Глава 1

Близился йоль, но ожидание священного праздника в этот раз вызывало в усадьбе Роща Бальдра гораздо меньше суеты и радостных ожиданий, чем обычно. И раньше случалось, что Фримод ярл отмечал Середину Зимы в другом месте, а в его собственном доме праздник без шумного, веселого, гостеприимного хозяина выходил тихим, бледным, каким-то половинчатым и почти ненастоящим.

Все домочадцы ходили вялые, и Хлейна тоже грустила. Фру Гейрхильда приписывала ее угнетенное состояние тому, что дух мертвой колдуньи не хочет оставить девушку в покое. Отчасти это было верно: почти постоянно Хлейна чувствовала на себе немигающий взгляд, тайком следящий за нею из-за какой-то невидимой грани. Каждую ночь Хлейне снились сны, из которых утром вспоминались только неясные, отрывистые видения. Например, будто какой-то великан, низенький, толстенький, круглолицый, с черной бородкой и хитроватыми глазками, несется в темной пустоте с живым медведем в руках, который кажется не больше кошки. Великан с медведем летит вдоль ствола огромного дерева, как будто падает, но не вниз, а вверх, и у дерева на ветках вперемешку с зелеными листьями растут белые подснежники. Ствол приводит его к какой-то женщине, что сидит на пороге дома, тоже висящего в темной пустоте. Женщина неестественно улыбается, показывая множество зубов, и нос у нее длинный и острый. Нелепые, дикие сны! Хлейна не могла взять в толк, что они означают, но приписывала их Йофриде.

Главная же причина ее тоски крылась в другом. Первые дни она обижалась на Хагира за то, что он предпочел ей Фримода ярла с дружиной, но постепенно обнаружила, что обида вовсе не уменьшила привязанности к нему. По-прежнему она не представляла жизни без него и досадовала лишь на отсрочку, приключившуюся, как ей казалось, по его вине, но главная ее цель оставалась неизменной – быть с ним, и как можно скорее! Ничего она так не желала, как его скорейшего возвращения, и пока ждала с нетерпением хотя бы Фримода ярла, который сможет рассказать ей о Хагире.

Когда у моря закричали, что по фьорду идет Фримод ярл с тремя кораблями, Хлейна выронила веретено и вскочила. Три корабля? Три, как и уходило! Кто же третий? Мелькнувшая догадка тут же превратилась в уверенность, в душе вскипело ликование – Хагир! Он вернулся! Это счастье было и невероятным, и естественным одновременно – в хорошее всегда так легко и охотно верится! Мало ли что там случилось – Хлейна приветствовала бы любое несчастье, любое поражение, если плодом его окажется возвращение Хагира в Рощу Бальдра! Еще миг – и он будет с ней рядом! То, что она в мечтах относила к отдаленному будущему – может быть, только к весне, – свершится прямо сейчас! Они будут вместе, и больше никакие новоявленные конунги и доблестные ярлы не оторвут их друг от друга!

Вместе со всеми Хлейна прибежала на берег. Но, едва бросив взгляд на третий корабль, Хлейна сразу увидела, что это не «Волк», и вскрикнула, как от боли, от горького чувства разочарования. Бежавшие рядом с ней оглянулись, и Хлейна сделала вид, что неудачно ступила на ногу – страдание, отразившееся на ее лице, было самым неподдельным. Дальше она брела еле-еле, с трудом сдерживая слезы жгучей обиды на судьбу. Сейчас она почти ненавидела «Златорогого» с Фримодовыми людьми на веслах и связанными пленниками на днище, и прибытие ярла, которого она еще сегодня утром ждала с таким нетерпением, показалось чуть ли не несчастьем.

Сразу все стало пустым и бессмысленным, захотелось повернуться и со всех ног бежать прочь отсюда, забиться в темную девичью, уткнуться лицом в подушку и спрятаться от всего гадкого света.

Хорошо, что Фримод ярл не успел увидеть ее лица до того, как она справилась с собой: он был бы, пожалуй, оскорблен, что его дорогостоящая и славная победа встречена с таким пренебрежением именно той, которую он так хотел удивить и порадовать.

А сейчас ничто не мешало ему с гордостью показывать добычу, рассказывать снова и снова сагу о битве четырех кораблей и расписывать пышные пиры, которые задавал Стормунд Ершистый у себя дома. Острый мыс и жертвоприношение тоже не были забыты, так что Фримод ярл мог с полным правом считать, что съездил на Квиттинг не зря.

Теперь пиры зашумели и в Роще Бальдра. «Златорогий» стоял в корабельном сарае, но каждый день в усадьбу приходили жаждущие на него посмотреть, и Фримод ярл каждый раз излагал все подвиги заново. И каждый раз, когда он принимался рассказывать, Хлейна откладывала шитье, садилась поближе и не сводила глаз с рассказчика. Ее занимала каждая мелочь, каждое сказанное слово. Фримод ярл млел от такого внимания и не замечал того, что очень быстро заметил Гельд: Хлейну волновали деяния отнюдь не самого Фримода, а только Хагира сына Халькеля.

Рассказы о походе и сражении с фьяллями перевернули душу Хлейны. Она поняла, как опасен был поход Хагира на родину и как трудно ему пришлось бы без помощи Фримода ярла. Он сам-то, конечно, знал это и раньше, потому-то и сделал без колебаний тот выбор, который так ее обидел. Он-то знал, что не может везти ее прямо на клинки фьяллей, что сначала он должен обеспечить мир и покой тому дому, в который приведет ее. Он был прав, безусловно прав в своем решении, и только она, глупая, избалованная, не знающая жизни девчонка, могла обидеться!

Теперь Хлейна жаждала рассказать Хагиру, как она раскаивается в прежней обиде, как понимает его, как жалеет, что не проводила его как следует. Теперь она даже готова была ждать «сколько угодно», поняв неприемлемость спешки, но, вопреки этим мысленным зарокам, желание быть с Хагиром разгоралось в ней сильнее прежнего. Ведь теперь фьялли изгнаны, опасности нет, их счастью больше ничто не мешает!

Гельд не хотел кормить пленных фьяллей слишком долго и поэтому сразу, как только Фримод ярл похвастался ими перед всей округой, собрался ехать дальше, к конунгу кваргов Рамвальду. С ним отправлялся и Бергвид сын Стюрмира на своем «Златорогом», для которого Фримод ярл дал гребцов. Среди разговоров об отплытии фру Гейрхильда упомянула, что Гельду неплохо бы взять с собой и Хлейну, чтобы она пожила немного у конунга.

– Она не слишком здорова, ее тревожат дурные сны! – намекнула фру Гейрхильда. В открытую о Йофриде старались не говорить. – Ей будет полезно какое-то время пожить в другом месте. Может быть, до весны, а может быть, и дольше.

– Нет, я не хочу! – воскликнула Хлейна.

Мысль о ее отъезде, уже всплывавшая раньше, теперь показалась просто ужасной. Может быть, до возвращения Фримода и Гельда, пока она была обижена на Хагира, она и могла бы желать отъезда (назло себе и ему, как иногда делают капризные и упрямые дети). Но сейчас, когда она поняла его правоту и ее любовь засияла еще ярче, когда она дышала этой любовью и надеждой на встречу, уехать в такую даль Хлейне казалось хуже смерти. Ведь Хагир должен приплыть сюда весной, к Празднику Дис – Фримод ярл уверял, что взял с него клятву явиться в Рощу Бальдра к этому сроку, чтобы отметить с друзьями весенний праздник и узнать, к чему привели встречи Бергвида с Рамвальдом конунгом. Ах, как долго ждать до Праздника Дис! И она еще должна благодарить судьбу, что сроком встречи не выбрана Середина Лета! С какой же непростительной беспечностью люди не торопятся жить – можно подумать, что они бессмертны, как боги! Три с лишним месяца ждать слишком долго, и еще не хватало, чтобы к приезду Хагира она оказалась в Серебряном Шлеме, в такой дали! Ни за что!

– Нет, нет! – твердила Хлейна, стараясь скрыть, как напугало ее это нестрашное само по себе предложение. – Я не хочу ехать в Серебряный Шлем. Я хочу остаться здесь!

– Но, дочь моя…

– Я ничего не боюсь! – Хлейна не хотела и говорить об отъезде и не побоялась даже перебить приемную мать. – Ведь теперь Фримод ярл дома, а разве с таким защитником я должна чего-то бояться?

Конечно, Фримод ярл выразил полную готовность защитить ее хоть от целого полчища великанов (после пива эти самые великаны виделись ему расплывчато и не вызвали ничего, кроме презрения). Лишиться общества Хлейны именно сейчас, когда ему было чем гордиться, Фримод особенно не хотел. И замыслы его простирались дальше, чем защита ее от великанов и мертвых колдуний.

В тот же вечер Хлейна в этом убедилась. Когда она подошла к Фримоду с кувшином пива, чтобы наполнить его кубок, он поймал ее за руку.

– Ты знаешь, Хлейна, как я рад с тобой свидеться! – говорил он, глядя на нее с пьяноватой ласковостью, и все старался подтянуть к себе поближе. – А ты мне рада… то есть рада, что я вернулся?

– Может, да, а может, и нет! – загадочно покачивая головой, ответила Хлейна. – Я рада вестям, которые ты привез, но еще больше радовалась бы, будь они иными!

– Не очень-то это по-дружески, тебе не кажется? – Фримод ярл сейчас был не в состоянии доискиваться до смысла этих загадочных речей.

– Не очень по-дружески дергать меня за руку, чтобы я пролила пиво на свое новое платье! – со снисходительным упреком отвечала Хлейна, упираясь. Она стояла на верхней ступеньке его высокого сиденья, Фримод ярл все пытался ее обнять и подтянуть к себе, а она отбивалась свободной рукой и с трудом сохраняла равновесие. – Сейчас я упаду к тебе на колени и оболью пивом нас обоих!

– Нечего жалеть платья, я подарю тебе новое! – Фримод ярл улыбался, глаза его блестели размягченно и счастливо. – Хоть десять, хоть двадцать новых платьев! Сколько ты захочешь! У кюны слэттов, у новой жены Хеймира конунга, и то не будет столько платьев, сколько у тебя! Я все это смогу! Я привез столько добычи! Ты помнишь, сколько золота я подарил тебе! И подарю еще! А как же насчет того, о чем мы говорили?

– О чем?

– Ты обещала, что выйдешь за меня, если я помогу освободить Стормунда Ершистого. Я освободил его и от Вебранда, и даже от фьяллей. Я совершил два подвига вместо одного. Я дважды выполнил твое условие.

– Никакого условия не было! – возразила Хлейна, сразу перестав улыбаться. Этого еще не хватало! – Я этого не говорила!

Она плохо помнила, что именно они сказали друг другу в то утро в роще Бальдра, но была уверена, что никак не могла дать такого обещания. Ее сердце и мысли уже тогда заполнял Хагир, и она не могла пообещать выйти за Фримода, даже если бы он у нее на глазах повторил все подвиги Сигурда Убийцы Дракона!

– Говорила! – Фримод ярл тоже плохо помнил, что именно она ему сказала, но не сомневался, что желанное обещание от нее получил. Он сел прямо и настойчиво заглянул ей в глаза, хмурясь и стараясь соображать получше. – Я хорошо помню! Я спросил: что я должен сделать, чтобы ты меня полюбила? А ты сказала: освободи Стормунда. Я еще подумал, на кой тролль тебе сдался этот Стормунд, раз мы его в глаза не видели. Но, я думал, ты хочешь, чтобы я побольше прославился прежде, чем свататься к тебе. Вот, я прославился. И я вызову на поединок всякого, кто скажет, что этого мало! Назови мне хоть одного, кто сделал бы хотя бы половину этого!

«Хагир сын Халькеля!» – так и рвалось с языка. Хлейна лихорадочно искала предлог, чтобы сделать дальнейшие посягательства невозможными или хотя бы отодвинуть их, вспомнила даже о предложенном отъезде… вот что!

– Если тебе так нужны подвиги, так вот что: сделай так, чтобы Йофрида Шептунья больше никогда не тревожила меня! – воскликнула Хлейна.

Конечно, он не колдун и этого не сможет, зато отстанет от нее… на некоторое время.

Она соскочила со ступенек сиденья, да так неловко, что толкнула кого-то из гостей и уронила кувшин с остатками пива. Фримод ярл устремился за ней: хотел то ли подхватить, думая, что она падает, то ли удержать. Но не успел: Хлейна устояла на ногах и, не оглядываясь ни на Фримода, ни на кувшин, вылетела из гридницы. Она убегала, как от величайшей опасности, как смерти боясь, что ее поймают, крепко возьмут за руку, поставят между двух очагов и потребуют внятное и принародное обещание. А дать его она не согласилась бы ни за что на свете.


Отплытие Гельда и Бергвида на двух кораблях было назначено на раннее утро, и Хлейна вышла проводить их. Вернее, Гельда, потому что о Бергвиде она совсем не думала. Конечно, его судьба очень напоминает начало саги о Сигурде и прочих великих героях, но Хлейну занимала сага только о ней самой и о Хагире. Предстоящие встречи Бергвида с Рамвальдом конунгом и все, что может за ними последовать, сейчас не вызывало у нее даже любопытства, но расставаться с Гельдом ей было очень жаль. Она ничего не сказала ему о своей важнейшей тайне, но он мог понять ее любовь и потому казался Хлейне самым близким сейчас человеком. Вот он уедет – и ей будет не с кем поделиться, даже если очень захочется…

Дожидаясь, пока корабли вытащат из сарая и перенесут приготовленный груз, Хлейна побрела по берегу, по холодному, морозно скрипящему песку. В воде маленького заливчика плавала серая снеговая каша. Возле берега осталась промоина чистой воды, вроде проруби, с темной, притененной водой. Хлейна остановилась, заглянула в промоину.

Ей навстречу из воды потянулось отражение. Хлейна любила на себя смотреть, но сейчас, в плохом настроении, вяло глянула лишь по привычке… Ой, что это у нее на голове…

И вдруг Хлейна вскрикнула: из воды на нее смотрела Йофрида, такая же, как тогда в роще. Ее фигура находилась там, где полагается быть отражению, их ноги сливались там, где вода сливается с песком, и Хлейна чувствовала себя связанной, сращенной с колдуньей, как с собственным отражением. Внутри похолодело, Хлейна в ужасе рванулась, хотела бежать отсюда, но не смогла двинуться. Вода была спокойна, без волн и ряби, она как будто вообще исчезла; колдунья смотрела на Хлейну через открытую дверь и могла легко схватить ее – только протянуть свою костлявую темную руку…

– Ты хочешь уйти от меня! – говорила Йофрида, пронзительно глядя на Хлейну, и та изнемогала от желания бежать от этого темного взгляда, от этого морщинистого лица, этого говорящего рта, которые так крепко держат ее. – Ты хочешь уйти от своей судьбы. Люди обманут, но мудрость никогда. Любовь и надежда обманут, но судьба останется верна. Ты – моя, ты отдана мне твоим рождением. Кровь твоя ведет тебя ко мне. Твой дед был волком-оборотнем. Твой отец унаследовал многое из его силы, но истинная сила сказывается в третьем поколении, передается от деда к внуку. Ты унаследовала истинную силу твоего деда. Он умел переходить из человеческого мира в звериный, из живого в мертвый. Теперь он убит, и сила его рассеяна в пространстве. Она ищет новое воплощение. Она ищет тебя. Доверься мне, и я помогу тебе собрать эту силу, овладеть ею, подчинить твоим желаниям. Ты научишься принимать облик любого зверя, любой птицы, любого человека. Ты сумеешь найти тропку в любой из девяти миров. Ноги твои способны ходить по ним, так пусть разум ведет их, а они несут его!

У Хлейны отчаянно кружилась голова, она смотрела прямо перед собой, но уже не видела ни промоины с темной водой, ни колдуньи с оленьими рогами на голове. Перед ее взором разворачивались, пролетали и мгновенно сменяли друг друга широкие неясные картины. Бушевало пламя, огромное дерево росло в черной пустоте, и над кроной его, над зеленой листвой, расстилалось сияющее облако из белых капелек росы. Она видела бег ручья по черной, зернистой, едва оттаявшей земле, и прозрачная вода тянула взор все дальше и дальше, вытягивала из нее душу. Чувства восторга и ужаса мешались, кипели, рвали ее на части; Хлейна ощущала, как по лицу катятся горячие слезы, и только это ощущение еще привязывало ее к земной жизни и собственному телу. Это те самые миры, которые ждут ее, потому что ее дед… Оборотень-волк… Кто он? Кто ее отец? Как это все было? Хлейна хотела спросить об этом, но не помнила слов.

– Твой отец – Вебранд Серый Зуб, ты слышала о нем! – произнес голос, идущий отовсюду. – Он прославлен своей силой и доблестью, но слава его смешна рядом с тем, чего можешь добиться ты. Ты – женщина, ты – дорога из небытия к жизни, которую проходит всякая живая тварь. Ты сможешь все… Доверься мне…

– Эй! Хлейна, что с тобой?

Хлейна не сразу услышала голос и не поняла смысла слов, но какая-то сила вдруг толкнула ее и отбросила назад. Она очнулась рывком, как будто провалилась из темноты в свет. Она стояла на берегу, а Гельд обнимал ее за плечи и с тревогой смотрел ей в лицо.

– Что с тобой? – обеспокоенно спрашивал он. – Ты чуть не упала в воду! Ноги не промочила? Что случилось? Ты меня слышишь, девочка моя?

Охнув, Хлейна прижалась к Гельду, уткнулась лицом в густой мех его куньей накидки и разрыдалась. Гельд гладил ее по волосам, с облегчением видя, что она пришла в себя, и с тревогой вспоминая то, что наблюдал перед этим. Она стояла над самой промоиной, с окаменевшим лицом, устремив в воду застывший взгляд, и, казалось, вот-вот готова была упасть. Какая-то невидимая сила тянула ее, и Гельд благословлял то мгновение, когда обернулся и увидел это. Не то Хлейну утянуло бы под воду… Что? Но спрашивать девушку он не торопился: она так горько рыдала, так отчаянно цеплялась за него, будто ей грозила смертельная опасность. За все годы ее жизни Гельд не помнил, чтобы Хлейне приходилось так плакать.

А Хлейна все рыдала и никак не могла остановиться: горе, ужас и отчаяние лились из ее груди непрерывным потоком, источник не иссякал, облегчение не наступало. Нестерпимо жутко было вспоминать свою беспомощность перед той силой, что тянула ее на тропы девяти миров.

Но одно оказалось хуже всего. В мыслях ее стучало имя, которое раньше почти ничего для нее не значило. Вебранд Серый Зуб! Совсем недавно это был всего лишь один из врагов Хагира, с успехом побежденный. А теперь оказалось, что он и есть ее таинственный отец, имя которого фру Гейрхильда так упорно скрывала от нее! Во всем Морском Пути никого нет хуже, ни одного человека, которого Хлейна меньше желала бы видеть своим отцом.

Хлейна пыталась оттолкнуть от себя новое открытие, но не могла убедить себя, что Йофрида сказала неправду. Имя Вебранда заняло место в раскладе, где только его и не хватало. Он украл ее мать, потому что по доброй воле ему никогда бы ее не отдали… И Гейрхильда говорила то же самое, что сказала сейчас Йофрида: сама кровь Хлейны располагает ее к занятиям колдовством! И Гейрхильда скрывала от Фримода эти обещания насчет двух застежек: она не хотела, чтобы ее сын оправился сражаться с таким человеком, полуоборотнем!

Но Хагир! Если он узнает, что она – внучка того самого оборотня, гадкого мертвеца, с которым он бился в подземном срубе… Что она – дочь Вебранда, его ненавистного врага… Взяв ее в жены, он породнится с человеком, которого ненавидит… Он будет чувствовать к ней одно омерзение, больше ничего! Можно постараться скрыть это от него, но как жить под вечным гнетом этого ужаса – разоблачения! Йофрида может и ему явиться во сне или наяву, открыть тайну, чтобы он бросил ее, Хлейну, и никто уже не мешал колдунье завладеть добычей! Он возненавидит ее, если узнает! Они разлучены, они разорваны, навсегда!

Хлейна чувствовала себя как на льдине в море, и все ее радостные надежды на будущее оказались разом погублены. Жгучие слезы уже измочили накидку на груди Гельда, мех стал мокрым и холодным. Хлейна жмурилась, словно пыталась таким путем спрятаться от боли, сквозь ее рыдания прорывались стоны. Одно слово, одно имя – и вся ее жизнь рухнула. Это не Фримод с его неуемной доблестью, не временное препятствие, которое можно обойти или переждать. От своей крови не уйдешь, прошлого не переменишь.

Наконец она понемногу успокоилась и вытерла лицо платком, который нашелся у запасливого Гельда. От слез ее лицо стало ужасным, веки так распухли, что глядеть сквозь узкие щелочки было трудно.

– Ты… подожди… немножко… – низким, ломким голосом попросила она. – Я поеду… с тобой… к конунгу… Куда угодно… Хоть куда… Только подальше… подальше отсюда. Она меня съест! Немножко… Я не долго буду собираться. Но сегодня, обязательно сегодня! Скорее… Подальше отсюда!


Погода для путешествия выдалась не самой удачной: часто шел снег, и иногда два корабля плыли через сплошную белую пелену. На поверхности волн колебалась снежная каша. Море Небесный Блеск замерзает очень редко, но все же мореходы волновались: если сейчас вдруг ударит мороз и снежная каша в воде замерзнет, путешествие прервется на неопределенный срок. И неизвестно, где придется праздновать Середину Зимы.

Но все же, хотя порой Хлейне по целым дням не удавалось высунуть носа из кожаного шатра на корме «Кабана», путешествие развлекло ее и оттеснило грустные мысли. Ей нравилось воображать, что это не Гельд увез ее из дома, а Хагир. И с ним она вот так же плыла бы мимо скалистых берегов, и так же чувствовала бы себя свободной от всего, что осталось позади, и перед ней разворачивалась бы какая-то совсем новая жизнь…

Не в силах выдержать тяжести открытия, она на первом же ночлеге рассказала Гельду о своем видении на берегу. Отчасти ее толкнула на это надежда, что старая колдунья ее обманула, но Гельда открытие не удивило: он услышал именно то, что знал и сам.

– Теперь тебе понятно, почему мы не хотели, чтобы ты об этом знала, – сказал он, когда она окончила.

– Я – внучка оборотня! – со слезами на глазах шептала Хлейна.

– Выходит, что так! – со вздохом согласился Гельд. – Ничего тут не поделаешь, от себя не убежишь. Но я на твоем месте не стал бы плакать. Тебе не грозит однажды проснуться волчицей. Четверть крови оборотня – не так уж много. Вспомни, ты ведь всю жизнь жила спокойно и не чувствовала в себе ничего такого, ведь верно? А твои дети смогут и вообще об этом забыть.

– Мои дети! – Тут слезы Хлейны полились ручьем, потому что мысли об этом причиняли наибольшее мучение. – Кто захочет взять меня в жены, если будет знать, что я внучка оборотня!

– Вот уж о чем не стоит плакать! Желающие найдутся, и еще как найдутся! Твой отец – не самый приятный человек в Морском Пути, но уж в его доблести и удаче никто не сомневается. У тебя родятся сыновья и станут великими воинами – и именно потому, что ты внучка оборотня! Очень многие мужчины захотят, чтобы это были их сыновья, и мужчины самых знатных родов! Гейрхильда с большой охотой женила бы на тебе своего сына. Только из-за этих проклятых застежек она до сих пор этого не сделала. Она не очень-то хочет, чтобы он отправился на поединок с твоим отцом и один из них убил другого!

– Но ведь так все и вышло! – со слезами воскликнула Хлейна. Это было даже хуже, чем волчья кровь в ней самой. – Он убил его… Хагир убил его, моего… моего деда! А теперь выходит, что он должен убить еще и моего отца! Богиня Фригг! Я вовсе не люблю этого отца, но это все так страшно! Я не хочу!

На миг у Хлейны мелькнуло искушение: рассказать обо всем (то есть о Вебранде) Фримоду ярлу и снова послать его на врага. С тех пор Вебранд наверняка вернулся домой; если нет, его можно там подождать. Может быть, Фримод убьет его, а потом…

Но все же совесть не позволила Хлейне остановиться на этом соблазнительном решении. Что ни говори, Вебранд – опасный человек, и послать Фримода ярла на поединок с ним не слишком хорошо по отношению к приемной матери. Да и самого Фримода пришлось бы сознательно обмануть – пообещать то, чего не собираешься исполнить. Гельд когда-то просил ее никогда так не делать, а Гельда Хлейна уважала и старалась слушаться.

Значит… Значит, выхода нет. Как раньше Хлейна непоколебимо верила в свою счастливую судьбу, так теперь предавалась безудержному отчаянию. Сама смерть казалась ей лучше, чем бесконечно-длинная, пустая, тоскливая жизнь без того единственного человека, который был ей нужен.

– Ну, уж тут я тебе ничего не могу посоветовать! – Гельд вздохнул. – Дальше все зависит от Хагира.

– Если он вообще захочет на меня смотреть!

– Об этом не беспокойся! – Гельд тыльной стороной ладони стер слезы со щеки Хлейны и отвел намокшую прядь волос. – Если бы я узнал, что моя невеста – внучка оборотня, это ничуть не помешало бы мне любить ее. Конечно, не хотелось бы, чтобы оборотень-дедушка часто ходил в гости, но тебе этого можно не опасаться. Он из своей могилы больше не выйдет.

– А отец? Вебранд?

– Вот это… – Гельд опять вздохнул. – Вот это самое трудное. Понимаешь, как трудно приходилось твоей приемной матери все эти восемнадцать лет? Постоянно ждать и думать: а что он придумает? Он ведь такой человек… непредсказуемый. Но, раз уж мы ничего не можем сделать, нам остается надеяться на лучшее. Знаешь, если надеяться на лучшее, то удача придет. Только надо очень-очень верить. Чтобы это лучшее грело тебя изнутри каждый день.

Говоря все это, Гельд смотрел на Хлейну и одновременно видел перед собой Тюру дочь Сигмунда. Она была тем самым «лучшим», что поселилось в его сердце и грело, как будто этой снежной, ветреной зимой он носил на груди маленькое солнышко. При воспоминании о ее миловидном лице с мягкими ямочками на щеках на него веяло душистым и ласковым ветром раннего лета. Кажется, совсем обыкновенная женщина и в то же время замечательная: она знает, что жизнь трудна и неласкова, но и в трудностях сохраняет бодрость и надежду на лучшее. Гельд с удовольствием воображал, чем она сейчас может быть занята: утром хлопочет по хозяйству, присматривает, как кормят скотину, считает яйца, отмеривает муку и сама ставит хлебные квашни, днем прядет у очага с другими женщинами, посадив с двух сторон от себя Асту и Кайю. И вечером смотрит в огонь и думает… Гельду хотелось, чтобы она думала о нем, и в нем жила твердая и радостная уверенность, что так оно и есть. В его жизни появилась новая точка притяжения, новое сердце его мира – дом, где ждет его Тюра. И даже грядущие битвы Бергвида сына Стюрмира, которого он сейчас провожал к Рамвальду конунгу, волновали его не больше, чем будущее возвращение в этот дом.

Когда «Кабан» и «Златорогий» приплыли на Ветровой мыс, здесь уже было полным-полно кораблей. Вокруг гостиных дворов сновал народ, из-под крыш множества землянок, рассеянных по всему мысу, тянулся дым. Народ уже съехался к Середине Зимы, когда конунг кваргов Рамвальд устраивает богатые пиры, а вокруг его усадьбы собирается единственный во всем Морском Пути зимний торг.

Рамвальд конунг встретил их хорошо: даже спустился со своего места и пошел навстречу. Гельда Подкидыша он знал не только как давнего друга сестры Гейрхильды, но и как родича слэттенландского конунга Хеймира. Сам Гельд при взгляде на Рамвальда конунга сразу вспоминал Фримода ярла: дядя и племянник очень походили друг на друга и лицом, и нравом, только волосы у конунга были светлыми, а годы – ему уже исполнилось пятьдесят – остудили его горячий и увлекающийся нрав и сделали осторожнее.

– Я не ждал тебя здесь, Гельд сын Рама, но я всегда тебе рад! – говорил конунг, встретив Гельда в середине гридницы. – Я ждал, что увижу тебя в Роще Бальдра, у моей сестры Гейрхильды.

– Я надеюсь, что ты увидишь меня там: если ты не передумал навестить фру Гейрхильду после йоля, то мы поедем к ней вместе! – отвечал Гельд. – А я поторопил нашу с тобой встречу, потому что у меня появились тут кое-какие дела.

– Может быть, тебе нужна помощь? Ты можешь смело на меня рассчитывать в любом достойном деле, а недостойных за тобой не замечалось. Такому доброму и доблестному человеку я всегда буду рад помочь!

– Благодарю тебя, конунг, я счастлив найти в тебе такое дружелюбие, впрочем, я ничего другого не ждал. Однако мои дела не так трудны, чтобы я не справился с ними сам. Твоя дружба будет нужна другому человеку.

Гельд обернулся и показал на Бергвида, стоявшего позади. До того все взгляды были устремлены только на Хлейну: для встречи с конунгом она надела красивое зеленое платье с вышитым подолом, перевязала лоб лентой, усаженной мелким жемчугом, а на ее запястьях, видных из-под дорогой собольей накидки, блестели витые золотые обручья. Она с любопытством глядела по сторонам и приветливо улыбалась знакомым и незнакомым; рядом с этой красотой темноволосый, сдержанный и скромно одетый Бергвид поначалу ничьего внимания не привлек.

– Этот человек – Бергвид сын Стюрмира, единственный сын последнего конунга квиттов, – продолжал Гельд. – И рассказ о его судьбе стоит того, чтобы к нему подойти обстоятельно. Даже самому привередливому слушателю он не покажется скучным.

– Сын Стюрмира Метельного Великана! – воскликнул Рамвальд конунг.

До этого он радостно улыбался Хлейне, но сейчас застыл в изумлении. Все здесь, конечно, знали историю жизни и необыкновенной гибели Стюрмира конунга, но для всех ныне живущих события квиттинской войны семнадцатилетней давности стали не более чем красивым рассказом, чем-то вроде «Сигурд-саги». Увидеть живой остаток этой саги в своем собственном доме даже конунгу кваргов казалось столь же невероятным, как и квиттинскому рыбаку.

Но конунг с детства был приучен ничему не удивляться, быстро брать себя в руки и не забывать законов гостеприимства.

– Садитесь! – Рамвальд конунг указал гостям на скамью и сам повел Хлейну к женском столу. – Сейчас вы мне все расскажете, и я буду рад вас выслушать! Такие новости не каждый день услышишь!

Начало рассказа ему и в самом деле очень понравилось. Рамвальд конунг с жадностью расспрашивал Гельда обо всех мелочах – о том, как его ограбили Бьярта и Хагир, о том, как потом он встретил их в усадьбе Фримода ярла, как они втроем ездили к Вебранду и особенно обо всем, что с ними случилось там, у мыса Ревущей Сосны. Про курганы, оборотней, мертвецов и сокровища люди всегда любят послушать, а Гельд умел рассказывать. Рамвальд конунг ловил каждое слово, издавал восклицания, и на лице его было написано явное сожаление, что не ему, а другим достались эти увлекательные дела. Сейчас он походил на своего племянника Фримода, как никогда.

Продолжение ему понравилось меньше. По мере того как Гельд рассказывал о буре у мыса Ревущей Сосны и о тех решениях, которые после того были приняты в домике Ярны, Рамвальд конунг уже не смеялся и все пристальнее и серьезнее вглядывался в лицо Бергвида.

– Твой родич Фримод ярл надеется, что ты, конунг, не оставишь без помощи сына Стюрмира конунга, – продолжал Гельд. – За его происхождение я ручаюсь, да и боги его подтвердили. Конечно, это очень важное дело, его не решишь за один раз. Но я попросил бы тебя подумать об этом.

– А чего именно вы хотите? – спросил Рамвальд конунг, задумчиво пощипывая свою густую рыжевато-желтую бороду. Было видно, что в нем это предложение не вызвало той восторженной готовности, как в его племяннике.

– Люди рассудили так. Всю эту зиму дружины фьяллей будут ходить вдоль о квиттингских побережий на западе и юге и собирать дань со всех, до кого смогут дотянуться. Было бы хорошо, если бы ты, конунг, дал Бергвиду войско, с которым можно было бы преградить дорогу фьяллям. А за зиму, видя такую поддержку, сами квитты соберут свое войско на тот случай, если по весне или летом Торбранд конунг опять приведет людей отстаивать свое право грабежа.

– А кто мне поручится, что это квиттинское войско действительно будет собрано?

– Хагир сын Халькеля из рода Лейрингов дал мне право поручиться за него, если потребуется. Думаю, ты слышал о роде Лейрингов. Он в родстве и с родом Птичьих Носов, хёвдингов Квиттингского Востока.

– А… – Конунг хотел еще что-то спросить, но передумал. – Конечно, такого дела не решишь за один день. Но многие скажут, что ссориться с фьяллями не очень умно. Я и так опасаюсь, что подвиги моего родича Фримода навязали мне ссору с Торбрандом Троллем. Вмешиваться в дела фьяллей, когда они собирают дань… Если бы какой-нибудь морской конунг вздумал собирать дань с подвластных мне земель и бить моих ярлов, я бы не ел и не спал, пока не расквитался бы с ним. И я очень ошибаюсь, если Торбранд конунг оставит это без последствий.

– Торбранд конунг далеко! – заговорили хирдманы. Они внимательно слушали своего конунга, но не казались слишком встревоженными. – Он не посмеет явиться сюда. Не посмеет, конунг. Он ведь тоже не захочет ссориться с тобой. Ты всегда можешь сказать, что ничего не знал об этом. Ведь правда, Фримод ярл не делился с тобой своими замыслами.

– Не делился. И это плоховато. – Рамвальд конунг качал головой. – Конечно, мой родич Фримод ярл взрослый человек и вправе распоряжаться собой и своей дружиной, но если в отместку фьялли придут грабить Северный Квартинг, мне же придется вмешаться. Я не смогу так оставить это дело.

– Может быть, это не так уж и плохо! – заметил Гельд. – Фьялли уже пятнадцать лет живут грабежом Квиттинга. А это с каждым годом все труднее и труднее. Все доступные им области уже разграблены, а все, кто мог, ушли на восток и в Медный Лес. С пустырей и пожарищ много не возьмешь. Не удивлюсь, если однажды услышу, что какой-нибудь фьялльский ярл, не найдя ничего подходящего на пустых скалах у Острого мыса, «заблудился в тумане» и «собрал дань» с побережья Квартинга. Сам знаешь, через пролив Двух Огней неполный день пути.

– Не будет! Этого не будет!

– Они не посмеют!

– Не сумасшедшие же они!

– Мы не позволим!

– Этого не может быть!

Гридница возмущенно зашумела. Гельд спокойно переждал и продолжил с самым миролюбивым видом, как будто и не думал идти против общего мнения:

– Это все так, да вот беда: они-то не знают, что вы им не позволите! Уже пятнадцать лет им на Квиттинге почти все позволяется, так не мудрено им вообразить себя сильнее всех! Недолго подумать, что во всем Морском Пути нет силы, способной им противостоять. А раз это не так, им нужно показать это на деле. То, что вы говорите здесь, Торбранд конунг у себя в Ясеневом Дворе не слышит. А когда несколько квартингских усадеб сгорит, вразумлять его будет не совсем поздно, но поздновато. Лучше сделать это заранее. Силу можно остановить только силой, и лучше сделать это на чужой земле, чем на своей. А если ты, конунг, помог бы сыну Стюрмира конунга укрепиться на Квиттинге, ты мог бы быть уверен, что между тобой и неукротимой драчливостью фьяллей стоит надежная преграда. Ведь нет никаких оснований надеяться, что во Фьялленланде вдруг потеплеет и ячмень будет там хорошо родиться чаще чем раз в пять лет.

– А ты как будто очень хочешь, чтобы я ввязался в эту войну? – Рамвальд конунг пристально глянул на Гельда.

– Странно мне было бы этого не хотеть. Если ты помнишь, конунг, я и сам квитт.

– Ах, да! – спохватился Рамвальд конунг. – Да, конечно.

На самом деле он этого не помнил. Выговор Гельда указывал скорее на племя барландцев, среди которых он вырос, а держался он так, будто родиной его был весь Морской Путь целиком. Он казался настолько причастен к делам любого племени, что каждое, куда он попадал, считало его за своего. Но сам он тем сильнее чувствовал свою связь со своей настоящей родиной, чем больше приходилось ему наблюдать ее несчастья. И не зря, пожалуй, судьба свела его сначала с последним из Лейрингов, потом с сыном погибшего конунга квиттов… а потом и с женщиной из этого племени. И каждый раз, когда на ум ему приходила Тюра, Гельд облегченно вздыхал, словно после долгого путешествия увидел вдали свой берег.


На другое утро Гельд занялся делами. За время славных походов он изрядно подзапустил свои собственные занятия, и теперь ему много предстояло наверстать, но в первую очередь он хотел избавиться от пленных. После утренней еды он отправился к Корабельным Сараям. Так называлась местность, лежавшая над самым берегом, в некотором удалении от усадьбы конунга. Когда-то там и правда стояло лишь несколько корабельных сараев, но потом к ним постепенно прибавились два или три гостиных двора и множество землянок, больших и поменьше, где торговые гости останавливались и хранили товары.

Один из просторных бревенчатых домов, построенных по говорлинскому образцу – не на земле, а на высоком подклете, где хранились товары и жила челядь, – принадлежал Сэбьёрну Говоруну. Рода он был низкого, земельных владений не имел, но считался одним из самых богатых торговцев Морского Пути. В числе прочего Сэбьёрн торговал и рабами. Судя по хвостикам дыма, которые тянулись из маленьких окошек подклета, живой товар имелся там и сейчас.

Приближаясь, Гельд заметил и самого Сэбьёрна – невысокого, толстоватого, но проворного человечка в огромной меховой шапке. Шапка эта спускалась на самые брови, так что встречные удивлялись, как Сэбьёрн ухитряется что-то из-под нее видеть. «Я чую носом, хи-хи! – смеясь, отвечал Сэбьёрн. – Особенно если есть хорошая пожива, я учую через три перехода!» Завидев высокую фигуру Гельда, он на мгновение замер, подслеповато щурясь из-под меха своей шапки, потом подпрыгнул и радостно поспешил навстречу с таким видом, будто именно Гельда Подкидыша он и ждал тут последние три зимы и даже нарочно вышел навстречу.

– Приветствую тебя, Гельд сын Рама! – кричал Сэбьёрн на ходу.

Румяный и веселый после еды, он имел вид нагловатый, но дружелюбный, его щечки над жидкой светлой бородкой ярко розовели, зубы скалились в усмешке. Гельд его не любил, но вести с ним дела считал вполне возможным.

– Драгоценнейшее качество человека – постоянство! – приветливо ответил Гельд. – Как приятно знать, что, даже если Ворота Рассвета сдвинутся с места, Сэбьёрн Говорун останется возле своих владений у Корабельных Сараев!

– А куда я поеду, если меня и здесь находят такие замечательные люди! – отозвался тот, чуть ли не подпрыгивая, чтобы оказаться поближе к высокорослому собеседнику. Зная, что Гельд Подкидыш в родстве и с нынешним, и с будущим конунгом слэттов, он держался с ним не только дружелюбно, но почти подобострастно. – Пойдем, выпьем пива! – восклицал Сэбьёрн и осторожно, будто боялся порвать хорошую одежду, за рукав тянул Гельда к своему высокому крыльцу. – Или, может быть, тебе нужна молодая красивая девчонка? Тогда, конечно, пойдем, я покажу, что у меня есть! – Он хитро подмигнул и махнул рукой на подклет. – Товара не слишком много, но есть кое-что такое… Эльг Длинноногий привез с запада. Есть две хорошенькие говорлинки и две-три наших – все молоденькие, чистенькие…

– А Эльг Длинноногий здесь? – Гельд невольно огляделся. – Ты давно его видел?

Это имя, достаточно известное в Морском Пути, внезапно вызвало у него необычное любопытство. Именно Эльг Длинноногий, собственно говоря, сделал Тюру дочь Сигмунда вдовой. Нельзя сказать, чтобы Гельд сознательно испытывал к нему благодарность за это, но взглянуть на доблестного фьялля теперь было бы по-новому интересно.

– Нет, он отплыл как раз вчера. Собрался в Ясеневый фьорд. А зачем он тебе? – настырно спросил Сэбьёрн, будто боялся, что лишится выгоды, если эти двое столкуются напрямую.

– Да так… Ну, если ты не пошутил насчет пива, то пойдем, я расскажу тебе о моих подвигах.

Слушая о пленении Ормкеля сына Арне и его людей, Сэбьёрн даже не хихикал, а только кивал с самым серьезным видом. Поглядывая на его деловитое лицо, Гельд мысленно отмечал, как по-разному оценивают одни и те же вещи конунг и торговец: уж Сэбьёрн Говорун не побоится поссориться с фьяллями и охотно купит хоть самого Торбранда конунга, если отдадут по сходной цене. Но ведь и спрос с торговца и конунга совсем разный.

– Я отдам их тебе за марку серебра каждого, – окончил Гельд. – Все здоровы и вид имеют самый бодрый, какой только можно иметь в таком положении. Конечно, ты можешь сперва сам на них посмотреть. Они сидят в малом сарае у конунга.

– По марке – это много! – тут же отозвался Сэбьёрн. – Я сам продам их разве что по марке.

– Это здоровые молодые парни. От двадцати до сорока лет, старше ни одного не найдешь. Сильные, как лоси.

– Сильные-то сильные, но что они умеют делать? Ты сам умный человек и знаешь, что умеет делать хирдман благородного рода! Сражаться и пить пиво, да врать о своих подвигах! Сочинение стихов и игра в тавлеи среди рабов не очень ценится! А ходить за скотиной или вертеть жернова они не умеют и не хотят! Сколько кнутов надо будет истрепать об их спины, пока они научатся хотя бы кормить свиней!

– Зато когда научатся, им цены не будет. Я прошу марку, потому что мне пришлось хорошо их кормить в пути. Каждый из них проел чуть ли не целый эйрир!

– Зато теперь их придется кормить мне!

– Но не так уж долго! Здесь столько народу, ты еще до Дня Поминания[1] распродашь не меньше половины. Во фьорде Бальдра у меня купили шестерых, да по пути сюда я на стоянках продал пятерых, и везде мне без споров давали марку. Это же настоящий товар, не увечные какие-нибудь, не чахоточные! А потом… ведь могут найтись люди, которые заплатят и больше за удовольствие иметь среди рабов людей такого знатного рода!

Гельд помолчал. Судя по задумчивому лицу Сэбьёрна, стрела попала в цель. Опытный торговец знал, что пленников продают не обязательно в рабство, но и наоборот – на свободу. Родной отец охотно заплатит за сына не одну, а десять марок серебра.

– Знатный род ценится только для женщин, – протянул Сэбьёрн, отвечая Гельду, а думая о своем. – Кстати, у меня есть одна уладка… Не слишком молодая, хотя еще ко всему пригодная и очень красивая. Говорят, она дочь уладского конунга… по крайней мере, такая же рыжая, как он сам…

– Пойдем, я тебе их покажу! – Гельд поднялся. – И ты сам решишь, сколько они стоят.

Через некоторое время они уже входили в сарай, где сидела под замком «добыча» Гельда. Почти у всех руки были связаны, угрюмые и замкнутые лица почти не повернулись на шум и голоса. Вид сильных и мрачных пленников полностью подтверждал слова Сэбьёрна, что справиться с ними будет непросто.

На некоторых лицах мелькнул какой-то проблеск: кое-кто здесь его знал. Кому-то, возможно, в прошлом приходилось сбывать ему свою живую добычу, и вот теперь такой добычей стали они сами. А Гельду вдруг сделалось страшно: измени однажды удача ему самому, привези кто-нибудь его самого сюда со связанными руками, и разговорчивый Сэбьёрн, только что угощавший его пивом, точно так же купит и его. Будет отчаянно торговаться с продавцом, что, дескать, человек старше сорока лет должен стоить всего полмарки как старик, а сам высчитывать в уме, сколько даст за своего родича конунг слэттов. А что поделать: законы мира одни на всех, и никто не сделает для тебя исключения потому, что ты хороший!

– Волчья стая! – объявил Сэбьёрн, при свете факела оглядев фьяллей.

– Подожди, эта стая еще тебе глотку перервет! – хрипло пригрозил кто-то из гущи сидевших на земле пленников.

Ормкель сын Арне, оборванный, с грязными повязками, исхудалый от злобной тоски и заросший клочковатой бородой, смотрел на Гельда и Сэбьёрна с такой неистребимой ненавистью, что Гельд отметил: тут никакой кнут не поможет, вырвать из Ормкеля его упрямство можно будет только вместе с жизнью. Правда, это уже забота покупателя. Он опасливо покосился на Сэбьёрна: не возьмет. Но Сэбьёрна злые взгляды и угрозы не смущали: он всю жизнь прожил среди них и отрастил на своей душе шкуру не хуже, чем у любого дракона.

Не вглядываясь в лица, он считал по головам: десять, одиннадцать, двенадцать…

– Надо их вывести наружу – тут темно, я не вижу. – Он обернулся к Гельду. – Пожалуй, я возьму… десяток-другой…

Гельд усмехнулся: Сэбьёрн говорил о людях, как о яйцах или треске.

Со своими помощниками, захваченными из Корабельных Сараев, Сэбьёрн выводил фьяллей на воздух, осматривал, торговался, но в конце концов согласился взять всех. Гельд уступил по эйриру с человека, как и собирался с самого начала, и к вечеру Сэбьёрн при свидетелях передал ему серебро.

Несколько следующих дней Гельд занимался своими торговыми делами, не забывая, однако, и о делах Бергвида. На Ветровом мысу царило оживление: начался йоль, пировали у всякого очага, от усадьбы конунга до каморки Сэбьёрновых рабынь, хотя веселье, конечно, было несколько разное. У конунга с Бергвидом сыном Стюрмира обходились как с почетным гостем: его сажали на хорошее место, Рамвальд конунг сделал ему несколько подарков и однажды провозгласил кубок в память его доблестно погибшего отца, но о деле с ним не заговаривал и прямо ничего не обещал. Гельд не сомневался, что разговоры об этом идут: не зря Рамвальд конунг на пирах собирал вокруг себя знатных кваргов, в изобилии гостивших на Ветровом мысу в праздники.

Дружина Рамвальда, с которой Гельд ненавязчиво беседовал время от времени, не слишком приветствовала мысль о помощи квиттам. Весело сходить на богатые земли, где есть что взять, а не на такие, где все давным-давно взято. Гельд не был мечтателем и не ждал, что люди захотят жертвовать жизнью ради бескорыстной помощи чужому племени. Так не бывает. Вот если бы пообещать им последующий поход на Фьялленланд, где можно будет отобрать все награбленное ранее… Но так много Гельд не мог на себя взять: он ведь не конунг и даже не его сын.

Пообещать что-то существенное мог бы сам Бергвид, но он не проявлял склонности к разговорам, а Гельд не лез с советами, помня, как холодно были встречены его предыдущие попытки. Надменное лицо Бергвида как бы говорило, что кварги должны считать за честь, раз уж им позволено помочь в его делах. Гельд вспоминал рассказы брата Дага: пятнадцать лет назад у него на глазах Стюрмир конунг в Эльвенэсе вел себя примерно так же. Что и привело к самым печальным последствиям. У говорлинов, которых здесь на Ветровом мысу множество, есть пословица: яблоко падает рядом с яблоней, то есть сын бывает похож на отца. А в Морском Пути говорят: из дурного зерна не вырастает ничего хорошего. Ах, Квиттинг! У тебя же есть в запасе так много добрых, здоровых зерен, почему же прорастают в первую очередь дурные? И живешь среди одного чертополоха, взывая к богам: за что вы так наказали мою родину!

Но Гельд старался гнать мрачные мысли. В конце концов, Бергвид еще толком не показал себя, и ничего нет удивительного, если в обществе таких знатных людей он теряется и молчит. Этот надменный вид есть первый признак неуверенности в себе: кто в себе не сомневается, тот не пытается всем что-то доказывать. Он повзрослеет, и все наладится… Если не будет поздно.

Зимние праздники понемногу проходили, миновал День Поминания, движение вдоль южных берегов снова оживилось. Кто-то из гостей Ветрового мыса трогался прочь, на смену им приплывали другие. Однажды в полдень к Сэбьёрну Говоруну явился знатный гость.

– Кто ко мне пришел! – Торговец ликовал и даже сдвинул немного повыше свою шапку, так что его серые глазки, немножко косящие наружу и радостно блестящие, стали хорошо видны. – Хрейдар Гордый! Да хранит Тор на море твой корабль,[2] да пошлет тебе Один победы во всяких битвах, куда поведет тебя твоя доблесть! Какое бы дело ни привело тебя ко мне, ты можешь рассчитывать на меня, как на собственную ногу!

Хрейдар Гордый, хёвдинг северной трети Фьялленланда, снисходительно принимал эти хвалы. За пятьдесят с лишним лет жизни он успел прославиться далеко за пределами подвластной ему области. Его вытянутое бесцветное лицо с длинным острым носом производило какое-то режущее впечатление, взгляд узких глаз непонятного серо-зеленоватого цвета был ехидным и неприятным, а при виде его густой темно-рыжей бороды возникало удивление, как он ухитряется донести ложку до рта, не запутавшись в этом дремучем лесу. Голову он держал высоко, что помогало его прозвищу, шагал широко и двигался размашисто, будто силы переполняли его и плескали через край.

– Ладно, я к тебе пришел не за льстивыми словами! – сказал Хрейдар, когда Сэбьёрн умолк. – Мне нужно другое. Говорят, у тебя есть молодые девчонки. Показывай.

– Всего одна! – Сэбьёрн с видом крайнего ужаса всплеснул руками. – Было пять или даже шесть, но на праздник каждому хочется сделать подарок себе или доброму другу… Осталась всего одна, и не скажу, честно говоря, что она по-настоящему достойна тебя. Так, для какого-нибудь мелкого хорька, у кого жена состарилась… Но зато, доблестный вождь… – Сэбьёрн подмигнул сам себе, – у меня есть для тебя еще кое-что занятное. Может быть, тебе понравится. Пойдем! Пойдем!


Было раннее утро, над западным побережьем Квиттинга висел зимний туман, и корабль, шедший вдоль обрывистого берега, пробирался через белесую стылую пелену медленно, ощупью. Сквозь слоистые облака неясно просвечивала то мокрая скала, то оголенный лес из березы и дуба, да изредка сосна, дымчатая и серая, качала лохматой макушкой на каменном выступе. Змеиная голова с оскаленными зубами, высоко поднятая на переднем штевне, казалось, щурилась, высматривая дорогу.

Хозяин корабля, стоявший на носу возле штевня, тоже щурился, вытягивал шею вперед, прислушивался к шуму волн, бьющих о камни.

– Теперь должно быть близко, – бормотал он. – Близко до вонючей норы, где сидит эта лиса с моим награбленным добром… Больше-то он не будет лазить в чужие дома, пока хозяев нет… Осторожнее, «Змеюга»! Не сядем же мы на камни за полперехода до места! После всего это будет совсем обидно!

Постепенно светлело, туман помалу рассеивался. Уже стала видна вода с мелкими сердитыми волнами, где качалась ледяная крошка, мелкие островки и камни позади них, возле самого берега. Впереди между скалами обозначился вход во фьорд.

– Должно быть, это здесь! – крикнул он, обернувшись к гребцам. – Давай, ребята, мы уже на месте!

Со всей осторожностью продвигаясь в незнакомой воде, «Змей» вошел во фьорд и ползком крался по самой середине, подальше от берегов, где ждали добычи подводные камни. Вебранд и прочие свободные от весел вглядывались, выискивая тропинки или другие признаки жилья: в таком тумане за близким лесом не трудно пропустить даже золотую крышу Валхаллы.

– Вон, похоже… – начал Вебранд, но рядом с ним молодой хирдман радостно крикнул:

– Вижу сарай! Вон он, на отмели!

– Сам вижу! – оборвал его вожак. – А ты не ори, курносый, а то хозяева услышат. Пусть им будет нечаянная радость!

Сейчас он даже не хихикал по своему обыкновению, а на лице его отражалась некая возбужденная сосредоточенность. Вебранду Серому Зубу было не до шуток: наконец-то его долгий путь к смертельному врагу подошел к концу.

Подкравшись к берегу, «Змей» выполз на песок. Гранны побежали к корабельному сараю и легко открыли дверь: она оставалась не запертой. Вебранд распахнул створку во всю ширь и шагнул внутрь. Сарай был пуст, если не считать старой лодки, сетей, драных рыбных корзин и прочего в таком роде, наваленного по углам.

– Нет корабля, – огорченно воскликнул курносый Лэттир. – Он же должен быть тут! Я бы его сразу узнал – с волчьей головой!

– Может, их тоже нет дома! – хмыкнул кто-то за спиной.

– Может, они так расхрабрились, что сразу после йоля пошли в новый поход! – сказал Вебранд. – Ну, ладно. Начнем с дома, как они начали. И уж я дождусь хозяев, хоть бы они прятались от меня целый год!

День был пасмурный, но в Березняке скоро заметили, что над берегом моря поднимается густой столб черного дыма.

– Будто… пахнет гарью! – Старая Гуннхильд принюхалась к ветру, обернулась к морю, прищурила слабые глаза. – Эйк! Дубина! Погляди – что-то горит!

– Сарай! Корабельный сарай!

Двор усадьбы мигом наполнился криками: на берегу моря с таким огромным столбом черного дыма могло гореть только одно: корабельный сарай!

– Скорее, скорее! – Бьярта полотенцем гнала из кухни челядь, которая в суете искала шапки, накидки и пояса. – Скорее! Хагир! Стормунд! Эгдир, берите топоры, крючья! Ломайте, а то дальше пойдет! Заливать уже поздно!

– Ничего, в лесу много снега, на лес не перекинется! – утешал ее Хагир, торопливо завязывая пояс. – Построим новый – этот сарай ровесник святилищу Тюрсхейм!

Эгдир в это время крепко держал Коля, который вырывался и тоже собирался мчаться на пожар.

– Как хорошо, что Ульвмод забрал корабль! – приговаривала Бьярта. – Он бы с нас тройную цену содрал за свою кучу гнилых дров… Отчего же могло загореться? Какие-нибудь бродяги ночевали! Я говорила тебе, Стормунд, запирай дверь!

Вооружившись топорами, ломами и баграми, толпа челяди и хирдманов в беспорядке высыпала со двора. Впереди бежали Эйк и Хёрд, размахивая ломами и вопя, как берсерки перед битвой.

Но едва лишь они добежали до обрыва, откуда можно было глянуть вниз и увидеть берег, как их воинственные крики сменились испуганными. Корабельный сарай горел, весь объятый пламенем, стоял оглушительный треск, и языки огня лизали небо. А вверх по склону поднималась толпа чужих вооруженных людей самого грозного вида. Казалось, орава злобных троллей выскочила из-под земли и вот-вот столкнется с людьми нос к носу.

Эйк и Хёрд замерли на миг, потом выронили свои орудия, повернулись и еще быстрее помчались обратно. Лом и багор остались лежать на тропе.

– Э-а-а! Люди! Чужие! На нас напали! – вопили пастухи, на бегу сталкиваясь со своими. – Напали!

Их не понимали, им не верили. Еще один, двое, трое с Хагиром во главе добежали до обрыва и увидели пришельцев, позади которых яростно пылал корабельный сарай. Быстрый шаг, полное вооружение, суровые лица гостей не оставляли сомнений, что те пришли отнюдь не с миром и дружбой. Брошенное снизу копье свистнуло мимо плеча и без слов принесло вызов. Домочадцы Березняка в едином порыве отхлынули назад: щитов ни у кого с собой не было, равно как и настоящего оружия.

– Фьялли, фьялли! – закричал кто-то.

И тогда все побежали обратно.

– Назад! В дом! В усадьбу! – орал Хагир, задержавшись на тропе и подгоняя отставших. – Женщины, все в дом! Коль, домой! Убью!

В считаные мгновения вся толпа ввалилась назад за ворота, и Хагир втянул назад открытую створку. Ворота заложили засовом.

– Что там? Кто там? – Стормунд, увлеченный общим потоком и ничего не понявший, с ломом в руках стоял у ворот, больше удивленный, чем встревоженный. – Хагир, кто там? Что вы побежали? А сарай? Надо разобраться!

– Пока будем разбираться, нас перебьют! Решетку! Решетку тащите, тролли! – кричал Хагир, не отходя от ворот, как будто сам поддерживал их крепость. – Хринг, решетку!

В последние годы в усадьбах квиттов завелось приспособление: в случае большой опасности ворота прикрывали сзади высокой решеткой, собранной из железных полос. Если нападающие прорубали или сжигали сами ворота, решетка еще некоторое время мешала им прорваться во двор. В Березняке тоже имелась такая решетка, и по странной случайности Бьярта помнила, в каком амбаре она пережидает спокойные времена.

Двор был полон суеты. Благополучное течение сытой зимы нарушилось слишком внезапно: упавшие с неба враги казались дурным сном.

– Они узнали! Они пришли мстить! – кричали и челядинцы, и хирдманы. – Это Асвальд Сутулый, да? Это Асвальд?

– Это не фьялли! – крикнул Хагир. – Это Вебранд!

На фьяллей нежданные гости совсем не походили, зато Хагир узнал корабль на отмели: это был тот самый «Змей», который полгода назад выплыл им навстречу и которому Стормунд так обрадовался. Это Вебранд Серый Зуб. Занятые мыслями о фьяллях и Бергвиде, они совсем забыли о нем, а зря. Слишком увлеченные своим торжеством над старыми врагами, они забыли, что обзавелись еще одним, не менее опасным. И глупо было бы надеяться, что он их не найдет.

Эти мысли молниями вспыхивали в голове Хагира, и казалось удивительным, что эти простые соображения не явились раньше. Ни единого мгновения он не должен был упускать Вебранда Серого Зуба из ума. Можно было подготовиться к встрече получше. Не распускать дружину… Выставить дозоры… Тьфу, что теперь вспоминать! Теперь надо рассчитывать только на тех, кто здесь, и как-то обойтись этими!

С лязгом, грохотом и воплями, когда железные прутья и углы задевали чьи-то конечности, решетку приволокли и привесили к скобам. Женщины и прочие неспособные к битве спрятались в хозяйский дом, хирдманы вооружились и встали полукругом на дворе. Стормунд стоял впереди у самых ворот, в полном вооружении, в блестящем шлеме. Жаль, что гранны сквозь ворота не видят, до чего грозно он выглядит!

Хагир считал глазами хирдманов: десять, одиннадцать, двенадцать… пятнадцать… восемнадцать… Все здесь, и больше взять негде. Из сорока человек, которых «Волк» принес из похода, большинства тут уже не было: Ульвмод Тростинка и Торвид Лопата забрали своих людей, у Стормунда остались только его собственные да те, кого Хагир спешно набрал перед походом в округе. Удачный поход укрепил в рыбаках, охотниках и сыновьях бондов желание служить в дружине, и они остались в Березняке. Всего двадцать один человек, считая самих Стормунда и Хагира. Против… Хагир лишь мельком видел толпу, растянувшуюся по склону, но был уверен: там не меньше сорока или пятидесяти человек. И помощи ждать больше неоткуда. Гельд Подкидыш и Фримод ярл далеко, усадьба Березняк осталась со своим врагом один на один.

Сквозь лязг устанавливаемой решетки на дворе не расслышали приближения врага и первых ударов в ворота. А когда услышали, то близость врагов ужаснула.

– Наконец-то я до тебя добрался, Стормунд по прозвищу Ёрш! – закричал снаружи знакомый хрипловатый голос, и по спине Хагира пробежала тонкая прохладная дрожь. Он еще не одолел первого потрясения, и голос Вебранда показался ему голосом самой судьбы, которая достанет даже за морем и нанесет удар уже тогда, когда ты о ней забыл. – Долго же ты меня ждал! Какой-то мерзавец послал меня было на восточный берег, а там живет какой-то Стормунд Ёж, чтоб ему провалиться! А не то я был бы тут уже месяц назад!

– Наконец-то ты явился! – рявкнул Стормунд в ответ. Он держал меч в руке, с нетерпением ожидая, когда пора будет пустить его в ход. – Я был у тебя в гостях, теперь ты побудешь у меня! Только недолго – мы тебя тут же и закопаем! Где сходится вода с землей, как раз для тебя подходящее место![3]

– Да уж конечно, не для такого труса, как ты! – съязвил в ответ Вебранд. – Ты-то умеешь грабить чужие дома, только пока хозяев нет! Но теперь-то я тебя подвешу на дубу кверх ногами!

– Попробуй! От тебя-то и вешать будет нечего!

– Ну, хватит разговоров! Вся твоя дружина уже успела пустить лужу в штаны от страха! Давай!

Все время этой беседы в отдалении от усадьбы слышались глухие удары по дереву, потом раздался треск и громкий шорох: так падает подрубленное дерево. Одна из больших елей на опушке, отметил Хагир. Хоть бы придавило кого-нибудь… Но теперь ель, наспех очищенную от ветвей, принесли к воротам, и раздался первый гулкий удар.

Ворота содрогнулись, но стояли прочно. Железная решетка дрожала и грохотала, гранны били и били в ворота стволом, что-то неразборчиво за шумом кричал Вебранд, подбадривая своих. Кто-то из граннов пытался лезть через стену усадьбы, но их сбрасывали назад копьями. Створки полуразбитых ворот раскрыли наружу, кто-то из граннов хотел броситься в щель, но наткнулся на решетку. Разом к нему устремился десяток клинков изнутри, звякнуло железо прутьев. Красные кровавые брызги упали на землю двора, гранны заревели.

– Сюда, сюда! – вопил Вебранд. – Вдарь сюда, великаньи дети!

Бревно застучало измочаленным концом в стену возле ворот. Квитты со двора стреляли в нападающих из луков, те отвечали тем же, хотя через решетку большого вреда это не причиняло. По-прежнему гранны сразу во многих местах пытались перелезть через стену, так что вся дружина Стормунда была вынуждена следить за двором и держать копья наготове.

Одно бревно частокола с треском провалилось во двор, в проеме немедленно появилась фигура в кольчуге. Удар копья в горло вытолкнул ее назад, но тут же кто-то из граннов спрыгнул-таки со стены во двор. Квитты метались: новички кидались в каждое место, где замечали нападающих, и почти не помогали опытным хирдманам, следившим за каким-то определенным участком ворот или стены.

Теперь враги лезли сразу и поверх стены, и в пролом. Постепенно внутри двора их оказывалось все больше, и убитых, и живых. С криками и звоном оружия битва вползала во двор, как железный многоглавый дракон, и никак нельзя было ее остановить, вытолкнуть наружу, закрыть ей лазейки.

Никто не заметил, как сам Вебранд попал во двор; как его отец-оборотень, он выскочил прямо из-под земли, с мечом в одной руке и щитом в другой, злой, как тролль, и готовый к беспощадной драке. В его лице и во всем облике было нездоровое дикое оживление: он давно мечтал об этой схватке и наконец-то до нее дорвался. Хагир зацепил беглым взглядом темное обветренное лицо полуоборотня, широкий нос, седые прядки в бороде возле углов рта, эти серые глаза под тяжелыми веками, холодные, как у змеи, и отвернулся. Было жутко: судьба уже здесь, и отступать некуда. На него бежали сразу двое граннов. Лицо курносого парня показалось знакомым: осенью оно мелькало среди челяди Вебрандовой усадьбы. Тоже в дружину захотел, герой!

Стормунд, ревя что-то устрашающе-ликующее, устремился к Вебранду, размахивая мечом. Для него эта встреча стала не менее желанным случаем расплатиться за позорное поражение полугодовой давности.

Покосившаяся железная решетка еще держалась, но несколько бревен сбоку было выбито, и вся дружина граннов уже ворвалась внутрь усадьбы. Вебранд и Стормунд бились перед самыми воротами, там же, где встретились. Схватка заняла весь двор. Квитты стояли полукругом у стены хозяйского дома, отбиваясь от наседающих граннов. В тесноте двора гранны мешали друг другу, и многие из них были вынуждены бездействовать: спины товарищей мешали им дотянуться до противника.

Хагир помнил, что у него за спиной дверь хозяйского дома, и сама память о ней делала его всегдашнюю твердость нерушимой: сейчас, не как в морской битве на кораблях, было действительно некуда отступать. Он не думал ни о чем определенном: воин в нем дрался самостоятельно, делая главное дело своей жизни. С самого детства он рос и воспитывался как воин, и привычка к мысли о возможной гибели не оставляла места страху и сомнению. Эта битва главная и последняя; этот дом за спиной он должен защитить, а ничего другого для него сейчас не существовало. Он только помнил, что к нему за спину гранны не должны пройти и не пройдут. Гранны падали ему под ноги, их тела лежали тут и там, везде попадались на глаза, он спотыкался об их вытянутые руки, но живых противников не становилось меньше. Серые и одинаковые, как волки, они лезли и лезли, и снова перед глазами мелькал чей-то клинок, как голодная змея, жаждущая человеческой крови.

Из середины двора долетел странный звук: какой-то неясный вскрик, и гранны вдруг отступили. Многие из них мельком оглядывались, предусмотрительно держа перед собой изрубленные щиты.

Хагир бросил взгляд через раздавшуюся толпу и сразу увидел перед самыми воротами чье-то крупное тело на земле. Стормунд лежал, как-то нелепо откинув голову, руки и ноги бесцельно шевелились, скребли землю. Мелькнуло дикое опасение: он лежит, его сейчас зарубят! Но порыв броситься вперед тут же угас: взгляд зацепился за ярко-красное пятно, быстро разливавшееся по земле возле шеи Стормунда. На его всклокоченной бороде виднелась блестящая кровь. А на лице было такое изумленное выражение, точно Стормунд хотел спросить: что это такое? Как это меня угораздило?

Все это ярко, до последнего волоска, отпечаталось в сознании Хагира, а выводов оно делать не стало. Неосознанное внутреннее чувство толкнуло его не вперед, а назад: сейчас так надо.

– В дом! – крикнул он, торопясь, пока гранны не опомнились.

Через незапертую дверь квитты устремились внутрь хозяйского дома. Гранны бросились за ними, лихорадочно вопя при виде убегающей добычи. Хагир заскочил последним, топором в левой руке ударил прямо по чьему-то бородатому лицу и захлопнул за собой дверь.

Снаружи немедленно застучали. Но выбить эту дверь будет не так просто: толстая дубовая доска и косяки были прочно окованы железом.

– Что? Где? Где Стормунд? – истошно кричала Бьярта, толкаясь среди хирдманов, как в лесу, распихивая людей и все пытаясь найти среди них мужа. – Хагир! Где же он?

Хагир не отвечал. Тяжело дыша, он стоял, прислонившись спиной к двери и чувствуя, как она содрогается под ударами снаружи, и пытался пересчитать оставшихся хирдманов. Краем глаза и еще тем непостижимым чувством, которым вожак связан с дружиной, он замечал, что со двора вошло в дом меньше людей, чем стояло перед воротами в самом начале. Два, три, четыре… Стейн Уголёк, Грют… Человеческое мельтешение в кухне мешало подсчету: женщины вопили и плакали, хирдманы бранились, раненые требовали помощи. Альмунд, Бьюр, Хёрд… Шесть, семь, восемь… Хринг кузнец с перекошенным лицом зажимает локоть левой руки правой ладонью, между пальцами обильно капает кровь. Эйар, Лейг, второй Стейн, Молотильщик… десять, одиннадцать, двенадцать… Хагир шарил взглядом по кухне, но дальше натыкался только на женские покрывала. Аудвин… Эгдир… Вместе с Эгдиром – тринадцать человек. Хагир никак не мог вспомнить, сосчитал он самого себя или нет, почему-то это казалось очень важным. Такой заботой сознание пыталось отодвинуть страшную истину – что больше считать некого, это все.

– Ну, что ты? Ты не ранен? – Хагир вдруг увидел перед собой лицо Тюры и ковшик с водой у нее в руках. – Сколько их там осталось? Богиня Фригг! Ты меня слышишь?

Хагир вцепился в ковшик и стал жадно пить.

– Наших – половина, – хрипло выдохнул он, когда вода вдруг почему-то кончилась. – Я – нет, вон, Хринг…

– А это что? – Тюра показала на его предплечье, где на рубахе виднелся широкий разрез. Ни стегач, ни кольчугу он в суматохе не успел надеть, и чудо, что этот порез на нем единственный.

– Не… – начал Хагир и глянул на плечо.

Тюра вцепилась в оторванный клок ткани: на коже краснела длинная царапина. Но Хагир тут же вырвался, шагнул куда-то в сторону вместе с царапиной и не дал рассмотреть, нужна ли перевязка.

Все это время в дверь стучали.

– Где вы там, трусливые крысы? – кричал Вебранд, но поначалу в доме ничего не слышали. – Попрятались? И никто не хочет полюбоваться на вашего дурака вождя? Вот он валяется, такой же глупый, как при жизни! Не нужен? Дешево отдам!

– Стормунд! Где он? Где? – Бьярта кидалась то к хирдманам, то на дверь, будто хотела телом выбить ее и выскочить во двор. – Где мой муж?

– Он погиб! – бросил Хагир, наконец уловив ухом ее крики.

То зрелище, которое он успел отпечатать в памяти перед отходом в дом, имело только одно значение, и больше он не мог загонять вглубь эту жестокую правду.

– Вы бросили его! – Бьярта, кажется, не поняла его слов. – Вы бросили его во дворе! Откройте! Откройте сейчас же!

– Отойди! – Хагир повысил голос. Безумный вид Бьярты внушал тревогу: она казалась способна снести стены собственного дома. – Он убит! Я видел!

– Вы бросили его с этими!

– Он мертв, ты понимаешь? Ему уже не поможешь!

– Нет!

– Перестань, не кричи, прошу тебя! Дети, дети, пойди к ним, им же так страшно! – умоляла Тюра и пыталась отвести сестру от двери.

Сама-то она сразу поверила Хагиру: возвращение в дом без Стормунда открыло ей правду. Они не бросили бы его, если бы он был жив.

Но Бьярта ничего не слышала и отталкивала всех, кто пытался к ней подступиться. В нерассуждающем, темнящем разум порыве отчаяния она колотила кулаками в дверь, отделившую ее от мужа, и никак не понимала, что преграда между ними гораздо крепче и неумолимее, чем даже дверь, окованная железом.

Тюра перевязывала сначала Бьюра, потом Аудвина, потом Хринга, потом Стейна Молотильщика, дрожащим от потрясения голосом просила у женщин то полотна, то воды. Ее лицо в мелькающем свете факелов казалось совсем бледным, между бровей появилась морщинка, губы были плотно сжаты, а руки слегка дрожали, но она не останавливалась ни на миг. Все существо ее стремилось что-то делать, чтобы своей работой сделать ужасное положение хотя бы чуть-чуть менее ужасным.

– Эй, кто еще хочет погибнуть как положено и попасть в Валхаллу? – кричал за дверью Вебранд, и теперь они, опомнившись, стали слушать его слова. – Выходи! А не то мы подожжем дом, и вся ваша крысиная стая сгорит!

Прислушиваясь, все в доме постепенно затихли, теперь слышалось только тяжелое дыхание и сдержанные всхлипывания женщин. Темнота кровли давила на головы: надежный родной дом теперь казался могилой. Привыкнув находить здесь покой и защиту, они оказались в ловушке, где ждет страшная, мучительная смерть. Хагир мельком подумал: не надо было уходить в дом, лучше погибнуть в бою во дворе, под открытым небом… А женщины и весь дом?

– Уже поджигаем! Слышите? Или оглохли? – вопил во дворе Вебранд.

– Ты мог бы выпустить хотя бы женщин! – крикнул через дверь Хагир. Так принято… если для полуоборотня имеют значение хоть какие-то человеческие обычаи. – Они-то не грабили твой дом!

– Конечно! – тут же откликнулся Вебранд. – Женщины и рабы могут выйти. И ты можешь выйти, если сдашься. Это же ты, длинноволосый? Чего же ты от меня спрятался? Опять перепутал море и берег? Но уж больше ты меня не обманешь!

– Когда это я тебя обманывал? – почти безотчетно огрызнулся Хагир.

– А когда отпросился за выкупом, а вместо того ограбил мой дом!

– Я не отпрашивался! Ты сам меня отправил. И я привез тебе выкуп, ценой значительно больше десяти марок! Я не виноват, что тебя не оказалось дома! Поверь, я об этом очень жалел! Уж если бы ты тогда оказался дома, то сейчас ты уже прижился бы в Хель!

– Вот видишь: судьба на моей стороне! Я жив, а твой горлопан уже стучится к Сестре Волка! Так что – сдаешься?

– Не дождешься. Отойди от дома и отведи твоих людей. Я выпущу женщин. Ты должен поклясться не причинять им вреда.

– Я сам разберусь, что я должен! Пусть выходят. Хотите верьте, хотите нет.

– Быстрее! – Хагир шагнул от двери к очагу. – Выходите!

Несколько женщин попятилось от него к дальней стене: на бледных лицах отражалось убеждение, что он собирается вытолкнуть их во двор на съедение чудовищу.

– Берите детей, хватайте побыстрее что ближе лежит – собираться некогда! Одевайтесь! Еды сколько унесете, шевелитесь же! – распоряжался Хагир.

Их страха он не понимал: ему виделся короткий и узкий путь к их спасению, как мостик в ломающемся льду, который надо пробежать как можно скорее, пока не поздно!

Плача и причитая, женщины стали напяливать накидки, закутывать детей; бестолково снуя по дому, они хватали то одно, то другое, снова роняли, пытались что-то свернуть и завязать непослушными руками, натыкались друг на друга. Иные цеплялись за мужей, все не веря, что сейчас приходится расстаться навсегда, уйти и оставить мужа на верную гибель. Сигрид, вдова Ранда Башмака, столбом стояла у стены, мертвой хваткой прижав к себе своего полуторамесячного младенца и пустыми глазами глядя в пространство. Старая Гуннхильд толкнула ее на ходу, пытаясь пробудить от оцепенения и заставить собираться, но Сигрид ничего не замечала. Смерть, за морем сожравшая ее мужа, в том же самом обличье пришла за сыном, за новым Рандом, за последним и драгоценнейшим сокровищем ее жизни!

– Дымом! Пахнет дымом! Мы горим! – кричал кто-то, и все уже ощущали слабый запах дыма, ползущий снаружи.

Из дверей гридницы показалась Тюра; в одной руке она тащила большой узел, в другой Кайю. Девочка ревела. Сзади ее подталкивала Аста, тоже с узлом и котелком, хмурая и сосредоточенная.

– Подожди! – Хагир взял Тюру за локоть. – Где мой кубок, что я привез? Дракон Памяти?

– Там, в сундуке. – Тюра кивнула на гридницу.

– А ключ?

– У нее.

Хагир глянул на Бьярту и понял, что требовать от нее ключа бесполезно. Тогда он схватил с лавки секиру и ушел в гридницу. Вскоре он вернулся с Драконом Памяти.

– Возьми! – Он сунул кубок в руке Тюре. – Спрячь как следует. Не знаю, но, может быть, вы и вырветесь. Если сможешь, постарайся, чтобы кубок попал к моей сестре Борглинде. Она замужем за Дагом сыном Хельги и живет на восточном побережье, в усадьбе Тингваль. Там рядом поле тинга. Постарайся! Он должен к ней попасть!

– Да, да, я постараюсь! – Тюра вытащила из узла какую-то рубаху и стала заворачивать в нее кубок. – Может быть…

Она понятия не имела, что будет с ней самой и как она доберется в такую даль, даже если избавится от Вебранда. Но это было все, что она сейчас могла сделать для Хагира, и она пообещала.

Засунутый в узел Дракон Памяти глухо звякнул еще о какой-то металлический предмет. Старый бронзовый котелок на трех овечьих копытцах тоже находился в том узле. Тюра почти бессознательно выбрала его среди всех домашних пожитков. Почему-то он казался ей более драгоценной вещью, чем все серебряные кубки, привезенные мужчинами из похода. Старый котелок сотни лет копил тепло домашнего очага и той кашки, которой выкармливались поколения и поколения героев. Перед лицом гибели Тюра безотчетно стремилась унести и сберечь его, сохранить в нем дух живого дома. Так в Века Великанов женщины хранили в священных сосудах негаснущие угольки, сохраняя тепло и жизнь рода сквозь темные ночи и холодные зимы…

Старая Гуннхильд пыталась напялить накидку на Бьярту, но та отталкивала старуху и кричала:

– Уйди! Оставьте меня! Я не пойду! Я умру! Я лучше умру с ним, я не буду… Отстань! Уйдите от меня!

Хагир схватил ее за руку, сильно сжал и встряхнул:

– Замолчи! Ты помнишь, что у тебя двое детей? Других уже не будет! Позаботься хотя бы об этих! Другого хозяина теперь нет! Ты слышишь?

Бьярта смотрела на него безумными блестящими глазами и тянула на себя свою руку.

– Иди! – Хагир толкнул ее к двери. – Где Коль? Его выпустят, он еще мал! Стормунда уже не поднять, за него надо мстить! Береги сына – он это сделает, когда вырастет! А ты позаботься о нем, и хватит причитать!

Эгдир вытолкнул вперед Коля; в руках воспитатель держал длинный нож, отобранный у мальчика только что, судя по его обиженному и насупленному лицу.

– С оружием не выпустят! – сказал ему Хагир. – Через два года ты получишь право мстить,[4] а этот долг на тебе уже теперь! Ты понял? Ты должен вырасти и справиться с делом как следует, а не делать детских глупостей сейчас! Иди и слушайся Тюру, понял! В ближайшие два года она лучше знает, что тебе делать! Ты понял?

Он присел на корточки перед мальчиком, взял его за плечи и тряхнул. Коль зажмурился: смотреть в лицо Хагиру было страшно. Черты его ожесточились, глаза остро блестели и пронзали насквозь. Взгляд казался напряженным и отстраненным, как будто Хагир, глядя на Коля, в то же время внутренним взором держит что-то совсем другое. Он уже вступил на ту дорогу, куда они с ним не пойдут.

– Иди! – Хагир поднялся на ноги и толкнул Коля к дверям. – Помни, что я тебе сказал!

Тюра не отрывала от него глаз; одной рукой она прижимала к себе руку ревущей Кайи, а второй держалась за горло, будто пытаясь разгладить давящую судорогу. Она знала, что видит Хагира в последний раз. Эта яростная обреченность была открытым приговором судьбы. Он совершит великий подвиг, он убьет Вебранда, но за этот подвиг заплатит жизнью и никогда, никогда им больше не увидеться на земле. В ее груди колом стояла острая боль и не давала вдохнуть. Все кончилось: усадьба Березняк, род Стормунда Ершистого, их недолгое благополучие. Она не жалела о доме, в котором прожила почти пять лет: бревна и дерновая крыша не много значат без людей. Хагир был последней опорой этого дома; дом устоял бы с ним и без Стормунда, но без Хагира все рухнет, все. И напрасно он пытается спасти их, женщин и детей: без него они не смогут жить, они рассыпятся в пыль, как шелуха, что остается на земле, когда самого ствола уже нет.

А Хагир уже откинул засов, и тяжелое кованое железо в его руках сейчас казалось не тяжелее соломы. Он распахнул дверь, и кто-то из граннов отскочил от нее назад. Хагир встретил взгляд Вебранда – тот стоял в пяти шагах перед дверью.

– Я выпускаю женщин, – почти спокойно произнес Хагир, остро и непримиримо глядя прямо в глаза своему врагу. – Но если с ними что-нибудь случится, я клянусь, что приду к тебе из мертвых миров не хуже, чем твой старый волк.

Вебранд задержал взгляд на его лице и медленно кивнул. Сейчас в его чертах не было и следа прежнего злобного ехидства: в Хагире он увидел достойного противника и верил, что это не пустая угроза.

Тюра первой шагнула за порог, ведя за руку Кайю и прислушиваясь, идут ли за ней Аста и Коль. Она хотела обернуться, но не смела; прямо перед ней, как волчья стая, стояли гранны. Ей было жутко видеть их, как восставших мертвецов, но она не могла оторвать от них глаз. Каждый шаг давался ей с усилием, земля знакомого двора казалась ненадежной, как весенний лед: еще шаг – и в пропасть. Это был совсем не тот двор, к которому она так привыкла, совсем не то пространство, что она пересекала по двадцать раз на дню, а чужое и страшное – часть мира мертвых. Мертвые, темными грудами лежащие здесь и там, захватили землю и не отдадут.

Немолодой, плотный, седоватый вождь с широким носом стоял впереди граннов, положив руки на пояс и пристально рассматривая выходящих. Это Вебранд Серый Зуб. Тюра легко узнала человека, о котором столько слышала.

– Послушай! – обратилась она к нему, судорожно ловя последние мгновения, пока присутствие женщин еще сдерживает клинки. – Вебранд! Я понимаю, что ты зол из-за твоего отца, но поверь, это не наши, это не Хагир хотел его смерти! Этого хотел Фримод ярл, это он настаивал на том, чтобы ограбить курган и забрать ваши сокровища! Хагир хотел только освободить Стормунда, это нельзя ему ставить в вину! Ты сам поступил бы так же на его месте!

Еще от порога она заметила краем глаза что-то такое, что настойчиво притягивало внимание. И вот взгляд сам собой соскользнул вниз, и Тюра задохнулась от ужаса: она увидела тело Стормунда. Одно дело слышать среди невнятных криков, что «Стормунд убит», а совсем другое – увидеть это своими глазами. Во внезапную смерть всегда труднее верится. Он лежал неподвижно, чего никогда не бывало с живым Стормундом, и пятно крови уже засохло, и на лице его застыло нелепое выражение, удивленное и дикое… Казалось, настоящий Стормунд где-то не здесь, куда-то спрятан, а тут какая-то нелепая, даже недостоверная подделка, как тяжкое оскорбление человеческой природе…

Рядом раздался крик, и Бьярта кинулась к мужу. Она упала на колени прямо в кровавую лужу, приподняла его голову и тут же снова выпустила: подрубленная шея казалась тонкой и ненадежной, а остывающая голова – тяжелой и страшной.

– Стормунд! Стормунд! – кричала Бьярта и теребила тело за одежду на груди. Это был совсем не ее Стормунд, и она кричала, стараясь разбить этот страшный сон, вернуть прежнего, живого мужа, не понимая, что из такой дали не возвращаются.

– Послушай, ведь он мертв! – Тюра снова заставила себя посмотреть на Вебранда и шарила взглядом по его лицу, точно хотела все же высмотреть в нем человека, способного ее услышать. – Ты сам убил его, ты отомстил за твоего отца. Если мы отдадим тебе все то, что взято нашими людьми из твоего дома, может быть, ты сможешь с нами помириться?

Вебранд молчал, спокойно глядя на нее. В глазах его не было ни злобы, ни ненависти, а только холодная решимость делать то, что он считает нужным. Несколько месяцев он шел к цели, и сейчас ничто не смогло бы его остановить. Тюре хотелось отвести глаза, спрятаться. Но она заставляла себя смотреть и лихорадочно выискивала еще какие-нибудь доводы. Пусть он зол и жесток, пусть он непримиримый враг, пусть просить его бесполезно – но она должна пытаться, должна биться тем единственным оружием, использовать единственное средство, которое у нее есть. Богиня Фригг, да слышит ли он ее?

– Не бойся, Фрейя золота, я тебе не сделаю зла, – ответил наконец Вебранд. – Ты хочешь мира, и в моем доме ты найдешь мир и покой. И даже богатство. Я верну себе прежнее и добуду новое. Ты ни в чем не будешь нуждаться.

– Чтоб ты провалился, волк проклятый! – хрипло крикнула Бьярта. Она все еще сидела на земле возле тела Стормунда, но разговор Тюры и Вебранда разбудил ее. Теперь она все понимала, ее блестящие глаза были полны осознанной и горячей ненависти. – Чтоб ты подавился! Чтоб тебе зарезаться своим же оружием, чтоб тебя повесили вниз головой, чтоб тебя расклевали вороны и растерзали волки, чтоб кости твои валялись сто лет непогребенные, чтоб твои дети зарезали друг друга и род твой исчез без следа! Ты, подлец, волчий выродок, мерзкий оборотень! Ты узнаешь! У меня есть сын, и он отомстит тебе! Я сама отомщу тебе! Я не буду знать покоя, пока ты ползаешь по земле, серая сволочь! Чтоб все твои дети кончили дни в рабстве, в свинарнике, чтоб имя твое забыли, а если вспоминали, то с проклятием!

– Я тебя продам на Квартинге Сэбьёрну Говоруну, – спокойно ответил Вебранд на ее горячую речь. – Вместе с твоим мальчишкой. А хочет мстить – пусть попробует. Веселее жить, когда есть враги. Без них я заскучал бы. Ну, что, все вышли? Среди вас нет мужчин в женском платье?

Тюра пошла вперед, волоча за руку Кайю, за ней потянулись прочие, старая Гуннхильд вела Бьярту, которая все оглядывалась на Вебранда и сквозь рыдания бросала еще какие-то угрозы. Они отошли от двери, и толпа граннов сомкнулась за ними. Хмурясь и отворачиваясь, женщины проходили мимо убитых и даже не всегда могли отличить своих от чужих; иные с плачем тянулись к мужьям и родичам. Бьярта спотыкалась о мертвые руки и ничего не замечала.

Не оглядываясь, Тюра первой спешила прочь: протиснулась через пролом в стене, выбралась со двора и побежала к лесу. Никто из граннов не пытался их задержать, все наблюдали за домом.

На опушке Тюра обернулась: никто их не преследовал. Она ждала увидеть облако дыма над двором, но его пока не было.

– Скорее! – задыхаясь, заговорила она и остановилась, пропуская остальных вперед себя. – Скорее бежим отсюда, пока им не до нас! Потом они вспомнят… Пойдемте к Ульвмоду, до него ближе всех!

– Он не примет нас! – Гуннхильд качнула головой. – Зачем ему наживать врагов? Разве что одну тебя, и то едва ли: этот волк сказал же, что возьмет тебя к себе!

– Он что, будет бегать по округе и искать меня во всех домах? Можно собрать людей: у Ульвмода, у Торвида есть дружины. Они ведь не захотят, чтобы после нас он поджег и их усадьбы, а они же знают, что за человек Вебранд! Надо их предупредить! Не за нас, так хоть за себя и Ульвмод будет биться! Идемте скорее!

– Я сама буду биться! – сквозь рыдания выкрикивала Бьярта, все время оглядываясь на пригорок позади, где стоял ее дом. – Пусть мне дадут меч, я сама перерублю ему глотку!

– Идем, идем! – умоляла Тюра. – Иначе будет поздно! Он вспомнит о нас! Ты помнишь, что он обещал продать тебя как рабыню? Подумай о детях! Они уже лишились отца, ты хочешь лишить их и матери? И сделать рабами?

– Чтоб ему подавиться!

– Скорее, скорее! – Тюра помахивала свободной рукой, призывая всех двигаться быстрее. – Мальдис, иди же, иди! Бьёрн, дай матери руку! Мы должны скорее уйти отсюда, укрыться, чтобы не делать им лишних трудностей! Скорее, не оглядывайтесь! Коль, показывай дорогу! Сигрид! Бренна, возьми у деда Кнотту, он не может один нести сразу все! Идемте, идемте! Мы спасемся, не бойтесь, только шевелитесь, умоляю вас! Альв, подними рукавицу! Смотрите под ноги!

Подгоняя служанок и детей, Тюра повела всю причитающую стайку в глубь леса, по скользкой тропке, усеянной бурыми листьями со снежным налетом. Она старалась не думать о том, что осталось позади. При мысли о доме и Хагире ноги подгибались и душу заполняло отчаяние, доходящее до безразличия, но она бросала взгляд на детей и вспоминала: они должны выжить и спастись! Однажды, почти пять лет назад, она уже была в таком же отчаянии: когда получила весть о гибели мужа, когда осознала, что в одиночку и без дружины не может отстоять свой дом и добро. Тогда она выдержала, добралась с дочерью и кое-каким имуществом до родичей, и жизнь снова наладилась, хотя стала уже совсем не такой, как прежде. Душа Тюры уже встречалась с горем и чувством безнадежности и теперь справилась с ними легче. Думать не надо, бояться и горевать не надо, теперь главное – передвигать ноги и тащить за собой остальных. Каждый должен биться до последнего. Хагир говорил: надо использовать все возможности, и тогда даже поражения нечего стыдиться.