Михаил Поречников принял решение участвовать в этом аттракционе (ему самому больше нравилась ассоциация с цирковыми обезьянками) под влиянием речей одного хмыря. Хмырь был коллегой, преподавал русскую литературу и обладал реальным даром убеждения. Он умел нажимать на разные тайные кнопочки, спрятанные в недрах человеческой психики, и стоило признать, что стервец пользовался у студентов не меньшей популярностью, чем сам Михаил. Хмыря звали Володя, фамилия его была Капустин, и, хотя лет ему было уже не так мало, волосы он носил длинные, почти до плеч, брился только по праздникам, а на шее таскал наушники от плейера. Короче, возрастной неформал в стане преподов.
Дело было в начале августа. Они случайно пересеклись в пустующем по случаю летних каникул деканате, поболтали с молоденькой секретаршей, а потом Володя затащил Михаила в бистро на проспекте Ленина напротив университета – в то самое, где Миша недавно съел первый гамбургер в компании своей возлюбленной студентки Елены Хохловой, – и с остервенением, достойным лучшего применения, начал нажимать на кнопки:
– Старик, о твоих разборках с Саакяном шепчется весь университет. Думаешь, никто ничего не видит и не слышит?
– В смысле?
– Да в том самом смысле! Вот скажи, о чем я сейчас думаю?
Миша нахмурился. Это была слишком бесцеремонная просьба. Из него упорно хотели сделать цирковую обезьянку.
– Что ты имеешь в виду? – прикинулся он чайником. – Хочешь сказать, что я умею читать чужие мысли?
– Да нет, блин, я хочу сказать, что ты бомбила с Курского вокзала! Не делай такое тупое лицо, тебе не идет.
Миша нахмурился еще сильнее.
– Кто болтает?
– Да как тебе сказать…
– Как есть.
– Да Саакян же и болтает! Ты же знаешь этого тщеславного ублюдка. Мало того что он сам на каждом углу сверкает своими цацками, так еще и тебя к себе притянул. Дескать, вот смотрите, каких мы орлов воспитали!
Миша крякнул. Несмотря на все его экстрасенсорные способности, некоторые вещи от него все же ускользали, и одна из таких вещей – сплетни на работе. Наверное, все дело в том, что он никогда не склонен был их искать. Но, черт возьми, выясняется, что сплетни игнорировать никак нельзя, особенно если ты работаешь в большом дамском коллективе и особенно если ты экстрасенс.
Саакян – титулованный седовласый засранец, которому некуда больше приложить свои неординарные способности, которому надо чем-то развлекаться, чтобы держать себя в тонусе. Кроме того, он действительно безумно тщеславен. Несколько лет назад он был преподавателем Михаила, и вражда началась уже в те относительно беззаботные времена, когда Мишка протирал штаны в аудиториях и создавал себе репутацию чертовски талантливого молодого человека, которому под силу все – от наук и искусств до подметания листвы на университетском стадионе. Закончив этот педагогический вуз, Мишка без проблем был зачислен в местную же аспирантуру и стал преподавать историю, и два экстрасенса автоматически стали коллегами. У обоих – немалые способности (профессор Саакян к тому же действительно носил титул какого-то там магистра каких-то таинственных наук, который он отхватил в Европе – наверняка дал взятку, козел!), у обоих – твердый характер и стальные нервы. Первое столкновение лбами произошло из-за женщины – очень симптоматично, кстати. Саакян любил молоденьких студенток, и одну из них Мишка буквально вырвал из его потных объятий, так что теперь ни о какой дружбе между ними речи быть не могло. Двум таким монстрам никогда не играться в одной песочнице, они – как два Горца, коротающие бесконечно долгую жизнь в стенах обычного учебного заведения. Впрочем, время выяснять, кто из них единственный и неповторимый Дункан Маклауд, еще не пришло, а потому в их отношениях установилось не оговоренное по срокам перемирие.
Но зачем этот, с позволения сказать, мужчина треплет языком, рассказывая всякому встречному-поперечному, кто есть кто в их иерархии Горцев? Не плюнуть ли на пакт о ненападении и не начистить ли ему рыло? Что-то даже кулаки зачесались…
– О чем задумался, старик? – спросил Володя, безмятежно приступая к пицце.
– О бабах в мужском обличье. Что именно он рассказывал?
– Что вы двое последние могикане на нашей грешной земле. Когда случится Страшный суд, спасетесь только вы двое и те, кого вы сможете зажать у себя в подмышках.
У Михаила отвисла челюсть.
– Погоди, погоди… Что он сказал?
Володя рассмеялся:
– Да ты не парься! Он был пьян в этот момент, как мой сосед перед смертью, царствие ему небесное.
Миша цокнул языком.
– Ты циник, Вов.
– Жизнь заставила.
– Какая она сука.
– Кто?
– Жизнь, жизнь. Ты кушай, не отвлекайся.
– А-а, пасиб.
Володя был вполне добродушным и безвредным парнем, которому чертовски не везло с личной жизнью. Точнее, она у него была довольно бурная, но какая-то… безрезультатная, что ли. Ни одна из его пассий не собиралась с ним надолго задерживаться, а до постели вообще доходила лишь каждая третья. Словом, ни туда ни сюда.
– Тебя опять бросили, – как бы между делом сказал Михаил, попивая кофе.
Володя замер. Кусок ароматной пиццы с ветчиной и грибами застыл на половине пути к распахнутой челюсти.
– Ты пытаешься убедить себя, что ничего нового в этом смысле не произошло, – продолжал Миша, – но на самом деле ты потрясен. «Сколько ж можно от меня бегать? Что со мной не так?» Об этом ты думаешь, старик?
Володя положил пиццу на тарелку, вытер руки о салфетку.
– Ладно, друг, убедил. Старая жопа Саакян был прав.
Миша улыбнулся. Прочесть мысли бесхитростного Володьки Капустина (как он с таким интеллектуальным багажом преподает русскую литературу?) не требовало приложения серьезных усилий.
– Ты у всех можешь так в башке ковыряться?
Михаил придвинулся к нему поближе.
– Тебе скажу: в принципе да, плюс-минус нюансы. И если ты проявишь себя как еще одна баба в штанах и с яйцами и растрезвонишь об этом по всему университету, я нашлю на тебя пожизненную мигрень.
– Да ну?
– Как два пальца…
Володя с восхищением покачал головой:
– Ну ты, блин… Чумак хренов!
– Не надо ассоциаций, я тебя умоляю.
Володя тихонько поаплодировал.
– Да, в самом деле очень убедительно. И у меня к тебе сразу два предложения.
– Слушаю.
– Первое: взамен моего молчания про твои способности я получаю твое молчание относительно моих успехов на личном фронте. Точнее, неуспехов.
– А типа никто не в курсе.
– Нет, старик, одно дело – сочинять байки и шушукаться в курилках, и другое – забраться ко мне сюда. – Володя постучал пальцем по виску. – Мы договорились?
– Конечно, ты мог бы и не просить. Я в этом смысле как врач-психотерапевт, никогда ни с кем чужие тайны не обсуждаю. Второе предложение?
Володя все-таки сначала засунул в рот пиццу и отпустил себе немного времени на удовольствие. Прожевав, он заговорщически подмигнул.
– Могу свести с ребятами из «Ясновидящего».
– Из чего?
– Реалити-шоу такое на «Неон-ТВ» идет. Не смотрел разве?
– Я не смотрю телевизор.
– Совсем?
Миша кивнул.
– С ума сойти… Ладно, не важно. Ты не хочешь себя попробовать в этом деле?
– Зачем?
– Мне кажется, у тебя есть все шансы победить.
– А зачем?
Володя с шумом опустил руки на стол.
– Заладил как попка! Что – зачем?
– Зачем побеждать в этом реалити-шоу?
– А зачем люди вообще побеждают?! – Володя начал кипятиться. Как человек эмоциональный и увлекающийся, он всегда быстро закипал и в такие минуты был очень забавен, словно щупленький сержантик-дед, которого не слушаются новобранцы. Пожалуй, его стоило жалеть. – Слушай, друг, – сказал Вова, – у тебя честолюбие атрофировано начисто, как у сантехника Афони, или ты просто набиваешь себе цену?
Михаил улыбался.
– Чего ты прешься, чудик? Ты всю жизнь собираешься сидеть в этом вузе и дышать Саакяну в анус?
– Фу, блин, Вован!
– Что – Вован? Ты слушай, слушай, что тебе искренний друг говорит. Тебе такого больше никто не скажет, даже твоя Ленка Хохлова, две пятерки ей в зачетку… Ты не имеешь права отсиживаться в своей раковине, старик. Думаешь, Господь Бог направо и налево раскидывает такую благодать? Ни фига подобного!
Володя разделался с пиццей и перешел к кофе.
– Может, ты не знаешь, но я всю жизнь мечтал быть писателем. Я строчки в альбомах для рисования авторучкой выводил уже в двухлетнем возрасте, я читал в школе как проклятый все подряд – что задавали, чего не задавали и что удавалось достать за сданную макулатуру. Знаешь, скока мне лет?
– Знаю.
– Так вот, мне почти сорок, и все, что я сейчас умею, – это копаться в чужих книгах, чужих мыслях и чувствах. Я, наверное, хорошо копаюсь, грамотно, но я сам ничего путного не могу написать. Я пробовал много лет, прежде чем понял, что я – футбольный тренер, не способный пробить пенальти. Я отдал бы все, что у меня сейчас есть – а у меня, старик, ни хрена нет, кроме болеющей матери, собаки и долгов, – чтобы хоть одна обложка с моим именем мелькнула на прилавках книжных магазинов, но я ничего не могу написать…
– Володь…
– Заткнись и слушай, что тебе говорят. Тебе Бог дал чуть больше, чем остальным смертным. Он не просто так раздает такие подарки, он ждет ответной реакции, он ждет результатов. Это как с большим рабочим дрыном: ты можешь до старости, укрываясь в туалете, мастурбировать на фотографию Ксении Собчак, но не лучше ли таким прибором осчастливить какую-нибудь ивановскую ткачиху? Она ж тебя, эта ткачиха, на руках носить будет, дурень!
Володя умолк. В глазах прыгали чертики.
– А говоришь, что ничего написать не можешь, – произнес Миша, – с таким-то образным языком. Трепач.
– Я делаю то, чем меня наделила природа. А ты должен заниматься своим делом. Пойдешь на шоу – попробуешь свои силы в серьезном деле, может, поможешь кому-нибудь. А потом у тебя будет имя… И от своего предназначения тебе уже точно не укрыться. Ну, Собчак или ивановская ткачиха – что выбираешь?
Миша отодвинул поднос с пустыми тарелками, хлебнул немного кофе.
– А посередине ничего нет?