Если бы можно было из одной временной точки провести линию в другую временную точку и по этой черте, как по канату, вернуться к себе, двадцатилетней! Ольга Юрьевна живо представила медленное цирковое скольжение над таинственной бездной. У нее закружилась голова, и руки вздрогнули, как будто захотели подняться, раскинуться, чтобы удержать равновесие.
«Прекрати! Ты уже седая, хватит ходить по канату. Хочешь вернуться в свои двадцать лет? Как говорит твоя разумная мамочка: “Оля, сформулируй, чего ты хочешь в данный момент, и поступай с точностью до наоборот”».
– Ольга Юрьевна, вы меня слышите?
Доктор Филиппова тряхнула головой, одернула полу халата, допила остывший кофе. Она сидела в кабинете главного врача.
Герман Яковлевич, коренастый пятидесятилетний брюнет, хмуро смотрел мимо нее. Брови росли у него густо, в разные стороны. Щетина на щеках и подбородке отливала синевой. Из кончика носа торчал толстый длинный волос, закрученный как вопросительный знак. Под халатом темнел треугольник пуловера, надетого прямо на голое тело, и вместо воротничка рубашки из-под пуловера лезла черная шерсть.
«Опять с женой поссорился», – отметила про себя Оля.
Когда у Германа Яковлевича царил мир в семье, вопросительный волос из кончика его носа не торчал. Жена выдергивала. А под пуловер всегда была надета рубашка с чистым отглаженным воротничком.
Оля мысленно продолжала балансировать над таинственной бездной. Путь из точки «В» в точку «А» на этот раз казался подозрительно коротким и легким. В точке «А» ей было двадцать лет, и она имела возможность все переиграть. Направить свою последующую жизнь в другое русло. Может быть, неправильное, кривое, но кто сказал, что все должно быть правильно и ровно? За каждый свой необдуманный поступок мы несем ответственность не только перед собой, но и перед близкими. Кто сказал? Мама, конечно. Шаг вправо, шаг влево – побег. Расстрел на месте, без предупреждения.
Сформулируй, чего ты хочешь, и поступай с точностью до наоборот.
Каждый раз, поступая по-своему, Оля чувствовала себя виноватой. Но, поступая по-маминому, чувствовала себя несчастной. Две крайности. Посередине натянут канат. Надо уметь пройти по нему и не сорваться.
– Ольга Юрьевна, я повторяю вопрос: вы уверены, что достаточно внимательно прочитали статью Егора Петровича?
Главный был в дурном настроении. К ссоре с женой прибавились другие проблемы, наверное, для него более серьезные.
– Да, Герман Яковлевич, я прочитала и вернула автору.
Автор сидел тут же. Рыхлый молодой человек, с лицом раскормленного младенца и голубыми кукольными глазами. На запястье блестели крупные золотые часы, украшенные россыпью бриллиантов. Звали его Егор Петрович Иванов. Знакомя с ним Олю дней десять назад, главный шепотом, на ушко, пояснил, что Иванов он по матери. Отец у него… Тут главный прикусил язык, спохватился и фамилию отца не назвал. Сказал, что это очень, очень влиятельный человек, на уровне олигарха, но только не из тех, которых сегодня сажают.
Далее Ольге Юрьевне вручили тонкую папку и объяснили, что здесь находится фундаментальный труд, созданный Ивановым по матери. Труд должен выйти в одном уважаемом научном издании. Егор Петрович, кандидат наук, готовит докторскую диссертацию, и для успешной защиты ему необходимы весомые публикации. Тема, выбранная им, близка и знакома доктору Филипповой, и не будет ли Ольга Юрьевна так любезна, не поможет ли молодому талантливому коллеге в подборе иллюстративных материалов, которые нужны ему не только для статьи, но и для самой диссертации.
Тема была действительно знакома и близка Оле. «Депрессивно-параноидный синдром на фоне посттравматических церебрастенических психопатоподобных состояний». Текст, который она прочитала, представлял собой набор цитат, без кавычек, без намеков на ссылки.
Оля хотела сразу сказать главному, что тут нет никакой научной статьи, что автор ни черта не понимает не только в этой теме, но и вообще в психиатрии, и невозможно представить, каким образом ему удалось стать кандидатом наук. Но главный укатил на симпозиум. Единственное, что Оля сделала, это расставила кавычки, обозначила в сносках имена авторов, у которых Иванов по матери наворовал куски, благо это было несложно. Молодой талантливый коллега, не мудрствуя лукаво, пользовался только одним источником – учебником судебной психиатрии для студентов медицинских вузов под редакцией профессора Дмитриева. Оля положила папку с научным трудом в ящик и занялась своей обычной работой.
Сын олигарха позвонил ей домой пару дней назад в девять вечера. Оля долго не могла понять, кто это. Талантливый молодой коллега застал ее не в самый удачный момент. Дочь шумно требовала проверить изложение по английскому. Муж рассказывал, как сегодня по дороге с работы стал свидетелем хулиганской атаки бритоголовых в метро. Сыну срочно понадобился телефон. А сама Оля жарила рыбу к ужину и старалась перевернуть ее таким образом, чтобы не обжечься брызгами масла.
– Вы прочитали мою статью? – спросил Иванов по матери.
– Да.
– Вы подобрали для меня примеры из практики?
Оля поперхнулась от такой наглости, но решила, что, если пустится сейчас в долгие объяснения, рыба сгорит, и предложила молодому коллеге зайти к ней завтра.
На следующее утро к ней явилась миловидная девушка, сказала, что она от Егора Петровича, и забрала папку. А потом вернулся главный с симпозиума и вызвал Олю к себе в кабинет, где уже сидел молодой коллега в бриллиантовых часах, ковырял в зубах зубочисткой и косился голубым кукольным глазом то на папку, которая лежала перед ним, то на Олю, то на главного.
– Я не понял, что вы мне здесь понаписали, – сказал он и убрал зубочистку в нагрудный карман пиджака, – я не нашел ни одного примера из практики.
– А я не поняла, какого рода примеры вам нужны, о чем здесь вообще речь. Вы использовали чужие тексты, даже не потрудившись подумать, имеют ли они отношение к вашей теме. Не говоря уже о том, что, цитируя, надо ставить кавычки и называть источники. Что, собственно, я и сделала. Ваш единственный источник – вузовский учебник судебной психиатрии под редакцией профессора Дмитриева А. С.
Она продолжала говорить, при этом все еще балансируя на невидимой линии, проведенной из точки «В» в точку «А». Она думала о своем бывшем однокласснике Диме Соловьеве. Это не имело ни малейшего отношения к тому, что происходило сейчас в кабинете главного.
«Я должна позвонить следователю Соловьеву и рассказать ему о Карусельщике. Это важно. Детское масло. Лес у шоссе. Я должна срочно позвонить Диме. Встретиться. Поговорить. Никто, кроме Димы, не верил мне полтора года назад и не поверит сейчас. Никто, кроме Димы…»
Она испугалась, что произнесла последние три слова вслух, и машинально прижала ладонь ко рту. Главный воспринял этот жест по-своему.
– Вы плохо выспались? Или хотите показать, как вам с нами скучно, и все время зеваете?
– Я ничего не хочу показать. Извините. Я правда не выспалась.
Ольга Юрьевна зажмурилась, одним прыжком вернулась из точки «А» в точку «В». Диме Соловьеву надо позвонить в любом случае. У Карусельщика сняли отпечатки пальцев, его проверяют через поисковую систему МВД. Без вмешательства следователя Соловьева такая проверка займет минимум месяц. Дима может ускорить процесс. Впрочем, вряд ли это что-то даст. Доктор Филиппова почти не сомневалась, что Карусельщик никогда не привлекался к уголовной ответственности и отпечатков его пальцев нет в архивах МВД.
– Если вы так хотите спать, могу предложить вам еще кофе, – проворчал главный.
– Нет, спасибо. – Оля заставила себя любезно улыбнуться. – Герман Яковлевич, скажите, а вы сами читали этот труд?
– Да, – кивнул главный, и вопросительный волос у него на носу задрожал, – конечно, работа сырая, можно сказать черновик, наброски, но я ведь потому и обратился к вам, Ольга Юрьевна. Я ждал, что вы как опытный врач поможете молодому коллеге, подскажете, посоветуете. Для диссертации ему не хватает примеров из практики, а без них ему трудно выстроить основную, так сказать, генеральную линию своего исследования.
Волос-вопрос продолжал дрожать. Главный смотрел на Олю такими же кукольными глазами, как Иванов по матери, только карими.
Они оба хотели, чтобы доктор Филиппова написала за сына олигарха сначала статью, а потом и всю диссертацию. Интересно, сколько молодой коллега заплатил за это главному? Но еще интересней, какую сумму Иванов по матери планирует отстегнуть для нее? Судя по всему, пока он настроен на халяву. Они оба, умные, трезвые, деловые мужики, считают ее идиоткой. Ну что ж, флаг им в руки.
Впрочем, наверное, сын олигарха не исключает варианта, при котором она заговорит о деньгах. Если она сейчас спросит «сколько», он назовет сумму. Но сам не предложит ни за что. Зачем же предлагать, когда не спрашивают? Он ведь умный. Вдруг она, ученая дура, согласилась бы поработать на него бесплатно, из чувства профессиональной солидарности?
– Герман Яковлевич, а почему бы вам самому не помочь молодому коллеге выстроить генеральную линию? – спросила она вкрадчиво.
– Оля, ну вы же знаете, я администратор. Я давно не занимаюсь ни наукой, ни практикой. К тому же у меня совершенно нет времени.
– А у меня есть, – она широко улыбнулась, – у меня куча времени, я просто не знаю, куда его деть. Я готова помочь молодому коллеге в работе над диссертацией. Я готова сделать это бескорыстно, бесплатно. Он станет доктором наук и будет лечить больных. Психиатрия – это, конечно, не хирургия, на столе он никого не зарежет…
– Нет-нет! – перебил ее главный и даже руками замахал. – О лечении больных речи не идет, разве можно? За кого вы меня принимаете, Оленька?
– Что вы этим хотите сказать? – Иванов по матери опомнился, вышел из своей сытой спячки и вытаращил кукольные глаза.
Главный густо покраснел, закашлялся, стал суетливо искать платок. Потом сморкался долго и громко, бормотал что-то о весенней простуде, наконец пришел в себя и произнес важным низким голосом:
– Егор Петрович в будущем намерен заниматься исключительно научно-исследовательской и преподавательской работой. – Он вытер вспотевшее лицо и так преданно улыбнулся Иванову, что Олю затошнило.
«Вот и будешь ты до старости ездить на метро, ибо твоя машина уже труп, жить в тесноте, экономить на электричестве, на еде, на одежде, – сказала себе Оля, – конечно, так и будешь. Твоя беда не в том, что ты сейчас собираешься этих двух умных мужиков вежливо послать в задницу. Просто в научном мире так все устроено. Человек, который способен самостоятельно написать диссертацию, почему-то никогда не становится богатым. Шикарные машины, квартиры, дома и прочие радости достаются тому, кто способен заказать себе сначала кандидатскую, потом докторскую. И ни разу не покраснеть».
– Извините, мне пора. Всего доброго. – Она встала и вышла из кабинета.
Они ничего не ответили. Она не сомневалась, что, как только за ней закрылась дверь, сын олигарха грязно выругался в ее адрес, а главный стал услужливо предлагать ему других бесплатных ученых идиотов.
«Зато здесь не приходится работать с маньяками, насильниками, серийными убийцами», – утешалась Оля, пока бежала через больничный сквер к своему отделению.
Борис Александрович говорил с Женей Качаловой в среду. В четверг она не пришла в школу, пятницу тоже пропустила. В воскресенье Борис Александрович решился набрать номер ее мобильного. В трубке слышался грохот, смех. Она сказала, что не может сейчас говорить и перезвонит позже. Он ждал. Она не перезвонила. Он еще раз набрал номер.
– Ну, ладно. Хорошо. Давайте в половине десятого в скверике за казино. Знаете, где это?
До сквера было десять минут неспешным шагом. Но собираться он начал за час. Все у него валилось из рук.
«Боря, ты решился ступить на чужую территорию», – произнес тихий печальный голос жены, когда он наткнулся взглядом на ее фотографию.
«Боренька, там нет понятий добра и зла. Там все дозволено. Остановись. Никуда не ходи. Ты там чужой и не знаешь, что может с тобой случиться» – это шептала мама. Он смотрел на двойной портрет и думал, что просто сходит с ума.
Женя опоздала на пятнадцать минут. Он увидел ее издали и еще раз отметил, что она выглядит значительно младше своего возраста. Больше двенадцати не дашь. Курточка, джинсы, сапожки. Наверное, все это ей покупала мать. Издерганная, длинная, болезненно худая женщина. Бывшая жена эстрадной звезды. Всезнающие учительницы говорили, что у Качалова около дюжины бывших жен и детей.
– Ну я вас слушаю. Только, пожалуйста, если можно, быстрей. У меня очень мало времени.
– Женя, как, почему это с тобой случилось? Тебя заставили? Кто-то угрожает, шантажирует? Тебе нужна помощь?
– Я не понимаю, о чем вы? Я… вы…
Она, кажется, волновалась еще больше него, говорила очень тихо, все время нервно облизывала губы и вдруг выпалила:
– Борис Александрович, вы уже проверили сочинения? Там…
– При чем здесь сочинения? Нет. Твое я еще не проверял.
Где-то рядом просигналила машина. Два коротких гудка, один длинный.
– Да? Точно? – Она как будто вздохнула с облегчением и тут же спохватилась, взглянула в сторону невидимой машины. – Я, понимаете… Я сейчас ужасно спешу… Борис Александрович, простите. – Она хотела убежать, но он взял ее за локоть.
– Женя, ты снимаешься в детском порно.
– Что? – Она вырвала руку, отпрянула.
– Ты меня отлично поняла. Я видел тебя. В Интернете сайт порнографа Марка Молоха.
Гудки повторились. Два коротких, один длинный. Женя посмотрела туда, где просвечивали сквозь голый темный кустарник огоньки фар. Она топталась на месте, нервно, нетерпеливо, как стреноженный жеребенок.
– Вы с ума сошли. Вы обознались. Это полный бред. Слушайте, а вы что, лазаете по порносайтам? Вам это интересно?
Они так стояли, что фонарный свет бил ему в глаза. Он не мог видеть ее лицо. Но голос звучал гадко, визгливо. Она, конечно, нервничала и дико злилась.
– Нет, Женя. Мне не интересно. Но этой мерзостью Интернет переполнен. Я попал на сайт случайно, нажал не ту кнопку.
– Вы обознались, Борис Александрович, – она говорила быстрым нервным шепотом, она была почти в истерике, – просто вас тянет к девочкам, вам хочется, но вы боитесь. Как же! Заслуженный учитель России, уважаемый человек, гордость школы. Кстати, я давно заметила, как вы пялитесь на меня. Залезли в порнушку, увидели какую-то девочку и приняли желаемое за действительное. Среди учителей больше всего педофилов, специально выбирают такую работу, поближе к детям!
Опять гудки. Фары за кустами вспыхнули ярче. Женя быстро посмотрела туда, где пряталась машина, потом на старого учителя. У него сердце кололо все настойчивей, боль отдавалась в левой руке. К тому же начинался приступ астмы. Он закашлялся, полез в карман за баллончиком.
– Вы больны. Вам надо лечиться, ясно? Вас нельзя подпускать к детям. Вы приглашаете заниматься к себе домой. Живете один. Денег берете совсем мало. Представляете, что будет, если я пущу слушок по школе, что вы приставали ко мне?
– Женя, но это ложь! Как тебе не стыдно? – Голос его звучал смешно и жалобно. – Разве я в чем-то виноват? Я просто хотел помочь тебе. Я не сообщил в милицию, не поставил в известность директора школы, даже маме твоей не стал звонить. Я дал тебе шанс…
– Знаете, кто мой папа? Он вас уничтожит.
Машина просигналила еще раз, громко и настойчиво. Женя вздрогнула, огляделась и побежала вон из парка.
– Вы обознались, понятно? И не лезьте ко мне никогда! Старый педофил! – Это были последние ее слова.
Борис Александрович опустился на скамейку. Боль в сердце стала невыносимой. Он услышал, как за оградой хлопнула дверца машины, потом звук мотора, быстрый проблеск фар сквозь кустарник.
«А ведь я правда мог обознаться», – думал он, хватая ртом ледяной вечерний воздух.
Ему было так худо, что он не решался встать со скамейки и сидел очень долго, мерз, пытался мысленно поговорить с покойной женой и даже, наверное, хотел умереть, уйти к ней, к маме, к отцу, к деду. Такое было ужасное чувство, что не только родные, любимые, но просто все хорошие люди уже давно на том свете, а на этом только одно зло, лютый холод, грязь, боль и одиночество.
Он сидел до тех пор, пока не подошла к нему незнакомая пожилая женщина и не отвела домой. Жалко, что он не спросил, как ее зовут.