Великие и неизвестные женщины Древней Руси - читать онлайн

После смерти княгини Ольги в 969 г. Святослав, как повествуют источники, отправил сыновей на самостоятельное княжение, а сам вернулся в Болгарию. В древнейших летописях этот вопрос рассмотрен весьма обстоятельно, поскольку он был важен для княжеской династии. Старший княжич Ярополк получил Киев, второй сын Олег – Древлянскую землю. Именно эти земли, видимо, считались наследственной собственностью Святослава, и он мог распоряжаться ими по собственному усмотрению. Новгород в их число, очевидно, не входил. Однако новгородцы прибыли сами в Киев и стали просить дать им одного из сыновей Святослава. Старшие княжичи сразу отказались, поэтому по совету брата Малуши Добрыни, который, видимо, тоже служил Ольге, новгородцы стали просить послать к ним Владимира. Тот был почти своим для славян, поскольку его матерью была не варяжка, а славянка, дочь жителя Любеча Малка.[159] Она, судя по всему, не принадлежала к княжескому роду, но и не была простолюдинкой, т. к. должна была обладать большим опытом по ведению княжеского хозяйства. В ее распоряжении находились все кладовые, погреба и даже казна. Должность ключницы была сродни дворецкому и казначею и при княжеском дворе была второй после тиуна.

В летописях нет никаких точных данных о возрасте сыновей Святослава, но известно, что до своей смерти в 972 г.

князь привез старшему княжичу Ярополку, очевидно уже совершеннолетнему, жену – взятую в плен очень красивую монахиню-гречанку. Но поскольку та не была знатного рода, то в 980 г. Ярополк решил жениться на дочери полоцкого князя Рогнеде. К этому времени, видимо, женатыми были и Олег, и Владимир. О жене первого никаких точных данных нет, хотя некоторые исследователи высказывали мнение, что ею была какая-то иностранка, возможно дочь графа Куно из рода Энинген. Другие, правда, полагали, что эта графиня была невестой Ярополка.[160] О первой жене Владимира вообще нет никаких данных. Известно лишь, что от нее у него был сын Вышеслав. Однако, узнав, что Ярополк намерен жениться на полоцкой княжне Рогнеде, Владимир решил опередить брата и сам стать ее женихом.

История сватовства двух князей к Рогнеде описана в летописях подробно, поскольку она привела к острейшему междоусобию и резкому изменению политической ситуации в стране в связи с победой Владимира.[161] Поэтому личность полоцкой княжны заслуживает особого внимания; попробуем восстановить ее исторический портрет, используя все дошедшие до нас источники.

Полоцкая княжна Рогнеда Рогволдовна

На страницах древнейших летописей Рогнеда Рогволдовна выступает как одна из наиболее ярких личностей, уступая в этом отношении только княгине Ольге. Летописца или заказчика летописи почему-то не заинтересовала участь горькая монахини-гречанки и судьба многочисленных жен и наложниц князя Владимира. Причина, видимо, в том, что те ничего не сделали для изменения своей жизни к лучшему.

Иной была полоцкая княжна.

Несмотря на то что в древнейших летописях довольно много сведений о Рогнеде, никто из историков не попытался воссоздать ее исторический портрет, реконструировать биографию. Всего лишь несколько замечаний о ней можно встретить в капитальных трудах Н. М. Карамзина и С. М. Соловьева. Чуть больше внимания ей уделено в современных работах о Полоцком княжестве и монографиях о Древней Руси.[162] Лишь А. В. Чернецов, исследуя миниатюры Радзивилловской летописи, обратил внимание на то, что Рогнеда изображена всюду в особой шапке, подчеркивающей ее происхождение. Потом в такой же шапке был изображен ее правнук Всеслав Брячиславич, провозгласивший Полоцкое княжество самостоятельным. По мнению исследователя, сходство шапок указывало на то, что полоцкие князья считали Рогнеду своей родоначальницей.[163]

Согласно данным древнейших летописей, Рогнеда принадлежала к знатному роду варяжских князей, которые осели в славянских городках или основали свои в тех местах, где проходили важные торговые пути. Отца княжны Рогволда летописец сравнил с князем Туром, якобы основавшим Туров.[164]

Хотя имена Рогволда и Рогнеды явно скандинавского происхождения, среди историков возникла дискуссия о их национальной принадлежности. Н. Т. Беляев выдвинул предположение о том, что Рогволд принадлежал к династии норвежских Инглингов.[165] Другие исследователи с ним не согласились и решили, что полоцкий князь был либо кривичем, либо прибалтийским славянином.[166] Однако вряд ли есть основание для подобных мнений, поскольку в летописях прямо сообщено, что Рогволд прибыл «из заморья»,[167] т. е. из Скандинавии.

Софийский собор в Полоцке (XI в.)

Следует отметить, что в то время княжить в Полоцке было очень выгодно, поскольку он находился на важных торговых путях из Балтийского моря в Черное. Своеобразными дорогами являлись крупные реки: Западная Двина, Полота, Березина, Днепр и др. Полоцкие князья собирали с торговцев пошлины и, видимо, сами активно торговали дарами своей земли: мехами, воском, кожами, зерном, салом. По своему богатству они были вполне сравнимы с киевскими князьями. Естественно, что последним было очень выгодно породниться с Рогволдом, чтобы взять под свой контроль путь из Прибалтики в Византию. Поэтому-то Ярополк и хотел жениться на Рогнеде.

Но и для Владимира союз с полочанами был просто необходим. Ведь Рогволдом с Ярополком могли перекрыть новгородцам торговые пути и в Византию, и в страны Европы. К тому же родство с полоцким князем усилило бы позицию новгородского правителя в борьбе со старшим братом, вознамерившимся стать единоличным правителем Древнерусского государства. В 977 г. он уже расправился с полностью родным братом Олегом и присоединил Древлянскую землю к своим владениям. Поначалу Владимир, не чувствуя поддержки со стороны новгородцев, бежал за море, где начал собирать варягов в свою дружину. На родину он смог вернуться только в 980 г. В это время в Новгороде уже правили посадники Ярополка, но это, видимо, не очень нравилось местным жителям. Поэтому они с готовностью поддержали Владимира, изгнали посадников и вместе с кривичами и чудью влились в войско своего князя.[168]

Желая обрести в лице будущего тестя верного союзника, Владимир послал к его дочери сватов. В летописной статье 980 г. нет сведений об именах сватов, но в годовой статье 1128 г. указано, что главным сватом стал дядя Владимира Добрыня, «воевода, храбр и наряден муж».[169] Источник этих сведений неизвестен, возможно, они были придуманы продолжателем «Повести временных лет» (она заканчивается событиями начала XII в.).

Однако как повествуют летописи, гордая Рогнеда ответила Владимиру решительным отказом. В Лаврентьевской летописи ее слова звучат так: «Не хочю розути робичича (т. е. сына рабыни. – Л. М.), но Ярополка хочю».[170] Смысл этой фразы заключался в том, что Рогнеда не желала разувать, по обычаям того времени, мужа слишком низкого происхождения, а предпочитала киевского князя Ярополка.

В Ипатьевской летописи грубость отказа княжны несколько сглажена и в ее ответе нет намека на низкое происхождения Владимира: «Не хочю розути Володимера, но Ярополка хочю».[171] Возможно, в данном случае автор не хотел намекать на не совсем законное происхождение Владимира, ставшего потом правителем и крестителем Руси. Следует отметить, что в позднейших летописных сводах сохранен вариант Лаврентьевской летописи, поскольку он объяснял причину гнева Владимира и его жестокую расправу с семьей Рогнеды.

Полоцкая земля (по Л. В. Алексееву)

Большинство исследователей не сомневались в реальности сватовства Владимира к Рогнеде именно в 980 г., как сообщено в летописях. Однако А. А. Шахматов решил, что это событие было в начале 70-х гг. Х в., поскольку в это время князь был в детском возрасте и за него вопрос о женитьбе решал дядя Добрыня.[172] Однако как правильно заметил Е. В. Пчелов, изменение даты сватовства полностью нарушает логику последующих событий. Получается, что младший брат отнимает невесту у старшего, а междоусобица между ними из-за этого начинается только через несколько лет.[173] К тому же на момент сватовства Владимир отнюдь не был юн: у него уже была жена и рожденный ею сын Вышеслав. Хотя в летописной статье 1128 г. есть замечание о том, что Владимир на момент сватовства был «детеск», поведение его было отнюдь не детским – на глазах родителей он овладел плененной Рогнедой, желая всячески ее унизить. Добрыня же отправился в Полоцк сватом не потому, что его племянник был юн, а потому, что таков был обычай в то время. Женихи сами не занимались сватовством. Примером являются посольства Мала к Ольге.

Сомнения Шахматова относительно даты сватовства Владимира к Рогнеде возникли, видимо, потому, что вопрос о времени рождения самого крестителя Руси до сих пор не решен и является предметом постоянных дискуссий между исследователями. На наш взгляд, если считать, что Святослав родился в 937 г., то Ярополк мог появиться на свет в 953–954 гг. Следовательно, в 969 г. ему было лет 16 и он вполне мог править самостоятельно. Олегу было несколько меньше лет, но ненамного, поскольку он тоже получил право княжить самостоятельно. Владимир же был их младше, поскольку поехал в Новгород с дядей-опекуном Добрыней. Отсюда напрашивается предположение о том, что Владимир родился после 955 г. В Новгород он поехал приблизительно в 13 лет. Когда началась междоусобица между старшими братьями, ему было лет 20. К Рогнеде же он посватался приблизительно в 22 года. Все эти выкладки не противоречат данным летописей о том, что князь Владимир умер в 1015 г. в преклонном возрасте, но дряхлым старцем он не был, поскольку собирался в поход на Новгород, на непокорного сына Ярослава.[174] В 59–60 лет мужчины как раз такими и бывают.

Некоторые исследователи полагают, что летописный рассказ о Владимире и Рогнеде всего лишь легенда, встречающаяся в эпосе других стран.[175] Однако ничего нереального в описанных событиях нет, к тому же они находят подтверждение археологическими раскопками. Согласно им, в конце X в. Полоцк был полностью разрушен и восстановился только в XI в., но уже на новом месте.[176] К тому же, как отмечалось, для летописца середины XI в. 80-е гг. X в. были совсем недалеким прошлым, и он мог найти немало очевидцев событий того времени.

В летописях сватовство Владимира к Рогнеде теснейшим образом связано с его борьбой с Ярополком. Узнав о том, что невеста отказала ему в грубой форме и хочет выйти замуж за его противника, новгородский князь собирает большое войско. В него вошли: наемники-варяги, словене, кривичи и чудь, т. е. те племена, которые объединялись в союз еще при Рюрике. Естественно, что полоцкий князь Рогволд не мог сражаться с такой большой силой. Он, видимо, попытался отправить Рогнеду к Ярополку, но не успел. Полоцк был захвачен, и семья правителя оказалась в плену у Владимира. Возможно, Рогволд и его два сына пытались оказать сопротивление, но в ходе боя были убиты. Рогнеда попала в руки Владимира, который насильно сделал ее своей женой. После этого ее, видимо, отправили в Новгород. Войско же во главе с Владимиром направилось в Киев против Ярополка. Тот не смог дать отпор младшему брату и вскоре был убит.[177]

Владимир въехал в Киев победителем. Ему досталась не только казна Ярополка, но его беременная жена-гречанка. В отместку Рогнеде вдову брата Владимир также сделал своей супругой. Возможно даже, гречанка осталась хозяйкой в киевском дворце. Рогнеду же поселили в пригороде Киева, на р. Лыбедь для нее построили отдельный двор. Этим Владимир еще больше унизил заносчивую полоцкую княжну.

Следует отметить, что автор летописи хорошо знал, где находился терем Рогнеды, поэтому пояснил, что «ныне» на этом месте находится сельцо Предславино.[178] Предслава была дочерью Рогнеды и поэтому стала собственницей ее двора, вокруг которого образовалось поселение – сельцо.

В летописи Владимир представлен большим женолюбом: «Бе же Володимер побежен похотью женьскою, и быша ему жены водимыя: Рогнед…, от нея же роди 4 сыны: Изеслава, Мьстислава, Ярослава, Всеволода, а 2 дщери; от Грекине Святополка; от Чехине Вышеслава; а от другое Святослава и Мьстислава и Станислава; а от Болгарыни Бориса и Глеба; а наложниц бе у него 300 в Вышгороде, а 300 в Белегороде, а 200 на Берестове».[179]

Если проанализировать перечень жен и сыновей Владимира, то можно заметить, что больше всего детей ему родила Рогнеда: 4 сына и 2 дочери. Вдова Ярополка родила только Святополка, которого Владимир хоть и признал своим сыном, но, по сути, тот был его племянником. Отсутствие общих детей может свидетельствовать о том, что с гречанкой на самом деле Владимир не жил, а своей женой объявил, чтобы унизить Рогнеду и заставить жить вдали от княжеского дворца. С матерью Вышеслава, своей первой женой, князь, видимо, тоже не жил. Ее имя скорее всего было Малфрид, и летописец указал его. Она с сыном, очевидно, осталась в Новгороде. Еще одну жену-чешку Владимир, возможно, нашел во время войны с поляками в 981 г. Она могла стать его как бы походной супругой, поэтому и родила трех сыновей. Но где она проживала с детьми постоянно, неизвестно.[180]

На булгарке князь женился, судя по всему, в 985 г., когда совершил удачный поход на Волжскую Булгарию. Возможно, она-то и стала настоящей хозяйкой киевского дворца, поскольку ее сыновей, Бориса и Глеба, Владимир любил больше остальных детей.

Судя по количеству сыновей и дочерей у Рогнеды, Владимир жил с ней почти до самого брака с византийской принцессой Анной. Ее терем он навещал не так уж и редко, но, видимо, не для того, чтобы высказать свою любовь, а чтобы в очередной раз унизить. Об этом известно из повествования 1128 г. Его автор рассказал читателям о происхождении полоцких князей и сообщил о том, как Владимир неудачно сватался к Рогнеде, как, возмущенный отказом, напал на ее город, убил родственников, а саму княжну насильно сделал своей женой. После этого ее прозвали Гориславой. Родив сына Изяслава, Рогнеда стала возмущаться, что у мужа много других жен, с которыми он постоянно ей изменяет. Считая себя самой знатной и законной супругой, а своего сына наследником престола, она решила убить Владимира. Один раз, когда тот пришел в ее терем и заснул после удовлетворения похоти, княгиня взяла кинжал и решила вонзить его в грудь неверного супруга. Но тот внезапно проснулся и перехватил ее руку. Возможно, Владимир хотел нанести тем же кинжалом ответный удар Рогнеде, но она стала просить его сжалиться и понять причину ее поступка. Оправдываясь, княгиня сказала следующее: «Отца моего уби и землю его полони, мене деля; и се ныне не любиши мене и с младенцем сим». Услышав обвинения в свой адрес, Владимир решил сразу не убивать супругу, но приказал ей приготовиться к смерти на следующий день. Однако хитрая Рогнеда решила спастись с помощью маленького Изяслава. Ему она дала меч и научила словам, которые тот должен был сказать при виде отца. Сама же надела лучшие одежды и приготовилась ждать. Когда Владимир вошел в покои, навстречу ему вышел Изяслав и, протягивая обнаженный меч, сказал: «Отче! Еда един мнишися ходя?», намекая на то, что Владимир собрался жить один и решил избавиться от близких людей.

Трубчатые замки из мастерской литейщика. Раскопки 1948 г. Киев

Слова сына заставили князя уйти. Он рассказал боярам о случившемся и спросил их совета. Те, видимо, сочувствуя Рогнеде, которая была знатного рода и не заслуживала крайне небрежного отношения к себе и постоянных унижений со стороны супруга, посоветовали отдать Рогнеде с сыном Изяславом ее родное Полоцкое княжество и отправить их туда на постоянное местожительство. Поскольку Полоцк был полностью разорен, Владимир отстроил новый город для жены и сына и назвал его Изяславль.[181]

Так, по мнению летописца, образовалась особая династия полоцких князей, которые всегда воевали с киевскими князьями. Под ними летописец подразумевал внуков Ярослава Мудрого, видимо, не зная, что тот также являлся сыном Рогнеды.[182]

На первый взгляд летописное повествование о конфликте Рогнеды с мужем выглядит придуманным и далеким от реальности. Но оно нашло подтверждение сразу в нескольких источниках. Так, археологи обнаружили между притоками р. Свислочь Княгинька и Черница остатки городища конца Х – начала XI в. Оно состояло из детинца и посада. Было решено, что данное поселение является городком Изяславль, построенным для сына и Рогнеды князем Владимиром.[183] Интересно и название протекающих здесь речек – Княгинька и Черница. Вполне вероятно, что они были связаны с Рогнедой. Дело в том, что в XIX в. белорусские ученые услышали от старожилов историю о том, как в этих местах много веков назад поселились жена князя Владимира Рогнеда с сыном Изяславом и для них был специально отстроен деревянный дворец. Княжич, повзрослев, стал правителем Полоцкой земли, Рогнеда же построила неподалеку Спасский монастырь и постриглась в нем под именем Анастасия. Память об этом сохранилась не только в названии речек, но и в названии озера Рогнед, находящегося неподалеку.[184]

Из данного рассказа можно сделать вывод, что на родине Рогнеда не только стала христианкой, но и первой из представителей княжеской династии приняла постриг и основала монастырь. Данный факт почему-то нигде не упоминается в трудах, посвященных христианизации Руси.

Еще одним свидетельством реальности рассказов о Рогнеде является запись в Тверской летописи о том, как сын Владимира Ярослав (впоследствии получивший прозвище Мудрый) научился ходить. С раннего возраста он якобы не мог передвигаться из-за болезни ног (антропологи, исследовавшие останки князя, действительно обнаружили, что у того было заболевание костей ног и он был хромым). Однажды мальчик подслушал разговор отца с матерью и узнал, что родители вскоре расстанутся, поскольку отец решил жениться на византийской принцессе и желал любым путем избавиться от прежней супруги. Он даже готов был выдать ее вновь замуж за какого-нибудь своего вельможу, Рогнеда же собиралась уйти в монастырь. Услышанное настолько поразило маленького Ярослава, что он вскочил и пошел.[185]

Таким образом получается, что, казалось бы, легендарные повествования о Рогнеде находят подтверждение в различных источниках, географических названиях и археологических раскопках. Стойкая память о ней, очевидно, была связана с тем, что полоцкие князья считали ее своей родоначальницей и в течение нескольких веков почитали. Как уже отмечалось, значение Рогнеды для полоцкой династии нашло отражение даже на миниатюрах Радзивилловской летописи.

Однако в Ипатьевской летописи нет красочного рассказа о Рогнеде в годовой статье 1128. Но он есть в Троицкой, Воскресенской и Никоновской летописях. В последней он даже назван Повестью, и весь сюжет изложен более понятно и красочно. Так, Изяславу приписаны следующие слова: «Отче! Егда един жити хощеши на земли или бессмертен мнишися? Приими убо, отче, меч сии и вонзи преже в утробу мою, да не увижу горкыа смерти матери моея».[186] Несомненно, что все новые детали были сочинены автором Никоновской летописи. Но при этом он допустил ошибку в дате смерти Рогнеды – вместо 1000 указал 1002 г.[187]

Все поздние летописи повторили ошибку статьи 1128 г. о том, что внуки Рогволда постоянно обнажают меч против внуков Ярослава. Никто из авторов не понял, что Ярослав сам был внуком Рогволда, поскольку его матерью являлась Рогнеда. Правильно было бы написать, что внуки Изяслава всегда соперничали с внуками Ярослава.

Следует отметить, что в некоторых древних летописях, например новгородских, о Рогнеде вообще ничего не сообщено. В других повествование о ней сокращено, и она упоминается не столько как жена князя Владимира, сколько как мать Ярослава Мудрого (Софийская I, Ермолинская). При этом никто из создателей летописных сводов не обратил внимание на то, что род князей Рюриковичей пошел только от потомства полоцкой княжны. Как уже отмечалось, ее сыновьями были: Изяслав, Ярослав, Мстислав и Всеволод. Изяслав стал основателем династии полоцких князей. Ярослав, хотя и был маленьким мальчиком, приблизительно в 988 г., когда отец женился на византийской принцессе Анне, поехал править Ростовом. По возрасту среди остальных сыновей Владимира он, видимо, был третьим. Поэтому когда в 1010 г. правивший в Новгороде Вышеслав умер, Ярослав был переведен отцом в этот город.

Относительно судьбы Мстислава среди исследователей нет единодушного мнения. Некоторые полагают, что такого княжича вообще не было, а его имя попало в перечень детей Рогнеды по ошибке. Другие же отождествляют его с тмутараканским князем Мстиславом Храбрым.[188] Последнее мнение представляется более верным, поскольку в древнейших летописях четко указано, что у Рогнеды было четыре сына.

Керамические изделия X–XII вв., найденные при раскопках в Киеве

Младший сын Рогнеды Всеволод получил в управление только что основанный отцом Владимир Волынский. Его дальнейшая судьба туманна. Правда, некоторые исследователи предположили, что Всеволод приблизительно в 995 г. сватался к вдове шведского конунга Сигрид, но был убит вместе с другими женихами как недостойный ее руки. Поэтому его владения перешли к другому сыну Владимира Борису. Однако хронологические нестыковки в этой версии (на момент сватовства Всеволоду могло быть не больше 15 лет) делают ее малоубедительной для некоторых исследователей.[189]

Все сообщенные о Рогнеде сведения позволяют реконструировать ее биографию приблизительно так. Княжна родилась, видимо, в первой половине 60-х гг. X в. На момент сватовства к ней Владимира ей должно было быть от 16 до 20 лет. Младше она не могла быть, поскольку отец предлагал ей самой выбрать жениха, старше – тоже вряд ли, ведь в то время девушки долго не засиживались в невестах.

Отец Рогнеды, варяжский князь Рогволд, принадлежал к знатному скандинавскому роду, мать тоже, очевидно, была ему под стать. В противном случае Рогнеда не могла бы обвинить Владимира в низком происхождении. В источниках нет сведений о том, как Рогволд оказался правителем Полоцкого княжества. Может быть, его дед прибыл в славянские земли вместе с Рюриком и получил в управление городок, стоявший на важном торговом пути из Прибалтики в Черное море. Сам он не мог быть основателем Полоцка, поскольку тогда бы город был назван в честь него, а не по названию реки Полоты.

К началу 80-х гг. Рогволд, видимо, был достаточно видным и богатым князем, поэтому и киевский князь Ярополк, и новгородский князь Владимир захотели с ним породниться. Для самого полоцкого князя наиболее выгодным был союз с Ярополком, владевшим выходом в Черное море. В этом отношении Владимир был ему совсем не нужен. Поэтому отец наверняка посоветовал дочери выбрать киевского князя. Предлогом же для отказа Владимиру стало его не совсем законное происхождение. После этого в Киев было отправлено посольство, сообщившее о желании Рогнеды стать женой Ярополка.

Рогволд, видимо, рассчитывал, что после этого киевский князь защитит его семью от отвергнутого жениха. Но оказалось, что Владимир уже готов к междоусобной борьбе, а Ярополк – нет. В том же 980 г. новгородские дружины подошли к Полоцку, быстро сломили сопротивление Рогволда и превратили в пленников его самого и всех членов его семьи. Так Рогнеда стала пленницей-рабыней.

В присутствии родителей победитель надругался над ней и, фактически, превратил в наложницу. После этого он вполне мог бы расправиться со всеми членами семьи слишком заносчивых полоцких князей. Однако Рогнеду он почему-то оставил в живых и даже официально назвал своей женой, прекрасно зная, что та его ненавидит. Возможно, Владимиру доставляло удовольствие унижать знатную варяжку, чувствовать свою власть над ней и заставлять ее страдать.

Поскольку Полоцк был полностью разгромлен и разрушен, Рогнеду, видимо, отправили в Новгород, где она узнала, что у мужа уже есть жена-чешка, Малфрид, родившая сына Вышеслава. Значит, собственные дети Рогнеды уже не могли стать первенцами и рассчитывать на верховную власть.

Пока Рогнеда осваивалась со своим достаточно унизительным положением второй жены новгородского князя, сам Владимир расправился с Ярополком и получил в качестве трофея его беременную супругу. Гречанка тоже официально была названа женой победителя, а ее неродившегося ребенка тот соглашался признать своим. Получалось, что в любом случае ребенок Рогнеды становился третьим.

В итоге в новгородской княжеской резиденции хозяйкой осталась чешка, в киевском дворце продолжала жить гречанка, а Рогнеду поселили на р. Лыбедь, в пригороде, на специально для нее отстроенном дворе. Так гордая полоцкая княжна превратилась в третью жену любвеобильного Владимира.

Как уже отмечалось, спальни Малфред и гречанки князь скорее всего не посещал. Рогнеда же постоянно должна была исполнять супружеский долг и рожать детей. При этом она с горечью узнавала о появлении у Владимира все новых и новых жен, а также многочисленных наложниц сразу в трех городах. При этом всех родившихся детей он признавал своими законными наследниками. Некоторые исследователи полагают, что у князя было около 20 детей.[190]

Бесконечные унижения и оскорбления, а также беспокойство за судьбу детей, которые могли остаться без уделов и приданого, видимо, заставили Рогнеду пойти на отчаянный шаг – убийство супруга. Данный инцидент мог произойти в 987 – начале 988 г., когда Владимир задумал жениться на византийской принцессе. Раньше это быть не могло, поскольку с момента замужества в 980 г. Рогнеда не успела бы родить 6 детей. Позже это также быть не могло, поскольку после крещения князь не имел права быть многоженцем.

Замышляя убийство, Рогнеда, видимо, опиралась на каких-то лиц из окружения мужа, обещавших ей в случае успеха всяческое содействие в получении престола вместе со старшим сыном. Ведь в противном случае ее поступок был бы бессмысленным. Эти люди, возможно, и спасли потом княгиню от немедленной расправы, когда ее попытка убийства не удалась. Конечно, ослабленной бесконечными родами женщине трудно было одолеть крепкого мужчину-воина.

Следует отметить, что Рогнеда не растерялась даже тогда, когда Владимир схватил ее за руку с занесенным кинжалом. Она сама стала обвинять его в том, что он довел ее до отчаянного и жестокого поступка. Именно это остановило князя от немедленной расправы с супругой-убийцей. Потом, видимо, не только хитрость княгини, но и советы бояр склонили его к решению о высылке Рогнеды в Полоцкую землю. Ведь ее казнь могла произвести самое негативное впечатление на новую невесту-христианку. В ее глазах Владимир не желал представать кровавым варваром. Кроме того, в случае расправы над Рогнедой князь мог навсегда лишиться любви ее сыновей. В будущем они могли превратиться в тайных врагов, мечтающих отомстить за мать. Ведь по сути, хотя поступок княгини был и недопустимым, вполне оправданным, никто не может терпеть оскорбления и унижения до бесконечности.

Фрагменты бронзовых листов с золотой росписью. Раскопки в Киеве 1940 г.

Владимир, очевидно, и сам осознал, что удаление Рогнеды из Киева со старшим сыном и исключение ее из числа жен очень выгодно для него в период подготовки брака с византийской царевной; можно предположить, что в это время он расстался и со всеми другими женами, отправив их вместе со старшими сыновьями княжить в различные города.

Следует отметить, что сыновья Рогнеды сразу получили неплохие уделы, хотя были совсем маленькими мальчиками. Из остальных княжичей сразу получили собственные владения только Святополк – Туров, и Святослав – Древлянскую землю. Другие же, по мнению исследователей, стали княжить несколько позднее.[191] Однако если считать, что со старшими сыновьями поехали их матери, то Борис с Глебом также должны были что-то получить. Возможно, их городом вместе с матерью-булгаркой стал Муром, поскольку остальные города они получили позднее, а этот располагался неподалеку от Волжской Булгарии.

Таким образом, приблизительно в 988 г., накануне больших перемен в жизни Владимира Святославича, Рогнеда вместе с Изяславом отправилась в Полоцкую землю в специально для них отстроенный городок Изяславль. Он и стал столицей восстанавливающегося самостоятельного Полоцкого княжества. Поскольку сын был мал, то полновластной правительницей в первое время, видимо, была сама Рогнеда.

Регентство княгини, вероятно, продолжалось около 10 лет. За это время она с готовностью приняла христианство вместе с сыном и занялась его распространением среди подданных. Ей удалось собрать вокруг себя достаточно много опытных людей, сформировать княжеский двор, набрать дружину для юного сына; покровительствуя сельскому хозяйству, ремеслу и торговле, она с помощью налогов наполнила свою казну. Когда Изяслав подрос, Рогнеда нашла ему подходящую супругу, несомненно, знатного рода. Та вскоре родила двух сыновей-наследников – Всеслава и Брячислава. После этого княгиня, уверенная в продолжении своего рода, очевидно, ушла на покой. Она основала около Изяславля Спасский монастырь и стала его постриженницей с новым именем Анастасия. После всех перенесенных страданий и унижений христианские идеалы, видимо, оказались для нее особенно близки.

Деятельность Рогнеды надолго запомнилась жителям Полоцкой земли. Поэтому они из поколения в поколение передавали устные рассказы о ней.

Выросший под опекой властной и энергичной матери, Изяслав оказался не слишком воинственным князем. В Никоновской летописи содержится такая его характеристика: «Бысть же сей князь тих и кроток, и смирен, и милостив, и любя зело и почитая священнический чин и иноческий, и прилежа почитанию Божественных писаний, и отвращаяся от суетных глумлений, и слезен, и умилен, и долготерпелив».[192]

Хотя, по мнению некоторых исследователей, данная характеристика вряд ли относилась к реальному князю Изяславу, на наш взгляд, она вполне подходит к юноше, всю жизнь находящемуся под опекой матери. К тому же, он умер через год после смерти Рогнеды – в 1001 г.[193]

Рогнеде вместе с Изяславом удалось заложить прочные основы для полоцкой династии князей, поэтому княжич Брячислав, оставшийся без отца в возрасте 4–5 лет, смог удержаться у власти и со временем превратился в опытного правителя и полководца (старший сын Изяслава Всеслав умер с ним в один год).

Подводя итог жизни и деятельности Рогнеды-Анастасии Рогволдовны, следует отметить, что она во многом походила на свою предшественницу княгиню Ольгу-Елену. Подобно ей она стремилась быть независимой в своих симпатиях и антипатиях, бесстрашно выражала свое мнение, яростно отстаивала честь, боролась за права детей. При этом она с готовностью приняла крещение и активно начала распространять идеалы православия среди подвластного ей окружения. Память об основанном ею монастыре и построенном Спасо-Преображенском соборе надолго запечатлелась в людской памяти.

В отличие от Ольги, Рогнеде удалось привить собственные идеалы детям, в первую очередь сыновьям, поскольку дочери ее, очевидно, были оставлены Владимиром в Киеве. Изяслав вместе с матерью возрождал Полоцкое княжество, строил храмы, покровительствовал церковным деятелям, стремился быть милостивым и справедливым. Еще больше удалось достичь второму сыну Рогнеды Ярославу, прозванному за свои благие деяния Мудрым. Правда, полностью под опекой матери он находился только в раннем детстве. Потом с юных лет ему пришлось самостоятельно править Ростовской землей. Но можно предположить, что мать навещала его и давала полезные советы. Она же могла помочь ему в христианизации Ростовской земли, привила любовь к книгам и чтению. К концу жизни Ярослав собрал большую библиотеку, одну из первых на Руси. Следуя примеру матери, он строил храмы и основывал монастыри. Возведенный им в Киеве Софийский собор стал шедевром древнерусского искусства. Второй Софийский собор был построен сыном Ярослава Владимиром в Новгороде, третий же Софийский собор возвел в Полоцке правнук Рогнеды Всеслав Брячиславич, прозванный в народе Чародеем за хитрость, бесстрашие и умение внезапно появляться в самых неожиданных местах.

Еще одним сыном Рогнеды, вероятно, являлся Мстислав Тмутараканский, прозванный Храбрым за воинскую доблесть и славные победы на полях сражения. Он также с готовностью воспринял христианство и активно занимался строительной деятельностью. Сначала возвел каменный Успенский собор в столице своего княжества городе Тмутаракань, потом, захватив Чернигов, построил в нем величественный Спасо-Преображенский собор, возможно, в память о матери. Вполне вероятно, что христианизацией своего Владимиро-Волынского княжества занимался и Всеволод, но о его деятельности сведений практически нет. Он либо рано умер, либо действительно погиб в Швеции во время сватовства к разборчивой вдове.

Анализируя деятельность Владимира I Святославича, можно заметить, что гордое и независимое поведение Рогнеды побудило его на ряд судьбоносных для Древнерусского государства поступков: присоединение Полоцкого княжества, разгром Ярополка и объединение под своей властью всех славянских земель. Даже женитьбу на принцессе Анне можно рассматривать как вызов борющейся за свою честь полоцкой княжне. Ведь на иерархической лестнице гречанка стояла много выше Рогнеды. К тому же официальное церковное венчание с Анной как бы аннулировало все языческие браки и превращало гордую полочанку в рядовую наложницу.

Думается, что для Рогнеды прекращение ненавистных супружеских отношений с Владимиром и переезд в Изяславль явились величайшим благом. На родине она наконец-то превратилась в полновластную хозяйку собственной судьбы. Укрепив власть сына, она ревностно занялась распространением христианства в Полоцкой земле. Основала один из первых на Руси женских монастырей и стала в нем наставницей для своих последовательниц. Правда, после ее смерти и переноса столицы в Полоцк эта обитель, видимо, заглохла. Поэтому православная церковь забыла одну из первых подвижниц.

Византийская принцесса Анна Романовна

Среди многочисленных жен Владимира I Святославича византийская принцесса Анна Романовна, несомненно, была самой знатной и в культурном отношении выдающей женщиной. Ведь она происходила из рода византийских императоров, претендовавших некогда на роль владык мира. Правда, во второй половине X в. правители Константинополя были не столь уж могущественными и владения их были довольно скромными. Но среди европейских государей они все же занимали первое место. Породниться с ними стремились все короли. В этом отношении князь Владимир вовсе не был исключением. Ведь он являлся представителем одной из наиболее молодых династий, еще не отошедшим от варварства и стремящимся влиться в единую европейскую семью с помощью христианизации своей страны.

Однако Владимир, несомненно, знал о печальном опыте своей бабки – Ольги, не сумевшей крестить Русь из-за боязни попасть в зависимость либо от Константинополя, либо от Рима. Хотя княгиня смогла стать духовной дочерью императора, это не освободило бы ее подданных от зависимости от него в случае крещения.

Поэтому для князя важно было стать настоящим родственником византийских императоров и войти в их семью на равном с ними положении. Женитьба на сестре правивших в то время Василия и Константина давала такой шанс. Очевидно, именно такими соображениями руководствовался Владимир Святославич, когда во второй половине 80-х гг. посватался к принцессе Анне Романовне.

Несомненно, невеста во многом превосходила жениха: и по происхождению, и по образованию, и по воспитанию, и по общему культурному уровню. Ведь она выросла в культурной столице всей Европы и Малой Азии – Константинополе. К тому же она сама и многие поколения ее предков были христианами, а Владимир – язычником.

При всех несомненных достоинствах, которыми обладала Анна Романовна, в русских летописях о ней содержится очень мало сведений. Причина этого, видимо, в том, что их создатели не захотели воздать должное женщине-иностранке, сыгравшей большую роль в крещении Руси и распространении христианской культуры и идеалов на ее территории. Эта тенденция была заложена еще митрополитом Иларионом, желавшим не зависеть от константинопольского патриарха и поэтому утверждавшим, что Русское государство крестил сам князь Владимир без какого-либо участия греков.

Мало сведений об Анне и в византийских источниках, поскольку главная ее деятельность осуществлялась на Руси. Видимо, поэтому личность византийской принцессы никогда не привлекала особого внимания историков. Даже Н. М. Карамзин, собирая всевозможные сведения о ней, не смог воссоздать ее исторический портрет. Ему не удалось выяснить ни дату рождения Анны, ни были ли у нее дети.

Анализируя древнейшие летописи, Карамзин счел достоверной предложенную в них версию женитьбы Владимира на принцессе. Ему показалось вполне правдоподобным, что сначала князь захватил Херсонес (Корсунь), а потом потребовал от византийских императоров отдать руку Анны. В случае отказа он грозился напасть уже на Константинополь. По мнению историка, для Анны предстоящее замужество казалось хуже смерти, поскольку ей предстояло навсегда уехать в дикую страну и стать женой любвеобильного варвара. Но братья не захотели считаться с мнением сестры, преследуя собственные интересы и заботясь о безопасности страны.[194]

Десятинная Успенская церковь в древней части Киева 989–996 гг. План. Под фундаментами – дружинные могилы IX–X вв.

По мнению Карамзина, принцессе пришлось совершить подвиг во имя родины, а также взять на себя миссию просветительницы «заблудших язычников». В итоге для потомков «Анна явилась орудием небесной благодати, выведшей Россию из тьмы идолопоклонства».[195]

В целом историк отнесся с полным доверием ко всем сведениям древнейших летописей, даже к сообщению о том, что после взятия Херсонеса князь ослеп, прозрел же он сразу после крещения. В некоторых иностранных источниках, в том числе и арабских, он нашел данные, подтверждающие факт женитьбы русского правителя на византийской принцессе. Особенно интересными ему показались заметки немецкого хрониста Дитмара о том, что в первой половине XI в. тот видел в Десятинном соборе стоявшие рядом гробницы Анны и Владимира.[196]

Карамзин более обстоятельно исследовал данный вопрос и в «историческом описании Киево-Печерской лавры» обнаружил сведения о находке в 1636 г. во время разборки рухнувшей еще в 1240 г. Десятинной церкви саркофагов Владимира и Анны. По непонятной причине только череп князя был перенесен в Киево-Печерскую лавру, а все остальное вновь было зарыто. В ХVIII в. во время раскопок в районе Десятинной церкви были обнаружены две мраморные крышки от саркофагов с надписями на греческом языке и различными резными украшениями. Строители, занимавшиеся восстановлением собора, сбили эти украшения для изготовления красок, а сами крышки опять закопали в землю. По мнению Карамзина, это были последние сведения о саркофагах Анны и Владимира.[197] Однако он оказался не прав. В конце 30-х гг. XX в. вновь производились раскопки в районе Десятинной церкви, и под полом был найден тайник с осколками беломраморных крышек. Во время исследования удалось выяснить, что ранее их украшали кресты и барельефы, похожие на те, что украшают саркофаг Ярослава Мудрого.[198]

Поскольку Анна умерла раньше мужа, то очевидно, что первый мраморный саркофаг был изготовлен для нее. Ранее подобных способов захоронения на Руси никогда не было, поэтому напрашивается предположение о том, что изготовителями гробницы были греки. Мрамор тоже был иностранным, видимо из Крыма. После смерти Владимира и для него был изготовлен аналогичный саркофаг, возможно даже русскими камнерезами, взявшими за образец греческий аналог. Таким же образом мог быть изготовлен и саркофаг для Ярослава Мудрого. Поскольку его установили в Софийском соборе, не разрушившемся за много веков, то он сохранился до наших дней и дает представление о гробнице Анны.

С. М. Соловьев также уделил некоторое внимание византийской принцессе. Он повторил сведения древнейших летописей об обстоятельствах женитьбы на ней Владимира, также считая их вполне достоверными. Но при этом историк использовал и данные легендарной Иоакимовской летописи, дошедшей в виде цитат в труде В. Н. Татищева, сообщавшей, что Анна была матерью Бориса и Глеба. Чтобы согласовать это утверждение с данными летописей о том, что матерью этих княжичей была болгарка, Соловьев предположил, что Анна была не родной, а двоюродной сестрой императоров Василия и Константина. Ее матерью якобы была их тетка, вышедшая замуж за болгарского царя.[199] В этом случае получалось, что Анна была не византийской принцессой, а болгарской, жениться на которой у киевского князя особой заинтересованности не было. Кроме того, современные историки доказали, что матерью Бориса и Глеба была представительница Волжской Булгарии, а не Болгарского царства.[200] К этому можно добавить, что по возрасту Борис и Глеб никак не могли быть детьми Анны, поскольку получили (оба или один из них) уделы до женитьбы Владимира на принцессе. Поэтому версия Соловьева о происхождении Анны и ее детях должна быть отвергнута как несостоятельная.

В целом знаменитый историк достаточно высоко оценил деятельность принцессы на Руси, считая, что та давала важные советы мужу, в частности при составлении им Устава – своеобразного свода законов.[201]

Мнение об участии Анны вместе с князем Владимиром в разработке Устава повторила и Н. Л. Пушкарева. Кроме того, исследовательница полагала, что принцесса имела личные контакты с германским императором Оттоном в 989 и 990 гг., правда, ссылок на источник этих сведений в ее работе нет.[202]

Известный исследователь княжеских уставов Я. Н. Щапов с осторожностью отнесся к предположению о составлении Устава, приписываемого князю Владимиру, при участии византийской принцессы. По его мнению, Анна помогла мужу на законодательной основе отрегулировать взаимоотношения с церковными властями. При ее участии была составлена грамота Десятинной церкви, которая потом легла в основу Устава.[203]

В работах последних лет дискутируется лишь вопрос о дате свадьбы Владимира и Анны и, соответственно, крещения русского князя. Из-за некоторого разнобоя в данных источников предлагается сразу несколько лет – от 987 до 990.[204] Однако для нашего исследования этот вопрос принципиального значения не имеет, поэтому мы будем ориентироваться на сообщение древнейших летописей, что свадьба и крещение произошли в 988 г. Следует отметить, что эта же дата содержится в византийских хрониках Иоанна Скилицы и Иоанна Зонара. Эти авторы должны были точно знать, когда произошло столь важное и для Византии событие. Ведь Владимир, став новым родственником императоров, помог им разбить мятежника Варда Факу. В хрониках оба события связаны и отмечено, что летом 988 г. в битве с мятежником при Хрисополе участвовали отряды князя Владимира, к этому времени породнившегося с Василием и Константином.[205]

Из данных византийских хроник можно более точно определить дату свадьбы Владимира и Анны. Она должна была произойти приблизительно в конце мая – начале июня 988 г. Раньше это событие быть не могло, поскольку зимой и ранней весной путешествовать по Черному морю было опасно. Позднее – тоже, поскольку в битве при Хрисополе Владимир оказывал помощь императорам уже как родственник. Сравнительно недавно М. В. Бибиков выяснил, что мать Анны носила имя Феофано и была незнатного рода. Дочь родилась у нее за два дня до смерти мужа, византийского императора Романа II. Поскольку эта дата хорошо известна, то получается, что Анна появилась на свет 13 марта 963 г. Императорам Василию и Константину она приходилась младшей родной сестрой.[206] На момент брака с Владимиром ей было уже 25 лет, и она считалась вполне взрослой женщиной с устоявшимися взглядами, вкусами и мировоззрением. Поэтому в браке она могла оказывать большое влияние на мужа, значительно уступавшего ей по образованию и культуре.

Данные о происхождении и годе рождения Анны содержались в хронографе Иоанна Скилицы, который ошибся только в годе ее смерти. Он полагал, что она пережила Владимира и умерла либо в 1022, либо в 1025 г.[207] Известно, что Владимир умер в 1015 г. Однако это противоречит данным древнейших летописей, зафиксировавших смерть Анны под 1011 г.[208] Можно предположить, что Скилица допустил ошибку, перепутав Анну с последней женой князя Владимира, которая действительно его пережила. Об этом известно из «Хроники» Титмара, описавшего поход на Киев польского короля Болеслава и его зятя Святополка в 1018 г. В этом сочинении отмечено, что после захвата Киева в руках победителей оказались мачеха Ярослава Мудрого, жена князя и девять сестер.[209] Этой мачехой и была последняя жена Владимира, имя и происхождение которой точно не известны.

Следует отметить, что Титмар полагал, что византийская принцесса, которую он называл Еленой, была просватана сначала за Оттона III, но князь Владимир «коварным способом похитил невесту немецкого короля».[210]

Этот сюжет в хронике Титмара вызвал у историков массу различных предположений и споров. Некоторые решили, что хронист перепутал Анну с княгиней Ольгой, принявшей после крещения имя Елена. Другие высказали предположение, что у Анны была сестра Елена, которая и должна была стать женой немецкого короля, но не Оттона III, а Оттона II.[211]

Все эти споры представляются бессмысленными, поскольку Титмар скорее всего просто ошибся в имени Анны и спутал всю информацию о женитьбах немецких королей на византийских принцессах. Исследователи выяснили, что Оттон I сватал за своего сына, будущего короля Оттона II, племянницу императора Иоанна Цимисхия в 967 г. В это время Анне было только 4 года. Оттон III не мог свататься к Анне, поскольку родился в 980 г. и соответственно был моложе ее на 17 лет. Когда он достиг брачного возраста, Анна уже давно была замужем за Владимиром. Поэтому Оттон III женился на другой византийской принцессе в 995 г., хотя точных данных об ее имени у исследователей нет.[212]

Все эти сведения наглядно показывают, что для европейских монархов считалось очень престижным жениться на византийских принцессах. В этом отношении Владимир не стал исключением.

Основная деятельность Анны, несомненно, осуществлялась на Руси. М. В. Бибиков подчеркнул, что ее роль в распространении христианства и просвещения трудно переоценить. Ссылаясь на современных искусствоведов, он отметил большую роль принцессы в строительстве первого большого каменного храма в Киеве – Десятинной церкви и даже предположил, что она участвовала в разработке фресковой композиции главного собора Киева – Святой Софии.[213] Последнее вызывает большое сомнение, поскольку Софийский собор начал строиться, когда Анны давно не было в живых. При ней даже не существовало проекта этого сооружения.

Таким образом, суммируя все сведения об Анне Романовне, попробуем составить ее исторический портрет.

Древние колокола: 1 и 2 из развалин Десятинной церкви, 3 – найден рядом, 4 – на Хоревой ул. Киева

Принцесса родилась в семье византийского императора Романа II, правившего всего 4 года. Хотя он был сыном императора Константина VII и отпрыском правящей династии, женился Роман на совершенно незнатной девушке, дочери владельца одной из харчевен (по версии армянских историков, он был выходцем из Армении), по имени Феофано. Крестильным именем невесты было Анастасия. Выбор будущего императора пал на нее из-за красоты. За короткий срок Феофано родила двух сыновей, Василия и Константина, и дочь Анну, появившуюся на свет за несколько дней до кончины отца. Естественно, что принцесса запомнить отца не могла. Находящаяся в растерянности после смерти мужа Феофано поддалась уговорам придворных и очень скоро вновь вышла замуж за видного полководца Никифора Фоку. Он и был провозглашен новым императором. В это время детство Анны, вероятно, протекало в достаточно благоприятной обстановке. Однако ее мать вскоре разочаровалась в новом супруге и влюбилась в другого видного полководца, Иоанна Цимисхия. С ее помощью в 969 г. произошел переворот: Никифор был убит, на престол взошел Иоанн. Однако он не только не захотел жениться на Феофано, но и выслал ее из столицы. В изгнании, очевидно, оказалась и маленькая Анна, которой в это время было 6 лет.[214]

Иоанн Цимисхий для укрепления своей власти женился на дочери Константина VII Феодоре, тетке Анны и ее братьев. Его правление продолжалось до 976 г. Затем власть перешла к старшему брату Анны Василию. Это позволило изгнанникам вновь вернуться в императорский дворец. С этого времени подросшая Анна стала считаться одной из наиболее завидных невест в Европе. Ее отличали не только знатность, богатое приданое, но и красота, которую она могла унаследовать от матери. Хотя описания ее внешности нет в источниках, можно предположить, что она походила на братьев: была голубоглазой, светловолосой, небольшого роста и красивого телосложения.[215] Современники дали ей прозвище Руфа, т. е рыжая.

Видя всевозможные достоинства сестры, братья не спешили выдать ее замуж.

Для них Анна являлась крупной козырной картой в политической игре, учитывая большую заинтересованность европейских монархов в браке с византийскими принцессами. Естественно, что с чувствами и интересами самой девушки никто считаться не собирался. Но при этом ей постарались дать наилучшее воспитание и образование, чтобы еще больше повысить цену в глазах потенциальных женихов.

Сведения о достоинствах Анны, очевидно, были настолько распространены повсюду, что достигли двора князя Владимира Святославича, уже имевшего много жен разных национальностей. Вполне вероятно, что пресыщенному женскими прелестями русскому правителю захотелось стать мужем самой известной и завидной в Европе невесты. Возможно даже, Владимир не раз сватался к Анне, но получал отказ под тем предлогом, что не был христианином. Однако в конце 80-х гг. X в. ситуация в Византии изменилась: положение Василия и Константина стало очень непрочным из-за восстания Варды Фоки, пытавшегося отнять у них престол.

Особенно критической сложилась ситуация в сентябре 987 г., когда войска мятежника подошли к Хрисополю, отделенному Босфорским проливом от Константинополя. Возникла угроза захвата столицы Вардой Фокой. Поскольку собственных сил у Василия и Константина было мало, они обратились за военной помощью к соседним странам. Одним из первых, видимо, откликнулся Владимир Святославич, заинтересованный в сближении с византийскими императорами. Но за свою помощь он потребовал руку принцессы Анны.[216]

Начались переговоры, после которых был подписан договор о том, что сначала русский князь примет крещение, потом получит руку Анны и женится на ней по христианскому обряду и сразу же окажет военную помощь новым родственникам в борьбе с мятежником. Возможно, крещение и свадьба должны были проходить в Херсонесе, поэтому Владимир отправился к этому городу с большой эскадрой, состоявшей из множества судов, полных хорошо вооруженных дружинников.

Однако невеста почему-то не ехала. Ожидание для всех становилось невыносимым. Чтобы подтолкнуть императоров к скорейшему выполнению договора, Владимир осадил Херсонес и через некоторое время его захватил. В этой сложной ситуации Василию и Константину пришлось срочно посадить сестру на корабль и с большой свитой из духовных лиц отправить к жениху.

Медные кресты-энколпионы

Бронзовые изделия и отходы производства, найденные в мастерской литейщика. Раскопки 1948 г. в Киеве

В древнейших летописях достаточно подробно описано, как осаждал Владимир Херсонес (Корсунь), как вел новые переговоры с императорами о скорейшем прибытии принцессы. В них подчеркнуто, что поначалу Анна категорически отказывалась выходить замуж за варвара, считая, что окажется у него в плену. Она умоляла братьев позволить ей умереть на родине. Но те заявили, что Бог возлагает на нее великую миссию – обратить в истинную веру целую языческую страну. При этом она спасет и своих родственников от жестокого врага.[217]

По версии летописей, Анна принесла себя в жертву высоким целям, не надеясь обрести счастье в чужой стране. Это характеризовало ее как очень набожную, высоконравственную и патриотически настроенную женщину.

Следует отметить, что далеко не все исследователи признали достоверным рассказ летописей о захвате Владимиром Херсонеса, его крещении и женитьбе на Анне в этом городе. Они решили, что весь сюжет взят из некоей Корсунской легенды, а на самом деле князь крестился в Киеве.[218] Однако целый ряд фактов заставляет усомниться в правильности этого мнения.

Во-первых, Новгородские летописи, не имевшие вначале «Повесть временных лет», сообщали, что первым новгородским архиепископом был Иоаким Корсунянин, т. е. человек, прибывший из Херсонеса. В новгородском Софийском соборе даже были Корсунские врата.[219] Во-вторых, в европейских хрониках, описавших поход польского короля Болеслава, отмечено, что в числе его пленников оказался настоятель Десятинной церкви херсонесский священник Анастас.[220] Так, два независимых от «Повести временных лет» источника подтвердили содержавшуюся в ней информацию об обстоятельствах крещения Владимира в Херсонесе: Анастас помог князю захватить город и поэтому был взят в Киев, Иоаким, очевидно, находился в составе духовных лиц, поехавших с Владимиром на Русь.[221]

В-третьих, доказательством реальности сообщенных в древнейших летописях обстоятельств крещения Владимира являлись и вещественные памятники: вывезенные из Херсонеса конные статуи, которые находились в Киеве в конце XI в., когда создавался «Начальный свод» и мощи святых Климента и Фива, подаренные херсонессцами только что крестившемуся русскому князю. Именно их в 1007 г., очевидно, перенесли в Десятинную церковь, поскольку других святых мощей в Киеве в то время не было.[222]

Исследователи, полагавшие, что Владимир крестился на родине, не учитывали тот момент, что в Киеве не было подходящего храма для столь важного для всей страны акта. Маленькая церковь в честь Ильи Пророка, существовавшая с времен князя Игоря, вряд ли для этого подходила. Как известно, киевлян крестили прямо в водах Днепра, но для князя такой упрощенный обряд не подходил.

К этому можно добавить, что в сочинении монаха Иакова «Память и похвала князю Владимиру», созданном в XI в., прямо указано, что Владимир Святославич захватил Корсунь (Херсонес), чтобы привезти в свою землю попов, которые научили бы русских людей «закону христианскому». При этом сам Бог послал ему победу. В итоге на Русь были привезены не только представители духовенства, но и церковные сосуды, утварь, иконы, мощи святых Климента и Фива. Затем, чтобы еще больше утвердить христианство в своей державе, князь посватался к византийской принцессе Анне.[223]

Таким образом, в сочинении Иакова еще раз подтвержден факт захвата Владимиром Херсонеса и крещение Руси с помощью его духовенства. Но в нем не объяснено, почему херсонесские священники согласились выполнить требование русского князя и отправились в его страну с миссионерской целью. Ответ на этот вопрос содержится в древнейших летописях, указавших, правда, не совсем точно, что Херсонес стал платой грекам за царевну: «Вдасть же за вено Греком Корсунь опять царице деля».[224] На самом деле понятие «вено» означало, что Анна получила Херсонес на свое собственное содержание, доходы с этого города должны были поступать в ее личную казну. До смерти принцесса считалась правительницей Херсонеса, и именно ей как ближайшей родственнице византийских императоров должно было подчиняться херсонесское духовенство. Формально после крещения русские люди становились подданными Анны, а сама она – главой русской церкви, которую на самом деле возглавил херсонесский митрополит, основавший несколько епископий. Из них старшая находилась в Новгороде, считавшемся стольным городом. В Киеве в то время не было не только митрополии, но даже епископии. Во главе местного духовенства оказался херсонесский священник Анастас, который был потом назначен настоятелем княжеского собора – Десятинной церкви. Данные выводы можно сделать из сведений о церковных постройках в Новгороде и Киеве в самом конце 80-х гг. X в. Как известно, в это время в Новгороде сразу же был сооружен дубовый большой Софийский собор, в котором начал служить архиепископ (или епископ) Иоаким Корсунянин. Данных о каких-либо других внушительных церковных постройках и иных иерархах нет. В Киеве в это время была лишь церковь Ильи Пророка и совсем небольшая деревянная церквушка в честь Святого Василия, построенная Владимиром на месте языческого капища. Служить в них не полагалось ни митрополиту, ни даже епископу. Они подходили только для рядовых священников. Митрополичий собор – Софийский и митрополичья резиденция были построены в Киеве только при Ярославе Мудром.

Хотя в некоторых поздних летописях и содержатся сведения о том, что вместе с Владимиром после его крещения в Киев приехал митрополит, но они вряд ли достоверны. Ни жить, ни служить этому иерарху просто было бы негде. В Киев на время мог приезжать лишь херсонесский митрополит, чтобы ознакомиться со своей новой паствой и назначить епископов в крупные города.

Кроме того, следует отметить, что понятие «вено» хорошо объяснено в 32 статье Русской правды – первого русского свода законов, появившегося при сыне Владимира Ярославе Мудром. В нем есть такая запись: «Дети первой жены наследуют ее достояние или вено, назначенное отцом для их матери».[225] Поэтому, если бы у Анны были дети, то по наследству они получили бы Херсонес в свое владение. Но поскольку их принцесса не родила, то город вернулся во владения византийских императоров.

К этому можно добавить, что жена Ярослава Мудрого, шведская принцесса Ингигерд, получила от князя в качестве вено город Ладогу. Управлять им она поставила одного из своих родственников. После смерти Ингигерд тот не захотел возвращать город новгородцам и его пришлось отбивать силой.

Таким образом, путем женитьбы на принцессе Анне Владимиру удалось избежать зависимости от византийских императоров и греческой церкви. Правда, после смерти Анны и возвращения Херсонеса грекам вопрос о подчинении русской церкви, видимо, пришлось решать снова. Этим, судя по всему, занялся уже сын Владимира Ярослав Мудрый.

Рассмотрим еще раз обстоятельства крещения Владимира, описанные в древнейших летописях. После захвата Херсонеса Владимир с нетерпением стал ждать приезда невесты. Для нее даже специально были отстроены палаты, как и для самого князя. Когда византийские корабли прибыли к городу, все местные жители вышли встречать принцессу и с почетом отвели в ее хоромы. Начались приготовления к крещению Владимира и свадьбе. Оба события, по утверждению автора Лаврентьевской летописи, должны были произойти в храме Святого Василия, якобы стоящем на центральной площади города.[226] Но мог ли центральный храм митрополичьего города быть посвященным Святому Василию? На наш взгляд, вряд ли. Он должен быть в честь наиболее важных божеств или главных церковных праздников. Скорее всего, автор Лаврентьевской летописи ошибся, спутав городской собор с храмом, построенным Владимиром в честь своего патронального святого Василия. Очевидно, более правильные данные на этот счет содержатся в Радзивилловской летописи, где указано, что крещение Владимира, а потом и венчание с Анной было в храме Святой Богородицы.[227] В честь этих событий в Киеве потом и была построена Десятинная церковь, тоже Богородичная. К тому же известно, что в Херсонесе с времен античности был развит культ Девы. В самой Византии посвященные Богородице храмы считались вторыми по значимости после Софийских. Последние сооружались в столице.

В Ипатьевской летописи херсонесский храм назван Софийским, а построенный Владимиром – в честь Иоанна Предтечи.[228] Думается, что оба названия неверны. Они свидетельствуют о том, что автор древнейшей летописи («Начального свода») никогда не был в Херсонесе, хотя и утверждал, что «до сего дне» в его главном городском соборе за алтарем находятся «полата царицы, а с края – полата Владимира».[229]

Если под «полатами» подразумевать специально построенное в храме место, то не очень понятно, почему для Анны оно было сооружено за алтарем, т. е. там, куда женщинам не полагалось заходить. Если же под «полатами» подразумевались жилые постройки вне церкви, то опять же не ясно уточнение их местоположения «за алтарем», находящемся внутри церковного сооружения. Может быть, установление для Анны «полаты» или специального места как раз и является свидетельством того, что она стала главой русской церкви, как императоры греческой?

Автор древнейшей летописи, судя по всему, узнал от побывавших в Херсонесе купцов об обстоятельствах крещения там Владимира I и о наличии в этом городе каких-то сооружений, относящихся к этому событию. Их рассказ он и поместил в своем произведении.

В летописях нет точных данных о том, какого числа и месяца Владимир захватил Херсонес, когда крестился и женился. Но можно предположить, что все было в начале лета 988 г. Потом войска князя помогли византийским императорам нанести удар по мятежникам у Хрисополя, а ближе к осени началось крещение русских людей в главных городах. Позднее этого быть не могло, поскольку простые люди становились христианами прямо в водах местных рек, – поздней осенью или зимой подобную акцию вряд ли удалось бы осуществить среди языческого населения. Затем осенью 989 г. князь Владимир отправился в Византию и в апреле следующего года принял участие в битве с Вардой Фокой при Абидосе.[230]

Серебряные наручи из киевских кладов

Некоторые историки растягивают на несколько лет события, связанные с крещением Владимира и его женитьбой на Анне.[231] На наш взгляд, это не обоснованно, поскольку не согласуется с данными основных источников.

В более поздних летописях описание крещения Владимира и свадьбы с Анной в целом аналогичны древнейшим летописям, за исключением ошибок в названии главного херсонесского храма. Только в Никоновской летописи есть детали, отсутствующие в ранних текстах. Так, в ней отмечено, что во время свадебного пира на улицах Херсонеса для простых людей выносили сосуды с вином и медом, чаны с мясом, рыбой и овощами. Потом новобрачные раздавали нищим и вдовицам деньги. В числе военных трофеев Владимира указаны три льва.[232] Думается, что все эти новые детали были придуманы летописцем ХVI в. для придания красочности своему повествованию. На самом деле они отражали реалии не X, а ХVI в.

В древнейших летописях нет никаких сведений о жизни и деятельности Анны Романовны на Руси. Последнее сообщение о ней относится к 1011 г. – это дата ее смерти.[233] В византийских хрониках, напротив, отмечено, что она построила в русском государстве много церквей.[234] Это сообщение представляется вполне достоверным, поскольку еще на родине принцесса согласилась взять на себя миссию просветительницы языческой страны. Она прекрасно понимала, что без строительства храмов и обучения священников осуществлять христианизацию большого государства нельзя. Возможно, поначалу приехавшие с ней духовные лица и мастера строили небольшие церкви в разных местах, в том числе в Херсонесе и Киеве в честь небесного патрона ее мужа, Святого Василия. Но потом Анна, видимо, задумала построить грандиозный собор в своей княжеской резиденции в Киеве. В отличие от Новгорода, здесь она была полновластной хозяйкой, сюда легче было доставить необходимые материалы, мрамор, стекло, краски и проще было добраться всем мастерам из Византии. Так, видимо, началось строительство величественного киевского собора в честь Успения Богородицы, прозванного потом Десятинной церковью, поскольку он существовал на десятую часть княжеских доходов.

Согласно данным Лаврентьевской летописи это происходило не совсем так. В 989 г. князь Владимир якобы сам «помысли создати церковь святая Богородица и, послав, приведе мастер из Грек». Когда храм построили, князь украсил его иконами, сосудами и крестами, которые привез из Херсонеса. Служить в нем было велено Анастасу с корсунским духовенством.[235]

Из данного текста получается, что новый киевский храм был возведен греческими мастерами, приглашенными князем Владимиром, и сделали они это за один 989 г. Однако далее из летописного текста выясняется, что только в 996 г., вернувшись из похода на печенегов, князь увидел новую прекрасную церковь. По случаю ее завершения был устроен большой праздник.[236] Значит, храм строили без князя.

В Ипатьевской летописи начало возведения киевского храма отнесено к 991 г., а завершение – к тому же 996 г.[237] В Никоновской летописи Десятинную церковь начали строить только в 993 г., а до этого в 992 г. якобы был заложен собор во Владимире на Клязьме.[238] Последнее известие представляется совершенно фантастическим, поскольку в это время данного города скорее всего еще не существовало. К тому же трудно предположить, что Владимир первой начал строить церковь на окраине государства, в глухой местности, а потом уж в своей киевской резиденции.

Из летописей можно узнать, что в 988 г. и позднее князь Владимир занимался возведением городов-крепостей на южной границе своего государства: на Десне, Трубеже, Остре, Суле, Стугне. После этого он переселил туда словен, кривичей, вятичей и представителей других племен, чтобы с их помощью организовать заслон от нападения печенегов.[239] Естественно, что это дело было очень сложным и требовало не нескольких месяцев в конце 988 г., а нескольких лет. В этих условиях Владимиру, конечно, некогда было следить за строительством храма в Киеве. Поэтому напрашивается вывод, что этим все же занималась Анна Романовна.

Посвящение киевского собора Богородице указывает на то, что инициатором ее возведения была женщина, хорошо знакомая с аналогичными постройками в Византии. Дело в том, что главный придворный храм византийских императоров был посвящен Богородице, а Десятинная церковь по своей сути также являлась придворной. Некоторые знатоки истории архитектуры даже высказали мнение о том, что киевский храм строился по образцу Фаросской церкви при Большом императорском дворце в Константинополе.[240] К сожалению, ни Фаросская, ни Десятинная церковь до нас не дошли.

Искусствовед О. Е. Этингоф отметила определенное сходство Десятинной церкви со вторым по значимости храмом в Константинополе – Влахернским, также посвященном Богородице. Он был построен в 450–453 гг. императрицей Пульхерией и потом неоднократно подновлялся и украшался многими императорами. Считается, что в этом храме находились четыре наиболее почитаемых образа Девы Марии, которые стали образцами для всей последующей иконографии: Оранта, Знамение, Одигитрия и Ласкающая, или Умиление.[241] Вполне вероятно, что Анна привезла списки с этих икон и украсила ими Десятинный собор. Поначалу, возможно, наиболее популярным был образ Оранты, представленный на мозаиках Софийского собора в Киеве. Затем в княжеских семьях стал особо почитаться образ Умиление, запечатленный на иконе Владимирской Богоматери. Она являлась выносной и использовалась во время празднования Успения Богоматери. Поскольку Десятинный собор как раз и был посвящен этому празднику, то можно предположить, что при Анне этот праздник, приходящийся на август, стал первым отмечаться на Руси.

Хотя во времена Владимира и Анны Киев вряд ли был значительным городом судя по археологическим раскопкам, для принцессы жить в нем, несомненно, было удобнее, чем в северном Новгороде. Здесь был мягче климат, отсюда шел прямой водный путь на ее родину, и купцы могли доставлять ей для обихода и питания привычные вещи: одежду, украшения, фрукты, овощи и т. д. Сравнительно недалеко находился и принадлежащий ей город Херсонес, из которого поступали значительные средства в ее казну. Из Крыма, вероятно, доставлялся и необходимый для храма и дворца строительный материал, в частности мрамор.

Золотые изделия из клада, найденного в 1827 г. в усадьбе Авгусынтовича. Киев

В летописях отмечено, что строительством Десятинной церкви занимались греческие мастера, однако изучавшие руины храма археологи обнаружили в особенностях его фундамента черты, свойственные закавказским постройкам. Это вкопанные в фундамент и залитые цементом бревна. Они должны были укрепить глиняный откос Днепра, на котором возводилось здание. Аналогичный прием был использован для укрепления фундамента каменного дворца, построенного рядом с Десятинной церковью, в церкви Спаса на Берестове, находившейся в загородной резиденции Владимира, и в храме Апостолов в Белгородке, основанном князем в 991 г. По мнению археологов, из-за этих бревен, превратившихся со временем в труху, постройки конца X – начала XI в. оказались недолговечными.[242]

Получается, что для закладки фундамента Десятинной церкви и других построек в Киеве были приглашены мастера из Закавказья, которых, очевидно, хорошо знали в Херсонесе. Они должны были помочь греческим архитекторам, столкнувшимся с трудностями на новом месте.

Хотя Десятинная церковь не дошла до нас (она рухнула в 1240 г. во время Батыева нашествия), археологи смогли реконструировать ее внешний вид. Это было весьма внушительное сооружение длиной 27,2 м и шириной 18,3 м с тремя нефами, тремя абсидами и внутри с тремя парами столбов для поддержки сводов. Венчали его 5 больших куполов. Сообщение некоторых источников, что куполов было 25, не нашло подтверждения при раскопках. С южной и северной стороны храм окружали пониженные галереи с односкатными крышами.

В качестве кровельного материала служили свинцовые листы. Само здание было сложено из плоских тонких розовых кирпичей-плинфы с одним утопленным рядом, замазанным белой штукатуркой. Это был типичный прием византийской архитектуры – с его помощью постройка приобретала нарядный декоративный вид, поскольку выглядела полосатой. Украшали храм полуколонны, арки, зубчатые карнизы, окантовка углов стен, покрытые белой штукатуркой. При этом на полуколонны и карнизы был нанесен растительный орнамент. Окна по большей части были квадратными и застекленными.[243]

По мнению историков архитектуры, общий облик Десятинной церкви стал образцом для копирования при строительстве соборов в ХI—ХII вв. во многих русских городах. Все они были трехнефными, шестистолпными, крестокупольными и пятиглавыми.[244] Так, возведенная при участии Анны Романовны постройка оказала огромное влияние на развитие всей домонгольской древнерусской архитектуры. Русские мастера в других городах не смогли только скопировать внутреннее убранство киевского храма, которое было необычайно великолепным. Главным украшением Десятинной церкви являлся мрамор. Из него были сделаны колонны с резными капителями, парапеты у хор, алтарная преграда, а также резные карнизы у главных окон. Необычайной красотой отличался пол. В алтаре он был сделан из разноцветных мраморных плиток, яшмы и смальты. Все вместе представляло собой красочный ковер. В притворах пол был из муравленного кафеля. В центральной части храма из разноцветных плиток был выложен круг – омфалий, обозначавший пуп, середину. На этом месте должен был стоять священник во время службы. Аналогичные омфалии были в Зале Юстиниана в Константинопольском дворце, а также в храмах Иерусалима и Дельф. В остальных частях храма пол был выложен из белых мраморных и красных шиферных плиток в шахматном порядке. Нижняя часть стен также была декорирована плитками из мрамора, шифера и кафеля. За это современники прозвали Десятинную церковь «мраморяной».[245]

Поскольку ни мрамора, ни яшмы в районе Киева не было, то их, очевидно, привезли из Крыма по заказу принцессы. Несомненно, это было очень дорогостоящим делом.

Особую нарядность Десятинной церкви придавали фрески и мозаики, которые украшали всю верхнюю часть стен и купол. Следует отметить, что в византийских храмах не встречалось сочетание фресок и мозаик, обычно было что-то одно. Поэтому в данном случае убранство киевского собора представляло собой определенное новшество. Мозаики были сделаны из разноцветного стекла, которое, по мнению Ю. Л. Щаповой, стало производиться в это время в самом Киеве. Принцип его варки был заимствован у византийских мастеров. Кроме мозаик из него делали оконные стекла в зданиях – круглые и квадратные, посуду, браслеты, бусы и даже перстни.[246]

Стеклянные украшения особенно полюбились русским женщинам. Именно их археологи находили почти во всех женских погребениях XI в. Поэтому напрашивается предположение, что моду на стеклянные украшения ввели на Руси Анна и ее окружение. Вполне вероятно, что поначалу византийские мастера варки стекла были приглашены только для изготовления мозаик и оконных стекол для Десятинной церкви. Но потом они занялись женскими украшениями, которые очень полюбились модницам по всей стране. Искусству цветного стекловарения обучились русские ремесленники, и изготовление различных изделий из стекла стало массовым явлением в домонгольской Руси. Но после нашествия монголо-татар технология стекловарения была утрачена.

Изучая архитектурное устройство Десятинной церкви и сравнивая его с аналогичными постройками в Византии, археологи и историки архитектуры обнаружили одну особенность: в киевском храме не было специального места у алтаря, где полагалось стоять императору – наместнику Бога на земле. Однако в нем были обширные хоры, на которых во время службы находились не только женщины, но и сам князь Владимир. В византийских храмах хоры тоже были, но обычно они были тесные и полутемные, поскольку на них стояли только женщины императорской семьи. Императоры редко поднимались на хоры – лишь для совершения некоторых обрядов.

На Руси, как известно, на хорах стояла вся княжеская семья, поэтому, начиная с XI в., их стали делать все светлее и просторнее, а нижнее пространство, предназначенное для простолюдинов, все темнее и уже.[247] Только приблизительно в XVI в. хоры перестают занимать в храмах ведущее положение, поскольку после принятия Иваном IV царского титула государь занимает место у алтаря, подобно византийским императорам.

Примером является специальное царское место в Успенском соборе Кремля.

Можно предположить, что именно Анна Романовна ввела обычай стоять на хорах всей княжеской семье, включая мужа, поскольку не считала, что тот должен занимать в храме более почетное место, чем она сама. Эта традиция очень прижилась на Руси и существовала много веков.

Стеклянные изделия: 1 – браслеты, 2 – донца бокалов. Раскопки в Киеве в 1936–1937 гг.

К числу заслуг Анны, как уже отмечалось, следует отнести установление сначала в Киеве, а потом и в других городах празднества в честь Успения Богоматери. Впервые этот праздник отмечался осенью 996 г., когда было завершено строительство Десятинной церкви.[248] Затем аналогичные Успенские соборы были возведены во всех крупных городах, где находились княжеские резиденции сыновей Владимира: Ростове, Владимире-Волынском, Тмутаракани и т. д. Со временем праздник Успения Богоматери стал любимейшим для русских людей. При этом уже никто не помнил, что первой установила его на Руси византийская принцесса Анна Романовна.

С именем Анны можно связать не только строительство Десятинной церкви, но и дворцовый комплекс рядом с ней. Он состоял из нескольких каменных сооружений, находящихся рядом друг с другом. Археологи решили, что это были княжеские дворцы. Самый обширный находился на северо-востоке от храма. Оказалось, что его основа древнее Десятинной церкви, поэтому было решено считать его дворцом Ольги. Однако внутренняя отделка очень походила на убранство храма: стены украшали красочные фрески и яркие мозаики, внизу были шиферные плиты с барельефами; двери и окна были с резными мраморными наличниками, сами двери – из красных шиферных плит, окна круглые, со стеклами.[249] Все это заставило исследователей предположить, что дворец Ольги был богато отделан для Анны. Ее собственный дворец располагался к югу от Десятинной церкви. Он был построен из плинфы с одним утопленным рядом, поэтому смотрелся таким же полосатым, как Десятинная церковь. Внутри находилось три больших помещения, роскошно декорированных мрамором, мозаиками, фресками и резным камнем. Весь строительный материал этого дворца аналогичен Десятинной церкви, и археологи полагают, что строился он в то же время и теми же мастерами.

Третий дворец находился с севера от церкви и походил на второй. В целом весь дворцовый комплекс, включая Десятинную церковь, выглядел очень красивым и напоминал аналогичные постройки в Византии. На площади перед ним стояли медные статуи коней, вывезенные их Херсонеса. Внутренние дворики в греческом стиле, возможно, украшались декоративными растениями и цветами.[250] Прежде на Руси подобных великолепных ансамблей никогда не было. Возник он, несомненно, по инициативе и при деятельном участии Анны Романовны. Средства для его постройки и строительный материал она могла получать из Херсонеса.

«Детищем» самого Владимира следует считать новые оборонительные сооружения вокруг возросшего по территории Киева. Археологи обнаружили остатки земляных валов и каменные ворота, которые существовали даже в ХVIII в. Они сначала носили название Софийских, потом – Батыевых и вели к мосту через ров, отделявший город Владимира от города Ярослава Мудрого. Раскопки показали, что ворота представляли собой две кирпичные параллельные стены, соединяемые полукруглой аркой. Ширина проезда была всего 4–5 м, толщина стен составляла 2 м, длина их была 5–6 м. От ворот до дворцового комплекса вела дорога, выложенная деревянными кругляками.[251]