Нос щекотал сладкий аромат, чем-то похожий на ваниль. Или на розовое масло для увлажнения кожи – у мамы в моем детстве было такое. Но что здесь может пахнуть розовым маслом? Я открыла глаза.
Через неплотно закрытые занавески пробивались блеклые утренние лучи, освещая причудливый узор на обоях – сплетенные между собой золотые лианы на фиолетовом фоне. На массивном столе кроме стакана с водой не было никаких следов горшка с мертвым цветком. На полу тоже было пусто. Видимо, мне приснилось не только озеро, но и то, что Антон провел здесь ночь.
Я медленно села на диване. Мышцы отозвались болью, как если бы я весь день накануне карабкалась в гору. Ежовые иглы в спине проделали путь уже, казалось, до самого позвоночника. Но если не брать их во внимание, состояние мое однозначно было лучше, чем вчера.
В квартире не спали. С кухни доносился звон посуды и монотонное потрескивание. Прислушавшись, я поняла, что это кошка поглощает корм, активно двигая челюстями. Мысли ринулись к Науму, но я успела их остановить. Если постоянно думать о том, что потеряла, я вообще не встану.
Я запахнула платье так, что вырез на груди почти исчез, и пошла на звук.
Кухню заливал солнечный свет. В углу ютился круглый стол с диваном вместо стульев. Холодильник был маленький и почему-то красный, шкафчики вдоль стены – коричневые и белые, собранные как будто из разных гарнитуров. У плиты, перекинув вафельное полотенце поверх черной футболки, возился Антон. Пальцы его были в белой массе, похожей то ли на творог, то ли на сырое тесто. В углу над миской склонилась кошка. Как он ее назвал? Мася?
– Проснулась, – не то спросил, не то констатировал Антон, вытирая руки. В шароварах и босой он выглядел совсем по-домашнему. От грозного телохранителя не осталось и следа. – Выспалась?
Я кивнула, размышляя, можно ли попросить его осмотреть спину.
– Кофе готов. Садись.
На столе и правда стоял высокий жестяной кувшин, распространяя вокруг себя аромат с нотками шоколада. Я пристроилась на край светло-бежевого углового дивана и придвинула к себе одну из двух белых чашек. Они же для того здесь стоят, верно?
– Не стесняйся, – Антон кивком указал на кувшин.
Взявшись двумя руками за ручку кувшина, я плеснула абсолютно черную жидкость в чашку. Кофе пах так же, как выглядел: будто для его приготовления почти совсем не понадобилась вода.
– Нефть, – пробормотал Антон себе под нос. – Все время делаю слишком крепкий. Можешь разбавить, если хочешь. Молоко сейчас дам.
Он достал из холодильника молоко. Потом вооружился двумя махровыми прихватками и вытащил из духовки прямоугольную форму. В лицо дохнуло жаром и кисловато-сладким запахом яблок, когда он поставил форму на стол. Шарлотка? Но это оказалась румяная запеканка с корочкой сахарной пудры.
Не удержавшись, я потрогала ее пальцем.
– Подожди, пока остынет, – усмехнулся Антон.
Мася подняла голову от своего корма, и, заинтересовавшись лакомством, подошла поближе. Антон беспардонно отодвинул ее к окну.
– Хельга иногда просто дула на чай, чтобы остудить. Можешь тоже попробовать.
Он отрезал большой квадратный кусок и положил на тарелку передо мной. Потом сел на другой конец дивана и, закинув ногу на ногу, сделал первый глоток кофе.
Вот так, значит. Посреди ночи ему звонили из-за несчастного деревца, а теперь мне можно заморозить запеканку.
Я выбрала пятачок стола в стороне от чашек и запеканки и сосредоточилась на нем.
“Я думала, летом мне запрещено пользоваться силой”.
На этот раз буквы вышли темно-лиловые с примесью гуаши. Антон нахмурился.
– Я тебе блокнот принесу.
Я постучала пальцами по надписи. Что он недоговаривает? Почему деревце – нельзя, а запеканку можно?
Антон отхлебнул еще кофе.
– Цветок ты, считай, убила. Это запрещено. Нельзя распоряжаться жизнью не в свое время. Нельзя менять погоду. Нельзя летом создавать снег. Или ледяной дождь. Нельзя, в общем, влиять на баланс в мире, когда правишь не ты. А чай остудить или там… Кому-нибудь что-нибудь заморозить. Вполне.
Я вспомнила парня из электрички. Превратить теплоту в лед – это считается?
"Кто были те проводники в поезде?"
На этот раз буквы вышли алые, с маслянистым отливом. Они расплылись на деревянной поверхности, вычищенной с таким усердием, будто ее скребли ножом. Антон неодобрительно покосился на стол.
– А отмывать ты это тоже своим волшебством будешь?
Он поднялся, а я, повинуясь какому-то внутреннему порыву, вдруг схватила его за запястье. Внутри возникло странное ощущение дежавю, как будто я это уже делала. Но стоило встретиться с ним взглядом, как ощущение растаяло. Я разжала пальцы.
Антон задумчиво посмотрел на место, где я его коснулась, подвигал рукой во все стороны и молча вернулся на место.
– Это сладкие мальчики Юли, – нехотя объяснил он. – Я говорил тебе. Есть другие. Юля-Лето, Дарина-Осень, Фрося-Весна. И ты.
Я смахнула надпись легким движением ладони, проигнорировав слышимый только мне хруст. Если я теперь офигеть-какая-сильная Зима, то почему продолжаю терять частички души?
"Фрося?" – переспросила я новой строчкой.
– Ефросинья. Она немного того. У нее семеро детей.
Я хотела поинтересоваться, с каких пор многодетность считается признаком безумия, но стол был не бесконечным.
"А сладкие мальчики – это телохранители Летней Девы?"
– Они не охраняют Летнюю Деву, – отрезал Антон и посмотрел так сурово, что я физически ощутила тяжесть его взгляда. – Они ей служат.
«А почему произошел взрыв? Кто-то хотел убить меня?»
Вместо ответа он включил маленький квадратный телевизор, висящий в углу почти под самым потолком. Я узнала вход на станцию. Стекла выбиты, рамы покорежены, на полу потемневшие следы крови.
– Ответственность за взрыв взяли на себя боевики, – сообщил женский голос. – Всего во взрыве пострадало двенадцать человек. Пятеро погибли.
Я вспомнила молодую женщину, которая везла погодок. Представлять вопросы не пришлось – все было написано у меня на лице. Антон покачал головой.
– Мне вовремя подсказали вытащить тебя. Остальное не моего ума дело. И не твоего. Это дела людей.
А я уже не человек, что ли?
«Двое мужчин задержаны по подозрению”, – затараторила ведущая, и на экране возникла черно-белая картинка со снимком скрытой камерой. Лица расплывались, видны были только темные фигуры.
Было бы изображение почётче… Я подошла к маленькому телевизору почти вплотную, изо всех сил напрягая глаза. Но ничего нельзя было толком разобрать.
– Знакомый взгляд, – Антон допил свой черный, как ночь, кофе и налил добавки. – Когда Хельга так на кого-то смотрела, человек околевал.
Я уткнулась в чашку. По-моему, заморозить – слишком милосердно по отношению к тем, кто это сделал.
– Вера, нельзя просто уничтожить всех вокруг, – терпеливо пояснил Антон. – Даже если ты в состоянии это сделать. Должен соблюдаться баланс.
Я глянула на него через стол. Сколько там сказали – двенадцать человек? Как-то не очень похоже на баланс.
– Ешь, – Антон положил кусок запеканки мне на тарелку и выключил телевизор. – Не тебе решать, кому жить, а кому нет.
Я взялась за вилку. Запеканка оказалась на удивление вкусной и напомнила ту, что готовила мама в моем детстве. Правда, мама всегда щедро поливала ее холодной сметаной.
– Сметана! – вдруг рявкнул Антон.
Я аж подскочила.
– А ну брысь оттуда! – он метнулся в угол кухни, где стоял горшок с пальмой, и подхватил черного котенка за шкирку. Тот зашипел и начал вырываться, норовя ухватить Антона за палец. Туловище у него было черное, а лапки белые, как носочки.
– Подобрал на свою голову. А ты землю жрешь!
Кажется, котенок все-таки цапнул Антона за палец, потому что тот отпустил его. Котенок вспрыгнул на диван и приземлился рядом со мной. Потом как ни в чем не бывало поднялся, полизал переднюю лапку и вальяжно направился к моей тарелке, задрав хвост.
Я быстро сунула последний кусок запеканки в рот.
– Ишь, – хмыкнул Антон и сел обратно.
Сметана забралась на мою коленку и требовательно мяукнула. Потом начала карабкаться на стол.
– В стиралку засуну! – пригрозил он.
Я подхватила Сметану под живот и прижала к себе. Мася зашипела на нее. Та мгновенно вырвалась, оставив мне две длинных царапины, и сиганула на подоконник, а оттуда – в окно.
– Сметана! А ну куда пошла! Стой! – Антон устремился в прихожую.
Хлопнула дверь. Я подошла к окну, но из-за густой листвы прямо под окном ничего не было видно. Мася, не долго думая, вспрыгнула на стол, схватила небольшой кусок запеканки, также быстро вернулась на пол и неторопливо удалилась вглубь квартиры.
Вот засранка.
Я постояла у окна. На кухне было так тихо, что казалось, я слышу собственное дыхание. Поднявшийся ветер из открытого окна не приносил ни голосов, ни мяуканья.
Вдруг в коридоре что-то зашуршало. Казалось, звук щекочет меня прямо под кожей – или это побежали мурашки? За шуршанием последовали ленивые шаркающие шаги. На пороге кухни показался растрепанный парень лет шестнадцати. Он был такой худой, что почти терялся в полинявшем синем свитере и широких джинсах. В одной руке он мял пустой пакет от чипсов, другой держался за стену и во все глаза таращился на меня.
– Ты кто? – ошарашенно спросил парень.
У меня был тот же вопрос, но задать его без голоса я не могла.
В коридоре щелкнул замок, и вошел Антон, на ходу поглаживая пушистый комок за пазухой.
– И больше не убегай, – приговаривал он вполголоса. – И землю не ешь. Во всем слушайся Масю. Ну все. Друзья?
Он выпустил Сметану. Та задрала пушистый хвост и важно отправилась в глубь квартиры. Антон заметил парня, и лицо его, и так мало эмоциональное, превратилось в восковую маску.
– Доброе утро.
Я выдохнула. С убийцами так мирно не здороваются.
Антон не спеша разулся, дошел по длинному коридору до кухни и, поравнявшись с парнем, вынул у него из рук пустую пачку.
– Не ешь эту дрянь на голодный желудок. Лучше нормально позавтракай. Вон запеканка готова.
– Это кто? – парень ткнул в меня пальцем.
На запеканку ему, судя по всему, было глубоко наплевать.
– Это Вера. Она поживет пока с нами. Кофе хочешь?
Антон выбросил мятую пачку в мусорку и достал из шкафчика над мойкой чашку и пластмассовую коробочку. Такие вроде называют таблетницами.
– Вера, это Ваня. Мой брат.
На кухне повисла почти осязаемая тишина. Судя по взгляду, которым Ваня сверлил меня, перспектива пожить со мной под одной крышей радости и воодушевления у него не вызывала.
– На ней мамино платье, – сообщил Ваня тоном обвинителя.
– А ты сам хотел его поносить? – Антон поставил чашку и таблетницу на стол. – Ешь.
Ваня не отреагировал, и Антон сделал странную вещь – взял меня за руку, уводя из кухни.
– Пойдем, – тихо позвал он. И добавил уже громко: – Мы с тобой потом это обсудим.
Я в полном замешательстве позволила увести себя в комнату, где ночевала. Антон подошел к высокому комоду с потертыми боками, выдвинул все ящики разом, и в носу засвербило от запаха старой ткани.
– Я тут ничего не трогал. Сама разберешься, – сказал он. – Мама…
В дверях возник Ваня.
– Нет, давай сейчас обсудим, – прогундосил он. – Почему на ней мамино платье?
– Ты уже позавтракал? – спокойно отозвался Антон, не поворачиваясь.
– Я спросил, почему на ней мамино платье.
Антон обернулся, и я уловила его еле слышный вздох.
– А тебе жалко?
Ваня вздернул подбородок.
– Может, и жалко! Давай теперь всем встречным платья раздавать!
– Ну можешь пораздавать. Если кто-то возьмет.
– А ты чего молчишь? – Ваня переключился на меня. – Нормально тебе в чужих шмотках?
Я застыла. Даже будь у меня голос, я понятия не имела, что на это ответить.
– Так, давай на выход, – Антон решительно шагнул к нему и, взяв за плечи, развернул лицом в коридор. – Запеканку съешь. Потом таблетки.
– Пусть баба твоя жрет запеканку, – тихо, но отчетливо огрызнулся Ваня.
Антон вытолкал брата из комнаты и закрыл за собой дверь. Послышалась возня.
– Чтобы я такого больше не слышал.
– Пусти!
– Понятно?
– Пусти, блин!
– Понятно, я сказал?
– Сука!
Этот крик вывел меня из оцепенения. Преодолев несколько метров, я толкнула дверь. Антон нависал над Ваней.
– Иди! – он несильно подтолкнул брата в сторону кухни.
Сверкнув на меня злыми глазами из-под густых бровей, Ваня ушел.
– Извини, – Антон сложил руки на груди. – Я должен был сказать, что он здесь живет.
Я решительно направилась в комнату. Дело не в том, что он не сказал, а в том, что это с самого начала была плохая идея. Зачем я вообще с ним пошла? Почему не приняла подарок Летней Девы? Была бы сейчас с голосом. И в другом месте.
– Вера!
Может, рискнуть и вернуться в квартиру, где я жила последний месяц? Вдруг ее не опечатали? Или все же добраться до мамы. Я все равно собиралась. Но сначала надо выдумать себе нормальную одежду. Джинсы и футболка как раз подойдут. Я уперлась руками в злосчастный комод, зажмурилась и попыталась по памяти восстановить в голове фактуру джинсовой ткани. Тёмная такая, с косой строчкой по бокам…
– Да твою же мать! Даже не вздумай! – тяжелая ладонь опустилась как раз туда, где все это время торчали осколки, и слезы сами брызнули из глаз.
Как же больно!
***
– Надо было мне сразу сказать. Написать. Представить. Что ты там обычно делаешь. Оно вон уже воспалилось…
В комнате пахло спиртом. Яркий дневной свет сменился приглушенным послеполуденным, линолеум окрасили оранжевые блики. Я сидела неподвижно на полу у дивана, подогнув под себя ноги, и ждала. Верх платья пришлось снять – собрав спереди ворохом, я аккуратно придерживала его на груди. Хоть что-то хорошее в нем: стоило развязать пояс, как верх свободно соскользнул к талии.
Жесткие шершавые пальцы легли мне на спину. Стало щекотно, потом резко больно. Запах спирта усилился, кожу защипало. Я подавила вздох.
– Удивительный ты человек. Ничего не сказала, все молчком. А если тебе ногу или руку проткнет, тоже будешь молчать в тряпочку? – пробормотал Антон.
Я не могла уловить по голосу, злился он или ворчал в пустоту, как старая бабка.
– Дыши глубоко. Хельга вот умела замораживать боль. Чью угодно, кроме своей… Головную на раз снимала. Как-то даже Ваньке на расстоянии помогла. Я их, конечно, не знакомил… Ну-ка, – он придержал меня за плечо и один за другим вытащил три осколка. – Вдыхай воздух, выдыхай боль. Знаешь, как в йоге. Видела, как дышат в йоге?
Я не двигалась. Кажется, он выдумывал мои ответы, чтобы не болтать в одиночку. Боль была терпимая, но бередила что-то в глубине грудной клетки. Антон был прав: я не обратилась бы за помощью, даже если бы не потеряла голос.
– Эй. Ты что? Совсем плохо?
Он отпустил меня, но поздно – меня трясло, как после взрыва. Пришлось зажмуриться, крепко обхватив себя за плечи. Я пыталась думать о Косте, но это не помогло. Тогда я стала вспоминать Эдгара. Как-то он подарил мне кольцо и пообещал, что где мы ни были, он услышит, стоит мне повернуть его на пальце…
– Тоха! – послышался из-за двери голос Вани. -Ты тут?
– Не заходи, – велел Антон, но было поздно: Ваня уже открыл дверь и замер на пороге.
Я подтянула ворох ткани до самого подбородка. Ваня переводил взгляд с меня на Антона и вдруг бросил почти с отвращением:
– Ты охренел? Вот почему она тут, да еще молчит! Ты ее…
– Угу, – ровно подтвердил Антон, и я с перепугу даже не расслышала издевку в его голосе. – Насилую бедную девочку.
Чего?? Если бы я могла снова потерять голос, то именно это и сделала бы.
Ваня упер руки в бока, став похожим на тощего ощипанного вороненка.
– Пользуешься тем, что ей некуда идти!
– Именно так. Сейчас по второму кругу пойду.
Я отшатнулась, но Антон и не думал ко мне прикасаться.
– Отойди от нее! – взревел Ваня и, кажется, всерьез собрался оттаскивать от меня более крепкого и высокого брата.
– Уже побежал. Как звать-то “ее”, помнишь? – поинтересовался Антон, не меняя тон.
Ваня обернулся ко мне. Видимо, ждал, что я представлюсь.
Сейчас он спросит, немая ли я, и мы вернемся туда, откуда начали.
– Почему ты все время молчишь?
Ну вот.
Антон быстро заклеил ранки пластырем.
– Можешь одеваться. Я все вытащил. А ты давай на выход, защитник.
Ваня воинственно расправил плечи.
– Я ее с тобой не оставлю. Сразу видно, что она тут не по своей воле!
Я отвлеклась от своих мрачных мыслей. Накинула платье обратно на плечи и туго затянула пояс. Видно ему. Непролитые слезы горели в груди, но я не собиралась плакать на глазах у подростка. Где-то тут был блокнот, который Антон мне дал… Вот он, на комоде, с карандашиком на резинке. В полной тишине я взяла блокнот и, вернувшись на диван, открыла на первой странице. Бумага была серая и тонкая, карандашик помещался в ладони.
Ваня близоруко склонился над моим плечом.
«Меня зовут Вера, – написала я печатными буквами. – Я здесь по своей воле. Мне жаль, что я без спроса взяла платье твоей мамы».
Не дожидаясь его ответа, я отложила блокнот и проскользнула в коридор, а оттуда на кухню. На улице стемнело, в воздухе разливалась прохладная тишина. На секунду мне почудилось, что я стою в своей старой квартире.
Из комнаты послышались приглушенные голоса, потом мягкие шаги по линолеуму.
– Не злись, – донеслось от двери. – Ванька дурной.
А ты как будто нормальный.
– Тебе точно не нужно никому позвонить? – спросил Антон, и я невольно отметила по шагам, что он подошел ближе.
Большой палец начал прокручивать оловянное кольцо. Никому мне не нужно звонить. Лестер не носит с собой мобильный. А на том свете трубку пока поднимать не научились. Я покачала головой. Если он просто уйдет… Но Антон уселся за стол.
– Хельга долго не могла толком описать девочку, которую мне надо было выловить в метро. Джинсы, футболка, длинные волосы – это все не годится. Сколько угодно таких девочек каждый день бегает по переходам. Мне нужно было имя. Хельга долго не говорила – понятия не имею, почему. В результате она сказала, что девочку будут звать как ту, кого я больше всех любил и потерял. Я сразу понял, о чем она. Мама умерла от рака, когда Ваньке было девять. Я ни у кого, кроме нее, больше не встречал этого имени.
Я обернулась, забыв, что по щекам размазаны слезы. Антон продолжал:
– Я уговаривал Хельгу позволить помочь ей. Сделать хоть что-нибудь. Можно же спокойно передать свою силу, не обязательно ждать, пока нападут. Но нет. Она говорила, не пришло еще время – нет в мире человека, который ее заменит. Вот и дотянула до последнего. Я до сих пор не понимаю – почему ты? Почему тысячелетняя старуха выбрала девочку, которая дай бог школу закончила? – он взглянул на меня через стол. – За что тебе эта ноша? Вон чуть не убила тебя в первый же день…
Я вспомнила: Хельга говорила, что ей нужна помощь. Что я сияла. Возможно, она искала того, что кто умеет оживлять фантазии? Но почему я, а не Лестер?
– Ты знаешь, почему она выбрала тебя? – пытливо спросил Антон.
Он смотрел в одну точку. Я проследила его взгляд – он разглядывал мое кольцо.
А может, дело не в силе воображения? Лестер ведь намного сильнее и опытнее. Возможно, старухе нужен был кто-то, у кого не дрогнет рука. Кто способен уничтожить того, кого любил. И жить дальше.
Я покачала головой, глядя Антону прямо в глаза.
“Не знаю”, – ответила я одними губами и накрыла кольцо ладонью.
Вера, 13 лет
Я не раз спрашивала Лестера, есть ли еще такие, как он и я. Спрашивала, откуда он взялся и как вообще родилась в мире эта способность создавать вещи из ничего. Лестер рассказывал мало, а появлялся только тогда, когда ситуации из плохих становились попросту патовыми. Многие ответы мне пришлось искать самой.
После того случая с открывшейся раной я много экспериментировала. Сначала пробовала представить то, что видела много раз – купюры, например, – потом перешла на то, что представляла только в теории. Каждый раз я слышала характерный хруст, но даже вообразить не могла, что это осыпается, как штукатурка, моя душа.
Как-то под Новый год я решила оживить три елочные игрушки – золотую мышку, котенка и маленькую змейку. На мышке заявился Лестер. Я была одна дома, и он преспокойно зашел через входную дверь, открыв ее ради эффекта своим ключом.
– Моя радость, существует множество других способов покончить с собой. У меня даже где-то был список… Зачем использовать такой примитивный, – он указал на вздрагивающий хвостик в моей ладони. Потом посмотрел на мой плюшевый домашний костюм и тапочки и склонил голову набок. – Как мило.
– А что, кто-то умер, оживляя елочную игрушку? – я крутанулась на стуле, внутренне радуясь: наконец-то Лестер мне хоть что-то расскажет.
Он сделал неуловимый пас рукой, и камзол сменился таким же, как у меня, плюшевым костюмом. Только мой был зеленым, а его – ярко синим.
– Объясняю один раз. Вот у этого, – он изящно оттянул пальцами мягкую ткань на груди, отставив мизинец, – нет души. Оно не обладает волей. Не чувствует страх, голод, жажду. Не проживает свою жизнь. У него нет воли.
– Логично. Ты же не бог.
Лестер улыбнулся в тридцать два зуба.
– Я и не претендую. И тебе не советую.
Я покрутила золотую мышку в пальцах.
– Значит, те, кто претендовал – умерли?
Лестер забрался на мою кровать и сел по-турецки. Странно было видеть его таким домашним. Странно и подозрительно.
– Кто? – беззаботно уточнил он.
– Ну есть же другие. Должны быть. То, что мы делаем, – я взвесила мышку на ладони. – Не так уж и сложно.
– Да, сущие пустяки. Значит, по-твоему, они умерли?
Я сделала еще один круг на стуле. Год выдался непростым. Родители были на грани развода, но думали, что я ничего не замечаю. Программа в школе – я закончила седьмой класс – становилась все сложнее. Чем больше предметов добавлялось, тем очевиднее становился мой интерес к одному-единственному – литературе. Там меня хвалили. От других предметников все чаще прилетало: “летаешь в облаках”. Как будто это преступление.
– Ты мне скажи. А если не скажешь, – я перевела на него взгляд, который в школе окрестили “свинцовым”, – представлю, что у тебя что-нибудь отвалилось. Ножка там. Или ручка. Или носик.
Лестер расхохотался.
– Смотрю, тебе понравилась та экскурсия. Надо почаще такое устраивать.
Лестер сдержал обещание, и как-то ночью мы отправились в морг. Меня вырвало трижды, но опыт был интересный.
– Просто скажи мне правду. Есть еще такие, как мы?
– Конечно, – отсмеявшись, он сел прямо, поправил свои неизменные белоснежные локоны и устремил на меня взгляд небесно-голубых глаз. – Как там было? “И сотворил Бог небо и землю. И сказал Бог: «Да будет свет!» Пожалуйста. Бог создал материю из ничего. Только кроме материи он создал души. Очень много душ. А у тебя, – он перегнулся через собственные скрещенные ноги, чтобы дотянуться до моей груди. – Только одна. Не растрачивай ее слишком быстро. И запомни, Вера – никогда не создавай ничего живого.
С этими словами он растаял – прежде, чем я успела задать мучивший меня вопрос о его собственной душе.