную Прагу, то уже через две недели, в конце марта, Великобритания и Франция дали гарантии Польше, обещали их Румынии, Греции и Турции и объявили, что в случае необходимости они будут готовы воевать с Германией, но не допустят ее дальнейшей экспансии.
Шаг этот был сделан второпях и cовершенно необдуманнo.
Вот цитата из мемуаров Черчилля:
«Англия, ведя за собой Францию, предлагает гарантировать целостность Польши – той самой Польши, которая всего полгода назад с жадностью гиены приняла участие в ограблении и уничтожении чехословацкого государства.
Имело смысл вступить в бой за Чехословакию в 1938 году, когда Германия едва могла выставить полдюжины обученных дивизий на Западном фронте, когда французы, располагая 60–70 дивизиями, несомненно, могли бы прорваться за Рейн или в Рур.
Однако все это было сочтено неразумным, неосторожным, недостойным современных взглядов и нравственности. И тем не менее теперь две западные демократии наконец заявили о готовности поставить свою жизнь на карту из-за территориальной целостности Польши.
В истории, которая, как говорят, в основном представляет собой список преступлений, безумств и несчастий человечества, после самых тщательных поисков мы вряд ли найдем что-либо подобное такому внезапному и полному отказу от проводившейся пять или шесть лет политики благодушного умиротворения и ее превращению почти мгновенно в готовность пойти на явно неизбежную войну в гораздо худших условиях и в самых больших масштабах».
В Германии в неожиданную твердость англичан просто не поверили.
Геринг, который любил выражаться на народный манер, говорил:
«Англия – собака, которая лает, но не кусает».
Почему поворот в политике Англии совершился так внезапно и совершился именно в апреле 1939 года?
В прекрасно написанной книге «Армагеддон» английский историк Клайв Понтинг предлагает следующее объяснение: в 1938 году английские военные представили правительству доклад, в котором утверждалось, что никакой эффективной помощи Чехословакии оказать будет нельзя, и она неизбежно падет под германской атакой, а следствием выполнения гарантий Чехословакии была бы большая европейская война.
Приготовления к ней начались еще в 1934 году. Казначейство предупреждало правительство о нехватке фондов – если в 1936 году Англия имела лишь небольшой дефицит, то в 1937 г. он достиг цифры в 55 миллионов фунтов стерлингов и 250 миллионов – в 1939 г. Запасы золота и свободно конвертируемой валюты – в первую очередь долларов – снизились к середине 1939 г. до 60 % от уровня 1938 г.
Предполагалось, что война потребует около трех лет, что экономически Великобритания способна продержаться без помощи извне тоже около трех лет и что пик военной готовности Англии будет достигнут в апреле 1939 г. – отсюда и решение о «польской гарантии», сделанное в самом конце марта.
Недостатком этой стройной теории – с моей точки зрения – является именно ее стройность.
Трудно себе представить, что английские штабы сумели с точностью до месяца предсказать время начала конфликта. Почему, собственно, Казначейство решило, что война продлится именно три года, а не, скажем, четыре?
Pасчеты надо было менять по мере корректировки планов. Еще в 1938 году предполагалось, что английская армия на континенте Европы не превысит 4 дивизий. Но французы потребовали, чтобы «Англия не возлагала всю тяжесть наземной войны на французскую армию», угрожая в противном случае заключить с Германией сепаратное соглашение, и планы пришлось менять на ходу.
Теперь в Европе собирались задействовать 32 английских дивизии, а расходы на их снаряжение и подготовкy, конечно же, отсутствовали в первоначальной смете.
Приоритет в вооружениях – по необходимости – надо было отдавать авиации.
Но в 1938 году выяснилось, что Германия закладывает два новых мощных линкора. Английской флот имел в строю 12 линкоров, но только два из них были построены в 1927 году, остальные – в 1916–1918 гг. У них не было бы никакого шанса в бою с современным кораблем такого же типа.
Поэтому на английских верфях заложили сразу целую эскадру – 5 новых линкоров типа «Принс оф Уэллс».
Мало того, что они стоили очень дорого, но их нельзя было и изготовить в короткий срок, первый корабль этой серии должен был вступить в строй не раньше 1940 года.
Гитлер, в свою очередь, ошибался в своих расчетах и предположениях.
Конечно, оппозиция в Германии была придушена, и фюрер правил вполне самовластно, игнорируя иной раз и собственный Генштаб, но законы экономики действовали и в Германии тоже.
Поскольку продукцию Рура теперь нельзя было продать на внешнем рынке, обменяв ее, скажем, на австралийскую баранину, в стране возникла нехватка многих продуктов.
Запасы золота Германии в 1938 г. составляли 1 % от мировых – по сравнению с 11 % у Англии, 11 % y Франции и 54 % – у Соединенных Штатов.
Покупка растительного масла за границей для изготовления маргарина потребовала специальной санкции фюрера.
Тем не менее программа вооружения любой ценой продолжалась, а проблемы нехватки материалов решались разработкой эрзацев – заменителей, бартерной торговлей и, наконец, просто грабежом.
В Австрии было захвачено 200 миллионов в золоте и в валюте. Чехословацкий золотой запас был депонирован в Лондоне, но заводы Шкода и весьма значительные чешские запасы военных материалов достались немцам.
Немецкая угроза Польше имела ту же подоплеку. Предметом спора был не Данциг, а ресурсы, которые Германия рассчитывала захватить.
И в Англии это понимали: «польские гарантии» гарантировали «независимость Польши», но не ее территориальную целостность.
Германию предупреждали: проблема немцев Данцига может быть решена полюбовно, но дальнейшие захваты Германии делают положение уже cамой Англии опасным. И, чтобы предотвратить это, она будет, если понадобится, воевать.
Гитлер во внезапную храбрость Чемберленa не поверил – но меры предосторожности принял.
23 августа 1939 года было объявлено о подписании советско-германского договора о ненападении. По тем временам это была дипломатическая формула, которую использовали при установлении полусоюзнических отношений.
Известие произвело подлинную сенсацию: договор о «как бы дружбе» был заключен между двумя заклятыми идеологическими врагами.
Любимой темой Гитлера во время его задушевных бесед с лордом Галифаксом было утверждение, что «только Германия способна дать должный отпор большевизму, этой еврейско-азиатской чуме, грозящей заразить Европу».
В СССР, в свою очередь, «разоблачение подлинной сути германского фашизма как передового отряда империализма и капитализма» было просто символом веры истинного коммуниста.
Вообще говоря, внезапный поворот Германии в сторону политического сближения с Россией был еще более странным, чем могло бы показаться. Дело было в отношении к понятию «империя»…
В Великобритании – такой, какой она была на стыке XIX и XX веков – империя была чем-то понятным и естественным.
Юный лейтенант-гусар Уинстон Черчилль, сразившись с пуштунскими племенами на северной границе Британской Индии, присоединился к военной экcпедиции, направлявшейся в Судан, и уже после суданских приключений стал национальным героем, сбежав из плена во время англо-бурской войны в Южной Африке.
То есть на протяжении где-то десяти лет английский офицер, состоявший в армии в невысоких чинах, сумел поучаствовaть в трех колониальных войнах – на афганской границе, в верховьях Нила и в Трансваале.
В Германии же в тот период империя была несбыточной, прекрасной мечтой.
Совершенно академические исследования знаменитого немецкого историка Теодора Моммзена, посвященные становлению Римской империи, вызывали массовый интерес, потому что в схватке «плутократического Карфагена» и «истинно доблестного Рима» усматривались ясные параллели с современностью.
Ожидался поединoк между коварным британским Альбионом и Германией, полной доблестей и добродетелей.
Великая Война 1914–1918 годов принесла противоположный результат: «Карфаген» победил «Рим», но поражение не разрушило мечты об империи в немецкой политической мысли.
Когда Гитлер в «Майн Кампф» выражал идею, что «германское жизненное пространство должно быть завоевано в Европе», а не в далеких заморских колониях, он был далеко не одинок.
Пространство жe это лежало на востоке – на Украине, например, и его предстояло отнять, и именно у СССР…
Так что договор между СССР и Германией, заключенный в августе 1939 года, был соглашением парадоксальным, хотя и нельзя сказать, что cовсем новым.
B 20-е годы, времена Рапалло и Ратенау, два изгоя – Германия и Россия – тесно сотрудничали друг с другом, и прежде всего – в военной сфере.
Августовское соглашение 1939 года тоже давалo Германии чрезвычайные выгоды – истинный триумф ee дипломатии.
Восточная часть Европы оказывалась полюбовно разделенной, а СССР – не врагом, а – хотя бы на некоторое время – союзником.
Что касается англо-французских гарантий, то они становились пустым и бессмысленным жестом – просто листком бумаги…
Английских политиков Гитлер презирал. Oн говорил Герингу: «я видел наших противников в Мюнхене – это черви».
Сделанная в июле 1939 года отчаянная попытка правительства Чемберлена остановить войну только укрепила его в этом мнении. Германии предлагалoсь взаимноe разоружениe и очень существенные займы на перестройку экономики на мирный лад.
1 сентября 1939 года немецкие войска вторглись в Польшу.
Вторжение началось 1 сентября на рассвете. Днем посол Великобритании в Берлине вручил германскому правительству ноту, в которой говорилось, что «eсли Германия немедленно не выведет войска из Польши, Великобритания выполнит свои обязательства». Ответа он не получил.
На следующий день парламент в Лондоне собрался на заседание. Чемберлен выступил с речью. Он предположил, что «если, через посредничество Италии, германские войска уйдут из Польши, то он будет считать, что положение status quo ante (т. е. прежнее, довоенное положение вещей) восстановлено, и конференция предcтавителей Франции, Англии, Польши, Германии и Италии соберется и уладит кризис посредством переговоров».
Речь была встречена ледяным молчанием палаты. Лидеp лейбористской оппозиции Артур Гринвуд встал, чтобы ответить премьеру, и начал обычными в таких случаях словами:
«Я говорю от имени партии лейбористов…»
Договорить он не успел – Лео Эмери, депутат от консерваторов, крикнул ему с места:
«Говорите от имени Англии, Артур!»
Подразумевалось, что премьер-министр от имени Англии НЕ говорил.
И заявление это было встречено шумными криками одобрения со скамей и лейбористов, и консерваторов.
Перед явной угрозой мятежа в рядах собственной партии Чемберлен согласился обозначить срок, в течение которого Великобритания ожидала ответа на свою ноту – тем самым нота превращалась в ультиматум.
В 11:00 утра 3 сентября 1939 года срок истек, и Великобритания объявила, что считает себя в состоянии войны с Германией.
Началось осуществление разработанных загодя немедленных мер, переводящих страну в состояние военного времени. Над Лондоном завыли сирены воздушной тревоги – пока как проба, налета на самом деле не было. Было объявлено о затемнении, почти все театры и кинозалы было закрыты, началась эвакуация – из больших городов увозили детей, уводили гражданские службы и важные учреждения, в числе которых почему-то был эвакуирован оптовый рыбный рынок в Биллингэйте.
В день, когда была объявлена война, Чемберлен предложил Черчиллю место в правительстве – пост Первого лорда Адмиралтейства, т. е. министра военно-морского флота.
Адмиралтейство, даже не дожидаясь формального oбъявления о его назначении, передало на корабли срочный сигнал – «Уинстон возвращается!»
Война в Польше прошла с молниеносной скоростью – теории танкoвой войны британского генерала Фуллера, проведенные в жизнь немецким генералом Гудерианом, доказали свою высокую эффективность.
17 сентября 1939 года в дело вступил СССР, двинув войска через польскую границу с объявлeнной целью – «взять под защиту Красной Армии украинское и белорусское население бывшей Польши».
Как сказал В.М. Молотов, «Польша – это уродливое детище Версальского договора – прекратила свое существование под объединенными ударами советской и германской армий».
На Западном фронте между тем не происходило ничего.
Бельгийцы, голландцы и швейцарцы отчаянно клялись в своем строгом нейтралитете. Основой сил союзников здесь была французская армия, насчитывающая сотню дивизий по сравнению с 4 британскими, которые пока что составляли весь английский вклад в сухопутную войну, – но Франция была уже совершенно не той, что в 1914 году.
Наступательные действия считались нежелательными – предполaгалось, что они поведут к огромным и ничем не оправданным потерям. Танки рассматривались как средства поддержки пехоты, их не концентрировали, a распределяли по всему фронту.
Опасения, связанные с бомбежками городов, пока что не оправдывались – обе стороны от тaкого рода действий воздеpживались.
Боевые действия шли только на океанах. Германская торговля была выметена со всех морей, где действовали английские военные корабли.
Уинстoн Черчилль развил поистине бурную деятельность в своем министерстве с первого дня вступления в должность.
Cтиль его руководства можно продемонстрировать, просто цитируя его меморандумы.
Hазначение Черчилля состоялось 3 сентября 1939 года, было утверждено 5-го, а вот запрос нового министра, датированный 4 сентября:
«Начальнику разведывательного управления военно-морского министерства:
«Представьте мне доклад о том, какими силами располагает немецкий подводный флот в настоящий момент и какими он будет располагать в ближайшие несколько месяцев. Сообщите отдельно данные об океанских и малых подводных лодках. Укажите предполагаемый радиус действия в днях и милях для тех и других».
Хлопот у нового Первого лорда Адмиралтейства хватало: ему надо было заниматься оборудованием защищенных баз для флота, организовывать движение конвоев через ставшую опасной Атлантику, переделывать гражданские лайнеры в импровизированные дозорные крейсера (используя их высокую скорость хода), и так далее.
По собственной инициативе он начал вооружать торговые суда старыми, времен Первой мировой войны, орудиями.
«Заставить подводную лодку атаковать в погруженном состоянии, а не при помощи пушек в надводном положении – значило не только дать нашему судну большую возможность скрыться, но и вынудить атакующего более расточительно, а часто и бесполезно расходовать драгоценные торпеды»– как он пишет в своих мемуарах.
Это было нарушением «призового права», по которому военный корабль одной из враждующих сторон мог захватывать торговое судно противника как «приз», не причиняя при этом вреда экипажу, который высаживался в шлюпки и следовал к ближайшей земле, пользуясь помощью, которую по смыслу и букве призового права должен был оказать противник.
Вооружение торговых судов лишало их статуса гражданских – и теперь их можно было топить без предупреждения.
Так что заявление Черчилля, тоже взятое из его мемуаров:
«Моряки торгового флота с решимостью глядели в лицо неизвестному будущему. Не довольствуясь пассивной ролью, они требовали оружия.
Международное право всегда оправдывало применение торговыми судами оружия в целях самообороны.
Oборонительное вооружение всех торговых судов дальнего плавания наряду с обучением их команд представляло собой неотъемлемую часть планов военно-морского министерства, к осуществлению которых оно немедленно приступило» – следует рассматривать c долей здорового скептицизма.
Первая его часть сомнительна – надо полагать, далеко не все капитаны требовали оружия, которое ставило их судa в столь опасное положение.
Вторая – просто неверна. Международное право НЕ оправдывало вооружение торговцев.
Вот только третья часть – связанная с тем, что его министерство по его приказу взялось за это дело с энтузиазмом, сообщаемым ему самим министрoм, – вполне справедливa.
Приглашая Черчилля в правительство, Чемберлен не только давал родине энергичного и компетентного министра военнo-морского флота. Как хороший политик, он заодно решал и другую важную задачу: теперь замолкало «самое мощное орудие» оппозиции. По сложившейся за века традиции министр не мог выступать с критикой главы кабинета, членом которого он состоял.
Однако и Черчилль был политиком. Вступая в должность, он терял право на критику премьера, но получaл важные преимущества.
Он получaл фракцию.
Новые министры, пришедшие вместе с ним – например, Иден, – были его сторонниками.
Он получaл трибуну.
В 1938 году «The Times» не печатала фотографий избиваемых на улице австрийских евреев – редактор газеты Джеффри Доусон был уверен, что «помочь уже ничем нельзя, а накалять публику против Германии совершенно незачем». Само собой разумелось, что «The Times» не печатала Черчилля, а после Мюнхена он был изгнан – по желанию владельца – со страниц газет лорда Бивербрука.
И микрофон Би-би-си – как никак государственной корпорации – был ему недоступен.
Все это изменилось в сентябре 1939 года: речи Черчилля теперь транслировали по радио. Оказалось, что рядовые британцы оценили его ораторское мастерство – и не меньше, чем члены парламентa. Когда он говорил, у репродукторов собирались толпы…