Ведьмы горят на рассвете - читать онлайн

– Получается, Джасну бросили тут специально? – глаза Лаверны округляются.

Киваю.

– Её и полагалось найти в таком виде. Теперь она кажется мёртвой на вид и на ощупь, но на самом деле лишь застыла в моменте. – Я читала в одной из книг Влада о подобных ритуалах. Тогда мне казалось, что если буду знать все хитрости, то никто не сможет перехитрить меня. Как же я ошибалась.

– Святые ангелы. А это… больно?

– Нет, Лав, не больно. Ты не дышишь, ничего не чувствуешь, не понимаешь, что время идёт. Это как бесконечный момент между сном и пробуждением.

Поморщившись, Ади спрашивает:

– С тобой было так же?

– Нет, я знала, что моё время ускользает. – Однако вопрос заключается в том, кто и почему оставил спящую девушку в качестве послания? Предупреждения? Если она должна была напугать играющих с магией, то явно не напугала. Украдкой смотрю на Мира. Расправив плечи, он стоит теперь спиной к нам, отстраненно, глядя на воду. Лаверна сказала, что Мир с Владом были – или до сих пор являются? – друзьями. А Мир спрашивал, убил ли меня Влад… «Но это же абсурдно!» Нет, только не Влад. Он ведь был тем, кто изначально дал мне шанс стать сильной.

– Получается, мы можем разбудить Джасну? – уточняет Аделард, потирая замерзшими ладонями.

Качаю головой.

– Только тот, кто проводил ритуал, может обратить ритуал. – Это плохо, но в то же время меня эта мысль вдохновляет. Если Мир думает, что Влад виновен во всём происходящем, то он тоже будет Влада искать. А это дает мне причину задержаться рядом подольше, по-настоящему помочь в расследовании.

– Но есть кое-что, что мы можем попробовать, – гляжу на Лаверну, а потом на Ади. – Я знаю одно зелье, которое может помочь нам заглянуть в последние воспоминания Джасны. Мне понадобятся кое-какие травы, её личная вещь, например платок или перчатка, и… – «Магия, которой я больше не владею».

– И ты не можешь это сделать, – словно прочитав мои мысли, Мир с пугающей быстротой разворачивается.

– Нет, могу! – вру я. Слишком поспешно, слишком неприкрыто. Но мне нужно выглядеть полезной. – Зелье называется морокс.

– Погодите, разве Нилам называет ту дрянь, которой приторговывает в ночном клубе, не мороксом? – спрашивает Лав. Она выкинула вафлю в кусты и теперь снова медленно становится прежней, уверенной собой.

«Нилам». Парень, который ночью возмущался из-за моего воскрешения. Ещё один человек, который знает, кем теперь является Полина, ещё один стражник моей истиной натуры.

– Я ему позвоню, – вытаскивая из кармана телефон, Мир отправляется в сторону главной аллеи. Никаких прощаний, никаких «идите за мной», никаких благодарностей.

– Как заметила Ярослава, это зелье, – Аделард многозначительно смотрит на Лав, – а не наркотик, чтобы им приторговывать.

Отвечая, Лав корчит гримасу:

– Нет, Ади, это наркотик, если он взбалтывает тебе мозги и оставляет их поджаренными как куриные крылышки.

Раздражённо вздохнув, Аделард лишь отправляется следом за Миром, в который раз отказываясь от спора. Будто его натренировали вести себя как джентльмена.

– Знаешь, забавно, – глядя им вслед, Лаверна медлит рядом со мной. – Этот ваш Влад увидел в тебе что-то особенное, Яра, а? Что-то, что убедило его выбрать тебя в качестве друга да ещё и сделать тебя ведьмой потом. И в итоге ты оказалась способна убить, сколько, семь человек? – она отряхивает руки, смахивая вафельные крошки. – Интересно, что такого Влад увидел тогда в Мире, чтобы с ним подружиться. И на что способен сам Мир?

Часть II

Давным-давно Жизнь влюбилась в Хаос.

Однако Хаос уже любил.

Смерть.

«Сказка о сломленном короле»

Глава 10. Мир

– Может, поговорим наконец, Мир? – спрашивает Аделард, нагоняя меня. Ветви деревьев над головой качаются на холодном ветру, а в небе собираются тучи.

– Не о чем разговаривать.

– Да ну? Как насчёт мёртвой ведьмы, дышащей у меня за спиной? – теперь голос Ади не звучит настороженно, как звучал, когда он разговаривал с Ярославой. Ему не хватает вежливой сухости, которую привили Аделарду родители.

– Нет.

– Как насчёт Влада?

Я прислушиваюсь, чтобы убедиться, что Ярослава и Лаверна идут за нами. Трава шелестит в такт их шагам.

– Нет.

Ади не напирает, этим меня удивляя. Сдерживаю желание повернуть голову и взглянуть ему в лицо, чтобы понять почему. Он ведь обычно никогда не упускал возможности меня поучать: никогда с тех пор, как его отец и мой решили, что мы должны быть друзьями, какими были и они; с тех пор, как мы с Ади подрались у всех на глазах, и наши разбитые в кровь губы убедили их в обратном. Аделард Лишан обожает правила – я их ненавижу, он им следует – я же умудряюсь только нарушать. Он оправдывает ожидания своего отца, мне же никогда так и не удалось заставить моего мной гордиться. Нам не суждено было становиться друзьями.

И всё же мы друзья.

– Ты опять это делаешь, Мир.

– Что?

Ади драматично вздыхает.

– Что, Лишан?

– Пытаешься добиться успеха во всём сразу. Найти убийцу, присмотреть за ведьмой, спасти Джасну. Вывести меня из себя? С магией или без, ты не можешь…

Мой взгляд буравит его висок, и я старюсь изобразить столько недовольства на лице, сколько только могу, однако каким-то образом в душе у меня оказывается не так уж и много негативных эмоций. Каким-то образом после часов, проведённых с Огонёчком, у меня вообще нет эмоций. Эмоция – это она, она – слова и поступки, а я всего лишь звук, наполняющий пространство шагами рядом с ней. Как в сердце у мёртвой девчонке может быть столько всего?

Аделарда не обмануть моим сердитым взглядом. Когда мы были помладше, это срабатывало, но не теперь. Ади запинается на полуслове, но всего на мгновение, и моё поведение его скорее веселит, чем беспокоит, а потом его губы складываются в усмешку, когда мы огибает кустарник на углу аллеи.

– Ты не можешь быть идеальным, Мир.

– Кто сказал?

* * *

– Ты ведёшь себя эгоистично, – сказал отец, поймав меня, когда я попытался сбежать из дома впервые. Десять лет назад мне было всего девять, но я до сих пор слышу в голове его укоризненный голос, словно это было вчера. – Что подумают люди? Что ты не счастлив?

Я был счастлив. Должен был быть. В конце концов, это ведь мой день рождения, и дедушка подарил мне собаку. Каждый ребёнок мечтает о собаке, верно?

– Всё не так уж плохо, – продолжал отец, взяв меня за подбородок и повернув лицом к кухонному окну, чтобы рассмотреть пунцовый отпечаток на моей щеке, который через пару дней превратится в уродливый, чёрный синяк. – В следующий раз будешь думать, прежде чем бегать так быстро, да?

Я не ответил, глядя в окно. Зима снаружи всё окрашивала в белый: фонари, автомобили, дороги… Я обожал, как снег скрипит у меня под ботинками.

– Мир? Обещаешь?

– Да.

– Умница, – удовлетворённо кивнув, отец отпустил меня. – Приложи лёд на пару минут, а потом возвращайся на праздник.

И вот, праздник. Наш пентхаус напоминал мне музей, потому что Соён, новая жена отца, которую он подцепил в какой-то командировке, всегда следовала своему стилю: зеркалам в золотых рамах, антикварным вазам и картинам с мифическими сюжетами. «Место должно соответствовать владельцу, – говорила она. – Будучи лучшим адвокатом в городе, твой отец заслуживает только лучшего». Может, она была права, но она так заботилась о репутации, что порой не замечала, как нелепо выглядели её попытки: за роскошью не оставалось жизни.

Однако все ведь приходили к нам ради роскоши, так? Не ради жизни.

Я не мог сосчитать, скольким гостям улыбался в тот день и сколько раз слушал, каким отличным адвокатом однажды стану. «Точно как твой отец», – повторяли в унисон гости, которые смеялись над моим синяком и говорили, что скоро я вырасту серьёзным и взрослым, и все мои детские проблемы перестанут меня волновать.

– Девчонки и дорогие машины, – усмехался папа Аделарда. – Вот, что скоро будет тебя волновать.

«Откуда вы знаете?» – хотелось мне спросить. Каждый говорил о том, кем я стать должен, и никто о том, кем я уже был. Однако они выглядят так уверенно, эти взрослые… Я им верил.

Теперь не могу вспомнить ни одного их поздравления, ни одного подарка, не помню даже, что подарил мне на девятый день рождения отец, но помню дедушку – и его собаку. Мою собаку. Белого хаски, чьи серебряные глаза блестели как две луны в ночи.

– Он будет твоим другом, когда почувствуешь себя одиноко, – сказал дедушка. – Всегда выслушает. Будет играть и спать рядом.

А потом щенок вдруг оказался у меня на руках, такой маленький комок меха и тепла. Я уставился на него в изумлении. Каждый ребенок мечтает о собаке, но не я. Собаки верные и бескорыстные, а эта выглядела так, словно уже мне доверяла. Я ничего не сделал, лишь взял щенка на руки, и его глаза уже смотрели на меня так, будто он готов идти за мной на край света. «Он не может идти за мной. Я хочу сбежать. Один».

– Как мы его назовём? – голос у дедушки был добродушным, но сильным, непоколебимым, даже когда отец бурчал, что подобные подарки бесполезны, мачеха жаловалась, что собака притащит в дом грязь, а младший братик визжал от радости. Старика, кажется, ничто не могло сбить с пути. Дедушка был точно скала, точно море; он единственный говорил о том, кем я уже стал, а не кем стать должен.

– Не знаю. – Но я знал. Имя пришло ко мне, будто давно уже ждало своего часа. – Аамон? Как в той сказке, что ты мне рассказывал. – В сказке о ведьмаках, которые некогда жили среди людей: у одного из них был фамильяр, собака с орлиными крыльями. Тот Аамон наделял своего хозяина множеством талантов, даровал красноречие, невидимость и даже бессмертие. Аамон мог примирить врагов, а мог и развязать войну.

Глаза дедушки довольно блеснули.

– Хорошее имя, Мир. Могущественное. – И всё же именно у дедушки всегда находилось имя для каждого. Для собаки, для бури, для улыбки. Особе слово. Вдохновляющая сказка. Не одна из тех банальных о драконах и рыцарях, которые непременно спасают королевства, какие мне читала мачеха до того, как у неё родился собственный сын. Нет, его сказки были из тех, что заставляют просить ещё, не с «жили они долго и счастливо», а с вопросительным знаком в конце. Знаком, который оставлял тебе выбор. О Герое без доспехов, который хотел спасти мир, но потерпел неудачу, за что был назван Злодеем; о Смерти, которая желала дарить жизнь, но была создана, чтобы её отнимать; об Ангеле, чьи крылья сгорели, и он уже не мог вернуться в рай.

– Вот, кем тебя сделали глупые сказки деда, – говорил отец. – Мечтателем. Мечтатели не выживают на этой земле.

– Не веди себя как тиран, Гриша. Я тебя не этому учил, – возражал дедушка. – Мир всего лишь ребенок.

«Тиран». Я тогда не знал, что означает слово. Но запомнил его. Какая поразительная вещь, человеческий язык: что бы хорошее или плохое мы ни делали, всегда создаём слово, чтобы это назвать. Как трофей – или предостережение.

– Он мой ребенок, и я не позволю тебе погубить всё, над чем я тружусь всю свою жизнь! – срывался в ответ отец. – Я делаю всё это ради него.

Потом прошло несколько лет, и… дедушка умер. И все его сказки исчезли вместе с ним.

И я наконец сбежал. С Аамоном, который уже не был крошечным щенком, а вырос большим, верным псом. Другом. Я купил сигареты, потому что дедушка курил, уселся на мраморные ступеньки набережной, трепля пушистую шею Аамона, и вдохнул никотин. Запах напоминал мне о нём. Я представлял, будто дедушка снова сидит рядом, представлял, как он молчит долгую минуту, прежде чем начать новую сказку. Мне не хотелось верить, что его больше нет, ведь это означало, что всего того, о чём он мне рассказывал, тоже больше нет. Нет его слов и обещаний. Это означало, что я остался один, что он проиграл, и у меня больше нет иного выбора, кроме как стать таким же, как отец.

Только Аамон со своими серебряными, как две луны в ночи, глазами по-прежнему был со мной, как в тот день, когда мне подарил его дедушка. Его глаза казались неким связующим звеном – обещанием, что я всё ещё могу отыскать тот мир.

Отыскать магию.

«Почему ты сбежал?»

Люди говорили, у меня есть всё: любящая семья, светлое будущее, идеальная жизнь. Когда я просил новую игрушку, я её получал; когда я стал старше и попросил машину, я её получил. Дорогую. Машину, какой достоит лишь сын лучшего адвоката в городе. «Я люблю тебя, Мир, – сказал отец, протягивая мне ключи. – Ты заставишь меня собой гордиться». Отец меня любил, он сам так говорил. И я должен был любить его в ответ. Я восхищался им, боялся его, боготворил, но… Одного слова не хватало.

«Почему ты сбежал?»

Отец давал мне всё, о чём я просил. Он меня вырастил, платил за мою еду и одежду, и каждое путешествие на каникулах. Хотя моя мать и умерла, не успев подержать меня на руках, хотя ему и пришлось заботиться обо мне, учась и работая в юном возрасте, хотя у него теперь была другая жена и другой ребенок. Он меня не бросил. Меньшее, что я мог сделать, это заставить его мной гордиться. По крайней мере, так говорили взрослые.

И всё же у меня никогда не получалось. Его улыбка исчезала, как только люди отворачивались, а его похвала никогда не была адресована мне. Когда я выиграл медаль в школьных соревнованиях по плаванию, этого было недостаточно. Когда стал старостой класса, этого было недостаточно. Когда поступил в университет на юридический факультет, как когда-то и он, этого было недостаточно.

Отец знал, как устроена жизнь, а я был мечтателем, неспособным на успех. Я выиграл серебряную медаль, а не золотую; староста класса – не староста школы; а если тебя не хвалят за идеально сданные вступительные экзамены, чем тут гордиться?

Я по-прежнему не был лучшим, по-прежнему недостаточно старался. Не для отца.

Я сбежал.

Проведя два дня скитаясь по улицам, я вернулся домой, лишь когда полицейский нашёл меня спящим на скамейке в парке.

– Думаешь, это смешно? – спросил тогда отец. Он никогда на меня не кричал, его голос был тихим и ровным, и я не мог предугадать, что случится дальше. – Мне пришлось унижаться, звонить другу в полицию и просить тебя найти. Вот, значит, как ты счастлив? Я работаю день и ночь, чтобы у тебя была кровать, а не скамейка. Если бы не я, мы бы до сих пор жили, как жил я в твоём возрасте, считая копейки, чтобы купить хлеб. – Пряжка его ремня сверкала ярко в тот день. – Если ты не понимаешь, я тебе помогу.

Так ярко.

Отец знал, как устроена жизнь, как быть успешным, уважаемым и незаменимым. Как быть лучшим. И если я недостаточно старался, он знал, как мне помочь. Потому что любил меня.

И его ремень всегда будет напоминать мне об этом.

* * *

– Я могу быть идеальным, Ади, – кисло улыбаюсь я, когда мы подходим к его припаркованной у рощи машине.

Симпатичная физиономия Аделарда недоверчиво морщится.

– И как же?

– Я знаю тайну. – Мой взгляд устремляется к тропинке между деревьями, к Ярославе, шагающей следом за нами. – Не нужно быть кем-то особенным. Нужно лишь сделать так, чтобы люди поверили в особенную сказку о тебе.

Глава 11. Ярослава

Пока мы ждём Нилама и его морокс, возвращаемся в квартиру Мира. Аделард тут же уходит, а Мир запирается в своей комнате, ничего не говоря. Только Лав готова поболтать, но запах того, что она пытается испечь, скоро выгоняет меня из кухни.

Распахиваю окно в своей спальне, чтобы отделаться от аромата подгоревшего теста, и отворачиваясь от штор, случайно замечаю блеск зеркала в латунной раме в углу.

Всё внутри у меня сжимается.

Я не хотела видеть Полину, не хотела знать в лицо ту, кого планирую обречь на нечестную смерть, чтобы самой остаться в живых, по крайней мере пока не уничтожу собственные кости и у меня не останется иного выбора, кроме как жить в этом теле. Однако теперь я вижу своё новую внешность и – не могу не поддаваться эмоциям.

Магия жестока. Но столь соблазнительна…

Полина красивая. Может, не природная красота, но красота, которая любит спорт по утрам, не жалеет денег на уход за кожей и достаточно отдыхает. Кто-то скажет, что глаза у неё посажены чуточку широковато, но я бы сказала, что из-за этого она выглядит необычной, мистичной. «Мои глаза». Прижимаю ладонь к отражению, подойдя к нему неосознанно, и гляжу в карие глаза, глядящие на меня в ответ. Тепло разливается по телу робкой волной. Может, это всего лишь иллюзия, но радужки глаз кажутся мне того же оттенка, что были и мои. «Цвет весеннего леса, – сказал однажды Влад. – С вкраплениями солнечных лучей».

– На что вытаращилась? – выгибая на меня любопытную бровь, из коридора появляется Лаверна. В руке у неё сгоревшее печенье, которое напоминает кусочек угля, покрытый глазурью. – Да нормально ты выглядишь. – Она протягивает мне печенье, а когда я отказываюсь, качая головой, надкусывает сама. – Пошли. Нилам сказал, что готов встретиться.

* * *

Сумерки уже опустились на город, когда наше такси останавливается посреди неосвещённой, пустой улицы, однако это не смущает ни Лав, ни Мира, когда они отправляются между зданиями, в сторону неприметной металлической двери, ведущей в подвал.

Воздух здесь странный, словно гипнотизирующий, легче и слаще, однако не могу определить для себя это чувство. Ступеньки за дверью не выглядят радушно, однако что может произойти с мёртвой девчонкой, верно? Говорят, дважды не умрёшь.

– Не волнуйся, это не ловушка для ведьм, – говорит Мир, видя мою нерешительность. Когда он толкает вторую дверь внизу ступенек, в уши ударяет музыка.

Несмотря на то, что сюда невозможно забрести случайно, место переполнено – нет, набито людьми. Прожекторы сверкают, гости веселятся, смех льётся из всех углов. Это не просто модный ночной клуб, куда приходят хорошо провести время, это место, куда приходят забыться. Забыть своё имя и прожить ночь так, будто она последняя на земле. Безумие.

«Магия», – вот что за странное чувство, осознаю я. Огромная руна на потолке, сигилла тишины: ни звука не просачивается наружу, никто ничего не слышит на улицах или же на верхних этажах, но здесь музыка сводим с ума.

Лав тут же исчезает в толпе, пританцовывая, словно всегда была частью этой стихии, Мир, однако, остаётся рядом со мной, мрачно озираясь по сторонам. На миг мне хочется сбежать и тоже скрыться среди людей, просто назло ему, чтобы посмотреть, что он будет делать. Бросится за мной? Закричит, чтобы выключили музыку? Будет ждать? Задумчиво пробегая глазами по залу, я замечаю неоновую вывеску над барной стойкой. «Девятый круг», – гласит она, первые буквы каждого слова изображены в форме тающих осколков льда. У Данте в «Аду» девятый круг был ледяным.

– Хочешь потанцевать? – спрашивает Мир, его голос едва различим за шумом.

Я поворачиваюсь к нему, но он тут же отводит глаза, делая вид, что рассматривает танцпол. Мне всегда хорошо удавалось читать эмоции людей; даже до того как я стала ведьмой, могла понять, расположен ли кто-то к дружбе или же замышляет недоброе. Хуже того, я перенимала эмоции людей на себя. Впитывала их, как почва капли дождя. Если кто-то смеялся – мне хотелось смеяться, если кто-то плакал – мне хотелось рыдать. «Ты подпускаешь всех слишком близко к сердцу, — сказала однажды сестра. – Нужно перестать быть такой доверчивой, или в один прекрасный день ты разобьёшь эту свою глупую штучку».

Однако когда дело касается Мира, я не могу его разгадать. Он явно не собирается становиться моим другом, даже не смотрит мне в глаза и избегает прикосновений, но уже не впервые пытается завязать беседу. И может, моё сердце и глупое, но я вижу, когда кто-то ведёт себя искренне.

– Нет, я не танцую, – осторожно говорю я, ожидая подвоха.

Мир облизывает губы, колеблясь, но отлично понимая, что я всё ещё смотрю на него.

– Выпить?

– Нет.

– Хоть что-то?

– Да, сумку с костями и билет туда, где вас всех рядом нет. – Я готова к его темпераменту. Вместо возражений, однако, он одаривает меня косой улыбкой.

– Нет, Огонёчек.

– А танцевать и пить ты бы меня отпустил, если бы я хотела?

– Нет.

– То есть я твоя пленница.

– Пленница? – его глаза почти что встречают мои, однако он отлично контролирует эмоции, делая вид, что просто переводит взгляд, чтобы посмотреть на лестницу, ведущую к балконам с VIP-столикам. – Где же тогда твоя тюрьма?

– Ты меня шантажировал, чтобы я вам помогла, – не могу сдержать циничный смешок в ответ.

– Между шантажом и сделкой есть разница, – говорит Мир. – И твоя вполне неплоха: свобода от ямы в чистилище, или где ты там была, в обмен на простую помощь.

– Уверена, что разница есть и между свободой и годовым отпуском.

Мир не отвечает. На вершине лестницы появляется парень: из-под его шапки торчат ярко-синие волосы, а татуировки покрывают его смуглые руки до самой шеи, где их не скрывает футболка, однако краски и чернила не помогают его скучающему выражению лица. Он разглядывает толпу, видит Лав и направляется было к ней, однако потом замечает Мира. И меня. Его губы складываются в очевидное: «Блядь».

Вот, значит, тот самый Нилам.

Когда он протискивается через толпу, несколько человек подходят к нему, о чём-то спрашивая. Нилам качает головой, и разочарованные попрошайки тут же теряют к нему интерес.

– Мир, я же говорил, что не хочу её видеть, – ворчит Нилам, подходя. Даже за музыкой я замечаю, что говорит он чуточку медленнее, чем большинство людей, будто не уверен в своих словах – или наоборот, слишком уверен в каждом слове и каждом скрытом за ним смысле?

– Мне что, надо было оставить её дома одну? Я не мог попросить Кадри, Ади занят, а Лав… – Мир дёргает подбородком, указывая на бар, где Лаверна заглатывает рюмку водки, – …это Лав.

Нилам усмехается, а потом снова устремляет на меня взгляд – пронзительный как те осколки льда, царапающие меня презрением. Его зеленовато-голубые глаза изучают меня с ног до головы, разглядывая каждый сантиметр моего тела, точно ища трещину, подсказку, намекающую на мою мёртвую природу.

– А я тебе говорил, чтобы ты сегодня тут веселился потише, Нилам, – продолжает Мир.

– Тут тихо. – Нилам наконец отворачивается от меня, чтобы взглянуть на друга. Однако за миг до этого я замечаю в его глазах некую искру, беспокойную мысль. «Что, не нашёл, что искал?» Он разочарованно ведёт плечами. – Смотря с чем сравнивать, конечно.

– Я имел в виду без магии.

– И как ты себе это представляешь, если люди приходят сюда за магией, и она буквально витает в воздухе? Это не библиотека, чтобы вести себя тихо.

«В воздухе?» – ловлю себя на том, что нюхаю воздух. В клубе пахнет сигаретами, разлитым алкоголем и потом. Ни разу не слышала, чтобы магия витала прямо в воздухе, но если так… могу ли я её использовать?

Мир молчит долгую секунду, а потом говорит:

– Вообще-то библиотека.

А затем происходит нечто странное. Они оба начинают смеяться. С Аделардом в березовой роще Мир смеялся над какой-то шуткой; как только о шутке забыли, вся радость исчезла. Однако теперь он лыбится будто свободен. Будто распахнулась некая дверца, и я впервые вижу настоящего Мира. С Ниламом они хохочут как лучшие друзья. Над какой-то своей личной шуткой, которую я права знать не имею.

Одиночество с новой силой впивается в меня своими когтями, кусая и жаля. У меня никогда не было компании друзей с личными шутками. Я всегда была шуткой – посмешищем. Кроме того, моего лучшего друга больше нет, и даже ещё до того, как Богдан погиб, я разрушила нашу дружбу с ним. Эти же двое такие радостные, что аж противно.

Я громко прочищаю горло.

– Обычно, когда люди говорят о ком-то, стоящем рядом с ними, в третьем лице, – говорю я сухо, – они тем самым силятся продемонстрировать своё превосходство и получить контроль над своей жизнью, которого у них нет.

Нилам перестает гоготать.

– Да неужели? – но его голос до сих пор пропитан азартом. – А ты что, Славич, зомби-психиатр? В аду есть курсы по подготовке? Тогда запиши меня заранее.

От гнева у меня раздуваются ноздри.

– Так всё, хватит острить. – Мир хлопает Нилама по плечу, снова серьезнея и прерывая нашу с Ниламом ссору ещё до её начала. – Давайте просто сделаем то, ради чего собрались. Я всё ещё хочу сегодня поспать.

Когда Нилам ведёт нас мимо танцующих и вверх по лестнице, я шиплю ему вслед:

– Я была не в аду.

Вальяжным взмахом руки он указывает на вечеринку.

– Тогда добро пожаловать.

* * *

Мы проходим мимо VIP-столиков и заходим в тёмный коридор, деревянный пол которого противно скрипит под ногами. В самом его конце пыльная дверь. Нилам поворачивает ключ в замке и жестом приглашает войти.

Заходя, я едва удерживаюсь от того, чтобы не ахнуть. Не считая одеяла на диване, недопитой кружки кофе и разбросанной кое-где одежды, всё остальное – волшебство.

Мои любопытные глаза скользят по витиеватым наполненным дымом сосудам, покрытым перламутровой пудрой сушёным травам и лепесткам цветов в янтаре… Всё блестит и сияет, и шепчет о тайнах. Не считая дома Влада, я никогда не видела места, наполненного сакральными предметами. Может, Нилам был прав, переживая о моём визите? Я могу, например, украсть вон тот аметист с полки, чтобы перезарядить свой кулон, или же мешочек с маковыми семенами с подоконника, и Мир будет сладко спать, пока я обыскиваю его квартиру в поисках своих костей.

– Притронешься к чему-нибудь, и я сломаю тебе пальцы, – Нилам закрывает дверь. Музыка превращается в приглушённое эхо. – А потом вылечу и снова сломаю.

Моя рука замирает на полпути к раскрытой на стуле книге. Я наклоняю голову в его сторону, Нилам смотрит на меня в ответ с вызовом. «Что ж, ему не понравится этот вызов».

– Попробуй, – нарочито скидываю книгу со стула и усаживаюсь сама. – А я сломаю тебе нос. Носы никогда не заживают правильно. – И снова я замечаю ту необъяснимую мысль в его зрачках вместо ответа. Мгновение, и той уже нет. Словно брошенная в бездонный колодец монетка. Он меня не боится, однако всё равно видит во мне что-то, что заставляет оставаться настороже.

– Я нашёл морокс, – легко меняет тему разговора Нилам, проходя мимо меня к книжной полке. – Но это последний пузырёк.

– Последний? – голос Мира звучит обеспокоенно. «Интересно». Чтобы создать подобной силы зелье, помимо основных ингредиентов, необходима магия – капля крови того, кто обладает магическими способностям. Иначе это просто вонючее варево. Однако Влад – единственный, кого я знаю, чья кровь пропитана магией.

«Получается, Влад помог вам создать морокс, а теперь вы на него охотитесь?» – я кошусь на Мира. Он упёрся плечом в оконную раму, забавляя себя тем, что вертит между пальцами драгоценный камешек с металлическими прожилками. Хотелось бы мне с такой же лёгкостью провертеть его мысли в своей голове, узнать, о чём он думает. Может, тогда я бы выяснила, что произошло между ним и Владом – потому что пока между ними ничего общего. Влад ненавидел толпы, Мир же чувствует себя уверенно среди людей; Влад появлялся и исчезал словно призрак, а присутствие Мира ты чувствуешь издалека: как только он появляется в комнате, то будто бы занимает всё свободное пространство. Точно гроза, точно снежная буря в полночь.

Что-то отскакивает от моего ботинка, когда я ёрзаю на стуле. Опустив глаза, вижу маленький жёлтый топаз. Не аметист, жаль.

– Вы уверены, что Джасна жива? – интересуется Нилам, доставая с полки крошечную бутылочку с чёрной, как оникс, жидкостью, и капая несколько капель в свою кофейную кружку. – Потому что если нет, мне конец после того, как я попытаюсь заглянуть в воспоминания мёртвого человека.

– Погоди, – его слова заставляют меня позабыть обо всём моём любопытстве. – Ты собираешься это пить сам? Я думала, вы хотите, чтобы я…

– Ты вообще знаешь, как это работает, Славич?

Я сглатываю.

– Конечно. – «В теории».

Нилам вскидывает свои густые брови, держа кружку в одной руке, а перчатку Джасны, которую до этого раздобыла Лав, в другой.

– Ты пьёшь это и… засыпаешь, – начинаю я медленно, пытаясь припомнить, что однажды читала. – Загвоздка лишь в том, что нужно быть постоянно сконцентрированным, непрерывно помнить о том, что это воспоминания, а не реальность и не твои собственные мысли. Потому что один неверный шаг, и можно запутаться в собственном подсознании. Потерять связь с реальностью, сойти с ума. – Мой взгляд мечется между ним и Миром, потому что оба слушают меня, но молчат. – А ещё воспоминание за воспоминание. Взяв одно, ты должен отдать одно из своих взамен. Забыть день из прошлого.

Одобрительно кивая, Нилам присвистывает.

– А она домашку-то делала, Мир. Вижу теперь, почему ты предпочитаешь подобный актив живым. Мы можем использовать книжку, которую она называет мозгами.

– Я не энциклопедия.

– Конечно нет, детка. Слишком блестящая для старой бумажки. И ты когда-нибудь использовала морокс прежде?

Я раздумываю над тем, чтобы соврать. Может, смогу использовать зелье, чтобы пережить свой собственный последний день заново, увидеть лицо человека, который был рядом со мной в ту ночь. Однако не уверена, что смогу вспомнить то, что моя память заблокировала намеренно. Кроме того, возможность пережить снова тот кошмар не входит в мой список желаний.

– Нет, – качаю головой я. – Не использовала.

– Что ж, тогда да, его собираюсь пить я, – откидывая одеяло, Нилам плюхается на диван. – А теперь валите. Нечего пялиться, словно извращенцы, как я сплю. – Делает глоток, морщась. – Позову вас, когда закончу.

– Надеюсь, не как в прошлый раз, – цокнув языком, Мир подкидывает камешек с металлическими прожилками в воздух, ловит на лету и направляется к двери.

Но я не двигаюсь.

– У тебя есть воспоминание, которое ты готов забыть навсегда, Нилам? – спрашиваю я.

– Куча.

– О чём?

– Детство.

Глава 12. Ярослава

– Разве можно использовать зелье как наркотик? – спрашиваю я, когда мы возвращаемся в коридор. Ближе к полуночи вечеринка, кажется, стала лишь громче, смех безумнее, а воздух горячее.

– Что, твои волшебные книжки не научили, как веселиться с помощью магии? – Мир замирает на углу лестницы у перил, глядя на танцпол внизу. Два прожектора отбрасывают свет ему на лицо, один синий, другой фиолетовый, и профиль Мира запечатлён между ними, точно картина, которую ты тайком наблюдаешь сквозь замочную скважину на рассвете. В красках утреннего, обманчивого тумана.

– Нет.

– Не слушай Лав. Морокс не наркотик, это… обезболивающее. Убирает боль твоих мыслей, – продолжает он, поправляя правой рукой запонку на левом манжете. По-прежнему отказывается смотреть на меня. – Лекарства тоже опасны, если использовать их не по назначению, верно? С магией так же. Морокс позволяет ненадолго забыть о насущном, что вне нашего контроля, если выпьешь не больше того, что нужно, чтобы погрузиться в прекрасный сон без сновидений, но в то же время продолжать бодрствовать. Никаких переживаний, никаких ожиданий, никаких осуждений. Столь желанная всеми жизнь в моменте. – Он вздрагивает, когда его пальцы сжимают запонку чуть сильнее, чем нужно. – Блин.

Мы оба смотрим на каплю крови на кончике его пальца, лишь она одна связывает наши взгляды.

– Подожди здесь, хорошо? – не дожидаясь моего согласия, он отправляется вниз по ступенькам.

«А куда я могу уйти?» – думаю я, наблюдая, как он подходит к бару и берёт салфетку, чтобы стереть кровь. Бармен предлагает напиток, Мир отказывается, но потом просит что-то, из-за чего бородатое лицо парня перекашивает от удивления.

От нечего делать, я снова лениво оглядываю клуб. Теперь, рассматривая всё получше, думаю, понимаю, что имел в виду Нилам, говоря, что люди приходят сюда за магией. Всё кажется обыденным, однако за вуалью пьяной беззаботности есть что-то… приятное. Вкус прогулки в ночи, когда никто не подслушивает, не подглядывает, не обращает внимания на твои ошибки. Аромат свободы – по крайней мере такой была для меня всегда магия.

Большинство напитков в руках у людей слегка светятся изнутри, точно неоновые. И каждое лицо чуточку дерзкое, чуточку самоуверенное. «Никаких ожиданий, никаких осуждений». Позволишь ли себе быть самим собой, если уверен, что никто не станет подвергать твои взгляды и решения критике? Вот он, подземный мир, который я жаждала найти, где каждому есть место. «А мне до сих пор нет».

Отделившись от танцующей толпы, у барной стойки появляется Лаверна, её щёки горят, а волосы растрепались. Она свешивает руку Миру на плечо и что-то весело шепчет ему на ухо.

Мир качает головой.

Лав тогда берёт его под руку и тянет, увлекая присоединиться к ней. Когда Мир остаётся сидеть, она вздыхает, усаживается на стул рядом и начинает всё сначала.

– …никогда! …до… сегодняшнего дня! – её голос долетает до меня отрывками, когда меняются песни.

Вместе с ответом Мир указывает в мою сторону. У меня перехватывает дыхание, когда взгляд Лаверны устремляется наверх. Она не видит меня в тени угла лестницы, однако я вижу недовольство, искажающее её лицо. «Она?» – Лав указывает пальцем наверх, опять опуская глаза на Мира. Внезапно чувствую себя беззащитной, будто снова стала маленькой девочкой, уклоняющейся от летящих в неё за школой камней.

Мир кивает.

Она, что? Та, которая портит вечер? Та, которая нас всех спасёт? Не хочу быть ни той, ни другой. Кислая обида оседает на языке при мысли об этом. Я мечтала о том, чтобы избавиться от своих сил целых два года до того, как умерла, потому что магия отравляла мне жизнь, а теперь хочу силы обратно? Снова становлюсь прежней собой, нуждающейся в поддержке и защите. Слабачка. «Трусиха». Простая… девчонка. Но почему мне этого недостаточно? Татии было достаточно.

Две подвыпившие девушки, обнявшись, пошатываются на лестнице и врезаются в меня. Они не выглядят беззащитными. Их разгорячённые тела толкают меня, чуть не сбивая с ног, и я хватаюсь за перила, чтобы удержаться, больно ударяясь бедром о металл.

– Упс, моя вина, – хихикает одна, пока вторая над ней смеётся.

Извиняясь, они исчезают среди мерцающих огней так же быстро, как появились, но когда я снова поворачиваюсь к бару, Мира и Лав уже нет. «Разумеется». Они же здесь не ради меня – это я здесь ряди них. Из-за них. Благодаря им. Однако они мне не друзья, чтобы составлять компанию. Ну и как тогда я могу им доверять? Верить, что они не уничтожат последние крупицы моей души? Все всё уничтожают, порой даже непреднамеренно. «Я уж точно всё уничтожила».

– Выглядишь так, словно у тебя экзистенциальный кризис, – у меня перед глазами появляется бокал с красной, как вино, жидкостью, без всякого магического свечения. Не нужно даже гадать, чтобы знать, что это бледная рука Мира держит напиток. – Правда, кризис? Время неподходящее.

– Сказала же, что не хочу пить, – растерянно оглядываюсь по сторонам, но Лаверны рядом с ним нет.

– Как знаешь. – Мир делает глоток из своего бокала. – У нас час или два, которые нужно скоротать, пока Нилам не проснётся. Но это не значит, что я позволю тебе развлекаться. Гранатовый сок, никакого алкоголя. – Его голос звучит так обыденно, так услужливо, что я задумываюсь, выдало ли ему моё лицо всю мою внутреннюю скорбь или же это его очередная попытка завязать беседу. В любом случае я устала притворяться несокрушимой.

– У меня нет денег, – признаюсь я.

Удивление преображает лицо Мира.

– Так вот в чём дело? Клуб Нилама, всё за счёт заведения, – он снова суёт бокал мне в руки. – Пошли, найдём менее назойливое местечко, чтоб ждать.

Последнее, что я вижу, следуя за Миром обратно вверх по лестнице: Лав. И её колкий, обиженный взгляд.

* * *

Вместо того чтобы возвращаться в комнату Нилама, Мир откидывает шторы, обнажая закрытое фанерой окно в стене посреди коридора, затем отодвигает и фанеру, и я вижу пустую крышу примыкающего здания. Снаружи тихо и куда спокойнее, чем у меня в мыслях, так что выскальзываю без колебаний.

– Тут показывают фильмы? – спрашиваю я, увидев пластиковые стулья, повернутые к глухому, без окон, отрезку стены.

– Летом, – кивает Мир и осторожно перекидывает ногу через подоконник, чтобы не расплескать свой напиток. – У тебя будет возможность увидеть.

Здание стоит у реки, и зыбкие отражения уличных фонарей покоятся на чернеющей водной глади. Реку обрамляет мраморная набережная, влажная и блестящая от воды, уходящая так далеко, как только позволяет видеть ночь. Мрамор точно такой же, как в моём родном городке, разница лишь в том, что в Чернодоле сохранилась только крошечная часть этой набережной.

– Буря собирается, – говорит Мир, останавливаясь у высокого парапета, окружающего крышу, рядом, но в безопасном шаге от меня. У него прямая спина и расслабленная поза, однако взгляд бегает по мостам, будто ища, на что отвлечься. Каким бы уверенным он ни казался, ему неуютно в моём присутствии.

И всё же мы здесь. Вдвоём. Почему?

Глядя на реку, Мир задумчиво прикусывая нижнюю губу. На губе у него крошечный, почти что незаметный шрамик. «Что же за буря правит в твоих мыслях, Мир?» – думаю я, но вслух спрашиваю лишь:

– Почему ты не сказал, что вы с Владом были друзьями?

– С чего мне было рассказывать? – не мигая, он поднимает глаза к небу.

– Он в городе.

– Это вопрос?

– Предположение.

Мир ставит бокал и упирается локтями о каменный парапет.

– А давай сыграем в игру? Правда за правду, – в его голосе проскальзывает нотка тепла, но звучит она скорее как вежливость, а не доброта. – Ты первая.

Не могу понять, всерьёз ли он, но не могу и рассказать ему всю правду. Никто её не знает, а учитывая, что я теперь не помню лица людей, которых однажды любила, не уверена, что сама знаю всё. Однако стоит попробовать, да? Я так долго искала кого-нибудь, кто готов выслушать и понять, может, это мой шанс. С притворным равнодушием делаю глоток сока, и его горьковато-сладкий привкус оседает на кончики языка.

– Ненавижу гранатовый сок, – говорю я.

Мир усмехается, прищуриваясь, когда ветер целует его худых щеках.

– А я обожаю гранатовый сок.

– У меня… – моя смелость пробуждается слишком быстро. – У меня был сигилльный шрам.

– Не считается. Я уже знаю, что ты была ведьмой.

– До этого я хотела стать врачом.

Это отчего-то срабатывает. Взгляд Мира наконец устремляется в мою сторону, и он собирается снова усмехнуться, однако при виде моего лица, замирает.

– Серьёзно? – говорит он. – Хотела спасать людей? И…

– И убила, да. Спасибо за напоминание.

– Почему?

– Почему убила?

– Нет, почему врачом? – его внезапный интерес застаёт меня врасплох.

– Я хотела изучать психологию, научиться понимать, почему люди поступают так, как поступают.

Мир не отвечает, однако в уголках его глаз собираются едва заметные морщинки, намекая на… грусть?

– Никогда не хотел изучать закон, – он смотрит на свой бокал, ведя кончиком пальца по кромке стекла, – но отец принял решение за меня. У него всегда был план, у меня никогда.

– Никогда не видела своего отца.

– Может, тебе повезло.

– А чего хотел ты?

– Какая разница? – с внезапным отвращением он отталкивает бокал, и тот оказывается всего в нескольких сантиметрах от моего. И рука Мира оказывается в нескольких сантиметрах от моей – ближе, чем когда-либо. – Куда проще быть тем, кем хотят тебя видеть люди. Тебе как никому другому это должно быть известно, Огонёчек.

Его слова обжигают. «Это больно», – хочется мне сказать. «Жизнь – это больно», – хочется, чтобы Мир ответил, чтобы понял. Но может ли он? У него есть дом, друзья, семья. У меня же не осталось никого, ради кото стоит жить.

Наша беседа затихает, и лишь ветер теперь шепчет вокруг, принося запах дождя издалека. Развернувшись, я упираюсь спиной в парапет и внезапно понимаю, что узнаю здание. Когда мы вошли в подвал клуба со стороны переулка, у меня не было возможности его хорошенько рассмотреть, но сейчас я уверена, что ходила мимо раньше и даже бывала внутри. Это и правда библиотека. Историческая библиотека Сент-Дактальона. «О-о». Теперь я поняла шутку.

Уже поздно, ни в одном из окон не горит свет, и мой взгляд крадётся выше, выше, выше, к самой крыше на фоне неба без звёзд. Там что-то двигается. Я прищуриваюсь, ожидая увидеть ворону или голубя, но… Это больше, чем птица. И клубится, как дым. Мгновение, и на краю крыши стоит человеческая фигура. Глядит прямо на меня.

Мгновение, и мне снова холодно.

«Смерть просто так не отпускает тех, кто принадлежит ей».

Мгновение, и ничего нет.

«Твой выбор…»

Пугливая дрожь бежит по позвоночнику. «Нет, не может быть». Обеспокоенно кошусь на Мира, но он по-прежнему рассматривает реку, и его зрачки заволокло туманом раздумий.

– Кое-кто однажды сказал, что Влад – демон, – вспоминаю я выдумки Татии.

Мир поворачивает голову и – наконец-то! – смотрит мне прямо в глаза. Под тяжестью его пронзительного, бездонного взгляда я нехотя сглатываю.

– И? – уточняет он. – Ты поверила в то, что тебе сказали?

– Демоны не ломают ноги.

– Ломают, если хотят, чтобы кто-то подумал, что они люди.

– Так поэтому ты решил, что меня убил Влад? Потому что веришь в глупую старую сказку о том, что существует бессмертный демонический сын первого ведьмака и первой ведьмы, и думаешь, что это Влад?