Соловки. Солёный шелест моря.
Строгое мерцанье тишины.
Зная, что страстей не переспорить,
Чтят обет молчанья валуны.
Утихает в сердце ветер хлёсткий.
За дерзанья, Господи, прости.
Низкие согбенные берёзки
Словно сестры на моём пути.
В облаках сверкнув пером огнистым,
Время замирает у черты…
Проступают в мареве волнистом
В вечность устремлённые кресты.
Соловки, Соловки,
Дали, дымно легки,
Овевают уставшую душу.
Соловки, Соловки,
Нет ни зла, ни тоски,
Если долго безмолвие слушать.
Как валун-полубог,
Что себя превозмог,
Став навек христианской святыней,
Так и вы, Соловки,
Невесомо чутки,
Над вселенской парите пустыней.
А может, я останусь навсегда
Солёным камнем; слушать песни моря.
И будет мне студёная вода
Подругой верной в радости и в горе.
И в оный день на мой замшелый бок
Присядет девушка с тоскою безголосой.
И будет, улыбаясь, гладить Бог
Прядь непокорную волос её белёсых.
И будут сосны весело звенеть,
В свои объятья принимая ветер,
И будет капелька брусники алой зреть,
Единственная для меня на свете.
На этом солнечном, сосновом,
На каменистом берегу
Брусникой зреющее Слово
В душе до срока берегу.
Вот рыжехвостым счастьем белка
Сверкает в воздухе – лови!
И компас безмятежной стрелкой
Зовёт к несбыточной любви.
Вздыхая, волны наплывают
На плечи тёплые земли,
И чайки, как печали, тают
В туманно-голубой дали.
Море, суровое море!
Крохотный островок.
С ветром безжалостным споря,
В скалы вцепился цветок.
Тоненький, голубоглазый,
Слушает грозный прибой…
Гордый смиряется разум
Рядом с такою судьбой.
Море Белое вздыхает.
А о чём – пойди пойми.
Чайка в звонкой дымке тает.
Дразнит, чёрт её возьми!
Безо всякой там утайки
Я могу, друзья, сказать,
Что хотел бы, как и чайка,
Зыбкой точкой исчезать.
Я хотел бы (прочь улыбки!)
Лёгким и крылатым быть,
Чтоб серебряную рыбку
Цепким клювом подхватить.
Чтоб, вдыхая моря свежесть,
Ощутить в груди простор,
Чтоб почувствовать, как режет
Даль морскую острый взор.
Как и море, я вздыхаю,
Вот пойди меня пойми:
Я, вздыхая, отдыхаю,
И неплохо, чёрт возьми!
Речка сёмгой серебристою
На порогах звонких плещется,
Где взмахнёт хвостом, там тысячи
Золотых сверкают брызг.
То ревёт, как будто сердится,
На камнях вскипая пеною,
А то вдруг воронкой солнечной
Улыбнётся берегам.
Лес над речкой неуёмною
Ни одной не вздрогнет веткою,
Паутиной шелковистою
Ловит позднее тепло.
На припёке разомлевшие,
Мхи брусникой алой светятся,
Слышат ели-чародейницы
Близкой осени шаги.
Руслану Кошкину
Светает. Таинство рыбалки
Я совершаю в оный час.
Полжизни, кажется, не жалко
За мой речной иконостас.
В реке мерцающие ивы —
Как лики явленных святых.
И я внимаю над обрывом
Пророчествам мужей седых.
На солнце вспыхнули верхушки,
Как свечи восковых дерев.
Проснувшись, робкая пичужка
Творит молитву нараспев.
И вот смотрю, тая дыханье,
Как тихо дрогнул поплавок.
Быть может, тайну мирозданья
В сей миг мне приоткроет Бог.
Земля извечно молода…
Кузнечики, кузнечики
распрыгались в траве.
Весёлые кузнечики,
как мысли в голове.
А я ловлю кузнечиков,
чтоб раз – и в коробок.
«Допрыгались, беспечные!
Вот я вас – на крючок!»
Поймаю на кузнечика
красавца голавля.
И вспыхнет краской вечною
стыдливая земля.
Сложу в суму заплечную
свой гаснущий улов
и песню про кузнечиков
сложу из бойких слов.
Кузнечики, кузнечики,
умолк весёлый звон.
А воды быстротечные
глубокий видят сон.
О, зелень лета!
О, синь озёр!
О, друг поэта,
ручной костёр!
Он лижет ветви,
как руки пёс,
а рядом светлый
мерцает плёс.
О, плеск форелий,
гуд комаров!
О, лапы елей, —
гамак ветров!
О, край, где небыль
звенит в тиши!
Где смотрит небо
в глаза души.
Мне снится край болотных слёз
И чахлых низеньких берёз.
Там бесприютный ветра вой
Над одинокою сосной.
Там неумолчные ручьи
О камни бьют тела свои.
Там к спинам грозных валунов
Прижалась беззащитность мхов.
Там редко птица пролетит,
Тот край пустынен и сердит.
Там редко утренней порой
Рассвет ласкается с землёй.
Я любил тебя, как солнце
над вершиной снежной сопки.
Мне тогда казалось: вовсе
отступил полярный мрак.
Я любил тебя, как небо
безответно-голубое.
Даже если громко крикнуть,
в тишине потонет крик.
Я любил тебя, как рощу
вьюгой скрученных берёзок,
в их стволах заиндевелых
обещание весны.
Я любил тебя, но знаешь,
может, лучше, что осталась
ты холодным ярким солнцем
над заснеженной судьбой.
На ослепительном снегу
Ни пятнышка, ни тени.
Спят облака, как на бегу
Застывшие олени.
Знакомый с детства снежный край!
Край замерших просторов,
Где в тишине собачий лай
Мерещится озёрам.
Где редкий куст увяз в снегу,
Валун – старик угрюмый,
При ярком солнце и в пургу
Свои лелеет думы.
Он заплакал опять
Над гранёным стаканом.
«Я умею летать!» —
Крик в отчаяньи пьяном.
Было в кухне темно,
Надрывалась гитара,
Ухмылялся в окно
Жёлтый лунный огарок.
«Я умею летать!» —
Он кричал и грозился.
«Я умею летать!
Не гляди, что напился».
Матерился и вновь
Он стонал над стаканом…
Уж мутилось окно
Предрассветным туманом.
А хозяин молчал,
И, скрывая неловкость,
Всё помешивал чай,
Что казалось издёвкой.
«Что молчишь?! Отвечай!» —
Проревел и смутился,
И погас, как свеча:
«Извини, я напился».
В предрассветную хмарь
Окунулся, шатаясь.
Наклонялись дома,
На шаги отзываясь.
Мне страшно оставаться одному —
Опять ходить по каменному дому.
Давай поговорим про свет и тьму
Или пойдём к кому-нибудь другому.
Давай, давай заварим крепкий чай
И в сотый раз послушаем кассету,
Там, где поют про дождь и про печаль,
Иль лучше ту, где девочки и лето.
Послушай, разве можно так спешить!
С тобой друг друга нет у нас важнее!
Давай, давай споём мы от души,
И, может быть, она похорошеет.
Один. Опять от стенки до стены
Считаю вечность нервными шагами,
И тусклый блеск разорванной струны
Встаёт перед уставшими глазами.
Серые комнаты душат меня,
Здесь электричество вместо огня,
Здесь равнодушие каменных стен
К трепету вен.
Серые плиты панельных домов,
Серые запахи серых ветров,
И в небе полночном вместо луны
Серые сны.
Где же ты, где ты, старушка луна?!
Серая съела тебя пелена?!
Хищный туман выползает из губ
Пепельных труб.
Что же мне делать, о чём же мне петь?!
Я не хочу в этом всём умереть!
Снова над городом ночь, и луна
Еле видна.
Неразгаданный сфинкс! над забвеньем столетий
Будет холодно твёрд твой невидящий взгляд.
И в пустыне умрёт обжигающий ветер,
И далёкое солнце устанет сиять,
Лишь один ты послужишь примером твердыне…
Но, расплатой за вызов всесильным векам,
Словно выводок змей, расползутся морщины
По тяжёлому лбу и уставшим щекам.
Мне по душе сейчас всё больше входы,
А выход, есть ли, нет, – найду потом.
Так по весне взрывают землю всходы,
Разбуженные солнечным дождём.
Им надо неба, голубого неба,
Заместо влажных, вязких пор земли,
Они не знают, что зовутся хлебом,
И что в июле вся земля в пыли.
Они не верят, что плоды созреют
И что потянут тяжестью к земле.
Весь мир для них и облака белеют,
Как будто паруса на корабле.
Прекрасный мир, прекрасные стремленья,
А где-то снова точат старый серп,
Который видел столько поколений,
Который уничтожил столько вер!
И всё же неба, голубого неба,
И что с того, что в мире есть серпы?!
Чем становиться перезрелым хлебом
Уж лучше пасть под лезвием судьбы.
Сегодня я увидел солнце,
Снимая со стены гитару.
Сегодня я увидел солнце —
Оранжевый морозный парус!
Сегодня я увидел небо,
А может, это было море,
В котором было много снега,
Дымящегося на просторе.
И ещё я увидел город,
Его стены, как снежные скалы.
Этот город пел и был молод,
И солнце ему подпевало.