Ведьма - читать онлайн

– Что это такое?

– Ну помнишь фильм, который мы смотрели? «Приятные люди» Филипа и Фредрика[5].

Нильс кивнул.

– Ну да, как черномазые играли в хоккей с мячом.

Билл поморщился.

– Про сомалийцев, которые играли в хоккей с мячом. Не надо говорить «черномазые».

Нильс пожал плечами.

Билл посмотрел на сына, стоявшего в полутемной комнате, небрежно засунув руку в карман шорт и откинув светлую челку, падавшую на глаза. Он появился в их жизни довольно поздно. Незапланированный, да и не очень желанный ребенок. Гунилле было сорок пять, ему самому – к пятидесяти, а два старших брата Нильса уже вышли из подросткового возраста. Гунилла настояла, чтобы они оставили ребенка, утверждая, что в этом есть какой-то высший смысл. Но Билл никогда не ощущал такой связи с Нильсом, как с двумя старшими сыновьями. Он не хотел – да и сил уже особо не было – менять подгузники, сидеть в песочнице или в третий раз проходить арифметику за первый класс.

Билл снова повернулся к компьютеру.

– Это презентация для СМИ. Моя идея состоит в том, чтобы сделать что-то позитивное и помочь беженцам в нашей местности влиться в шведское общество.

– Так ты собираешься обучить их играть в хоккей? – спросил Нильс, по-прежнему не вынимая рук из карманов.

– Разве ты не заметил яхты? – Билл указал на экран монитора. – Они научатся ходить под парусами. А потом мы будем участвовать в регате вокруг острова Даннхольмен.

– Регата вокруг Даннхольмена – немного не то же самое, что чемпионат мира, на котором выступали черномазые, – произнес Нильс. – Слегка другой уровень.

– Не говори «черномазые»! – одернул его Билл.

Сын наверняка делал это специально, чтобы позлить его.

– Я знаю, что регата вокруг Даннхольмена куда менее престижное соревнование, однако в наших краях она имеет символическое значение, и отклик в прессе будет значительный. Особенно теперь, когда снимается фильм и все такое.

Нильс, стоявший у него за спиной, фыркнул.

– Если они вообще беженцы. Сюда приезжают лишь те, у кого хватает на это денег, я читал об этом в Сети. А у этих детей-беженцев бороды и усы.

Билл взглянул на сына, покрасневшего от злости. Казалось, перед ним чужой человек. Не знай он его, мог бы подумать, что тот… расист. Но нет, подростки просто еще слишком мало знают о мире. Тем больше оснований для проведения такого проекта. Большинство людей по сути своей добры, им просто нужен толчок в правильном направлении. Обучение. Нильс скоро убедится, что ошибался.

Дверь у него за спиной закрылась, когда сын вышел из кабинета. Завтра установочная встреча, и важно подготовить все материалы для прессы. Это будет сенсация. Настоящая сенсация.

– Есть кто дома? – крикнула Паула, когда они с Юханной ввалились в квартиру с двумя детьми на руках, двумя колясками и тремя чемоданами.

Поставив на пол самый тяжелый чемодан, Паула улыбнулась Юханне. Отпуск на Кипре с трехлетним ребенком и грудным младенцем – не самое продуманное решение, однако им удалось выжить.

– Я здесь, в кухне!

Услышав голос матери, Паула расслабилась. Если Рита и Бертиль здесь и возьмут на себя детей, то они с Юханной смогут спокойно распаковать вещи. Или же наплевать на это дело, оставить распаковку на завтра и просто броситься на кровать, включив скучный фильм, под который легко можно заснуть.

Рита улыбнулась им, когда они вошли в кухню. Не было ничего удивительного в том, что мама готовила им еду на их кухне, словно на своей собственной. Рита и Бертиль жили в квартире этажом выше, но с рождением детей границы между квартирами стерлись настолько, что уже можно было устанавливать между ними лестницу.

– Я приготовила энчилады – подумала, что вы наверняка голодные с дороги. Все прошло хорошо? – Она протянула руки к Лизе.

– Да. То есть нет, – ответила Паула, с благодарностью передавай ей малышку. – Застрели меня, если я когда-либо снова начну говорить, как здорово было бы поехать на недельку в отпуск с детьми.

– Да уж, идея-то была твоя, – пробормотала Юханна, пытаясь разбудить заснувшего в дороге Лео.

– Сущий кошмар, – сказала Паула, отщипнув кусочек золотисто-желтого сыра с одной из энчилад. – Повсюду дети, а взрослые, вырядившиеся мягкими игрушками, бродят повсюду среди этой жары и распевают какую-то дикую футбольную песню…

– Мне кажется, это нельзя назвать футбольной песней, – рассмеялась Юханна.

– Ну хорошо, какое-то промывание мозгов, типа как в секте. Если меня еще хоть один раз заставят это слушать, я подойду и задушу этого большого лохматого медведя голыми руками.

– Расскажи про шоколадный фонтан, – сказала Юханна.

– О боже! – простонала Паула. – Каждый вечер у них там устраивали шведский стол, больше рассчитанный на детей, – блинчики, фрикадельки, пицца и спагетти в огромных количествах… И шоколадный фонтан. И был там один мальчик по имени Линус, который произвел на всех неизгладимое впечатление. Кстати, о том, что его звали Линус, знал весь отель, потому что его мама всю неделю бегала за ним и вопила: «Лииинус, нельзя, не трогай! Лииинус, не делай этого! Лииинус, не пинай девочку!» В то время как папаша сидел и накачивался пивом с самого завтрака. А в последний день…

Юханна хихикнула, а Паула взяла тарелку, положила себе энчиладу и села за стол.

– А в последний день он, конечно же, как ты понимаешь, с разбегу впилился в огромный шоколадный фонтан и перевернул его. Все вокруг было в шоколаде! А ребенок кинулся прямо в этот шоколад и стал кувыркаться в нем, пока мама бегала вокруг в полной истерике…

Откусив большой кусок, она с удовлетворением вздохнула. Это было первое блюдо с нормальным количеством приправ, которое она попробовала за неделю.

– Деда Бертиль? – спросил Лео, уже начав просыпаться на руках у Юханны.

– Да, а где Бертиль? – спросила Паула. – Что, уже заснул перед телевизором?

– Нет, – ответила Рита. – Он на работе.

– Так поздно?

Бертиль редко ставил себе вечерние смены.

– Да, ему пришлось уехать. Но ты-то все еще в отпуске по уходу за ребенком, – проговорила Рита, осторожно поглядывая на Паулу.

Она знала, как нелегко было уговорить дочь засесть дома, и Юханна постоянно тревожилась, что Паула слишком рано вернется на работу. Изначально они планировали провести лето всей семьей.

– А что случилось? – спросила Паула, откладывая приборы.

– Они все ушли искать пропавшего человека.

– А кто пропал?

– Ребенок, – проговорила Рита, избегая ее взгляда. – Четырехлетняя девочка.

Свою дочь она знала слишком хорошо.

– Как давно пропала девочка?

– В худшем случае – еще вчера вечером, но родители обнаружили это только сегодня после обеда, так что ее ищут часа два.

Паула бросила умоляющий взгляд на Юханну. Та взглянула на Лео и кивнула.

– Ясное дело, тебе надо ехать туда. Сейчас всякая помощь будет кстати.

– Обожаю тебя! Я еду немедленно.

Паула вскочила и поцеловала спутницу жизни в щеку.

– Где это? – спросила она, натягивая на себя в коридоре тонкую летнюю куртку.

– На хуторе. Бертиль называет его «хутор Бергов».

– Хутор Бергов?

Паула замерла на месте. Это место она хорошо знала. Знала и его историю. А природный цинизм мешал ей верить в случайные совпадения.

Карим сурово постучал в дверь. Он знал, что Аднан на месте, и не собирался сдаваться, пока тот не откроет. Годы, проведенные в мире, где стук в дверь мог принести с собой смерть – тебе или близким людям, – привели к тому, что многие не открывали, так что Кариму пришлось колотить в дверь еще раз. В конце концов она открылась.

Увидев округлившиеся глаза Аднана, он даже пожалел, что стучал так громко.

– Я только что разговаривал с Рольфом – он говорит, что вся Фьельбака вышла искать пропавшую девочку. Мы должны помочь.

– Девочка? Ребенок?

– Да. Рольф сказал, что ей четыре года. Они думают, что она заблудилась в лесу.

– Ясное дело, мы должны помочь. – Аднан обернулся внутрь комнаты, одновременно протягивая руку к куртке. – Халил! Пошли!

Карим сделал пару шагов назад.

– Помоги мне собирать людей. Скажи, что мы встречаемся у киоска. Рольф обещал подвезти нас.

– Конечно. Надо спешить. Маленькая девочка не должна оставаться ночью одна в лесу.

Карим продолжал стучать в двери, слыша, как в дальнем конце коридора Аднан и Халил делают то же самое. Через некоторое время собралось человек пятнадцать желающих помочь. Рольфу придется дать две-три ходки, чтобы отвезти всех, но для него это наверняка не проблема. Он добряк. Сам всегда готов помочь.

На мгновение Карим почувствовал себя неуверенно. Рольф добрый, это понятно. К тому же он их знает. Но как отреагируют на их появление другие шведы? Шайка черных из лагеря. Он знал, что их так называют. Черные. Или черножопые. Но пропавший ребенок – ответственность всех. Неважно, какой это ребенок – шведский или сирийский. Где-то в отчаянии плачет его мать.

Когда Рольф подъехал на своей машине, у киоска ждали Карим, Аднан и Халил вместе с Рашидом и Фаридом. Карим взглянул на Рашида. Его дети остались в Сирии. Рашид встретился с ним глазами. Он не знал, живы ли его дети, но сейчас собирался идти искать шведскую девочку.

Когда дети улеглись спать, в доме наступила блаженная тишина. Иногда Эрику даже мучила совесть из-за того, как остро она наслаждалась вечерним покоем. Когда Майя была маленькая, Эрика зашла на форум «Семейная жизнь», чтобы найти единомышленников и выплеснуть перед ними свои чувства. Ей казалось, что не только у нее возникает внутренний конфликт между материнской ролью и потребностью иногда побыть наедине с собой. Но поток ненависти, обрушившийся на нее, когда она честно написала о своих чувствах, заставил ее уйти и никогда больше туда не заходить. Ее совершенно застали врасплох ругань и оскорбления со стороны других мам, объяснявших ей, какой она плохой человек, раз не наслаждается каждой минутой грудного вскармливания, ночных бдений, смены пеленок и диких воплей. Эрика по-прежнему ощущала приступ гнева при одной мысли об этих женщинах, так строго судивших ее за то, что она поступает или чувствует себя не так, как они. «Почему каждый не может делать так, как удобно ему?» – подумала Эрика, сидя на диване с бокалом красного вина и пытаясь расслабиться перед телевизором.

Вскоре ее мысли устремились к эмоциям другой матери. Эвы, мамы Неи. Трудно представить себе весь тот ужас, который она сейчас испытывает. Эрика послала Патрику несколько сообщений, спрашивая, не надо ли ей присоединиться к поискам, – она могла бы попросить Кристину прийти и присмотреть за детьми. Но он лишь повторял, что их достаточно, что больше добровольцев не требуется и что она принесет больше пользы, оставаясь дома с детьми.

Супругов Берг Эрика не знала и никогда не бывала на их хуторе. Для того чтобы описать это место в своей книге как можно более подробно, она несколько раз собиралась поехать туда и попросить разрешения все осмотреть, сделать снимки, однако руки так и не дошли. В ее распоряжении имелись старые фотографии, так что она могла описать, как выглядел хутор, когда там жила семья Страд, однако совсем другое дело – самому вдохнуть атмосферу, увидеть детали, прочувствовать, какой могла быть жизнь на хуторе.

Наведя справки о семье Берг, Эрика узнала, что они переехали туда из Уддеваллы, ища покоя в деревне. Хорошее место, где их дочь проведет детство на лоне природы. Она от души надеялась, что эта мечта исполнится – вот-вот придет сообщение от Патрика, что они нашли девочку в лесу, напуганную, но живую. Однако интуиция подсказывала ей нечто другое.

Эрика повертела в руках бокал с вином. Сегодня, несмотря на жару, она позволила себя тяжелое «Амароне». Летом большинство ее знакомых употребляли лишь охлажденное розовое или белое с кусочками льда. Однако сама Эрика не любила ни розового, ни белого – пила только игристые или насыщенное красное, вне зависимости от времени года. Зато не ощущала никакой разницы между дорогим шампанским и дешевым «кава», поэтому Патрик любил шутить, что ее содержание обходится ему не слишком дорого.

И тут же она ощутила укол совести из-за того, что сидит и размышляет о винах, в то время как четырехлетняя девочка заблудилась одна в лесу – и это в лучшем случае. Однако мозг Эрики зачастую работал именно так. Слишком тяжело было думать о том, как плохо все могло кончиться для этого ребенка, и тогда она подсознательно переключалась мыслями на мелкое и банальное. Такой роскоши мама Неи не могла себе позволить. Она и ее муж оказались в кошмарном сне.

Выпрямившись на диване, Эрика отставила бокал и потянулась за блокнотом, лежавшим на журнальном столике. За долгие годы работы над книгами она завела себе привычку всегда иметь под рукой карандаш и бумагу, записывая по ходу дела все мысли, возникавшие в голове, набрасывая списки дел, которые предстоит сделать, чтобы продвинуться в написании книги. Именно этим она и собиралась заняться сейчас. Интуиция подсказывала ей, что исчезновение Неи как-то связано со смертью Стеллы. В последние недели Эрика ленилась, лето и солнце отвлекали ее, и она не продвинулась в работе над книгой так, как планировала. Но сейчас пора взяться за дело – и если выяснится, что случилось самое страшное, она, по крайней мере, окажется полезной благодаря своим познаниям о старом деле. Возможно, ей удастся нащупать ту связь, которая – она не сомневалась – должна существовать.

Эрика взглянула на телефон – по-прежнему ни слова от Патрика, – затем взялась за карандаш и принялась писать.

Дело Стеллы

Она все поняла, когда они подошли к ней. Тяжелая поступь. Глаза в землю. Слов уже не требовалось.

– Андерс! – крикнула Линда срывающимся голосом.

Он выбежал из дома, но замер на месте, увидав полицейских. Упал на колени прямо на гравий на площадке перед домом. Линда подбежала к нему, обняла его. Андерс всегда был такой большой и сильный, но теперь ей придется нести на своих плечах двойную боль.

– Папа? Мама?

В дверях стояла Санна. Ее светлые волосы, освещенные светом из кухни, напоминали нимб.

Линда, не в силах смотреть в глаза дочери, повернулась к одному из полицейских. Тот кивнул ей.

– Мы нашли вашу дочь. Она… она мертва. Соболезнуем.

Он смотрел на носки ботинок, глотая слезы. Лицо у него было бледное, как полотно, и Линда подумала, что он, наверное, видел Стеллу. Видел тело.

– Как она может быть мертва? Этого же не может быть! Мама! Папа!

Голос Санны звучал у нее за спиной. Вопросы сыпались градом. Но у Линды не было на них ответа. Она не могла никого утешить. Понимала, что должна отпустить Андерса и заключить в объятия дочь, но не двигалась с места. Только Андерс понимал ту боль, которая пронизывала каждую клеточку ее тела.

– Мы хотим ее видеть, – проговорила Линда, наконец найдя в себе силы поднять голову с плеча Андерса. – Мы должны видеть нашу дочь.

Высокий полицейский откашлялся.

– Вы ее увидите. Но сначала мы должны выполнить свою работу. Выяснить, кто это сделал.

– В смысле – сделал? Ведь это же несчастный случай…

Андерс высвободился из объятий Линды и поднялся во весь рост.

Высокий полицейский тихо ответил:

– Нет, это не несчастный случай. Вашу дочь убили.

Земля приблизилась так резко, что Линда даже не успела удивиться. В следующую секунду все погрузилось в темноту.

Осталось двадцать.

Джеймс Йенсен даже не запыхался, делая свои отжимания. Один и тот же ритуал каждое утро. Зимой и летом. В канун Рождества или праздника середины лета. Такие вещи не имеют значения. Единственное, что имеет значение, – дисциплина, последовательность, порядок.

Осталось десять.

Отец Хелены понимал значение распорядка. Джеймс по-прежнему мог испытывать тоску по Карлу-Густаву, хотя тоска – слабость, которую он не желал себе позволять. С тех пор как десять лет назад Карл-Густав умер от инфаркта, никто не мог его заменить.

Последний. Джеймс поднялся после ста быстрых отжиманий. Долгая служба в армии научила его, насколько важно всегда оставаться в форме.

Джеймс взглянул на часы. Одна минута девятого. Припоздал. Если он дома, то обычно завтракает ровно в восемь ноль-ноль.

– Завтрак готов! – крикнула Хелена, точно услышав его мысли.

Джеймс нахмурил лоб. Раз она позвала его, значит, заметила, что он припозднился.

Утерев пот полотенцем, Джеймс вошел с веранды в гостиную. Рядом располагалась кухня, и он сразу ощутил запах бекона. Завтракал Джеймс всегда одним и тем же блюдом. Омлетом с беконом.

– Где Сэм? – спросил он, усаживаясь и набрасываясь на омлет.

– Еще спит, – ответила Хелена, подавая ему идеально прожаренный, хрустящий бекон.

– На часах уже восемь, а он все еще спит?

Раздражение пронеслось по всему телу, словно стая мошкары. В последнее время Джеймс всегда испытывал это чувство, едва речь заходила о Сэме. Спать в восемь часов утра… Самому ему приходилось вставать в шесть и работать допоздна.

– Разбуди его, – потребовал он, отхлебывая большой глоток кофе, но тут же выплюнул все обратно в чашку. – Какого черта? Ты забыла молоко!

– Ах, извини, – проговорила Хелена и взяла чашку у него из рук.

Вылив кофе в мойку, она снова наполнила чашку, добавив немного жирного молока. Теперь вкус у кофе стал такой, как надо.

Хелена поспешила прочь из кухни. На лестнице послышались быстрые шаги, потом бормотание.

Снова нахлынуло раздражение. Такое же чувство Джеймс испытывал, когда шел на марше со своим подразделением, а кто-нибудь из солдат начинал медлить или отлынивать из страха. Такое поведение не вызывало у него понимания. Если уж решил пойти в армию, да еще в такой стране, как Швеция, где отправка в горячие точки в других странах происходит на сугубо добровольной основе, надо делать свое дело. А страх оставлять дома.

– Что за паника? – проворчал Сэм, небрежно входя в кухню – заспанный, с растрепанными черными волосами. – Почему я обязательно должен вставать в это время?

Джеймс сжал руки на столе.

– В этом доме мы не дрыхнем весь день, – ответил он.

– Но мне не удалось устроиться на летнюю работу – какого черта я должен теперь делать?

– Не смей ругаться!

Хелена и Сэм вздрогнули. От злости у старого вояки потемнело в глазах, но он заставил себя сделать несколько глубоких вдохов. Он должен сохранить контроль. Над собой. Над этой семьей.

– В девять часов ноль-ноль минут встречаемся за домом, будем учиться стрелять.

– Хорошо, – буркнул Сэм, глядя в стол.

Хелена по-прежнему пряталась у него за спиной.

Всю ночь они провели на ногах. Харальд так устал, что глаза закрывались сами собой, но ему и в голову не приходило уйти домой. Это равносильно тому, чтобы сдаться. Когда усталость начинала брать верх, он возвращался на хутор, чтобы согреться и выпить кофе. И каждый раз в кухне сидела Эва с неподвижным посеревшим лицом. Это придавало ему сил снова идти прочесывать лес.

Харальд невольно задавался вопросом, известно ли остальным, кто он такой. Какую роль он сыграл в событиях тридцатилетней давности. Что именно он обнаружил ту девочку. Все жители Фьельбаки, конечно же, знали об этом, но Харальд надеялся, что Эва и Петер не знают. Во всяком случае, он на это надеялся.

Когда распределяли области поиска, Харальд сознательно выбрал квадрат с небольшим озерцом, где в свое время обнаружил Стеллу. И сразу же направился туда. Водоем давно высох, осталась лишь заболоченная местность. Но старый ствол лежал на прежнем месте. Само собой, массивное дерево пострадало от ветра и непогоды – рассохлось, казалось более хрупким, чем тридцать лет назад. Но никакой девочки он там не обнаружил. И невольно вздохнул с облегчением.

В течение ночи группы постоянно переформировывались. Некоторые уходили домой, чтобы поспать несколько часов, снова возвращались и присоединялись к новым группам, к тому же ближе к утру прибыли новые добровольцы. Среди тех, кто не ушел домой отдыхать, была группа мужчин и юношей из центра для беженцев. Харальд перекинулся с ними несколькими словами на смеси их плохого шведского и его плохого английского. Но каким-то образом им удавалось понимать друг друга.

Маленькая группа, в которой он оказался теперь, состояла из него самого, мужчины, который представился как Карим, и Юханнеса Клингбю – строителя, которого Харальд приглашал делать ремонт в своей пекарне. Стиснув зубы, они медленно продвигались вперед по лесу, который все ярче освещался лучами солнца. Полицейские, руководившие поисками, несколько раз призывали их не торопиться, прочесывать лес тщательно и методично.

– За ночь мы обыскали огромный участок, – сказал Юханнес. – Не могла же она так далеко уйти… – Он развел руками.

– В прошлый раз мы искали целые сутки, – проговорил Харальд, будто снова увидев перед собой тело Стеллы.

– What?[6]

Карим покачал головой. Ему трудно было понимать Харальда, говорившего на бухюсленском диалекте.

– Harald found a dead girl in the wood, thirty years ago[7], – пояснил Юханнес Кариму по-английски.

– Dead girl? – переспросил Карим и остановился. – Here?[8]

– Yes, four years old, just like this girl[9]. – Юханнес поднял вверх четыре пальца.

Карим перевел взгляд на Харальда – тот медленно кивнул.

– Yes, – сказал он. – It was just over here. But it was water there then[10].

Он стыдился своего английского произношения, но Карим понял его и кивнул.

– There, – продолжал Харальд, указывая на ствол дерева. – It was… not a lake… a…[11]

– A small lake, like a pond[12], – подсказал Юханнес.

– Yes, yeas, a pond[13]. – Харальд кивнул. – It was a pond over by that tree and the girl was dead there[14].

Карим медленно подошел к лежащему дереву и, присев на корточки, осторожно положил руку на ствол. Когда он обернулся, лицо у него было таким бледным, что Харальд отшатнулся.

– Something is under the tree. I can see a hand. A small hand[15].

Харальд пошатнулся. Юханнес наклонился над кустом, его вытошнило. Харальд встретился взглядом с Каримом и увидел в его глазах отражение собственного отчаяния. Нужно звать полицейских.

Мария сидела с раскрытым сценарием на коленях, пытаясь вникнуть в реплики будущей сцены, но сегодня дело не шло. Предстояли съемки в павильоне – огромном заводском здании в Танумсхеде. Там умело создали различные интерьеры, постоянно фигурирующие в фильме, – словно маленькие миры, в которые легко войти в любую минуту. Бо́льшая часть сюжета разворачивалась на Даннхольмене, в те времена, когда Ингрид была замужем за директором театра Лассе Шмидтом, и в более поздние годы, когда она продолжала приезжать туда, хотя и развелась с Лассе.

Мария потянулась и покачала головой, пытаясь отогнать мысли, роившиеся в голове с того момента, как пошли разговоры о пропавшей девочке. Мысли о смеющейся Стелле, прыгавшей впереди них с Хеленой…

Мария вздохнула. Она приехала сюда, чтобы сняться в роли, о которой мечтала всю жизнь. Ради этого она старалась так много лет; это стало ее наградой – сейчас, когда предложения из Голливуда начали иссякать. Она это заслужила, ведь она прекрасная актриса. Ей не требовалось особых усилий, чтобы войти в роль, вообразить себя кем-то другим. В этом искусстве Мария начала практиковаться с детства. Ложь и актерская игра всего лишь на волосок отстоят друг от друга, и она рано научилась и тому и другому.

Если б только она могла отогнать мысли о Стелле…

– Как лежат волосы? – спросила Ивонна, подходя своей нервической походкой.

Внезапно она остановилась, да так резко, что чуть не подпрыгнула на месте. Оглядев Марию снизу доверху, достала расческу, вставленную в большой узел волос на затылке, и поправила несколько мелких прядей. Затем протянула Марии зеркало – и с напряжением ждала ее реакции, пока актриса разглядывала результат.

– Отлично, – проговорила та, и встревоженное выражение на лице Ивонны исчезло.

Мария обернулась к павильону, изображавшему гостиную, где Йорген о чем-то спорил с Сикстеном, отвечавшим за свет.

– Готово, наконец?

– Дай нам еще пятнадцать минут! – крикнул Йорген.

В его голосе отчетливо звучал стресс. Мария знала, с чем это связано. Каждая минута простоя означала потерянные деньги.

И снова она задалась вопросом, как обстоят дела с финансированием фильма. Не впервые ей доводилось попадать в такие ситуации, когда съемки начинались еще до решения финансовых вопросов – иногда их потом приходилось резко прерывать. Ни на что нельзя надеяться, пока не наступит такой момент, когда в фильм уже вложено столько средств, что закрывать его не имеет смысла. Однако до этой стадии они пока не дошли.

– Простите, можно задать вам несколько вопросов, пока вы все равно ждете?

Мария оторвала глаза от сценария. Мужчина лет тридцати смотрел на нее и широко улыбался. Ясное дело, журналист. В обычном случае она никогда не согласилась бы давать интервью без предварительной договоренности, но его футболка обтягивала такие великолепные мышцы – Мария не могла допустить, чтобы его попросту выставили.

– Пожалуйста, я все равно сижу и жду.

Про себя она с удовольствием отметила, что рубашка ей очень к лицу. Ингрид всегда одевалась со вкусом и чувством стиля.

Парень с прекрасно тренированным телом представился как Аксель из «Бухюсленской газеты». Он начал с нескольких спокойных вопросов о фильме и ее карьере в целом, чтобы потом начать приближаться к той теме, которая, вне всяких сомнений, являлась главной целью его визита. Мария откинулась в кресле, скрестив свои длинные ноги. Прошлое пошло на пользу ее карьере.

– Какие эмоции вы испытываете, вернувшись обратно? Я чуть было не сказал «на место преступления», но назовем это оговоркой по Фрейду – ведь вы с Хеленой всегда настаивали на своей невиновности.

– Мы и были невиновны, – ответила Мария, с удовольствием отмечая, что молодой журналист не сводит глаз с ее глубокого выреза.

– Хотя вас осудили за это преступление? – проговорил Аксель, с усилием отрывая взгляд от ее округлостей.

– Мы были детьми, совершенно неспособными совершить то преступление, в котором нас обвиняли и за которое нас осудили, – но, конечно, охота на ведьм существует и в наше время.

– А как вы себя чувствовали в последующие годы?

Мария покачала головой. Ей никогда не удалось бы описать ему то время. Сам он наверняка вырос с образцовыми родителями, которые во всем его поддерживали, а сейчас живет с женой и детьми. Бросив взгляд на его левую руку, она отметила про себя, что права.

– Это было очень поучительно, – ответила актриса. – Когда-нибудь я напишу об этом в моих мемуарах. В двух словах не скажешь.

– Кстати, если уж речь зашла о мемуарах… Я слыхал, что писательница Эрика Фальк, которая сама живет неподалеку, планирует написать книгу об убийстве и о вас с Хеленой. Вы собираетесь участвовать в этом проекте? Вы с Хеленой дали добро на эту книгу?

Мария ответила не сразу. Конечно же, Эрика обращалась к ней, однако параллельно Мария ведет переговоры с одним из крупнейших издательств Швеции об издании книги, где изложит свою версию.

– Я пока не решила вопрос о том, буду участвовать или нет, – ответила она, давая понять, что не намерена больше обсуждать эту тему.

Намек Аксель понял и сменил тему.

– Предполагаю, что вы слышали про девочку, пропавшую вчера вечером, – с того самого хутора, с которого пропала в свое время Стелла?

Он смолк, ожидая ее реакции, но Мария лишь снова закинула ногу на ногу. Журналист проследил взглядом за ее движением. Она точно знала – ничто в ней не выдает, что она провела ночь без сна.

– Совпадение странное, да, но наверняка просто совпадение. Девочка просто заблудилась в лесу.

– Мы очень на это надеемся, – проговорил Аксель.

Он снова заглянул в свой блокнот, но в этот момент Йорген помахал Марии рукой. Пресса – отличная вещь, но сейчас настала пора войти в гостиную на Даннхольмене и заблистать. Убедить финансистов, что этот фильм станет грандиозным успехом.

Взяв Акселя за руку, Мария жала ее особенно долго, благодаря за интервью. Уже двинувшись в сторону Йоргена и съемочной группы, она остановилась и обернулась. Магнитофон Акселя все еще крутился, Мария наклонилась и хрипловатым голосом наговорила в микрофон несколько цифр. Затем подняла глаза на Акселя.

– Это мой номер телефона.

Затем она снова повернулась и шагнула в эпоху семидесятых, на открытый всем ветрам остров, ставший для Ингрид Бергман раем на земле.

Отвечая на неизвестный номер, Патрик уже по первым звукам понял, что это тот самый звонок, которого они так опасались. Выслушивая человека на другом конце провода, он помахал рукой Йосте и Мелльбергу, стоявшим чуть в стороне и беседовавшим с кинологами.

– Да, я знаю, где это, – сказал Патрик в трубку. – Ни к чему не прикасайтесь. Ждите нас на месте.

Он медленно нажал на кнопку. Мельерг и Йоста подошли к нему – слова показались излишними. По выражению его лица они и так все поняли.

– Где она? – спросил наконец Йоста.

Взгляд его был устремлен на дом, где мать Неи стояла в кухне, заваривая очередную порцию кофе.

– Ровно там же, где нашли другую девочку.

– Что за чертовщина? – воскликнул Мелльберг.

– Но мы же там всё прочесали – я знаю, что несколько групп искали именно в этом месте, – проговорил Йоста, нахмурив брови. – Как они могли ее пропустить?

– Не знаю, – ответил Патрик. – Звонил Харальд, который держит пекарню «Зеттерлиндс»; тело обнаружила его группа.

– И Стеллу тоже нашел он, – тихо проговорил Флюгаре.

Мелльберг уставился на него.

– Странное дело… Каковы шансы, что один и тот же человек обнаружит двух мертвых девочек с интервалом в тридцать лет?

Йоста отмахнулся.

– В прошлый раз мы проверили его самым тщательным образом, но у него было стопроцентное алиби; он не имеет отношения к убийствам. – Взглянул на Патрика. – Ведь это убийство? Не несчастный случай? Учитывая, что ее нашли на том же месте, трудно предположить, что здесь может быть что-то другое.

Патрик кивнул.

– Нам придется подождать, пока эксперты скажут нечто более определенное, но Харальд сказал, что на ней нет одежды.

– Тьфу, черт! – воскликнул Мелльберг. Лицо его посерело.

Патрик сделал глубокий вдох. Утреннее солнце только начало взбираться на небо, но температура уже поднялась настолько, что его рубашка прилипла к телу от пота.

– Предлагаю разделиться. Я пойду встречусь с Харальдом у того места, где нашли девочку, – его группа ждет там. Возьму с собой скотч и огорожу территорию вокруг этого места. Бертиль, ты свяжешься с Турбьёрном в Уддевалле и скажешь, чтобы тот как можно скорее выезжал сюда с бригадой экспертов. Кроме того, можешь предупредить добровольцев – по мере того, как они будут возвращаться сюда, – чтобы больше не искали. Скажи также кинологам и вертолетчикам, что операция прекращена. А ты, Йоста…

Патрик смолк, с болью глядя на коллегу.

Флюгаре кивнул.

– Возьму это на себя, – проговорил он.

Патрик не завидовал ему. Но самым логичным было поручить это именно Йосте. За то время, что они провели на хуторе, у него установился контакт с родителями Неи. К тому же Йоста был человеком спокойным и надежным – Патрик верил, что он справится с ситуацией.

– И позвони пастору, – продолжал Хедстрём, снова переводя взгляд на Мелльберга. – Бертиль, постарайся как можно скорее перехватить отца Неи, когда вернется его группа, чтобы он не услышал эту весть до того, как Йоста сможет с ним поговорить.

– Это будет нелегко, – проговорил Мелльберг, поморщившись.

– Понимаю, новость разнесется мгновенно, но хотя бы постарайся.

Мелльберг кивнул, и Патрик, оставив своих коллег, двинулся в сторону леса. Он все еще не понимал. Первым делом они обыскали то место, где тридцать лет назад обнаружили Стеллу. Тем не менее, похоже, пропустили ее.

После десяти минут ходьбы по пересеченной местности он увидел троих мужчин, поджидавших его. Помимо Харальда, группа состояла из двух молодых мужчин, один из которых выглядел иностранцем. Патрик протянул руку, здороваясь с каждым. Никто из них не мог смотреть ему в глаза.

– Где она лежит? – спросил он.

– Вон там, под стволом, – ответил Харальд, указывая рукой. – Поэтому мы ее сразу не заметили. Под стволом образовалась пустота, и кто-то запихнул туда девочку. Ее видно, только если подойти совсем близко и покачать ствол.

Патрик кивнул. Это многое объясняет. Однако он клял самого себя за то, что не дал указаний осмотреть это место более внимательно.

– Ты в курсе, что она вернулась? Впервые с тех пор, как ее услали отсюда…

Патрик не стал спрашивать, кого имеет в виду Харальд. Никто в поселке не пропустил возвращение Марии Валль – тем более что оно было обставлено с большим шумом.

– Да, нам это известно, – проговорил он, не уточняя, что может означать в данной связи ее возвращение.

Однако и у него возникли подобные мысли. Мягко говоря, странное совпадение, что еще одна девочка с того же хутора убита и найдена на том же месте практически в тот же день, когда Мария вернулась сюда.

– Я должен огородить территорию, наши эксперты-криминологи обследуют место преступления.

Он опустил на землю взятую с собой сумку и достал два больших рулона сине-белого скотча.

– Нам возвращаться? – спросил один из молодых мужчин, представившийся как Юханнес.

– Нет, я хотел бы попросить вас остаться на месте и как можно меньше передвигаться. Эксперты захотят обследовать вашу одежду и обувь, поскольку вы ходили здесь, по этому месту.

У мужчины с иностранной внешностью было вопросительное выражение лица. Обернувшись к нему, Харальд сказал на небезупречном, но понятном английском:

– We stay here. Okay, Karim?[16]

– Okay, – кивнул тот, и Патрик понял, что это один из тех, кто приехал из центра для беженцев вместе с Рольфом.

Несколько мгновений все молчали. Жуткое событие, приведшее их сюда, резко контрастировало с окружавшей людей идиллией. Радостно щебетали птицы, словно ничего не случилось, словно убитая четырехлетняя девочка не лежала в двух метрах отсюда. Шумели кроны деревьев, аккомпанируя птичьим трелям. Здесь было невыносимо красиво – особенно сейчас, когда лучи солнца пробивались сквозь листву, словно острые лучи лазера. Патрик заметил всего в нескольких шагах от них целую поляну лисичек. В другой ситуации сердце у него радостно забилось бы. Сейчас мысль о том, чтобы собирать грибы, не вмещалась в сознание.

Хедстрём начал разматывать скотч. Единственное, что он мог сделать для девочки, – это выполнить свою работу наилучшим образом. Патрик избегал смотреть в сторону ствола упавшего дерева.

Эва стояла возле мойки, споласкивая кофейник. Она уже сбилась со счета, сколько кофейников заварила в эту ночь. Легкое покашливание за спиной заставило ее обернуться. Увидев взгляд Йосты, его напряженную позу, она выронила кофейник. Вслед за звуком разбитого стекла раздался крик – близкий, но такой далекий. Крик боли и невообразимого горя.

Этот крик исходил от нее самой.

Эва упала на руки Йосты – его крепкие руки не дали ей развалиться на части. Она хватал ртом воздух, а тот гладил ее по волосам. Как ей хотелось, чтобы Нея была здесь, чтобы, смеясь, скакала вокруг ее ног… Нет, лучше б Нея вообще не родилась – лучше вообще не заводить ребенка, которого потом суждено потерять…

Все потеряно. Все умерло с Неей.

– Я позвонил пастору, – проговорил Йоста и повел ее к стулу.

«Наверное, он видит, что я хрупкая, как скорлупа, – подумала Эва, – и потому прикасается ко мне так осторожно».

– Зачем? – спросила она совершенно искренне.

Что может сделать для нее пастор? Она никогда не чувствовала в себе веры. Ребенок должен быть с родителями, а не с богом на небе. Что такого может сказать пастор, что дало бы им с Петером хоть каплю утешения?

– А Петер? – спросила Эва надтреснутым голосом.

Голос тоже умер с Неей.

– Его ищут. Он скоро придет.

– Нет! – Она покачала головой. – Не надо. Не говорите ему ничего.

«Пусть лучше остается в лесу. И по-прежнему надеется». Петер еще жив. Сама же она умерла вместе с Неей.

– Он должен узнать правду, Эва, – проговорил Йоста, обнимая ее за плечи. – Это неизбежно.

Она чуть заметно кивнула. Само собой, Петер не может вечно бродить по лесу, словно лесной дух. Они должны рассказать ему – хотя тогда он тоже умрет…

Высвободившись из объятий Йосты, Эва уронила голову на стол. Почувствовала прикосновение дерева к лицу. Почти сутки она не спала, надежда и страх заставляли ее держаться. Сейчас ей хотелось лишь заснуть и отключиться от всего. Пусть все это будет сном. Тело расслабилось, деревянный стол под щекой казался мягким, как подушка, и она все больше ускользала прочь от реальности. Теплая рука нежно гладила ее по спине. Тепло распространялось по телу.

Тут открылась входная дверь. Эва не хотела открывать глаза. Не хотела видеть Петера, стоящего в дверях. Но Йоста сжал ее плечо, и ей пришлось поднять голову. Взглянув вверх, она встретилась глазами с Петером и увидела у него в глазах такую же безбрежную пустоту, которую ощущала в себе.

Бухюслен, 1671 год

Утром, когда Коротышка Ян заглянул к ней, Звездочка была совершенно здорова. Пребен ни слова не сказал об этом Элин, но смотрел на нее с нескрываемым восхищением. Она постоянно ощущала на себе его взгляд, пока готовила завтрак. Бритта пребывала в необычно хорошем расположении духа, когда Элин помогала ей привести себя в порядок. Но по воскресеньям такое часто случалось – Бритта обожала сидеть на первом ряду во время службы, в своем лучшем платье и с красивой прической, оглядываясь на ряды, заполненные прихожанами Пребена.

От пасторской усадьбы до церкви было недалеко, так что вся прислуга собралась и тронулась в путь. Пребен и Бритта уехали заранее в коляске, чтобы роскошное платье последней не запачкалось грязью и глиной.

Элин крепко держала Марту за руку. Девочка всю дорогу подпрыгивала, и светлые косички ударялись о спину, о потрепанное пальтишко. Мороз пробирал до костей, и Элин очень основательно набила ботинки Марты бумагой, чтобы утеплить их и заполнить пустоты, поскольку они достались Марте в наследство от одной из служанок и были на несколько размеров больше. Но дочка не жаловалась – ботинки всегда ботинки, и она уже научилась радоваться тому, что имеешь.

На сердце полегчало, когда Элин увидела перед собой высокое здание церкви. Оно было расположено в таком красивом месте… Недавно построенная башня выглядела очень солидно, а свинцовая крыша церкви сияла на зимнем солнце. Вокруг церковь была окружена каменной стеной с оранжевой черепицей наверху, а в стену вделали трое ворот с железными решетками, чтобы не позволить скотине забрести на кладбище и все там попортить.

Едва входя в ворота, Элин почувствовала, как ее сердце радостно забилось, а когда они вошли в церковь, глубоко вздохнула, проникаясь тишиной и торжественной атмосферой.

Они с Мартой уселись в самом конце. В церкви было сорок восемь скамеек, но сейчас они все не заполнялись. Войны и голод обескровили местность, и потоки людей, устремлявшихся к побережью в период лова сельди сто лет назад, ушли в прошлое. Бабушка Элин рассказывала о тех временах – эти истории сама она слышала от своих дедушек и бабушек. Тогда все было по-другому. Селедки было так много, что они придумать не могли, куда девать такое количество рыбы. Люди приезжали сюда со всей страны и поселялись тут. Но сельдь пропала, пришла война… Остались лишь рассказы о былых временах. Теперь многие скамейки в церкви пустовали, в то время как на других сидели бледные исхудавшие жители Бухюслена с потухшими глазами. «Жалко народ», – подумала Элин, оглядываясь по сторонам.

Окна в церкви были только с южной стороны, но свет, падавший сквозь них, казался таким прекрасным, что у Элин навернулись слезы. Кафедра тоже стояла на южной стороне, и гул голосов стих, когда на нее поднялся Пребен.

Они начали с пения псалмов, и Элин постаралась от души, поскольку знала, что у нее красивый голос. Она позволяла себе эти краткие мгновения тщеславия, потому что Марта любила слушать, как она поет.

Элин постаралась понять, что говорит Пребен. Новые правила, по которым в церкви теперь до́лжно говорить и читать только по-шведски, большинство прихожан считали неприятной выдумкой, ибо куда более привыкли слышать датский и норвежский.

Но голос у него такой красивый… Элин закрыла глаза – и тут же почувствовала тепло руки Пребена. Снова открыв глаза, она заставила себя смотреть на затылок Бритты, сидевшей далеко впереди в первом ряду. На голове у той была красивая коса, которую Элин заплела ей утром, а воротничок был белоснежный и туго накрахмаленный. Она кивала, слушая слова Пребена.

Элин велела себе прекратить думать о голосе Пребена и о прикосновении его руки к ее руке. Он – супруг Бритты, а она сидит в храме Божьем и предается запретным мыслям… И как только молния не ударит прямо в церковь и не убьет ее на месте в наказание за такое богохульство? Крепко сжав руку Марты, Элин заставила себя вслушаться в слова, доносившиеся с кафедры. Пребен говорил о большой беде, распространявшейся по их лену и всему королевству, о том, как их соотечественники ведут мужественную борьбу с дьяволом, находя его посланников, чтобы предать праведному суду. Паства сидела как завороженная. Наряду с Богом, дьявол был частью их повседневной жизни. Вездесущая темная сила, пытающаяся свить гнездо. Опасность подстерегала везде – в глазах кошки, в морских глубинах, в вороне на дереве… Сатана так же реален, как отец, или брат, или сосед. От того, что его нельзя увидеть невооруженным глазом, он еще опаснее, и надо постоянно беречься самому и оберегать своих близких.

– Пока Бог хранил нас, – говорил Пребен, и его голос красивым эхом отдавался от каменных стен. – Но это лишь временная отсрочка. Сатана может запустить свои когти в детей и женщин и в нашей части страны. Посему прошу вас – будьте бдительны. Признаки всегда есть. Глядите на вашу жену, дочь, служанку, соседку, тещу или сестру глазами Божьими. Чем раньше мы обнаружим среди нас этих дьяволовых невест, тем скорее дадим отпор, помешав сатане угнездиться среди нас.

Все кивали с горящими от возбуждения щеками. Дети хихикали, однако их толкали локтем или давали затрещину, так что они замолкали.

Остаток службы прошел слишком уж быстро. Это был долгожданный перерыв в повседневных делах, минута отдохновения, время для души…

Поднявшись, Элин крепко взяла за руку Марту, чтобы та не потерялась в толпе, устремившейся к выходу. Когда они вышли наружу, поежилась от холода.

– Тьфу на тебя! – услышала она за спиной.

Элин с удивлением обернулась, но, увидев, кто это ругается, опустила глаза. Это была Эбба из Мёрхульта, вдова Клаэса, погибшего вместе с Пером и другими на рыболовной шхуне. Отчасти из-за Эббы Элин не могла оставаться во Фьельбаке и вынуждена была согласиться на предложение Бритты. Ненависть Эббы не знала границ – она обвиняла во всем случившемся Элин. И та понимала почему, хотя слова, которые Элин выкрикнула в то трижды проклятое утро Перу, ни на что не могли повлиять. Не ее слова утопили Пера и его людей, а внезапно налетевший шторм.

После смерти Клаэса дела у Эббы пошли совсем плохо, и она обвиняла Элин во всех своих несчастьях.

– Эбба, не здесь, не на святой церковной земле, – пыталась урезонить ее Хельга Клиппаре и потянула младшую сестру за руку.

Бросив на нее благодарный взгляд, Элин поспешила дальше, уводя Марту, пока все сказанное не превратилось в целый спектакль. Многие смотрели ей вслед, и она знала, что среди них есть те, кто стоит на стороне Эббы. Но Хельга всегда была добра и справедлива. К тому же именно она помогла Марте появиться на свет тем утром восемь лет назад, да и не было в их местах ни одного ребенка, родившегося на свет без присмотра Хельги. К тому же ходили слухи, что она помогала бедным девушкам, попавшим в беду, но в этом Элин отнюдь не была уверена.

Тяжелыми шагами возвращалась она в пасторскую усадьбу. Просветленное состояние словно рукой сняло, и воспоминания о том роковом дне заставляли ее едва волочить ноги всю дорогу до дома. Обычно она старалась не думать об этом – случившееся не воротишь, и даже сам Бог ничего не смог бы изменить. А Пер отчасти был сам виноват – его сгубила гордыня, о чем она предупреждала его с тех самых пор, как согласилась стать его женой. Но он не послушался. И вот теперь он и другие лежат на морском дне добычей для хищных рыб, а она и дочь бредут домой к сестре, как бедные родственники. Весь остаток жизни Элин будет страдать, оттого что сказала вслед мужу злые слова в последний раз, когда видела его. Слова, которые Эбба и бог знает сколько еще жителей Фъельбаки вменяли ей в вину.

Все началось с бочки соли. Вышел указ о том, что вся торговля будет теперь идти через Гётеборг, и во всем Бухюслене был наложен запрет на торговлю с Норвегией и другими странами, с которыми раньше поддерживались связи. Люди обнищали еще больше, и велико было недовольство властью, так легко принявшей решение, от которого со стола пропала еда. Не всем понравилось это решение, и береговые стражники рыскали повсюду, накладывая запрет на то, что не прошло таможню. Элин много раз умоляла Пера следовать указам – их нарушение грозило бедой. И тот кивал, заверяя ее, что согласен с ней.

Поэтому, когда береговой стражник Хенрик Мейер постучал в дверь в тот сентябрьский вечер, она без всякой тревоги впустила его в дом. Но, едва взглянув на Пера, сидящего за кухонным столом, поняла, что это была роковая ошибка. Немного времени понадобилось инспектору Мейеру, чтобы обнаружить бочку соли, не прошедшую таможню, в самом дальнем углу рыбачьего сарая. Элин прекрасно знала, что это означает, и сжала кулаки в карманах. Сколько раз призывала она Пера не делать глупостей! И все же он не удержался… Пропадать теперь ради бочки соли.

Мужа она знала слишком хорошо. Его непокорный взгляд, в котором светилась гордость, заставлявшая его расправлять плечи и затмевавшая собой бедность… Уже одно то, что Пер стал ухаживать за ней, показывало, что он обладал мужеством, которого многим недоставало. Не мог же он знать, что отец мало заботился о ее судьбе; в его глазах она была дочерью богача, недоступной для него. Но то же мужество, та же гордость и сила теперь навлекли на них всех погибель.

В тот день в их хижине инспектор заявил, что в качестве штрафа отберет у них лодку. Он дает Перу всего три дня, а потом у него отберут лодку, за которую он боролся много лет, с великим трудом наскреб денег, чтобы выкупить ее в те времена, когда улов был небогат и голод все время маячил за дверью. У него было что-то свое – и всем этим он готов был рискнуть ради бочки соли, незаконно привезенной им из Норвегии.

Элин была в гневе. Никогда еще она так не злилась. Ей хотелось ударить мужа, выцарапать его зеленые глаза и вырвать светлые волосы. Из-за его трижды проклятой гордыни они лишатся всего. Как им теперь прокормиться? Она бралась за всякую работу, однако не много риксдалеров приносила в семейную кассу, а Перу нелегко будет устроиться на чужую шхуну – теперь, когда торговать заграничными товарами стало запрещено. А с рыбным промыслом дела идут и вовсе плохо.

Всю ночь она пролежала без сна. Потом соседка рассказала, что ветер сдул Хенрика Мейера с лошади, когда он ехал от них домой, так что инспектор оказался в канаве. Так ему и надо. Ни капли сочувствия не выказал он, отнимая у них то, на чем держалась вся их жизнь. Лишившись лодки, они лишились всего.

Под утро Пер попытался положить руку ей на плечо, но Элин стряхнула с себя его ладонь и повернулась к нему спиной. Уткнувшись лицом в стенку, она плакала горькими слезами. От злости. От страха. За стенами их рыбацкой хижины крепчал ветер, и когда на рассвете Пер поднялся, она села в постели и спросила, куда он собирается.

– В море, – ответил муж, натягивая рубаху и штаны.

Элин уставилась на него. Слышалось лишь сладкое сопение Марты на кухонной лавке.

– В такую погоду? Да ты совсем спятил!

– Раз через три дня у меня отнимут судно, мы должны успеть сделать все, что только возможно, – ответил он, надевая плащ.

Поспешно одевшись, Элин выбежала за ним. Пер даже не потрудился поесть – так торопился выйти в море в непогоду, словно сам дьявол гнался за ним.

– Никуда ты сегодня не пойдешь! – крикнула она навстречу ветру, заметив краем глаза, как из соседних домишек выглядывают любопытные.

Вышел из дома и муж Эббы из Мёрхульта, Клаэс, за которым следовала столь же разъяренная жена.

– Навлечете на себя беду, если выйдете в море в такую непогоду! – крикнула Эбба срывающимся голосом, хватая Клаэса за куртку.

Тот вырвался и прошипел:

– Если ты хочешь, чтобы у детей была еда, то у нас нет выбора.

Пер кивнул Клаэсу, и они направились к тому месту, где была привязана шхуна. Элин смотрела ему в спину, и страх вонзился в ее сердце острыми когтями, так что она едва могла дышать. Набрав в легкие воздуху, она крикнула во весь голос, стараясь перекричать вой ветра:

– Ну что ж, Пер Брюнгельссон, пусть тогда море заберет тебя и твою шхуну, потому что мне вы больше не нужны!

Уголком глаза Элин увидела полный ужаса взгляд Эббы, когда, развернувшись, бросилась в дом, так что юбки развевались вокруг ног. Кинувшись на кровать и разрыдавшись, она и подозревать не могла, что эти слова будут преследовать ее до самой смерти.

Джесси вертелась в своей постели. Мама уехала на съемки еще около шести утра, и дочь наслаждалась тем, что весь дом теперь в ее распоряжении. Потянувшись, она положила руку на живот и втянула его, насколько смогла. Живот стал восхитительно плоским. Не толстым и отвислым, как обычно, а упругим и плоским. Как у Венделы.

Однако в конце концов Джесси не могла больше задерживать дыхание, и живот вывалился вперед. Она с отвращением убрала руку. Свой живот Джесси ненавидела. Так же, как и все остальное свое тело. Все в своей жизни. Единственное, что она не могла ненавидеть, – это Сэм. Вкус его поцелуя она по-прежнему ощущала на губах.

Перекинув ноги через край кровати, Джесси поднялась во весь рост. Прямо за домом плескалась вода, и девушка отдернула штору. Сегодня опять яркий солнечный день. Она надеялась, что Сэм захочет и сегодня поехать покататься на лодке. Несмотря на то, что он показал ей на видео.

Таких ребят, как Нильс, Бассе и Вендела, Джесси не раз встречала в своей жизни – в разных школах, в разных странах, на разных континентах. Она прекрасно знала, чего им надо. И на что они способны.

Но по каким-то причинам они не захотели проделать это с ней.

Джесси всегда чувствовала, когда новость о том, кто ее мама, начинала распространяться в очередной школе. Поначалу – улыбочки, гордость за то, что дочь кинозвезды учится в их школе. Но потом наступал второй момент, когда кто-нибудь, «погуглив», узнавал, кто на самом деле ее мать. Убийца, ставшая актрисой. Тут на нее начинали коситься, шептаться за спиной. Никогда ей не стать одной из популярных девчонок. Из-за внешности – и из-за того, кто она такая.

Мама ее не понимала, считая, что всякое внимание идет лишь на пользу. Как бы плохо ни было в школе, Джесси приходилось учиться там, пока маме не подвернется очередной кинопроект в другом месте.

У Сэма была та же история. То, что натворили их мамы тридцать лет назад, нависало над ними, словно черная туча.

Выйдя на кухню, Джесси открыла холодильник. Как всегда – никакой еды, только множество бутылок шампанского. Еда для мамы никогда не была приоритетом, вообще ее не интересовала – она была слишком озабочена тем, чтобы сохранить свое тело. Джесси приходилось жить на те щедрые карманные деньги, которые мама ей выделяла. По большей части они уходили на фастфуд и сласти.

Проведя рукой по бутылкам, Джеси почувствовала под кончиками пальцев холодное стекло. Затем осторожно достала одну бутылку, которая показалась ей неожиданно тяжелой. Поставила ее на мраморную столешницу. Шампанское она никогда не пробовала, но мама… Мария пила его все время.

Оторвав фольгу, Джесси уставилась на стальную проволоку, намотанную вокруг пробки, потом осторожно размотала ее. Легко потянула за пробку, но хорошо знакомый хлопок не последовал – пробка сидела как влитая. Джесси огляделась. Точно, Мария обычно обматывала пробку полотенцем, когда открывала бутылку. Джеси взяла одно из белых кухонных полотенец, потянула за пробку, одновременно поворачивая ее. Наконец пробка подалась. Когда Джесси потянула еще чуть-чуть, раздался внезапный хлопок, и пробка вылетела из горлышка.

Из бутылки полилась пена. Джесси отскочила назад, чтобы ее не облило шампанским. На столешнице стоял стакан. Она поспешно налила в него немного пенистого напитка. Попробовала маленький глоточек – и сморщилась. Вкус отвратительный. Но Мария обычно добавляла сок – так наверняка вкуснее. К тому же она пила из бокалов для шампанского. Джесси достала из шкафа высокий тонкий фужер, а из холодильника – одинокий пакет с соком. Сколько нужно добавить сока, она понятия не имела, однако наугад заполнила бокал на две трети шампанским, а потом добавила персикового сока. Напиток стал переливаться через край, и Джесси поспешно отпила глоток. Так-то лучше. Теперь даже вкусно.

Поставив открытую бутылку в холодильник вместе с соком, она взяла свой бокал и вышла на мостки, начинавшиеся прямо у фасада дома. Можно делать что захочется – мама пробудет на съемках весь день.

Джесси потянулась за телефоном. Может быть, Сэм захочет прийти и выпить с ней шампанского?

– Тук-тук! Можно войти? – крикнула Эрика через раскрытую дверь, обрамленную огромными кустами розового шиповника. Цветы пахли восхитительно, и она потратила несколько минут на то, чтобы насладиться ими.

– Войдите! – раздался высокий голос из глубины дома, и Эрика, скинув туфли в прихожей, вошла в дом.

– Боже мой, неужели это ты? – воскликнула дама лет шестидесяти, вышедшая ей навстречу с кухонным полотенцем в одной руке и тарелкой в другой.

Эрике до сих пор казалось странным, когда люди, с которыми она не была знакома, узнавали ее. Однако после успеха своих книг Эрика Фальк стала своего рода знаменитостью – порой случалось даже, что кто-то останавливал ее, прося сфотографироваться с ней или дать автограф.

– Добрый день, да, меня зовут Эрика, – проговорила она, протягивая руку.

– Виола, – представилась дама, широко улыбаясь. Вокруг глаз у нее была сеточка тонких морщин, свидетельствовавших о том, что улыбалась она много и часто.

– У вас найдется для меня несколько минут? – спросила Эрика. – Я пишу книгу об одном деле, которое вел ваш отец, а поскольку его уже нет в живых…

– …то ты решила спросить меня, что известно мне, – подхватила Виола и снова улыбнулась. – Заходи, я только что наварила целый кофейник кофе. Думаю, я догадываюсь, о каком деле ты хотела бы поговорить.

Виола пошла впереди нее. Кухня, светлая и просторная, располагалась рядом с прихожей. Единственными яркими пятнами в ней были акварели на стенах. Эрика остановилась перед одной картиной, восхищенно рассматривая ее. В искусстве она не особо разбиралась, но, взглянув на картину, сразу почувствовала – та написана рукой опытного художника.

– Какие прекрасные картины! – воскликнула Эрика, разглядывая их одну за другой.

– Спасибо, – проговорила Виола, краснея. – Все они написаны мною. Долгое время это было своего рода хобби, но потом я стала выставляться, и… оказалось, что они даже продаются. В пятницу у меня будет вернисаж в Городском отеле – приходи, если хочешь.

– Вполне возможно. Понимаю, что они пользуются успехом, – они просто великолепны, – сказала Эрика и уселась за большой кухонный стол возле гигантского старинного окна с мелкой расстекловкой.

Она обожала старинные окна. Неровности стекла делали их куда более живыми, чем новые, современные окна, изготовленные на фабрике.

– Молоко? – спросила Виола, и Эрика кивнула.

– Да, самую малость.

Хозяйка взяла блюдо с бисквитом, стоявшее на столешнице, и отрезала два больших куска. Эрика почувствовала, как потекли слюнки.

– Видимо, тебя интересует следствие по делу об убийстве маленькой Стеллы, – сказала Виола, садясь напротив нее.

– Да, я намерена написать книгу о деле Стеллы, и ваш отец Лейф – важное звено.

– Прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как папа ушел от нас. Да, ты, наверное, знаешь – он покончил с собой. Для нас это был ужасный шок – хотя на самом деле мы должны были догадаться, что все к тому идет. С тех пор как мама умерла от рака легких, папа находился в глубокой депрессии. И все еще усугубилось, когда он вышел на пенсию. Папа говорил, что ему больше незачем жить. Но я помню, что он до самой смерти часто вспоминал об этом деле.

– Вы помните, что именно он говорил?

Эрика ощутила желание зажмуриться, откусывая большой кусок бисквита. Масло и сахар таяли во рту.

– Это было так давно… Сейчас я уже не помню деталей. Может быть, что-нибудь всплывет, если я подумаю. Но главное – помню, что его это очень мучило. Он начал сомневаться.

– Сомневаться в чем?

– В том, что девочки действительно виновны.

Впервые Эрика услышала нечто подобное. От слов Виолы в животе у нее забегали мурашки. После стольких лет жизни с полицейским она знала, что первое чувство нередко самое верное. Если Лейф засомневался в виновности девочек, значит, на то были причины.

– Он говорил, почему сомневается?

Виола, держа чашку с кофе обеими руками, поглаживала пальцами рифленую поверхность.

– Нет, – задумчиво произнесла она. – Ничего конкретного он никогда не говорил. Однако ему явно не стало легче от того, что девочки взяли назад свои признания и потом все эти годы твердили, что невиновны.

– Однако им никто не поверил, – ответила Эрика, вспоминая все статьи, которые читала об этом деле, все разговоры, которые слышала от местных жителей, когда речь в очередной раз заходила об этом деле.

Все были единодушны в том, что Стеллу, вне всяких сомнений, убили девочки.

– Незадолго до смерти папа говорил о том, что надо бы снова поднять это дело. Но потом наложил на себя руки, так и не успев этого сделать. Кроме того, он уже вышел на пенсию, так что ему пришлось бы сперва уговорить нового начальника полицейского участка. Да и не думаю, чтобы ему этого сильно хотелось. Дело раскрыто, вопрос о виновности решен, хотя суд не состоялся, так как девочки были еще слишком юны.

– Даже не знаю, слышали ли вы… – проговорила Эрика, покосившись на свой телефон. По-прежнему никаких сообщений от Патрика. – …О маленькой девочке, которая пропала еще вчера – в худшем случае позавчера вечером – как раз с того хутора, где жила Стелла.

Виола уставилась на нее.

– Что ты говоришь?.. Нет, не слышала. Я сидела взаперти в своей студии, работая над картинами к вернисажу. Что же произошло?

– Они пока не знают. Со вчерашнего дня прочесывают лес. Мой муж – полицейский, так что он тоже участвует в поисках.

– Что же это такое? Как же так?

Похоже, Виола не находила слов. Наверняка ее одолевали те же мысли, с которыми боролась накануне Эрика.

– Да, очень странное совпадение, – сказала та. – Слишком странное. Девочка была ровесница Стеллы. Четыре года.

– О боже! – воскликнула Виола. – Может быть, она просто заблудилась? Ведь этот хутор расположен на отшибе.

– Да, ясное дело. Мы все на это надеемся.

Однако Эрика видела, что Виола не верит ее словам – как и она сама в это не верила.

– Ваш отец делал какие-нибудь записи по поводу этого дела? Могли у него дома сохраниться материалы следствия?

– Насколько мне известно, нет, – ответила Виола. – После смерти отца его имуществом занимались я и мои два брата, но не помню, чтобы я видела там что-нибудь такое. Могу спросить у своих братьев, но мне кажется, там не было ни блокнотов с записями, ни папок с материалами. А если они там и были, – боюсь, мы их выбросили. Мы не сентиментальны и не очень-то любим хранить старые вещи; считаем, что память хранится тут.

Она приложила руку к сердцу.

Эрика понимала, что она имеет в виду, – ей хотелось бы быть такой же. Однако очень тяжело расставаться с предметами, имеющими эмоциональную ценность. Патрик иногда шутил, что женат на хомяке.

– Пожалуйста, спросите их. И возьмите мой номер телефона – на случай, если вы, вопреки ожиданиям, что-нибудь обнаружите. Или если вспомните что-нибудь, что папа говорил об этом деле. Это может быть все что угодно. Позвоните, даже если это покажется вам мелочью. Никогда не знаешь, к чему это может потом привести.

Эрика достала из сумочки визитную карточку и протянула Виоле, которая несколько мгновений разглядывала ее, а потом положила перед собой на стол.

– Ужасная история с девочкой. Надеюсь, они найдут ее.

– Я тоже надеюсь, – ответила Эрика, вновь покосившись на телефон.

Однако вестей от Патрика по-прежнему не было.

– Спасибо, – сказала она и поднялась, собираясь уходить. – Если успею, обязательно зайду в пятницу. Картины очень хороши!

– Тогда до встречи на вернисаже, – проговорила Виола, снова покраснев от похвалы.

Когда Эрика шла к машине, ноздри все еще ощущали аромат шиповника. А в ушах звучали слова Виолы. Лейф начал сомневаться в виновности Марии и Хелены…

Ожидание казалось невыносимо долгим, но через час после звонка Мелльберга в лесу показались наконец Турбьёрн Рюд и его группа экспертов-криминалистов из Уддеваллы. Они обменялись рукопожатиями, и Патрик сделал жест рукой в сторону ствола дерева за ограждением.

– Ах ты черт, – мрачно сказал Турбьёрн, и Хедстрём кивнул.

Он понимал, что в своей работе эксперты видят всякое и рано или поздно в них неизбежно развивается профессиональная черствость. Но мертвые дети всегда задевают за живое. Контраст между жизненной силой в маленьком ребенке и необратимостью смерти всегда казался ему ударом в солнечное сплетение.

– Она там? – спросил Турбьёрн.

Патрик кивнул.

– Под стволом. Я сам не смотрел – хотел дождаться вас, чтобы не натоптать. Но, по словам тех, кто ее нашел, под стволом образовалась пустота, и ее засунули туда. Поэтому мы обнаружили ее лишь сейчас, хотя уже не раз обыскивали это место.

– Кто ее нашел – они? – Турбьёрн указал на Харальда, Юханнеса и Карима, стоявших чуть поодаль.

– Да. Я попросил их подождать здесь, чтобы вы могли сделать все необходимое и убедиться, что на месте обнаружения тела нет ничего от них. Подозреваю, вы захотите сфотографировать их обувь, чтобы видеть, где их следы.

– Точно, – сказал Турбьёрн и дал инструкции двум специалистам, приехавшим вместе с ним. Затем надел защитный костюм и бахилы на ноги, дав набор защитной одежды и Патрику.

– Пошли, – сказал он, когда оба были готовы.

Хедстрём сделал глубокий вдох и отправился вслед за Турбьёрном к дереву. Он мысленно готовился к этому зрелищу, однако все равно был так потрясен, что пошатнулся. Первое, что он увидел, – маленькую детскую ручку. Голенькая девочка действительно лежала в пустом пространстве под деревом, скрючившись, словно в позе зародыша. Лицо было повернуто к ним, но частично скрыто рукой, почерневшей от земли. В светлых волосах застряли земля и листья, и Патрик подавил в себе первое желание подойти и отряхнуть ее. Кто мог так поступить с маленьким ребенком? Кем надо быть, чтобы сделать такое? Гнев разлился по его жилам, придав сил сделать то, что он должен был сделать, помогая ему сохранять сдержанность и профессионализм. Он должен держаться – ради девочки и ее родителей. Эмоции пока придется отложить в сторону. После стольких лет работы с Турбьёрном Патрик был уверен, что в душе коллеги происходит то же самое.

Присев на корточки, они внимательно осмотрели все детали. В том положении, в котором находилась девочка, констатировать причину смерти не представлялось возможным – это будет следующим шагом. Сейчас надо было найти улики, которые мог оставить преступник.

– Я отойду в сторонку, чтобы не мешать вам работать, – сказал Патрик. – Скажите мне, когда будете вынимать ее из ямы. Я бы хотел присутствовать.

Турбьёрн кивнул, и эксперты занялись своим трудоемким делом – поиском следов вокруг дерева. Эту работу нельзя было ускорить. Каждую волосинку, окурок, кусочек пластика – все, что будет найдено вокруг девочки – они сфотографируют, сложат в пакетики и промаркируют. Со всех следов в мягкой земле будут сняты отливки – это делается путем заполнения углублений вязкой массой. Когда масса застынет, эксперты смогут взять с собой весь след для сравнения – и как улику против преступника. Дело продвигалось медленно, однако после стольких дел об убийствах Патрик научился сдерживать свое нетерпение, давая время Турбьёрну и его команде. Потом все это окажется на пользу. Если сейчас что-то упустить, то шанса исправить это потом уже не будет.

Выйдя из огороженной зоны, он встал в стороне. Сейчас у него не было сил ни с кем разговаривать; нужно было сосредоточиться на том, что предстоит сделать. Первые двадцать четыре часа обычно решают успех следствия. Свидетели забывают, улики исчезают, да и преступник успевает замести за собой следы. За сутки многое может произойти, так что необходимо с самого начала верно расставить приоритеты. В теории, этим должен был бы заниматься Мелльберг, как начальник полицейского участка, но на практике вся ответственность ложилась на Патрика.

Он достал телефон, чтобы сообщить Эрике, что задерживается. Внезапно до него дошло, что она ждет от него вестей. На нее он полагался и знал, что жена ничего никому не расскажет без его сигнала. Однако приема не было, так что Патрик снова положил телефон в карман. Придется позвонить позднее.

На том месте, где он стоял, было жарко, так что Хедстрём закрыл глаза и подставил лицо солнцу. Звуки леса смешивались с бормотанием экспертов. Патрик подумал о Йосте. Интересно, как у него дела? Патрик был благодарен, что не ему выпало вести разговор с родителями Неи.

На руку ему сел комар, однако он не стал убивать его, как обычно делал, а просто прогнал. Достаточно на сегодня смертей.

Все это казалось совершенно сюрреалистичным. Вот он стоит посреди шведского леса с людьми, которых никогда не встречал раньше…

Не впервые Кариму довелось видеть труп. Когда он сидел в тюрьме в Дамаске, мертвое тело выволакивали из камеры прямо у него перед глазами. А во время переезда через Средиземное море он видел тела детей, плывшие рядом с лодкой.

Но здесь все было по-другому. Карим приехал в Швецию, потому что в этой стране не убивали детей. И тем не менее в нескольких метрах от него лежала мертвая девочка.

Карим почувствовал, как кто-то положил ладонь ему на руку. Это был тот пожилой мужчина, Харальд, говоривший по-английски с таким шведским акцентом, что Карим едва понимал его. Но ему нравился Харальд. Они пытались беседовать, чтобы скоротать время. Там, где слов не хватало, прибегали к жестам и мимике. А молодой парень, Юханнес, помогал пожилому, подсказывая слова, когда тот не сразу их вспоминал.

Внезапно Карим обнаружил, что впервые с тех пор, как приехал в Швецию, рассказывает о своей семье и своей стране. Он слышал тоску в своем голосе, говоря о городе, который покинул, чтобы никогда туда больше не возвращаться. Но понимал, что создает неверную картину. Он тосковал по тому, что никак не было связано с террором.

Впрочем, какой швед может понять, что такое постоянно оглядываться через плечо, чувствовать, что тебя в любой момент могут предать – друг, сосед, даже член твоей семьи? У правительства везде свои соглядатаи. Каждый боялся за себя и своих, каждый был готов на все, чтобы спасти свою шкуру. Все кого-то потеряли. Все видели смерть близких – и это означало, что ты сделаешь все, чтобы этого не повторилось. Как журналист, он был в особенно опасном положении.

– You okay? – спросил Харальд, не снимая руки с его плеча.

Карим понял, что его мысли отразились на лице. Должно быть, он расслабился, показал всю тоску и фрустрацию, накопившуюся в душе, и теперь чувствовал себя застигнутым врасплох. Он улыбнулся и закрыл дверь к воспоминаниям.

– I’m okay. I’m thinking about the girl’s parents[17], – проговорил он и на мгновение увидел перед собой лица своих детей.

Амина наверняка тревожится, а ее тревога, как обычно, передается детям. Но в том месте, где они находились, приема не было, так что он никак не мог с ней связаться. Амина наверняка рассердится на него, когда он вернется. Она всегда сердится, когда волнуется. Но это не страшно. Амина особенно красивая, когда сердится.

– Poor people[18], – вздохнул Харальд, и в его глазах блеснули слезы.

В стороне, рядом с телом девочки, работали мужчины в белых пластиковых комбинезонах. Они сфотографировали ботинки Карима – как и ботинки Харальда и Юханнеса. Затем приложили кусочки скотча к их одежде и аккуратно сложили в пакетики, которые потом закрыли и надписали. Карим догадался, что они делают, хотя никогда такого раньше не видел. Эксперты хотели исключить те следы, которые он и другие оставили вокруг того места, где лежала девочка.

Юханнес сказал что-то пожилому по-шведски, и тот кивнул. Юханнес перевел Кариму:

– Мы подумали – может быть, спросить полицейских, можем ли мы уже идти. Похоже, с нами они уже закончили.

Карим кивнул. Ему хотелось скорее уйти от этого места, где лежала мертвая девочка. Ее светлые волосы, маленькая рука, скрывавшая лицо. Тельце, засунутое в яму в земле в позе зародыша.

Харальд подошел к полицейскому, стоявшему по другую сторону от ограждения, и заговорил с ним. Они негромко что-то обсудили, и Карим увидел, как полицейский кивнул.

– Мы можем идти, – сказал Харальд по-английски, снова вернувшись к ним.

Теперь, когда напряжение начало спадать, дрожь пошла по всему его телу. Карим хотел поскорее попасть домой. К своим детям. К сверкающим от гнева глазам Амины.

Санна закрыла глаза, когда Вендела прогрохотала вверх по лестнице. Сегодня голова у нее буквально раскалывалась, и она невольно вздрогнула, когда дверь на втором этаже захлопнулась. Санна буквально видела перед собой, как дерево пошло трещинами.

Всего-то навсего предложила дочери пойти с ней в магазин! Вендела и раньше не очень-то любила бывать там, но теперь восприняла это как наказание. Санна знала, что ей следовало бы начать спорить с Венделой, однако сил не было. Казалось, все силы утекли из нее, когда она услышала об исчезновении Неи.

Наверху включилась музыка, загрохотали басы. Санна задумалась – как дочь собирается провести день? Сейчас она по большей части болтается с этими двумя парнями – далеко не лучшая компания. Пятнадцатилетняя девочка и двое парней того же возраста – это лишь новые проблемы.

Санна прибралась после завтрака. Вендела съела только яйцо. В булке, которую она каждый день ела на завтрак с самого детства, теперь оказалось слишком много сахара. Санна поджарила в тостере кусок хлеба для тостов и положила сверху толстый слой апельсинового джема. Она уже настолько опаздывает, что пять минут туда или сюда ничего не изменят.

В каком-то смысле ей даже на руку, что у Венделы сегодня приступ упрямства.

Санна не могла думать о Нее. И не могла думать о Стелле. Но сейчас в тишине кухни все мысли нахлынули разом. Тот день она помнила до мельчайших подробностей. Как она радовалась поездке в Уддеваллу, чтобы купить обновки к школе! Как ее разрывали противоречивые чувства между радостью от поездки и завистью к Стелле, которая осталась с двумя крутыми старшими девчонками. Однако зависть была забыта, едва они попрощались и мама направила большую машину «Вольво» в сторону города.

На обратном пути Санна постоянно оглядывалась на заднее сиденье, где лежали пакеты с вещами. Такие красивые вещи! Она так радовалась, что едва могла усидеть спокойно. Мама со смехом делала ей замечания.

Это был последний раз, когда она видела свою маму смеющейся.

Санна отложила бутерброд с джемом на стол. Ей вспомнилось, как они вышли из машины, – потерянный взгляд папы, когда он вышел им навстречу…

Тошнота накатила, словно шок. Санна кинулась в туалет и едва успела поднять крышку. Вскоре в унитазе плавали кусочки апельсинового джема, и Санна почувствовала, как все перевернулось в животе.

Потом она, вся дрожа, опустилась на холодный пол. Со второго этажа гремела музыка.

Что-то грохнуло о мишень, прибитую к дереву на опушке леса за их задним двором.

– Хорошо, Сэм, – кратко сказал Джеймс.

Сэм постарался сдержать улыбку. Это единственное, за что отец его хвалил. За то, что он мог вмазать пулю куда захочет. Самое главное качество в сыне.

– Ты стреляешь все увереннее, – кивнул Джеймс, с довольным видом глядя на него поверх очков в стальной оправе.

Очки были модели «пилот» с зеркальными стеклами. Его отец выглядел как пародия на американского шерифа.

– Давай проверим, сможешь ли ты попасть с более дальнего расстояния, – сказал Джеймс и жестом показал, чтобы Сэм отошел назад. – Рука неподвижна. Выдохни, прежде чем нажать на курок. Сосредоточься.

Джеймс привычно давал инструкции. Много лет он с успехом тренировал шведские элитные подразделения, и Сэм знал, что у отца безупречная репутация. А то, что он бесчувственный чурбан, лишь способствовало его карьере. Впрочем, Сэм с нетерпением ждал, когда же папа снова уедет в долгосрочную командировку за границу.

В те месяцы, когда Джеймс уезжал – нередко в неизвестное место, – они могли дышать полной грудью. И он, и мама ходили легкой походкой, мама часто смеялась, а он радовался этому. Стоило же Джеймсу переступить порог, как ее смех умолкал, и она начинала суетиться еще больше, чем обычно. Еще больше худела. Смотрела затравленным взглядом. Эту маму Сэм ненавидел так же сильно, как любил веселую маму. Он понимал, что несправедлив, однако завести ребенка от этого мужчины – ее выбор. Сэм не хотелось называть его папой. И даже отцом.

Он быстро выстрелил серией. Знал, что попадает в «яблочко».

Джеймс удовлетворенно кивнул.

– Черт подери, будь у тебя характер, из тебя получился бы неплохой солдат, – проговорил он и расхохотался.

Мама вышла на задний двор.

– Я пошла на пробежку! – крикнула она, но ни Джеймс, ни Сэм не ответили.

Сэм считал, что мама уже убежала – обычно она уходила бегать сразу после завтрака, чтобы успеть до жары, – но сегодня она дотянула почти до десяти часов.

– Отступи еще на пару метров, – сказал Джеймс.

Сэм знал, что попадет в мишень и с такого расстояния. Он тренировался стрелять, отходя куда дальше, пока Джеймс был в отъезде. Но по каким-то причинам ему не хотелось демонстрировать отцу, насколько хорошо он стреляет. Не хотел доставлять ему этого удовольствия – веры в то, что сын что-то от него унаследовал, что можно бить себя в грудь и гордиться. Это не заслуга Джеймса. Как и ничто другое. Все в жизни Сэма существовало вопреки Джеймсу, а не благодаря ему.

– Nice![19] – воскликнул его отец, когда он засадил в мишень еще одну серию выстрелов.

Еще одна черта, так раздражавшая Сэма, – то, как часто Джеймс переходил на английский, с выраженным американским акцентом. Никакого американского происхождения у него не было – просто дедушка любил в молодости Джеймса Дина[20]. Однако Джеймс провел с американцами столько времени, что приобрел их акцент. Каждый раз, когда он сбивался на английский, Сэму становилось мучительно стыдно за него.

– One more time[21], – сказал Джеймс, словно прочтя его мысли и сознательно поступая ему назло.

– All right[22], – ответил Сэм с таким же акцентом, надеясь, что тот не уловил иронию.

Прицелившись в мишень, он выстрелил. Опять в «яблочко».

Бухюслен, 1671 год

– Вчера девчонка опять заходила в большой дом. Элин известно, что я сказала по этому поводу.

Голос Бритты звучал сурово, и Элин склонила голову.

– Я поговорю с ней, – ответила она тихо.

– Есть веские причины, почему у нас отдельный дом для прислуги!

Бритта свесила ноги с кровати.

– Сегодня у нас гости, – продолжала она. – Все должно быть безукоризненно. Элин постирала и накрахмалила мое синее платье? То, которое из парчи.

Она засунула ноги в тапочки, стоявшие у кровати. Они были совсем нелишние. Хотя пасторская усадьба – самый роскошный дом, какой только Элин видела в жизни, по полу гуляли сквозняки и зимой бывало очень холодно.

– Все готово, – ответила Элин. – Мы вымели каждый угол дома, а Буэль из Хольта приехала еще вчера и начала готовить еду. На закуску она подаст фаршированные тресковые головы, на горячее – петуха с крыжовником и на сладкое – взбитые сливки с вареньем.

– Вот и славно, – сказала Бритта. – Посланник Харальда Стаке должен быть принят с почестями, соответствующими его положению. Харальд Стаке – губернатор всего Бухюслена, он получил распоряжение от самого короля поговорить с пасторами о той чуме, которая гуляет по стране. Всего несколько дней назад Пребен рассказывал мне, что в Марстранде поймали ведьму. – На щеках у Бритты выступили красные пятна.

Элин кивнула. В народе только и разговоров было, что о недавно назначенной комиссии по ведовству, и теперь ведьм ловили по всему Бухюслену и отдавали под суд. Да, по всей стране им объявлена смертельная война – так говорили. Элин поежилась. Ведьмы и колдуны… Полеты в Блокулу[23] и сношения с дьяволом… Страшнее ничего и не придумаешь.

– Я слыхала от Иды-Стины, что Элин помогла Свее из Хульта зачать, – сказала Бритта, пока Элин подавала ей одежду. – Что бы Элин ни сделала с ней, я хочу, чтобы Элин помогла и мне таким же образом.

– Я знаю только то, чему научила меня бабушка, – проговорила Элин, зашнуровывая платье у Бритты на спине.

Вопрос ее не удивил. Бритте было уже почти двадцать, и они с Пребеном прожили в браке два года, а ее талия все еще не раздалась.

– Пусть Элин сделает мне то же самое, что сделала Свее. Мне пора подарить Пребену ребенка. Он начал спрашивать меня, когда же я буду уже непорожняя ходить.

– Я приготовила Свее отвар трав по бабушкиному рецепту, – ответила Элин и взяла щетку, чтобы расчесать длинные волосы Бритты.

Внешне сестры совсем не походили друг на друга. Элин унаследовала от матери светлые волосы и голубые глаза, в то время как Бритта с ее черными волосами и темно-синими глазами уродилась в ту женщину, что заняла место матери еще до ее смерти. Некоторые в деревне до сих пор поговаривали, что мать Элин Керстин умерла от сердечного горя. Но даже если это и было так, Элин не могла терять времени на размышления об этом. Их отец умер за год до того, и теперь Бритта была единственной, кто стоял между ними и голодной смертью.

– Еще она обучила меня заклинаниям, – осторожно прибавила Элин. – Если Бритта не возражает, я могу сварить отвар и прочесть над ней заклинания. У меня есть все, что нужно, чтобы сварить отвар, – летом я запасла предостаточно трав, чтобы их хватило на всю зиму.

Бритта махнула на нее своей тонкой белой рукой.

– Все что угодно. Я должна родить мужу ребенка, иначе накликаю на нас несчастье.

У Элин на языке крутилось, что для этого неплохо было бы разделить с мужем ложе. Однако она была достаточно мудра, чтобы промолчать. Ей доводилось видеть, какие последствия ждут того, кто пробудит в Бритте гнев. На мгновение она задумалась, как такой добрый человек, как Пребен, мог жениться на такой женщине, как Бритта. Наверняка к этому делу приложил руку отец, мечтавший сделать для дочери выгодную партию.

– С остальным я разберусь сама, – сказала Бритта и поднялась. – У Элин наверняка много дел, которые надо справить до прихода посланника Стаке. И пусть поговорит со своим дитятей, а не то я велю розге поговорить с ней.

Элин кивнула, но от слов сестры о том, чтобы побить Марту, кровь в ней закипела. Пока Бритта не поднимала на нее руку, но если такое случится, Элин опасалась, что может натворить такое, за что не сможет потом отвечать. Так что лучше она как можно скорее всерьез поговорит с дочерью, чтобы та больше не ходила в господский дом.

Элин вышла на двор и встревоженно огляделась.

– Марта! – позвала она негромко.

Бритта не любила, когда прислуга шумела. Еще одно, о чем стоит помнить, если не хочешь впасть в немилость.

– Марта! – окликнула Элин чуть громче и двинулась к конюшне.

Самое вероятное место для поисков, хотя и там Марте находиться нельзя. К сожалению, дочь унаследовала от отца не только зеленые глаза, но и упрямство – порой казалось, что у нее в одно ухо влетает, а в другое вылетает.

– Мы тут! – донесся из конюшни знакомый голос.

Пребен. Она замерла на месте.

– Зайди сюда, Элин, – любезно позвал он ее из самого темного угла конюшни.

– Мамочка, иди скорее сюда! – нетерпеливо крикнула Марта.

Элин заколебалась, но потом подтянула юбки, чтобы не запачкаться, и быстрым шагом направилась в ту сторону, откуда доносились голоса.

– Мамочка, смотри! – с восторгом проговорила Марта.

Она сидела в пустом деннике в самом дальнем конце конюшни, держа на руках трех котят. Казалось, им всего несколько дней от роду; они неуклюже вертели головками, а глазки у них еще не раскрылись. Рядом с Мартой сидел Пребен, тоже с котятами на коленях.

– Если не это чудо Господне, то что? – проговорил он, гладя крошечного серого котенка.

Тот жалобно пищал и тыкался головой в рукав его рубашки.

– Мамочка, ну же, погладь вот этого, – сказала Марта, протягивая ей черно-белого малыша с растопыренными в воздухе лапами.

Элин снова заколебалась. Бритта не проявит милости, если застанет ее и Марту здесь. С Пребеном.

– Сядь, Элин. Моя дорогая жена целиком поглощена приготовлениями к визиту высоких гостей. – Пребен чуть заметно улыбнулся.

Еще несколько секунд Элин сомневалась. Но потом не смогла устоять перед беспомощностью крошечного котенка и взяла его на руки. Она уселась на сено, держа крошечное существо в руках.

– Пребен говорит, что я могу выбрать одного – и он будет моим, только моим.

Сияющие глаза Марты смотрели на пастора. Элин неуверенно взглянула на него. Пребен улыбался – улыбка светилась в голубых глазах.

– Ей разрешено будет окрестить его, – сказал он. – Но мы договорились, что это будет тайна, которая останется между нами.

Он приложил палец к губам и посмотрел на девочку. Марта кивнула с самым серьезным видом.

– Обещаю хранить это как самую бесценную тайну, – проговорила она, оглядывая котят. – Я хочу вот этого.

Она погладила по головке крошечного серого зверька. Это был самый маленький из котят, и Элин посмотрела на Пребена, пытаясь незаметно покачать головой. Котенок, кажется, был истощен, и она сильно сомневалась в том, что он выживет. Но Пребен спокойно встретился с ней глазами.

– Марта прекрасно разбирается в кошках, – сказал он. – Я бы тоже выбрал именно этого.

Марта взглянула на пастора взглядом, которого Элин не видела у нее с самых последних дней, предшествовавших роковому дню, и он отдался в сердце болью. Только Перу доставались такие взгляды от Марты. Но было в Пребене что-то такое, что напоминало Пера. Доброта, угадывавшаяся в глазах, которая успокаивала и вселяла уверенность.

– Ее будут звать Фиалка, – сказала Марта. – Это мой любимый цветок.

– Прекрасный выбор, – кивнул Пребен.

Он снова взглянул на Элин. Оставалось надеяться, что это не кот.

– Марта хочет выучиться читать, – сказал пастор, погладив девочку по светлым волосам. – Мой звонарь учит детей два раза в неделю.

– Даже не знаю, какая ей от этого польза, – проговорила Элин.

Если она чему-то и научилась в жизни, так это тому, что женщине лучше не выделяться. И не иметь больших надежд на будущее. На этом пути ее ждут одни разочарования.

– Она должна уметь читать катехизис, – сказал Пребен, и Элин покраснела.

И вправду, как она могла возражать пастору в таком вопросе? Если он счел уместным и даже благотворным для ее дочери научиться читать, то кто она такая, чтобы спорить?

– Тогда Марта будет с удовольствием и прилежанием посещать уроки, – проговорила Элин и склонила голову.

Сама она так и не научилась читать и выдерживала опросы по катехизису лишь за счет того, что выучила все наизусть.

– Ну что ж, тогда решено, – радостно ответил Пребен и снова погладил Марту по волосам.

Он поднялся, отряхивая с брюк сено. Элин старалась не смотреть на него. Что-то в нем притягивало ее взгляд, и она стыдилась уже самих мыслей о нем. Пребен был мужем ее сестры, ее хозяином и пастором ее прихода. Испытывать к такому мужчине какие-то иные чувства, кроме благодарности и благоговения, было грехом, за который она заслуживала божьей кары.

– Мне следует пойти и помочь Бритте с приготовлениями, пока та совсем не загоняла прислугу, – весело проговорил он и повернулся к Марте: – Заботься о своей Фиалке. Марта сразу видит, кому нужна рука помощи.

– Спасибо, – вымолвила девочка и посмотрела на Пребена с таким обожанием, что сердце Элин растаяло.

Однако боль осталась. Снова тоска по Перу охватила ее с такой силой, что пришлось отвернуться. Пока удалялись шаги Пребена, Элин заставляла себя не вспоминать. Его нет. С этим ничего нельзя сделать. Остались только они с Мартой. А с нынешнего дня еще и Фиалка.

– Да, сегодня у нас тяжелый день, – проговорил Патрик, оглядывая конференц-зал.

Никто не ответил, даже не взглянул на него. Хедстрём подозревал, что все, как и он, думают о своих детях. Или внуках.

– Мы с Бертилем вынуждены немедленно отозвать всех из отпуска, – сказал он. – Надеюсь, вы отнесетесь к этому с пониманием.

– Думаю, могу сказать от имени всех, – ответила Паула. – Тебе не удалось бы нас отсюда выгнать, даже если б ты захотел.

– Так я и думал, – проговорил Патрик, ощущая огромную благодарность к собравшимся коллегам. В том числе к Мелльбергу. Даже тот ни на секунду не заколебался.

– Вы сможете решить свои личные вопросы? Я знаю, что у многих есть дети, которые сейчас не ходят в садик… – Он перевел взгляд на Мартина. – Родители Пии забирают к себе Туву, когда я работаю.

Поскольку больше никто ничего не сказал, Патрик счел, что Паула и Анника могут как-то разрешить свою семейную ситуацию. Смерть ребенка все изменила. В таких случаях подается команда «свистать всех наверх» – он знал, что впереди долгие часы работы.

– Йоста, как чувствуют себя родители? – спросил Патрик, прислоняясь к письменному столу рядом с белой доской.

– Ну ожидаемо, – ответил Флюгаре и сморгнул. – Приехал пастор, к тому же я позвонил участковому врачу, так что, когда уходил, обоим дали снотворное, чтобы они могли поспать.

– У них нет родственников, которые могли бы приехать? – спросила Анника, которая тоже явно приняла все очень близко к сердцу.

– Родителей Эвы нет в живых, а родители Пера живут в Испании, но они уже в самолете по пути в Швецию и через несколько часов будут у них.

Анника кивнула.

Патрик знал, что у нее большая семья и она привыкла всегда видеть вокруг себя много народу.

– Что говорит Турбьёрн? Как далеко они продвинулись? – спросил Мартин и потянулся к термосу с кофе, который Анника заполнила перед совещанием.

– Девочку везут в Гётеборг на вскрытие, – тихо ответил Патрик.

Этот образ остался у него на сетчатке. Он присутствовал, когда тело Неи вынимали из-под ствола дерева, и знал, что в ближайшем будущем именно эта картина будет являться ему, едва он прикроет глаза. Крупные животные не могли добраться до нее в яме, но насекомые вывалились в огромных количествах, когда ее вынимали. Картины проносились в быстром темпе. Патрик присутствовал при вскрытиях, и ему было известно, как это делается. Слишком хорошо известно. Он не желал видеть девочку перед собой, обнаженную и беззащитную на холодном металлическом столе. Он не желал знать, где Педерсен будет резать, как будут вынимать ее внутренние органы, как все, что когда-то позволяло ей жить, будет взвешиваться и измеряться с помощью приборов. Он не желал знать, как будут наложены швы на большой разрез в форме буквы Y у нее на груди.

– Как прошел осмотр места происшествия? – спросил Йоста. – Нашли что-нибудь ценное?

Патрик, вздрогнув, попытался отогнать образы Неи, мелькавшие перед глазами.

– Они собрали немало материала, но мы пока не знаем, что из этого окажется ценным.

– А что же они собрали? – с любопытством спросил Мартин.

– Следы ног, но они вполне могли принадлежать тем троим, что обнаружили ее. Кроме того, это место обыскивали несколько раз, так что на всякий случай всех участвовавших в поисках попросят оставить свои отпечатки. Кто-нибудь из вас побывал в этом квадрате? В таком случае нам нужны и ваши следы.

– Нет, никто из нас не был в том квадрате, где нашли девочку, – сказал Йоста и тоже налил себе кофе.

– Отпечатки подошв; что еще? – спросила Паула.

– Точно не могу сказать – видел только, как они что-то поднимали с земли и складывали в пакетики. Хочу дождаться рапорта Турбьёрна – он обычно не любит давать никакой предварительной информации, пока основательно не проработал материал.

Мелльберг поднялся и отошел к окну.

– Черт, какая тут духота!

Он потянул за воротник рубашки, словно ему не хватало воздуха. В подмышках у него виднелись большие круги пота, а зализанные на сторону волосы упали на одно ухо. Он открыл окно. Шум машин за окнами слегка мешал, но никто не стал протестовать, когда поток свежего воздуха ворвался в душное помещение. Участковый пес Эрнст, до этого лежавший и пыхтевший у ног Мелльберга, поднялся, подошел к окну и поднял морду. Из-за своей огромной массы он очень реагировал на жару; язык его свисал наружу.

– Стало быть, он не упоминал ни о каких находках? – спросила Паула.

Патрик покачал головой.

– Нет, придется подождать, пока мы не получим от Турбьёрна первый рапорт. Потом я хочу узнать у Педерсена, сколько времени ему понадобится, чтобы дать нам результаты вскрытия. К сожалению, очередь, как мне известно, велика, но я поговорю с ним, спрошу, что он может сделать.

– Ты ведь был там. Неужели ничего не было заметно? По ней…

Задавая этот вопрос, Мартин поморщился.

– Нет, и не вижу никакого смысла строить догадки, пока Педерсен не посмотрел ее.

– С кем нам надлежит побеседовать первым делом? Есть ли явные подозреваемые? – спросил Мартин, постукивая карандашом по столу. – Что мы думаем по поводу родителей? Не раз бывало, что родители убивали своих детей, а потом делали вид, что виноват кто-то другой.

– Нет, я так не думаю, – ответил Йоста и поставил свою чашку на стол с такой силой, что кофе чуть не пролился через край.

Патрик поднял ладонь.

– В нынешней ситуации у нас нет никаких оснований считать, что родители Неи каким-то образом замешаны в убийстве. Но Мартин прав в том смысле, что полностью исключать такую возможность не следует. Мы должны переговорить с ними как можно скорее – во-первых, выяснить, есть ли у них алиби, во-вторых, узнать, располагают ли они какими-либо сведениями, которые могли бы помочь нам продвинуться в нашей работе. Однако я согласен с Йостой – ничто не указывает на то, что это они.

– Поскольку девочка была без одежды, нам следует, наверное, посмотреть, не появились ли в наших местах сексуальные маньяки, интересующиеся детьми, – предложила Паула.

За столом воцарилась тишина. Никто не хотел даже думать о том, что стояло за ее предложением.

– К сожалению, ты права, – произнес Мелльберг через какое-то время. – Но как это осуществимо, по-твоему? – Пот по-прежнему катил с него градом, он пыхтел, как Эрнст. – Сейчас здесь тысячи туристов. Мы никак не сможем выяснить, есть ли среди них педофилы или сексуальные маньяки.

– Верно. Но мы можем взглянуть на те заявления, что поступали в течение лета. Кажется, на прошлой неделе какая-то дама заявила на парня, который втихаря фотографировал детишек на пляже…

– Точно, – кивнул Патрик. – Я лично принимал это заявление. Прекрасная мысль. Анника, ты могла бы просмотреть все заявления такого рода, поступившие с мая месяца? Обрати внимание на все, что может представлять малейший интерес. Тут лучше перестараться, чем что-то пропустить, а мы потом отсеем лишнее. Представь нам выборку.

– Сделаю, – сказала она и записала что-то в блокноте, лежавшем перед ней.

– Мы должны поговорить о том, о чем все думают, но никто не решается сказать, – проговорила Паула и налила себе еще кофе из термоса.

Насос термоса начал шипеть в знак того, что кофе кончается, и Анника поднялась, чтобы подлить еще. Кофе служило тем горючим, на котором они все работали.

– Да, я знаю, о чем ты, – ответил Патрик и поерзал на стуле. – Дело Стеллы. Хелена и Мария.

– Да, – сказал Йоста. – Я работал здесь, в участке, тридцать лет назад, когда все это случилось. К сожалению, деталей я не помню. Много лет прошло, к тому же Лейф сам занимался следствием и допросами, передав мне текущие дела. Но я помню, какой шок пережили все жители поселка, когда Хелена и Мария сперва сказали, что они убили Стеллу, а потом взяли назад свои признания. Мне кажется, не может быть случайным совпадением, что Нея пропала с того же хутора и была обнаружена на том же месте. И что это происходит тогда, когда Мария впервые за тридцать лет вернулась сюда. Трудно представить себе, что это всего лишь случай…

– Согласен, – заявил Мелльберг. – Мы должны поговорить с ними обеими. Хотя меня здесь не было, когда все произошло, я, само собой, много слышал об этом случае, и мне всегда казалось, что это чудовищно – в таком юном возрасте убить ребенка.

– Обе все эти годы утверждали, что невиновны, – напомнила Паула.

Мелльберг фыркнул.

– Да, но поначалу-то они сознались! Лично я никогда не сомневался, что именно эта парочка пристукнула девчонку. И не надо быть Эйнштейном, чтобы сложить два и два, когда такое происходит снова – именно сейчас, когда они впервые за тридцать лет снова сошлись вместе. – Он постучал себя по ноздре.

– Предлагаю не делать поспешных выводов, – сказал Патрик. – Но я согласен, что с ними необходимо поговорить.

– Ясное дело, – продолжал Мелльберг. – Мария возвращается, они с Хеленой снова объединяются, и происходит новое убийство.

Анника вернулась с термосом, наполненным кофе.

– Я что-то пропустила?

– Мы констатировали, что нам необходимо проанализировать возможные черты сходства с делом Стеллы, – сказал Патрик. – А также допросить Хелену и Марию.

– Да уж, дело странное, – проговорила Анника и села.

Патрик перевел взгляд на доску.

– Не будем на этом зацикливаться. Однако исключительно важно, чтобы мы досконально изучили дело Стеллы и расследование восемьдесят пятого года. Анника, ты можешь поискать протоколы допросов и прочие материалы дела? Понимаю, что это будет непросто, учитывая, в каком плачевном состоянии наш архив, но все же попытайся.

Анника кивнула и сделала еще одну пометку в своем блокноте.

Некоторое время Патрик сидел молча, размышляя, хорошо ли продумано то, что он собирается сказать. Но если он ничего не скажет сейчас, все равно это каким-либо образом выяснится, и тогда на него будут сердиться, что он скрыл такую важную вещь.

– Что касается дела Стеллы… – начал Патрик и сделал паузу. Потом снова собрался с силами. – Дело в том, что Эрика начала работать над очередной книгой. И… решила написать именно об этом деле.

Мелльберг выпрямился на стуле.

– Тогда придется ей пока подождать, – сказал он. – Хватит уже с нас проблем с твоей женой, которая бегает и повсюду сует свой нос. Это дело полиции, а не гражданских лиц, не имеющих ни соответствующего образования, ни опыта полицейской работы.

Патрик стиснул зубы, чтобы удержаться от комментария, что в последних громких делах Эрика помогала следствию больше, чем сам Мелльберг. Он понимал, что ни к чему унижать его. Веру начальника в свою исключительность все равно ничто не поколеблет, а Патрик с годами научился работать в обход Мелльберга. Кроме того, по опыту он знал, что бессмысленно убеждать Эрику держаться в стороне от дела Стеллы. Если уж она начала что-то распутывать, то не остановится, пока не получит ответа на все свои вопросы. Однако об этом Патрик не собирался распространяться перед данной аудиторией. Правда, ему казалось, что все, кроме Мелльберга, уже давно это прекрасно поняли.

– Разумеется, – сказал он. – Я передам это Эрике. Однако она уже успела собрать сведения, и мне пришла в голову мысль, что мы могли бы использовать ее как дополнительный ресурс – она могла бы помочь нам с некоторыми базовыми фактами. Как вы отнесетесь, если я попрошу ее прийти сюда во второй половине дня и рассказать, что ей известно об этом деле?

– По-моему, прекрасная идея, – сказал Йоста, и все, кроме Мелльберга, закивали.

Почувствовав свое поражение, тот в конце концов пробурчал:

– Ну ладно, пусть приходит.

– Хорошо, я позвоню ей, как только мы закончим совещание, – сказал Патрик. – А ты, Йоста, может быть, дополнишь ее тем, что помнишь?

Флюгаре кивнул и криво улыбнулся, давая понять, что дополнений будет немного.

– Так. Что еще у нас есть в списке дел, за которые мы должны взяться? – спросил Патрик.

– Пресс-конференция, – ответил Мелльберг и сразу приосанился.

Хедстрём поморщился, однако решил не вступать в бой. Пресс-конференцию проведет Мелльберг, а им остается лишь надеяться, что вред от нее будет минимальный.

– Анника, ты можешь назначить пресс-конференцию на вторую половину дня?

– Разумеется, – сказала она и пометила себе. – До или после прихода Эрики?

– Давай до, – сказал Патрик. – Лучше всего в два, а я позабочусь, чтобы Эрика пришла в полчетвертого.

– Тогда зову журналистов на четырнадцать часов. Они мне уже телефон оборвали; как приятно осознавать, что у меня уже есть что им ответить.

– Мы должны отдавать себе отчет, что СМИ раздуют это дело до небес, – сказал Патрик.

Он заерзал на стуле, скрестив ноги и сложив руки на груди. В отличие от Мелльберга, Хедстрём воспринимал интерес со стороны прессы как помеху следствию. В отдельных случаях репортажи в СМИ могли привести к ценным сигналам от общественности, но чаще всего негативные эффекты сильно перевешивали положительные.

– Спокойствие, это я возьму на себя, – ответил Мелльберг, с довольным видом развалившись на стуле.

Эрнст снова устроился на его ступнях, и хотя это было равносильно паре толстых шерстяных носков, Мелльберг не стал его прогонять. Эрика обычно говорила, что за его любовь к большому лохматому псу готова простить Мелльбергу почти все.

– Тщательно взвешивай каждое слово, – сказал ему Патрик, прекрасно зная, что тот имеет обыкновение выражаться, не дав себе труда задуматься.

– У меня большой опыт работы со средствами массовой информации. Когда я служил в Гётеборге…

– Ну вот и прекрасно, – прервал его Патрик. – Только перед началом проведем небольшое совещание, обсудим, что мы можем рассказать, а о чем пока упоминать не следует. Хорошо?

Мелльберг помрачнел.

– Как я уже сказал, когда я служил в Гётеборге…

– Как разделим прочие обязанности? – спросил Мартин, желая прервать тираду начальника, и Патрик с благодарностью повернулся к нему.

– Я переговорю с Турбьёрном и Педерсеном, постараюсь выяснить, когда ждать от них информации.

– Я могу поговорить с родителями Неи, – сказал Йоста, – но хочу для начала позвонить врачу и узнать, в каком они состоянии.

– Возьмешь с собой кого-нибудь? – спросил Патрик и снова почувствовал, как все внутри сжалось при мысли об Эве и Петере.

– Нет, я справлюсь сам, – заверил Йоста, – так что мы можем использовать людей для чего-то другого.

– Я могу поговорить с девочками, осужденными за убийство Стеллы, – сказала Паула. – Вернее, с женщинами – они ведь уже не девочки…

– Я тоже могу поучаствовать, – сказал Мартин, поднимая руку, как школьник.

– Хорошо, – Патрик кивнул. – Но подождите до прихода Эрики, она даст нам немного исходных данных. Пока же используйте время на то, чтобы опросить соседей, живущих вокруг хутора. Когда живешь на отшибе, обычно замечаешь все необычное, всякое непривычное движение в своей местности… Так что попробовать стоит.

– Хорошо, – Паула кивнула в ответ. – Мы поедем туда и поговорим с ближайшими соседями.

– Я останусь в «лавке», – ответил Патрик. – Телефон звонит непрерывно, к тому же я должен проанализировать состояние следствия перед пресс-конференцией.

– И мне нужно подготовиться, – сказал Мелльберг и проверил, как лежат волосы на его черепе.

– Ну что ж, тогда всем есть чем заняться, – проговорил Патрик, показывая, что совещание окончено.

В маленьком помещении было так жарко и душно, что трудно было дышать. Хедстрём с нетерпением ждал того момента, когда можно будет выйти отсюда – вероятно, и коллеги тоже. Первое, что он сделает, – позвонит Эрике. Уверенности в том, что стоит допускать ее к следствию, у него не было. Но в нынешнем положении выбора не оставалось. Если повезет, у нее найдется информация, которая поможет им задержать убийцу Неи.

Первый километр всегда давался тяжело, несмотря на то, что она бегает так много лет; потом открывалось второе дыхание. Хелена чувствовала, как тело входит в ритм и дыхание становится ровнее.

Бегать она начала практически сразу же после окончания процесса. В первый раз пробежала полмили[24], чтобы сбросить с себя стресс. Равномерные толчки ногами по гравию, ветер, трепавший волосы, звуки, доносившиеся со всех сторон, – единственное, что заставляло внутренние голоса смолкнуть.

С каждым разом Хелена бегала все дальше и дальше. С годами ее послужной список составило участие более чем в тридцати марафонах, но только в Швеции. Она мечтала о марафонах в Нью-Йорке, Сиднее и Рио, но ей оставалось радоваться тому, что Джеймс по крайней мере разрешал ей участвовать в шведских.

То, что ей позволялось иметь собственный интерес, тратить два часа времени каждый день на бег, объяснялось исключительно уважением мужа к дисциплине в спорте. Это было единственное, что он в ней ценил, – способность пробегать милю за милей, силой духа побеждать телесные ограничения. Однако Хелена не могла рассказать ему, что, когда она бежит, все происшедшее в прошлом стирается, отдаляется, теряет четкость очертаний, словно однажды приснившийся сон.

Уголком глаза она увидела дом, стоящий на месте того дома, где выросла Мария. Когда Хелена вернулась во Фьельбаку, новый дом уже стоял на этом месте. Ее родители решили уехать практически сразу после того, как все рухнуло. Харриет не могла выносить разговоров, сплетен, взглядов украдкой и шепота за спиной.

Джеймс и ее отец Карл-Густав частенько встречались, вплоть до его смерти. Иногда они с Сэмом ездили с Джеймсом, когда тот отправлялся в Марстранд, но лишь для того, чтобы Сэм пообщался с бабушкой и дедушкой. Сама Хелена не желала с ними знаться. Ведь они предали ее, когда она в них более всего нуждалась, – этого она не могла им простить.

Ноги начали неметь, и Хелена напомнила себе, что надо подкорректировать беговой шаг. Как и во многом другом, ей пришлось много биться, чтобы выработать правильный шаг. Ничто в этой жизни не давалось ей без усилий…

Нет, она лжет самой себе. До того страшного дня жизнь казалась легкой. Тогда они все еще были семьей. Хелена не помнила никаких проблем, никаких препятствий – лишь светлые летние денечки и запах маминых духов, когда та укладывала ее по вечерам. И любовь. Любовь она ясно помнила.

Хелена прибавила темп, чтобы разогнать мысли. Те самые, которые бег помогал отбросить. Почему они так навязчиво нахлынули сейчас? Неужели у нее будет отнято последнее убежище? Неужели возвращение Марии все испортило?

С каждым вдохом Хелена ощущала, насколько сегодня все по-другому. Дышать становилось все тяжелее. В конце концов ей пришлось остановиться. Ноги онемели, тело было совершенно измочалено. Впервые оно победило ее волю. Хелена заметила, что ноги подкосились, только когда уже лежала на земле.

Билл оглядел зал туристического центра «Танум Странд». Здесь собрались всего пять человек. Пять усталых лиц. Он знал, что эти люди всю ночь искали Нею, – об этом они с Гуниллой говорили в машине по дороге сюда, обсуждая, не перенести ли собрание, однако Билл был уверен, что предлагает именно то, что им нужно.

Но что соберется только пять человек – такого он никак не ожидал.

Рольф позаботился о том, чтобы на одном из столов стояли термосы с кофе и бутерброды с сыром и сладким перцем, и Билл уже взял себе и того и другого. Он отхлебнул глоток кофе, и Гунилла, сидевшая рядом с ним, поднесла кружку к губам.

Билл перевел взгляд с усталых лиц на Рольфа, стоявшего у входа в зал.

– Может быть, ты представишь всех присутствующих? – спросил он.

Тот кивнул.

– Это Карим, он приехал сюда с женой и двумя детьми. Раньше работал журналистом в Дамаске. Затем – Аднан и Халил, одному шестнадцать, другому восемнадцать; оба приехали одни и познакомились только тут. И еще Ибрагим, самый старший в этой компании. How old are you, Ibrahim?[25]

Лицо мужчины, сидевшего рядом с Рольфом, украшала большая борода. Он с улыбкой поднял пятерню.

– Fifty[26].

– Точно. Ибрагиму пятьдесят, он привез с собой жену. И, наконец, Фарид, приехавший со своей мамой.

Билл взглянул на крупного мужчину с бритой головой. На вид ему было чуть больше тридцати, и, если судить по его размерам, бо́льшую часть времени он проводил за едой. Распределение веса может оказаться непростым делом, когда один из участников весит раза в три больше, чем остальные, но любую проблему можно разрешить, было бы желание. Нужно мыслить позитивно. Если б не позитивное мышление, ему ни за что было бы не выжить, когда он перевернулся у побережья Южной Африки и белые акулы уже начали кружить вокруг него.

– А меня зовут Билл, – произнес он медленно и четко. – Я постараюсь говорить с вами только по-шведски.

Они с Рольфом обсудили и решили, что так будет лучше. Ведь все затевалось ради того, чтобы эти люди выучили язык и скорее интегрировались в общество.

Все, кроме Фарида, вопросительно смотрели на него. Фарид ответил с акцентом, но на хорошем шведском:

– Я единственный, кто понимает шведский хорошо, я здесь давно и много-много занимался. Может быть, для начала я смогу переводить, чтобы ребята поняли?

Билл кивнул. Это разумно. Даже для этнических шведов терминология парусного спорта могла показаться сложноватой. Фарид быстро и бодро произнес по-арабски то, что сказал Билл. Остальные закивали.

– Мы… пытаться… шведски… понимать… и учить, – сказал мужчина по имени Карим.

– Отлично! Good! – воскликнул Билл и поднял вверх большой палец. – Вы умеете плавать?

Он сделал руками в воздухе плавательные движения, а Фарид повторил по-арабски. Пятеро снова переговорили между собой, и Карим снова ответил от имени всех.

– Мы умеем… поэтому мы здесь. А так – нет.

– А как вы научились? – спросил Билл с облегчением, но слегка удивленно. – Вы много бывали на побережье?

Фарид быстро перевел – его слова вызвали смех.

– У нас в стране есть бассейны, – сказал он с улыбкой.

– Ясное дело.

Билл чувствовал себя глупо. На Гуниллу, сидевшую рядом, он даже не решался взглянуть, однако услышал ее сдержанное фырканье. Надо было ему больше почитать про Сирию, чтобы не выглядеть идиотом. Во многих частях света ему довелось побывать, но эта страна оставалась для него белым пятном.

Он потянулся за очередной булочкой. На ней был толстый слой масла – как он любил.

Карим поднял руку, и Билл кивнул ему.

– Когда… когда мы начинать?

Он сказал что-то по-арабски, и Фарил перевел:

– Когда мы начнем ходить под парусами?

Билл раскинул руки.

– Время терять нельзя. Регата «Вокруг Даннхольмена» стартует через несколько недель, так что начнем прямо завтра! Рольф подвезет вас во Фьельбаку, ровно в девять приступим. Возьмите теплую одежду – на воде холоднее, чем на берегу, когда дует ветер.

Когда Фарид перевел его слова остальным, те заерзали. Теперь они словно заколебались. Но Билл посмотрел на них с одобрительной улыбкой. Все будет отлично. Никаких проблем. Одни решения.

– Спасибо, что присмотрела за моими детьми, – сказала Эрика и уселась напротив Анны на недостроенной веранде.

Она с благодарностью согласилась выпить чаю со льдом. Жара стояла невыносимая, а в машине испортился кондиционер, так что Эрику не покидало чувство, будто она сорок дней шла пешком по пустыне. Потянулась за стаканом, который Анна налила из графина, и залпом опустошила его. Рассмеявшись, Анна налила ей еще – и теперь, утолив самую острую жажду, Эрика могла пить спокойнее.

– Все прошло великолепно, – сказала Анна. – Они вели себя так тихо, что я их почти не замечала.

Ее сестра ухмыльнулась.

– Ты уверена, что говоришь именно о моих детях? Старшая и впрямь девушка серьезная, а вот младших бузотеров я что-то не узнаю в твоем описании.

Эрика нисколько не преувеличивала. Когда близнецы были поменьше, они казались очень разными – Антон поспокойнее, более сдержанный и задумчивый, а Ноэль неугомонный и непоседливый, всегда все хватающий руками. Сейчас же оба вошли в период неиссякаемой энергии, и это высасывало из нее все соки. У Майи такого периода не было, она успешно миновала даже возраст первого упрямства, так что они с Патриком оказались совершенно неподготовленными к такому обороту дела. К тому же в двойном размере. Эрика с удовольствием оставила бы детей у Анны до конца дня, но вид у сестры был усталый, так что она не решилась злоупотреблять ее добротой.

– Ну и как там все у тебя? – спросила Анна и откинулась назад в шезлонге с кричаще яркими подушками.

Всякий раз, когда они сидели на веранде, Анна проклинала эти подушки, но их сшила мама Дана, а она всегда вела себя так мило, что у Анны рука не поднималась заменить их. В этом Эрике повезло больше. Мама Патрика Кристина вовсе не интересовалась рукоделием.

– Не очень, – мрачно ответила Эрика. – Отец Виолы умер много лет назад, и она мало что помнит. Кроме того, почти уверена, что никаких материалов дела не сохранилось. Но она сказала одну интересную вещь – что Лейф под конец жизни начал сомневаться, правильно ли они поступили.

– Ты хочешь сказать – он усомнился в том, что девочки виновны? – переспросила Анна, отгоняя слепня, навязчиво кружившегося вокруг них.

Эрика бдительно следила за ним. Слепней и ос она ненавидела всей душой.