В закрытой ведомственной карете было темно, как в могиле, и так же душно. Сидя в углу кожаного дивана, Аламар откинулся на мягкую спинку, вытянул вперед ноги. Можно было подремать полчаса, пока карета выписывала сложные пируэты, с трудом протискиваясь сквозь узкие улочки старого города. Но, понятное дело, не спалось.
Он слепо таращился в глухую темень. Там, где запахнутые шторы плохо прилегали к дверце, темноту прошила тонкая сизая полоска. Королевство Рехши встречало рассвет, а верховный инквизитор возвращался домой со службы.
Аламар пробовал думать о том, что сейчас он войдет с парадного в свой великолепный особняк, и его будет встречать старая Ньями. Потом он переоденется, снимет, наконец, маску, и будет завтракать в очень просторной и пустой столовой. Мысли рассыпались пеплом, оседая на душе вязкой смоляной горечью. Он хотел представить себе Ньями, благообразную, в накрахмаленном чепце, а перед глазами было совсем другое лицо, перекошенное, почти безумное. Днем раньше Лия Циниат щеголяла туалетами и прическами, и всего лишь одной ночи хватило, чтобы превратить самовлюбленную гордячку в мычащее, ползающее по полу существо.
Надо отдать должное, у нее хватило ума сразу во всем сознаться. В том, что готовила для принца Ксеона особых механоидов с повышенной защитой корпуса. Зачем? Ну, он попросил об одолжении. Знала ли она? Догадывалась, но напрямую ни о чем сказано не было. Чистосердечным признанием, запоздавшим на пять лет, герцогиня надеялась купить себе жизнь. И завыла, заревела в низкие потолочные своды, когда услышала приговор. Лишение жизни через сожжение за государственную измену. Она ползла по полу, цепляясь за штанину, и все выла, выла… Помоги мне, Аламар. У меня дети сиротами останутся. Помогииии… Он едва не увяз в этой мольбе, но вовремя опомнился. Сунул под нос герцогине миниатюру, которую всегда носил в медальоне.
– Твои дети будут ходить по земле. А где мои дети? Вот, они, где сейчас? И в этом есть твоя вина, Лия.
Она разжала пальцы и внезапно умолкла. А он пошел дальше, заполнить все необходимые для казни протоколы.
– Будь ты проклят! – хриплый вопль привычно царапнул слух, – проклят!
Он рассмеялся. Проклят. Нашла чем пугать…
…Карета остановилась. Аламар дождался, пока возница отворит дверцу кареты, и вышел, щурясь на серый свет зимнего утра. На ближайшем дереве надсадно каркала ворона. В лужах таял лед. С затянутого низкими тучами неба сыпалась снежная труха.
– Свободен. Заедешь за мной после полудня, во дворец нужно будет, – процедил Аламар, даже не глядя в сторону парнишки в сером мундире.
Тот кивнул, заторопился, и через несколько мгновений карета тронулась с места и покатилась обратно, к ведомству.
Аламар дошел до боковой калитки, временами оскальзываясь на обледенелой мостовой, снял с правой руки перчатку и приложил ладонь к блюдечку охранного артефакта. Замок щелкнул, и калитка гостеприимно распахнулась.
Дальше, огибая по кругу клумбу, из которой торчали черные и давно уж перемерзшие колючие стебли роз, бежала узкая дорожка, кое-как присыпанная гравием. Примерно на пол пути к дому она ныряла под разросшиеся липы, затем примыкала к широкой дороге, которая вела к дому от больших ворот. Аламар, все еще стоя у калитки, окинул взглядом особняк. Огромный, сложенный из темного кирпича, с черепичной крышей и башенками по углам, этот дом мог бы стать родовым гнездом для многих, очень многих из семейства Нирс. Но не сложилось. Взгляд зацепился за черное пятно гари, покрывшее все левое крыло. В крайней башне даже стекла до сих пор не вставили, все равно туда никто не ходит и никто там не живет…
Вздохнул и пошел по дорожке. Ему мерещился запах горелого мяса в сыром зимнем воздухе.
Ему открыла сама Ньями. Высокая, худая и смуглая, Ньями слишком мало походила на коренных жительниц Рехши. Темные миндалевидные глаза, чуть раскосые, только усиливали впечатление. Впрочем, Ньями привез отец Аламара откуда-то с южных островов, когда сам Аламар еще скакал по особняку на маленькой механоидной лошадке. И с того самого дня Ньями была приставлена к Аламару нянькой.
…Потом у Ньями родился сын. Теперь уже Аламар понимал, что, скорее всего, это был сын господина Нирса-старшего. Ньями назвала сына Кио. Он вырос и остался жить в особняке. Уцелел пять лет назад и не ушел, когда Аламар выгонял всю прочую прислугу, швыряясь в них огненными шарами.
– Молодой господин! Где ж это вы пропадали всю ночь? – Ньями всплеснула руками, а он в который раз подумал, что не к лицу ей этот накрахмаленный чепец. Ей бы корону из перьев, вышитую тунику, а в руки – длинный лук. Тогда это была бы грозная Ньями, даже в своем преклонном возрасте. А в долгополом платье и переднике смех да и только.
Он покорно отдал ей плащ, и уже будучи в мундире, прошел сквозь холл к лестнице.
– В столовой все готово к завтраку, господин! – неслось в спину.
– Да, Ньями. Сейчас буду. Можешь раскладывать по тарелкам.
Аламар, постукивая по мраморным перилам металлическими пальцами протеза, поднялся к себе. Рванул с лица опостылевшую маску, швырнул ее на кровать. В последнее время он все чаще и чаще задавался вопросом, на кой ему этот костюмированный бал? Ну, увидят все его шрамы, ну и что. Можно подумать, что девка на выданье. Всем наплевать же. И каждый раз вспоминал то, зачем маску надел: она внушала страх. А искореженное, изодранное лицо внушало жалость, которой не хотелось.
Он быстро скинул мундир, переоделся в чистую сорочку и свободные штаны, сунул ступни в домашние туфли и, накинув стеганый халат, завернул в уборную.
Аламар долго плескал в лицо холодной водой. Не покидало ощущение, как будто каждый раз, побывав в пыточных инквизиции, он с ног до головы покрывался горькой слизью. Она лезла в ноздри, в рот, чтобы потом стиснуть шею невидимым обручем, а он каждый раз пытался смыть ее с себя – и не мог. Все равно каталась на языке горечь, и шею перехватывало в спазме.
«К Темному все», – вздохнул он.
Промокнул лицо пушистым полотенцем, мельком глянул на себя в зеркало.
Глубокие рваные борозды перепахали левую половину лица, чудом пощадив глаз. Впрочем, веку тоже досталось, и теперь Аламар взирал на мир с ироничным прищуром. Ничего особенного. Просто шрамы. Внутри все болит сильнее, до сих пор, и не скажешь, что время лечит.
Он кое-как причесался, приглаживая щеткой вьющиеся волосы, и пошел в столовую. Пусть и в своем доме, но опускаться до скотского состояния не хотелось.
Внизу, в столовой, его ждала верная Ньями с поварешкой наперевес. Кио в старой ливрее дворецкого стоял у окна и смотрел, как небо сыплет ледяной трухой. То, что падало сверху, таяло на земле, но к вечеру предсказатели обещали легкий мороз и, соответственно, превосходный, качественный гололед.
– Господин Аламар! – спохватившись, Кио отвесил вполне профессиональный поклон.
Нирс-старший так и не признал в нем сына, а потому Кио был просто сыном рабыни. Аламар как-то предлагал ему уйти, но идти Кио было некуда. Разве что в цирк, с его-то экзотической внешностью: от Ньями он унаследовал смуглую, с медным оттенком, кожу, и гладкие темные волосы, которые заплетал в косу, а вот глаза достались от отца, светло-серые, яркие, как и у самого Аламара.
– Ну, всем доброго утра, – пробормотал верховный инквизитор Рехши, – Кио, не топчись там, садись. И ты, Ньями, разливай, что там у тебя сегодня… садись с нами.
– Рагу овощное, господин Аламар, – на тарелку ляпнулась коричневатая субстанция, в которой Аламар смог распознать кусочки моркови и фасоль.
– Отлично, – сказал он, – рагу так рагу.
– И лимонные пирожки к чаю, – добавила Ньями.
– Прекрасно, прекрасно, – рассеянно прокомментировал он, мешая ложкой в тарелке.
Стряпала Ньями превосходно. Даже в тех случаях, когда внешне еда выглядела подозрительно, вкус оставался божественным. Ньями не была виновата в том, что для Аламара все отдавало горечью и каталось на языке сухим пеплом.
– Что тут у вас хорошего случилось, пока я на службе был? – поинтересовался он между делом.
– Приходил посыльный от графа Эверси, просил передать приглашение на бал.
– Да неужели…
Ньями тоже села за стол и теперь степенно ела, отправляя в рот ложку за ложкой.
Аламару же кусок в горло не шел. Всюду была горечь. А еще – отголоски воплей казненной герцогини. Как назло, подул ветер, и прямо в Аламара швырнуло невесомым пеплом. Он давно уже не был сентиментален, и уж конечно, совершенно не боялся сожженных им же людей, но все равно неприятно.
– Вот письмо, – сказал Кио, подавая тонкий розовый конверт.
Аламар молча надорвал его, достал сложенный вдвое листок бумаги. По столовой поплыл сложный аромат дорогих духов.
– Многоуважаемый господин Нирс! Послезавтра будем несказанно рады видеть вас на балу в честь девятнадцатилетия нашей Бьянки, – прочел он вслух и хмыкнул.
Ну надо же. Эверси никак не желал оставить затею выдать за него свою младшую. Ему иной раз хотелось поинтересоваться у самой Бьянки, а что она думает по этому поводу. Каково это, когда родной батюшка жаждет отдать тебя на растерзание полубезумному чудовищу?
– Жениться вам надо, господин Аламар, – с легкой укоризной в голосе сказала Ньями, – пять лет уже прошло. У вас еще будут дети, и дом оживет.
– Ньями, я тебя забыл спросить о том, надо или не надо мне жениться, – процедил он и тут же застыдился. Все же Ньями была ему почти как мать. Да что там, проводила с ним времени куда больше, чем родительница.
– Если это письмо от графа Эверси, то его дочь Бьянка – отличная девушка, – не обращая внимания на его ответ, продолжила Ньями, – она молодая и здоровая, и может нарожать вам кучу таких же здоровых детишек.
– Возможно, – он пожал плечами и отставил рагу, – однако, милая Ньями, я терпеть не могу, когда мне что-то или кого-то навязывают.
Хотел попросить у нянюшки чаю, но потом подумал и поднялся сам. И тут совершил оплошность, схватив изогнутую белую ручку чайника левой рукой. Раздался жалобный хруст, и чайник упал на стол, заливая заваркой белоснежную скатерть.
– Ох, – только и выдохнул Аламар.
Очень часто он не мог рассчитать, с какой силой сжимать механические пальцы. Как результат – раздавленные бокалы, оторванные куски мебели. Ну и вот, последняя жертва, чайник.
– Ничего, ничего, – засуетилась Ньями, – не обращайте внимания, господин Аламар. Это все… мелочи.
– Да, мелочи.
Он взглянул на Кио, опасаясь увидеть на смуглом его лице намек на насмешку, но не увидел ничего, кроме искреннего сострадания.
– Простите, – сказал Аламар, – мне… нужно отдохнуть. Кио, проследи, чтоб я проснулся в половину двенадцатого. Мне во дворец надо.
***
Аламар лежал на узорчатом покрывале, свернувшись калачиком, подтянув к груди колени. Тяжелую механическую руку он вытянул к краю кровати. Металл тускло блестел, вместе с каждым ударом сердца по протезу скользили голубоватые блики, как будто омывая его полупрозрачной дымкой. Это была магия конструкторов. Именно она позволила почти идеально срастить сплав нескольких металлов и живое тело, заставить искусственные пальцы шевелиться по велению воли. Не быть калекой…
А в душе суховей гнал пепел.
Пять лет прошло с того момента, когда подчинившиеся скрытому менталисту механоиды устроили самый настоящий бунт. Пять лет… как полыхал пожар в особняке, а обугленное сердце было выдрано с ошметками мяса из груди и навсегда осталось в том крыле, где так и не вставили стекла. Это ведь он сам поджег здание, когда увидел, что металлическая лапа раздавила Элизу и крошечного Мариуса. Он надеялся, что все они сгорят, и сам он умрет в огне, чтобы ничего больше не чувствовать. Но нет, не удалось. Вытащили из огня, и долго таскали по пустынной улице, играли, как кошка с полузадушенной мышью. А потом пришла ведьма и одним движением тонкой руки заставила механоидов убраться. Она тоже оказалась менталистом…
Аламар лежал, щурился на латунную ручку двери. Накатывало горькое осознание того, что уснуть уже не удастся. Красивые часы в деревянном корпусе уже показывали одиннадцать. Скоро появится Кио и начнет будить, мягко прикасаясь к плечу.
А ему все кажется, что не Кио войдет в дверь, а прекрасная Эльза. Время не стерло ее облик, Аламар помнил каждую черточку. Она слегка располнела, родив Мариуса, и оттого стала еще краше. Румянец на щеках, смеющиеся голубые глаза в шелке ресниц. Сочные губы, вкус которых напоминал нагретые солнцем спелые черешни…
И ничего не осталось. Ни-че-го. Он один, словно обугленная головешка. Воздух едкий и пахнет пожаром, во рту печет, пепел на зубах и языке…
Исключительно потому, что высокородному мерзавцу надоело сидеть взаперти, и он решил – а попробую-ка я свои силы на непобедимой армии Рехши.
Что ж, попробовал. Очень удачно попробовал, поначалу никто так и не понял, почему вдруг армия механоидов отказалась признавать власть короля и начала крушить все, что подворачивалось под руку. Но Аламар Нирс тоже не лыком шит. Копал пять лет, пока не добыл доказательства, не зафиксировал магические следы. Надо было видеть, как сокрушался король, пока слушал доклад Аламара. Как же так, возлюбленного сына – и казнить? Нет-нет, это невозможно, королевская кровь так редка нынче. Пусть посидит в изгнании, авось поумнеет.
«Пусть посидит, – согласился Аламар, а про себя добавил, – авось, сдохнет на том острове. Долго там еще никто не протянул».
Латунная ручка дрогнула, проворачиваясь, и Аламар невольно подобрался.
Вот, сейчас… Синее домашнее платье, белый кружевной воротничок, водопад золотых вьющихся волос. Эльза.
Внутрь ловко проскользнул Кио и, встретившись взглядом с хозяином, лишь укоризненно цокнул языком.
– Вы так и не отдохнули, мастер.
– У Всеблагого за пазухой отдохну, – Аламар с усмешкой ткнул пальцем куда-то в потолок, – что ж, пора собираться.
…Сборы были недолгими.
Он вышел на крыльцо, постоял немного, вдыхая влажный и холодный воздух. Труха с неба больше не сыпалась, теперь это был просто небольшой дождик.
«Если ночью приморозит, надо будет запретить Ньями идти на рынок, – думал он отстраненно, – поганая нынче зима выдалась».
И вспомнил, как мечтал лепить снежную бабу с Мариусом.
Что ж, не вышло.
Приметив карету, Аламар прошагал весь путь обратно к калитке, кивнул вознице и забрался в темное нутро, на мягкий кожаный диван. Смотреть на город не хотелось совершенно, поэтому он плотнее задернул шторы и откинул голову. О том, чтобы задремать, речи не было: от того, как потряхивало на мостовой, зубы клацали. Какой уж тут сон.
Следующей остановкой был королевский дворец.
Аламар подъехал к парадному подъезду, выбрался на алую ковровую дорожку. Удовлетворенно хмыкнул, глядя, как шарахнулись от него лакеи. Все же выбор маски оказался верным. Зачем ему жалость? Пусть боятся. Вообще, верховный инквизитор должен внушать неодолимый ужас, и не только магам без регистрации.
Он уверенно поднялся по лестнице, а затем направился в кабинет его величества Маттиаса Третьего из династии Фаблур. Двери, покрытые великолепной резьбой, распахивались одна за другой, лакеи низко кланялись – и так ровно до тех пор, пока не очутился перед королем Рехши.
– Ваше величество…
– А, вы… ну, что ж, проходите, проходите… сейчас вот, освобожусь, и переговорим.
Аламар спокойно стал в углу и принялся наблюдать за королем.
В голове наконец воцарилась легкая и прохладная темнота. Все лучше, чем каша из пепла, крови и бесконечных «а вот если бы я».
Король Маттиас был немолод, но весьма бодр, наверное, исключительно благодаря своему субтильному телосложению. Худой, в неизменном каштановом парике на лысой голове, шустрый и подвижный как таракан, он выглядел так, словно собирался прожить еще три человеческих жизни. Он все ходил вокруг нового механоида, довольно цокал языком, пытался, поднимаясь на цыпочки, заглянуть неподвижному механоиду в рот и пощупать клыки.
– Ваше величество, не стоит, – спокойно прокомментировал Аламар, за что удосужился насмешливого взгляда.
– Бросьте, мастер Нирс. Он совершенно неподвижен. Не заряжен. Только с утра привезли новый образец.
– Значит, герцогине нашлась замена?
– Ну конечно, мой дорогой. Не бывает такого, чтоб человек был абсолютно незаменим. И потом, неужели вы могли подумать, что я отдам вам герцогиню, не думая о последствиях? Если бы она была одна такая, вы бы ее, мой хороший, никогда бы не получили.
Аламар услышал скрежет собственных зубов.
Ну, конечно! А он, идиот, уже размечтался, что король проникся его горем и хочет поспособствовать поимке и наказанию всех зачинщиков бунта…
Тем временем король Маттиас продолжал осмотр нового солдата своей непобедимой армии. Механоид донельзя походил на гориллу, только прямоходячую, и был от макушки до пят покрыт деревянными чешуйками. Лицо… если, конечно, это можно назвать лицом, тоже было вполне себе обезьянье, с выдающимися вперед мощными челюстями и вылезшими из-под чешуек остро заточенными клыками.
– Новая модель, – похвалил Маттиас, оглядываясь на инквизитора, – по словам конструктора, непобедим на поле боя.
– Не вижу вооружения, – скептически отметил Аламар.
– В самом деле, – король пожал узкими плечами, – что ж, надо посмотреть…
И, мурлыча под нос легкомысленный мотивчик, направился к резному бюро.
Он извлек оттуда плоский ящик из дубовых дощечек, повернулся, поставил его на письменный стол и сдвинул крышку. Кабинет озарился тусклым голубоватым свечением: там, каждый в своем гнезде из ветоши, лежали крупные кристаллы, каждый размером не меньше куриного яйца. Аламар прищурился: часть кристаллов все же оказалась зеленоватого оттенка, что, впрочем, было совершенно правильно.
– Лациум, – задумчиво проговорил Маттиас, – основа нашей полной независимости. Если найдут еще один источник где-нибудь на континенте, мы быстренько станем нищими. Будем просить подаяния у соседушек.
– Лациум – дар последних айхи, – эхом отозвался Аламар, – они любили острова, ваше величество. Если где и оставили лациум, то только здесь.
Маттиас осторожно взял голубой камень, сжал его в руках, словно хотел оставить отпечаток ладоней, затем повернулся к механоиду.
– Ты понял, зачем его в дерево одели, а?
– Вероятно, чтобы меньше ржавел, ваше величество…
– Именно так.
Тонкие пальцы короля пошарили по груди механоида, затем он ловко отвинтил маленький лючок. Обернулся и весело подмигнул:
– Ну, что, мастер Аламар? Вдохнем жизнь в это тело?
Он лишь плечами пожал.
Не видел ровным счетом ничего интересного или хорошего в том, чтобы засунуть лациум с наложенной печатью во внутренности механоида. К тому же, главную роль все равно играл тот кристалл, что еще предстоит установить в голову: именно он в большей мере отвечал за то, что механоид не только осознавал себя, но и понимал, кому должен служить.
Маттиас быстро вложил камень в грудь существу. Что-то защелкало, заскрежетало внутри, и механоид открыл глаза. Аламара передернуло. Глаза механоидам изготавливали из драгоценных камней, вроде как для улучшенного преломления света. Этому поставили рубины. И в тот миг, когда Аламар поймал совершенно неразумный и, по большому счету, неживой взгляд, внутри заворочалось нехорошее ощущение, что все они сидят на бочке с порохом и играют в войнушки. Взгляд механоида медленно перемещался с Аламара на короля, а инквизитору начало мерещиться, что на самом деле механоид превосходно понимал, кто он и где находится, и просто выжидал время до того момента, как одним ударом могучей лапы свернет шею тщедушному человечку.
– Ну разве он не великолепен? – пропел король и, не обращая внимания на механоида, что стоял и бешено вращал кровавыми глазищами, достал из шкатулки зеленоватый камень. На некоторое время сжал его в ладонях, затем поднес ко лбу и пробормотал формулу подчинения. Обошел механоида, и, точно также нащупав лючок у основания плоского затылка, вложил камень и туда.
Механоид вздрогнул. По крупному, мощному телу прошла короткая судорога.
И, тихо шурша чешуйками, опустился перед королем на колени.
– Вот видите, Аламар, – его величество воинственно сверкнул глазами, – они все послушны, никакой опасности нет.
– Ровно до тех пор, пока сын ваш сидит в замке Энц, – Аламар просто не мог удержаться от ядовитого замечания.
Покосился на механоида. Мощное и столь же уродливое создание стояло совершенно спокойно, только взгляд сделался нечеловечески пронзительным.
– Ну, или пока не появился откуда-нибудь другой сильный менталист, одержимый дурацкими идеями всеобщего равенства. Так ведь, мой хороший?
Последнее было сказано уже механоиду.
Рубиновые глаза опасно пыхнули.
– Где… я?
Голос напоминал скрежет плохо смазанных шестеренок.
– Ты во дворце, перед своим господином, – твердо сказал король.
– Да… я…
Существо помотало головой. Чешуйки тихо шелестели, терлись друг о друга.
«Прямо шишка еловая», – решил Аламар.
Он не вмешивался, ждал, что будет дальше.
Механоид продолжал медленно осматриваться. Посмотрел на Аламара, отчего тот поежился: вспомнил, как трепали его, раздирая на части. Только конченые идиоты могут желать свободы механоидам. Потом существо перевело взгляд на короля. Механоид подался было вперед, но тут же медленно осел назад, снова опустился на колени так, как будто его ставила в позу покорности некая высшая сила.
Аламар знал, что это.
Всего лишь личная печать владельца, оставленная на кристаллах лациума.
– Покажи нам свое вооружение, – сказал король.
Шварк!
Маттиас едва успел отскочить, когда механоид буквально ощетинился остро заточенными дисками. Они вылезли из щелей на груди, на спине и даже из толстых рук. Опасно сверкнули лезвиями.
– Ох ты, – пробормотал Маттиас, – нет, вы видели, мастер Аламар? Ну разве он не прекрасный солдат?
Аламар сдержанно кивнул.
Он… как бы это помягче… не разделял восторгов короля по поводу нового солдата. Он вообще механоидов не любил.
– Убери, – скомандовал Маттиас, и лезвия с шорохом скользнули в пазы.
– Великое искусство, создавать таких вот, – сказал король, – ну что ж, солдат, иди. Спустишься вниз, там тебя встретят и отведут в казармы.
– Но… – робко заметил механоид.
– Солдатам не положено разговаривать, – сказал Маттиас, – а чтобы ты лучше запомнил, я тебя накажу.
И достал хлыст.
Аламар сонно считал.
Пять. Десять. Пятнадцать.
Механоид коротко вздрагивал под ударами, и Аламар знал, что ему больно.
Они чувствовали боль.
Визжали, ревели, когда он жег их своим Даром пироманта. И при этом шли вперед.
Они… чувствовали и, хоть убого, но мыслили. И теряли свободу воли. Не могли сопротивляться приказам того, чья печать на кристалле…
Потом хлыст сломался, механоид перестал вздрагивать. Король дышал шумно, словно только что обежал вокруг дворца. Промакнул кружевным платком выступившие на лбу бисерины пота.
– Пошел отсюда, – процедил Маттиас, – вон. В казарму.
Существо поднялось с колен и молча побрело по направлению к двери. За ним стелился след из опадающих, сломанных во время экзекуции чешуек. Уже в пороге механоид обернулся и посмотрел на Аламара. В рубиновых глазах полыхала жгучая ненависть.
«А потом мы удивляемся, отчего они на всех бросаются, освобождаясь от печати», – подумал инквизитор.
– Я хочу поговорить о сыне, – сказал Маттиас, как только дверь закрылась, – надеюсь, ты разместил его со всеми подобающими удобствами?
– Разумеется, ваше величество…
– Ты лживый сукин сын, – прорычал король, отбрасывая обломки хлыста, – прячешь свою рожу искореженную за маской и думаешь, будто я тебя не вижу… Так мне тебя и видеть не нужно! Сегодня… пришло письмо от него. Он жалуется на дурные условия. Просит прислать еды.
– Его должны неплохо кормить…
– Его кормят всякой дрянью, которую не должен вкушать человек его положения!
– Вашему величеству следует думать о том, чтобы такой сильный менталист, как принц Ксеон, оставался в замке Энц как можно дольше, – твердо сказал Аламар, – а не о том, какую кашу он ест.
– Пусть остается в замке, – согласился король и почесал голову под париком, – но, мастер Аламар, он должен быть там в полном здравии, вот чего я хочу. Честно говоря, мне наплевать на то, что у вас с ним какие-то личные счеты. И знать ничего об этом не хочу. Мне надо, чтобы оба моих сына были живы и здоровы. А ваша задача, Аламар, отлавливать менталистов. Вот он, залог процветания династии. Когда я давал добро на арест Ксеона… возможно, это была ошибка. Возможно, мне следовало просто… поговорить с ним. Запереть, наконец, снова во дворце. Но теперь уже дело сделано. Пусть посидит, подумает.
– Как прикажете, ваше величество, – Аламар поклонился, хотя внутри все клокотало.
– Я сегодня же отправлю Ксеону нормальных продуктов, – продолжил Маттиас, – пусть… будет там, на острове… а вы, мастер Аламар, займитесь обеспечением безопасности моей армии. Все, вы свободны.
И махнул рукой в сторону двери.
Аламар поклонился и вышел.
Сцена с показательной поркой механоида, а затем столь же показательное выступление короля оставили мерзкое послевкусие. И Аламар вдруг подумал, что, если Маттиас вот так же обращался с принцем Ксеоном, держа его взаперти… Что странного в том, что наследник трона учинил бунт? Опробовал свои способности на непобедимой королевской армии?
Аламар вздохнул. Иногда ему казалось, что айхи просто посмеялись над своими наследниками. Не нужно было им взращивать в глубоких пещерах лациум. И уж тем более не нужно было показывать, как им пользоваться. От этого и все беды. Некоторые думают, что бессердечно вот так обращаться с механоидами, у которых есть разум, но которые не могут себя защитить.
Но если дать рукотворным сууществам полную свободу, что будет?
Они ведь все равно… неживые. Но при этом думают и чувствуют. И все равно не живые.
«Чушь какая-то», – вяло подумал Аламар, перепрыгивая через ступеньку, скатываясь с широкой мраморной лестницы.
Ему не хотелось находиться здесь – слишком светло и жизнерадостно. Не хотелось возвращаться домой – слишком мрачно и живы воспоминания. Аламару вообще уже ничего не хотелось.
***
…Но на бал он все же потащился.
С графом Эверси они были добрыми соседями. Время от времени стареющий весельчак приглашал «господина инквизитора» на «пропустить чего-нибудь покрепче». Аламар соглашался, на утро просыпался с гудящей головой, но в неплохом настроении, и каждый раз зарекался туда ходить. На бал, правда, его еще не звали ни разу, и это внушало некоторое беспокойство одновременно с непонятным Аламару лихим весельем. Он представлял себе, как светские дамы и их не менее светские кавалеры будут шарахаться от его маски. Губы невольно растягивались в забытую почти улыбку, возвращая к тем временам, когда Аламар Нирс учился в академии и был веселым, не знавшим забот парнем.
Ну что ж, раз так, то он пойдет на бал.
Наверняка будет забавно, в самом деле…
Аламар явился в графский особняк чуть раньше назначенного. Его план был прост: поздороваться с семейством Эверси, вручить подарок их дочери, а потом, подхватив бокал с чем-нибудь освежающим, сесть в темном углу и проводить время там, наблюдая за весельем и танцами.
В особняке заканчивались последние приготовления, прислуга металась по залу перепуганными рыбешками, расставляя на столах закуски. Пахло апельсинами и жареными колбасками. Сам хозяин дома, в превосходно сшитом фраке, стоял на возвышении в конце зала подобно полководцу перед сражением. Едва завидев Аламара, он торопливо скатился вниз, бодро проложил себе путь сквозь снующих туда-сюда служанок с подносами.
– Аламар, дружище! – затряс руку в крепком рукопожатии, – как здорово! А мы уж не надеялись, ответа ведь не получили…
Эверси преданно заглядывал в глаза, его второй подбородок мелко дрожал, а руки явно потели.
«Что-то нужно от меня, – подумал Аламар, отвечая на рукопожатие, – хм, посмотрим».
– Да что же ты стоишь? Проходи, пойдем, пожалуйста, пойдем к столу. Мы возьмем по бокалу «Слезы последней айхи» и прекрасно проведем время! Кстати, супруга моя и дочь, Бьянка.
Они как будто подкрались сзади, и Аламар почувствовал себя в окружении. Противник, оголивший плечи по последней моде, вырядившийся в воздушные кружева и рюши, уверенно брал в осаду.
– Мастер Нирс, – графиня присела в изысканном поклоне, – какая честь для нас, что вы нашли…мм… время посетить наш дом.
Графу Эверси повезло с женой. Амалия слыла не столько умной, сколько мудрой женщиной, закрывала глаза на мелкие шалости супруга и, возможно, именно поэтому их лодка семейной жизни продолжала год за годом уверенно плыть в бушующем море страстей. Помимо этого, Амалия Эверси была еще и женщиной довольно красивой, чем-то напоминала породистую борзую. И взгляд открытый, дружелюбный. Локоны теплого медового оттенка.
Бьянка Эверси внешностью пошла в отца. Не то, чтобы Всеблагий обделил ее красотой, нет. Девушке досталась внешность голубоглазой фарфоровой куклы, очень дорогой куклы: тонкие черты лица, золотые волосы, высокие скулы и пухлые губы. Идеал красоты, казалось бы… но нет. Если мать напоминала породистую борзую, то Бьянка куда более походила на болонку в бантах.
Аламар поймал себя на том, что вот уже несколько минут молча рассматривает семью Эверси и молчит. Спохватился, приложился к ручке графини, почувствовал, как дернулась ее рука в момент соприкосновения с маской.
– Я сражен красотой ваших женщин, Эверси, – сказал он, – вам несказанно повезло.
Потом нырнул пальцами во внутренний карман мундира и извлек подарок.
– Бьянка, это вам.
– О, – губы девушки приоткрылись, обнажая мелкие белоснежные зубы, – я так благодарна…
– Вы еще не посмотрели. Берите же.
Коробочка была небольшой, размером с ладонь, обита темно-бордовым бархатом. Бьянка, затаив дыхание, открыла ее – и не сдержала восхищенного возгласа.
– Что там, милая? – поинтересовалась графиня, – надеюсь, господин верховный инквизитор тебя не слишком балует?
– Там… – выдохнула она, – там…
В уютном бархатном гнездышке спал миниатюрный дракон. Он был выполнен из серебра, и по спине и хвосту, там, где у обычных драконов должен быть гребень, талантливый конструктор пустил ряд крупных изумрудов. Все сочленения казались идеальными, прилегали плотно, словно рыбья чешуя. А рядом с ним сверкали граненые шарики лациума.
– Механоид! – воскликнула Бьянка и рассмеялась совершенно по-детски, – Боже, как вам удалось его достать, мастер Нирс? Ведь механоиды… только у короля!
Ее голосок звенел колокольчиком, и Аламар невольно улыбнулся.
Хотя, если долго слушать этот нежный звон, наверняка заболит голова…
Он пожал плечами.
– Не забывайте, милая Бьянка, на какой я должности при его величестве. Мне доступны многие вещи.
Девушка захлопнула коробку, прижала ее к груди.
– Я хочу… я хочу прямо сейчас его оживить. – взгляд ее метнулся к отцу, – вы позволите, папенька?
– Отчего бы нет, хе-хе, – добродушно ответил граф, – только не долго, милая. Скоро гости начнут подтягиваться, и тебе придется принимать и другие подарки.
– А вы? – она взглянула на Аламара, – вы мне поможете? Я не представляю, куда именно вставляются камни.
Он пожал плечами.
Помочь?
Отчего бы нет.
Сам ведь понимал, что граф не сумеет инициировать лациум.
– Пинцет у вас найдется? – осторожно спросил он у графини.
Та сдержанно улыбалась. Весь ее вид говорил о том, что все идет по плану. По какому? Аламар догадывался. Впрочем, чего-то подобного он и ожидал, отправляясь на бал.
– Бьянка, душа моя, пинцет у меня в гостиной, под зеркалом, – сказала женщина.
Бьянка подскочила на месте, крутнулась, подметая белоснежным подолом пол.
– Идемте же, господин Аламар! Вы обещали помочь, помните?
И хитро сощурилась.
Аламар послушно пошел следом за девушкой, чувствуя, как спину буравят взгляды почтенных родителей.
…Они вышли из парадного зала и углубились в дом.
По-прежнему приятно пахло апельсинами, тихо потрескивая, светились магические кристаллы в подставках. Аламар потянул носом. Идущая впереди Бьянка оставляла за собой шлейф изысканного аромата, сложную смесь корицы, ванили и сладких яблок. Она почувствовала его взгляд и передернула плечами.
«Боится. Все же боится. Ну и зачем мне все это?»
– Здесь недалеко, мастер Аламар, – тут же снова зазвенел, запел нежный колокольчик, – матушкина гостиная. Совсем рядом. Вот, за этим поворотом.
– Вы говорите так, словно я до смерти боюсь отлучиться из главного зала и пропустить вальс, – проворчал он.
Бьянка хмыкнула.
– Я подозревала, что вы не танцуете, хотя папенька утверждал обратное.
– Кто будет танцевать с калекой, да еще и с верховным инквизитором? – пожал плечами Аламар, – одна моя рука чего стоит.
– Но ведь все остальное у вас обычное, м?
– Самое что ни на есть, уверяю вас.
– Вот и пришли.
Бьянка повернулась к нему, картинным жестом распахнула двери.
– Прошу!
Все те же магические светильники. Тусклый блеск парчовой обивки. Тяжелые портъеры. И свет угасающего дня за высоким окном.
Аламар огляделся, увидел небольшой стол на витых ножках. Рядом стоял табурет, и он уселся на него. Бьянка поставила перед ним коробку с драконом, а сама отправилась на поиски пинцета.
– Послушайте, – глухо сказала она, – вы ведь понимаете, зачем вас так упорно звал папенька на мой день рождения.
– Вполне, – Аламар положил руки на стол и спокойно ждал продолжения разговора.
Бьянка вернулась с пинцетом.
– Вот, возьмите… Знаете, мне не по душе то, что задумал папенька. Я говорю честно. Это гораздо лучше, чем потом, мстя нелюбимому мужу, спутаться с красавцем-конюхом.
– Конечно, лучше. Вы удивительно здраво мыслите, дорогая Бьянка. А теперь возьмите в руку вот этот, голубой кристалл и подержите немного.
– Но, возможно, все не так уж плохо? Возможно, вы будете прекрасным мужем и отцом?