– Ну что, дружище, завтра наконец биг дей. Как ощущения?
Так непривычно было слышать в трубке знакомый голос лучшего друга, что Марк не сразу понял вообще, кто ему звонит и про какой биг дей говорит. Он финально пробежал глазами письмо, наверное, сотое, написанное им за последние три дня, нажал «отправить» и закрыл крышку своего макбука.
– Не поверишь, не успел еще подумать об этом, все последние три дня в таком аврале по работе, что, кажется, даже не спал, – устало выдохнув, Марк прошел на кухню, налил себе сока и только сейчас выглянул в окно.
Снаружи уже не было солнца, сумерки едва-едва накрыли засыпающий город, воздух стоял неподвижно, и даже отдаленный, никогда не прекращающийся шум магистралей не казался сейчас неприятным.
Он прислонился лбом к холодному стеклу окна, в полной мере осознав наконец, что этот вечер – канун его свадьбы.
– Ложись сейчас, а то завтра силы тебе могут понадобиться, – засмеялся Стас в трубку.
– Эх, можно было бы сейчас лечь спать и проснуться уже в собственном послезавтра. Ты же знаешь, что я терпеть не могу все эти светские тусовки, особенно с собой в главной роли. Все эти люди будут постоянно досаждать, поздравлять, что-то говорить, брр-р-р-р-р… – брезгливо повел плечами Марк. – И почему Яне так отчаянно всего этого хочется? Уехали бы сразу, и все.
– Ну кто знает, Марк, а вдруг день выйдет таким, что ты ни за что не согласишься вычеркнуть его из своей жизни, может, даже втянешься в какой-то момент, – продолжал подтрунивать Стас.
– Не думаю, вероятность этого стремится от крайне малой к ничтожной. Радует только то, что мне без проблем удалось вырваться из дома сюда.
Марк с удовольствием посмотрел вокруг. Он реально был рад тому, что канун свадьбы они решили провести порознь, ведь в последние месяцы ему так редко удавалось пожить в этой своей любимой квартире. Здесь все было так, как ему нравилось: просторная кухня, оборудованная всеми мыслимыми и немыслимыми гаджетами, – он обожает готовить, любит красивую посуду, прозрачные стеклянные бокалы, стальные оттенки в интерьере. Неприлично огромная спальня и целая гардеробная, где можно удобно разместить, рассортировать по цветам свою одежду (еще одна его большая страсть). А самое главное – здесь нет лишних, чужих вещей, и все стоит четко на своих местах, потому что кроме него в этом пространстве никто не живет.
Внезапный звонок в дверь отвлек его. Что за незваные гости? Друзья не рискнули бы беспокоить в ночь перед завтрашним торжеством. Его окружение вообще сейчас вело себя странно: все сторонились его, замерли с внимательным напряжением, словно застыли с рукой около рта, ожидая кульминации фильма. Всем своим видом друзья будто бросали ему вызов: «Ну давай же, неужели ты реально сделаешь это?» Их вежливо-сочувственные взгляды, что он ловил на себе последние годы, теперь сменились удивленно-недоверчивыми. Как же это бесит, бесит!
– Ну вот, только гостей на ночь глядя мне не хватало, – недовольно пробурчал Марк. – Стас, повиси, пожалуйста, сейчас посмотрю, кто там.
Лениво перебирая в голове возможных визитеров, он не находил ни одного, кого хотелось бы видеть. Усталым движением руки распахнул тяжелую металлическую дверь. «Может, просто ошиблись квартирой?», – умоляюще думал он, меньше всего на свете он был настроен сейчас вести натянутые беседы. И вообще говорить. Он так устал от всей этой суматохи последних недель, от огромного количества свалившейся работы, которую надо было обязательно доделать перед долгим отпуском, от тонких, едва уловимых, намеков и взглядов приятелей, все еще не желавших поверить в окончательное наступление его новой жизни.
– Ну привет, что ли?
Он сначала услышал этот голос. Голос, не изменившийся ни на йоту, а затем различил ее всю. Сделал шаг назад, чтобы дать себе возможность поверить своим глазам. «Я перезвоню», – глухо проговорил он в трубку и машинально сунул телефон в карман, ни на секунду не отрывая взгляда от ее лица. Он не видел ее три года, три года и пять месяцев (зачем это он помнит?) – он не видел ее вечность. Она словно явилась из чьей-то чужой прошлой жизни. Как будто не его жизни. Прошла минута, две, три, а он все неподвижно стоял, смотрел на игравшую на ее губах застенчиво-приветливую улыбку, робкий блеск ее темно-карих глаз, и крепко сжимал вдруг ставшую такой необходимой ручку двери.
– Вижу, квартирой я не ошиблась, – она закашлялась, выводя его из ступора: не хотела провести остаток жизни на лестничной клетке. А на самом деле не могла больше выносить этот пристальный взгляд его серых глаз. Взгляд, который проникал в нее так глубоко, что по телу бежали мурашки. Взгляд, которого она так сильно боялась и по которому так невыносимо соскучилась.
– Ах да, проходи, – моргнув и очнувшись, проговорил он и пропустил девушку внутрь. Потом с удвоенной тщательностью принялся закрывать дверь и, когда все возможности по защелкиванию щеколд и кручению колесиков были исчерпаны, обернулся, мгновенно попав в ловушку ее прекрасной улыбки.
Несколько секунд они стояли молча. За прошедшие три года он представлял и репетировал этот момент десятки, сотни, тысячи раз. Первым делом он скажет ей о своих чувствах, нет, сначала извинится за то, как они тогда расстались, или откроет, наконец, всю правду о том последнем их вечере. Забей, говорить ничего не надо, просто сразу поцеловать ее. Но сейчас ничего из этого не приходило ему в голову, он не мог пошевелиться, найти хоть слово. Думал, что так бывает только в кино.
– Я попала под дождь, не могу ли воспользоваться твоим гостеприимством? – в конце концов, спросила гостья, кажется, тоже с трудом выбравшись из собственного липкого бессилия.
Больше всего на свете ей нужно было убежать из одного пространства с ним. Да и Марк только и ждал какой-нибудь подобной просьбы и тут же ухватился за нее, как за лекарство от неловких разговоров.
– Конечно, – ответил он.
Проводил ее в ванную, показал систему управления водой, внимательно оглядел все полотенца, прежде чем выбрать для нее подходящее, и даже подал ей изящные сланцы. В его квартире хранился целый арсенал полезных «женских штучек» на случай внезапных гостей. Как складно, однако, получалось рассказывать про воду, ванну и полотенца.
– Угощу тебя чаем, раз ты промокла. Не откажешься? – спросил он, закончив хлопотливую беготню.
– Естественно. И уж если можно быть совсем наглой, то и от сухой рубашки тоже не откажусь, у меня нет с собой другой одежды, – мягко улыбнувшись и глядя на него бархатными карими глазами, ответила она.
Только сейчас Марк, наконец, увидел, что она действительно промокла. Ее белая кофта, вся в больших мокрых пятнах, облегала все изгибы ее стройного тела, между этой кофтой и коротенькой джинсовой юбкой он тут же заметил небольшую полоску светлой кожи. Не смог сразу отвести от нее взгляд – эй, ну ведь ее магия уже не властна над ним, да? Три с половиной года прошло, завтра он женится на Яне, которую любит. Любит изо всех своих сил.
– Сейчас, – сказал Марк, с трудом отводя свой взгляд от нее, перед глазами, как яркий свет в темноте, все еще горела полоска ее тела. Он рывком открыл дверь в спальню и схватил первую попавшуюся рубашку. Ту, в которой завтра ему предстоит вступать в свою новую жизнь.
– Вот, держи, – протянул он наскоро скомканную рубашку и вдруг застыл на месте, увидев в просвете приоткрытой двери ее обнаженную спину.
Все внутри вмиг вспыхнуло и напряглось. Она внимательно смотрела на себя в зеркало, забыв, казалось, где сейчас находится. Начала готовиться к долгожданному душу, предвкушая момент, когда можно будет ненадолго расслабиться и согреться. Дышала глубоко, стараясь успокоить разбушевавшееся сердце и трясущиеся от волнения руки. Последние полтора дня ее жизни были похожи на олимпийский марафон. Она была в Йорке, на лекции, когда ее подружка, главная по светской хронике всея Москвы, похвалилась своим доставленным из США платьем «по случаю долгожданной свадьбы нашего завидного холостяка, ну ты-то поняла, о ком я». Да, уж она-то точно поняла. Пришлось свернуть лекционный день на три часа раньше, лететь с двумя пересадками без заезда домой, а потом еще добираться сюда по пробкам из неудобного аэропорта. Но все это было лишь прелюдией самого сложного и страшного дела – их разговора. Первого за прошедшие три с половиной года, первого с того злополучного апреля, который поставил на стоп все ее чувства. Она решилась на это внезапно, сама еще два дня назад не верила, что сделает это когда-нибудь. Но вот она здесь, смотрит на себя в зеркало его ванной. Очнувшись от своих мыслей и заметив в зеркале не только себя, но и его смущенное лицо, она быстро прикрылась полотенцем и взяла рубашку из его рук.
А потом вдруг весело рассмеялась:
– Расслабься, Марк, не будем делать вид, что ты видишь меня обнаженной впервые! – ухмыльнулась она и закрыла за собой дверь.
На мгновение он замер на месте, ошарашенный и сбитый с толку ее таким прямолинейным, никак не завуалированным намеком на существовавшие между ними отношения, а затем почувствовал, как внутри закрутился вихрь. Ураган мыслей, эмоций и воспоминаний, что Марк сам считал давно забытыми еще какую-то секунду назад. Пока он обманывал сам себя своими делами, голова его казалось пустой, но теперь, когда необходимость притворяться отпала, она просто взрывалась. Эта странная гостья, так внезапно и некстати свалившаяся, словно восставшая с того света, ни на секунду не давала покоя его мыслям и воображению. Нет, наверхное, ее магия еще действует на него, и очень серьезно. Похоже, всех его сил все-таки не хватило ему. Марк снова прижался к кухонному окну – оно обожгло его холодом, но он этого и не заметил. Теперь все, что с таким трудом расставлялось внутри по полочкам, посыпалось на пол. Его завтра показалось ему каким-то далеким и смутным будущим, до которого надо было жить, и жить, и жить.
Он очнулся, когда в ванной щелкнул замок, а чайник уже вовсю сердился, выпуская в спертый воздух кухни серый клубящийся пар.
Гостья робкими шагами вышла в коридор. С восхищением отметила, что все предметы в этой квартире удивительным образом хранили на себе отпечаток их хозяина. Здесь царил патологический порядок, она бы сразу поняла, что здесь живет именно Марк. Увидев большое зеркало в коридоре, она тут же приблизилась к нему и легкими движениями поправила свои вьющиеся в красивом беспорядке волосы. И вдруг заметила женский шелковый халат-кимоно – явно приготовленный в подарок для очень дорогого человека, точно совершенно привезенный из Поднебесной. Ресницы по кругу внимательных карих глаз едва заметно дрогнули, но в следующее мгновение к их хозяйке уже вернулось самообладание.
А на кухне бушевали настоящие страсти. Выдернутый закипевшим чайником из забытья, Марк машинально схватился за него, тут же ошпарив ладонь.
– Черт! – невольно вскрикнул он, энергично махая рукой, чтобы как-то успокоить боль.
Стоя в дверном проеме и слегка прислонившись к косяку, гостья смотрела на это, не сумев сдержать улыбки. «Что-то не меняется», – подумала она про себя, и эта простая мысль мгновенно перехватила дыхание, напомнив, сколько же всего все-таки поменялось между ними.
Почувствовав, что помимо него и чайника в комнате есть еще кто-то, Марк резко развернулся. Внутри затянулся узел из страха и облегчения: это, и правда, она… Ее всегда чуть лохматые кудрявые волосы, рассыпанные по плечам. Они стали немного короче за эти годы, но все такие же темно-коричневые. Ее скулы немного заострились с их последней встречи, она сама словно немного уменьшилась, ее светлое лицо все еще было припорошено красивыми веснушками, вот ее вечная ехидная улыбка, игравшая в левом уголке рта, слегка сутулые плечи и эти внимательные, пронимающие до нутра, глаза. Он многое бы отдал за возможность остаться прямо так: в этой его супермодной кухне вдвоем, просто смотреть друг другу в глаза, пока время не кончится. А еще лучше разделить с ней эту свою любимую квартиру, потому что из всех женщин мира только она идеально подходила этому пространству. Нет, она подошла бы к любому его пространству, пусть выберет все, что хочет, любое место любого города, он все организует – это же такой чистый кайф снова исполнять все ее желания.
– Ну что, прошу к столу, – произнес Марк, отодвигая стул.
Он решил вернуться к подчеркнуто отстраненному тону, будто она всего лишь его гостья, какая-нибудь дальняя родственница или подруга друга. Изо всех сил старался игнорировать ее недавнюю фразу, рвущиеся наружу воспоминания и всю свою самую важную жизнь с ней.
Девушка иронично хмыкнула, принимая правила его игры, и села, расслабленно закинула ногу на ногу, протянула руку к кружке. Казалось, она только что пришла домой после долгого рабочего дня и сейчас расскажет, что за мелкие приключения произошли с ней за те восемь часов, что они не виделись. И только по тому, как она время от времени замирала, закусив уголок губы, и несколько раз принималась теребить кончики волос, Марк понял, что она очень сильно волнуется сейчас.
Он, не отрываясь, смотрел на нее и ждал, невольно любуясь кистями ее рук, тонкой шеей, выступающими из-под рубашки коленками, до конца будто не веря в саму возможность вот так просто скользить взглядом по ее телу. Когда-то это было для него будничным заурядным ритуалом, а сейчас каждый изгиб, каждая родинка на ее руке бросались ему в глаза, глубоко врезались в самое сознание, обжигая все внутри.
– Ита-а-а-а-аак, – театрально протянула она. – Клубный дом на Патриарших прудах, Марк. Впечатляет.
Гостья с восхищением посмотрела вокруг, все здесь нравилось ей необычайно. Хоть они не виделись уже три с половиной года, их вкусы все еще совпадали. Если она и мечтала когда-нибудь о собственной идеальной квартире, то она была бы очень похожа на эту. Он только лукаво улыбнулся в ответ и сказал, усмехнувшись:
– Надеюсь, это не последнее, что впечатлит тебя в этот вечер.
Девушка всего на мгновение закрыла глаза, на щеках у нее выступил яркий румянец, но затем резко вдруг поменялась, рассмеялась чуть ли не в голос и добавила:
– Да-да, мне провели короткий ликбез по дороге: и про квартиру, и про «Форбс», и про жену-красавицу. Кстати, у нее еще и вкус отличный, видела в коридоре кимоно – слов нет, шикарное, правда.
Она улыбнулась своим уголком рта, даже не пытаясь скрыть иронии. «Ну что ж, светские беседы, так светские беседы», – казалось, говорили ее глаза.
– Со вкусом у нее реально все в порядке, но вот это кимоно я сам выбирал, привез его из недавнейкомандировки в Японию. Думал подарить в медовый месяц, – не без злорадного удовлетворения он увидел, как едва заметно сощурились глаза его собеседницы и вытянулись в узкую линию ее губы. «Да, теперь ты не просишь меня не притворяться», – пронеслось в его воспаленном донельзя сознании.
– И что же ты ее с собой не взял? Кимоно – вещь серьезная, выбирали бы вместе, а то вдруг она не оценит твои старания, – спросила вдруг гостья.
Она уже ходила по очень тонкому льду. Несколько секунд протекли в напряженной тишине, они сверлили друг друга взглядом: она с явным вызовом, он с затаенной злобой. Это было, оказывается, сложно: что-то говорить друг другу аккуратно, не задевая случайно того, что так отчаянно болело внутри.
– Не отвечай, прости, – сдалась она, поскорее отгоняя всплывшее в памяти его улыбающееся лицо в сумерках маленького токийского магазинчика.
Ведь когда-то они уже делали это вместе – выбирали для нее кимоно: она надевала их все по очереди и долго-долго вертелась перед зеркалом, а он смотрел на нее восхищенными глазами и украдкой, чтобы не заметила строгая пожилая продавщица, целовал и шептал комплименты на ухо. А потом «отмечали» эту покупку в небольшом баре рядом. Вот они глупо уставились в меню и не могут понять ни слова, а затем тыкают в то, что попалось под руку, и смеются, разгребая горку рисовой лапши в поисках чего-нибудь съедобного. Ох, как их поразила тогда эта Япония! Все разговоры были только о ней следующие три месяца после возвращения: вспоминали красные деревянные храмы и местных красавиц, очереди и скоростные поезда, абсолютный порядок и шумные вечерние гулянки Токио. Да, она бы тоже, пожалуй, не смогла поехать туда со Стивом. И зачем она вообще сейчас подумала про тот вечер с ним? Это такое приятное воспоминание ужасно ее раздосадовало:
– И рубашка, кстати, тоже супер. «Стоун Айленд»? – она тут же вытянула вперед руки, чтобы рассмотреть себя в этой рубашке получше, снова закинула ногу на ногу. – Идеальная посадка, отличный выбор для твоего торжества. Не переживай, я постараюсь не пролить на нее чай. Надеюсь, что мои духи не впитаются, а то будут отвлекать тебя завтра в самый ответственный момент.
Он скосил глаза на рубашку, понял, что из всего, что мог спокойно достать из шкафа, так неудачно схватил именно свадебную. Они еще пятнадцати минут не общаются, а она успела дважды выбрать самые неудобные темы для разговора. А ведь Марк уже почти забыл, как тонко она умеет выводить его из себя.
– Ну, – снова быстро заговорила гостья, откидывая назад свои кудрявые волосы и не дожидаясь ответа. – Расскажи же мне, чем ты жил здесь все это время?
Он закрыл глаза на секунду, стараясь унять уже не на шутку поднявшийся забурливший внутри гнев. На миг ему показалось, что он сейчас сорвется с места и хорошенько встряхнет ее. «Рассказать… чем… я… жил… все… это… время? ТЫ, СЕРЬЕЗНО, ПРИЕХАЛА, ЧТОБЫ ЭТО СПРОСИТЬ?» – проорал голос в голове, и Марк мысленно похвалил себя за то, что не произнес этого вслух. Да, здесь есть чем гордиться: он до сих пор сидит на месте, хотя так нестерпимо бесить его могла только она.
– Ну хорошо, – вздохнул Марк примирительно. – Если тебе это вдруг интересно: я строил свой бизнес. Как ты успела уже заметить, в этом деле я очень преуспел. А еще занимался всем, что всегда любил: путешествовал, фотографировал, смотрел кино. Жил, в общем, как все, ничего особенного. И одно время всерьез задавался вопросом, куда ты вдруг пропала? Давай же, открой мне, наконец, эту большую тайну, раз уж приехала, – с саркастической усмешкой добавил Марк.
– Да банальное стечение обстоятельств, если честно. После того как, – она вдруг запнулась, словно что-то мешало ей говорить. Все напускное равнодушие потрескалось, но, стараясь скрыть это, она закашлялась и сделала большой глоток горячего чая. – В общем, три года назад после известных тебе событий, я… Ну, не поехала в Сорбонну тогда. Вместо этого нечаянно встретилась со своим приятелем из английского клуба. Мы поболтали, и выяснилось, что он как раз возвращался в Англию, чтобы продлить визу, и позвал с собой почитать лекции в местном университете. Смена декораций тогда мне была жизненно необходима, и я не отказалась. На следующее утро мы уже сидели в самолете. С тех пор так и жили в Лондоне, как-то все стремительно закрутилось, в общем. Кажется, он не шутил, что немножко в меня влюблен, – этот финал она проговорила очень быстро и сумбурно, немного смутившись, и поскорее спряталась за чашкой чая, который якобы с наслаждением пила.
А вот это было больно сейчас. Лондон – город, которым он бредил с самого детства, город, куда они поехали в свое первое лето, где были так сумасшедше влюблены и счастливы вместе. До того их путешествия он и не думал даже, что так бывает: что можно гулять до боли в ногах, просто заблудившись в одинаково восхитительных улицах, смеяться взахлеб, а все ночи напролет любить друг друга. И не спать, и не уставать от скучных рассказов о замках, и не успевать наговориться. А потом они летали туда еще раз – кормить уток в Гайд-парке, и убегали из надоевшей Москвы, и ездили за своими воспоминаниями, когда не было сил быть вместе. Он просто не мог поверить, что она прожила эти три года именно там, в городе, где каждая улица хранила ДНК их романа.
– Значит, Лондон, – криво усмехнулся он, с громким стуком, опустив свой так и не отпитый чай на стол. – А я вот не был там так давно, не мог просто, – твердо сказал Марк и, не отрываясь, посмотрел ей прямо в глаза. И этот взгляд нестерпимо обжигал застрявшим внутри криком. – И как там твой друг нынче поживает?
Серые глаза блеснули льдом, на один короткий миг ей даже стало страшно. Ей показалось, что он снова может стать таким, каким был в ту их последнюю ночь. Наверное, не нужно было приходить сюда. Но у нее больше не было сил. Честно. Больше ни одного дня она не могла прожить с этой застрявшей в горле неслучившейся лав-стори. И она должна поставить, наконец, точку, сейчас, сегодня.
– Стив хороший, правда, он очень мне помог, он меня буквально спас. В общем, мы вроде как помолвлены, – словно решившись на что-то, выпалила она и нервно дернула своей рукой, на которой Марк только сейчас заметил кольцо. Очень недвусмысленное кольцо. – Знаешь, я изо всех сил пытаюсь жить дальше, Марк. Но не могу, не могу отпустить нашу с тобой историю, мне все кажется, что нам надо что-то еще сказать друг другу. Я здесь, чтобы найти правильные слова, чтобы оставить наше прошлое уже в прошлом.
– Значит, он сделал тебе предложение, и ты согласилась! – с тупой злобой, вмиг сорвавшись с места, бросил Марк. Он нервными шагами ходил по комнате, не в силах больше сидеть на одном месте. Ему нужно было срочно чем-то себя занять. – А мне запомнилось, что у тебя аллергия на свадьбы. Или исключительно на свадьбы с моим участием? Зачем тебе вообще что-то говорить мне? Мы ведь с тобой уже три года не виделись, просто взяла бы и вышла замуж.
– Я часто думала о тебе («Не ври, часто – это недостаточное слово», – сказал строгий голос у нее в голове). И, честно, все никак не могла смириться с тем, как все получилось, как ты просто взял и ушел. Тогда в моменте я не поверила ни единому твоему слову, уверена, ты врал мне в ту ночь. Но потом ты вдруг исчез, и я засомневалась. Понимаю, все по-разному ставят точки в отношениях, но мы же были вместе пять лет. Неужели я не заслужила честного разговора? – она вздохнула и тоже поднялась со стула.
Все складывалось даже хуже, чем она себе представляла. Огонь в глазах Марка уже реально пугал ее. А еще напоминал ей о том времени, когда они вот так же не могли ужиться в одном пространстве вдвоем.
– Нет, я не поставил точку, я сорвался просто, понимаешь? Я знаю, что был неправ, я нарушил свое слово, но не мог остаться. В ту ночь в какой-то момент я реально потерял контроль над собой, я боялся, что могу обидеть тебя. Я даже хотел обидеть тебя, сделать тебе больно, физически. Мне надо было разобраться в себе, понять, как справиться с той ужасной непроходящей злостью на тебя, что просто сжигала меня изнутри. Я не мог остаться, пойми, одни только воспоминания о той ночи до сих пор вызывают трепет внутри. Уехав, я смог увидеть всю картину целиком, и понять, почувствовать, что для меня реально важно. Но когда я вернулся, оказалось, что ты просто растворилась, – он вдруг подался к ней, резко схватил ее за руку и силой заставил снова сесть.
Его прикосновение электричеством пробежало по всему ее телу и больно заныло где-то в районе живота. Затем он наклонился к ней так близко, что его глаза были прямо напротив ее, и с нескрываемым гневом заговорил:
– Ты приехала спросить, как я жил тут три года? В вате жил, ни о чем думать не мог, в квартиру ту нашу больше не зашел ни разу, ни в один город, где мы были, не мог ездить, – он разжал руку и стал ходить по комнате. – А теперь ты приезжаешь, спустя три года, и просишь тебя от-пустить.
– Нет, нет, Марк, зачем ты говоришь мне все это сейчас? – вот уж, реально, это последнее, что она хочет слышать.
Все эти слова не помогают ей, они держат ее, они будят ненужные мысли внутри нее, они длинными пальцами проникают в ее душу и выворачивают все наизнанку.
– Ты свое решение принял, ты уехал. Моя жизнь буквально осталась в том дне. Мне три долгих года потребовалось, чтобы просто в Москву вернуться, чтобы набраться смелости посмотреть тебе в глаза и научиться снова разговаривать с тобой. И если бы не мой психотерапевт, что настаивала на этом разговоре, обещала, что только так мне станет легче, я бы никогда, никогда, наверное, не приехала бы сюда, – она не поднимала взгляда, в сотый раз мысленно пересчитывая число орнаментов на небольшом ковре, не отрываясь, чувствуя, как он все еще нервно шагает по комнате.
На кончиках ее ресниц уже закипали предательские слезы: «Ой, ну вот только не сейчас».
Занятая внутренними переживаниями, она не заметила, как Марк подошел к ней, схватил за плечи и приподнял:
– Но почему ты просто исчезла? Ты ведь не дала мне возможность объясниться и все исправить, – продолжал он кричать и сильно трясти ее за плечи. – Да, я ушел тогда, уехал, мне нужно было побыть одному, но я не заслужил такого финала, мы оба этого не заслужили. Ты же знаешь, что я любил тебя. Даже сам не осознавал, насколько. Так глупо, что мне пришлось три года ждать возможности сказать тебе это…
Какое же это было колоссальное облегчение – наконец-то, сказать это вслух. Признаться в том, что отрицал целых три года, перестать уговаривать себя и торговаться. Он отпустил ее, будто все сказанное опустошило его. Она хотела было что-то возразить, но лишь поджала губы и отвернулась. В тишине послышались голоса за окном. «Три глубоких вздоха, и считать до десяти. Один, два, три, четыре…» – мысленно повторяла она, убеждая себя, что слова Марка ничего не меняют в их жизни.
Тот первый год в Лондоне был самым страшным и сложным. Такого тотального одиночества и отчаяния она не испытывала никогда в жизни: ощущение собственной прозрачности и бестелесности в девятимиллионном городе. Она бы сорвалась и уехала домой, если бы не страх, панический страх где-нибудь случайно столкнуться с ним… Услужливая память постепенно подчистила все их совместные воспоминания, забросила их в архив и забыла к нему пароль. Но оставались еще запахи и зрительные галлюцинации – их невозможно было контролировать, и именно они несколько раз «выбрасывали» ее в тот их злосчастный апрель. Сначала на семейном обеде с родителями Стива, где решено было открыть пачку эксклюзивного чая со Шри-Ланки, так неудачно оказавшимся «их любимым». Или на общеуниверситетском семинаре, где ей померещилось вдруг, что один из студентов был ужасно похож на Марка. Оба раза все кончалось паническими атаками и антидепрессантами. А потом ей все-таки пришлось рассказать свою историю, а затем прорыдать, а потом прокричать, пробежать, проплыть, продышать, нарисовать, написать. И, наконец, приехать сюда, чтобы посмотреть в серые глаза своему самому большому страху. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», – она же обещала себе, что здесь, в Москве, поставит точку в этой истории.
Справившись с волнением, гостья продолжала:
– Прости, но я пришла к тебе не за этими словами, Марк. Нашего прошлого уже не вернуть… (Вон там на обоях какой-то небольшой рисунок, тостер красивого стального цвета, на холодильнике одна-единственная бумажка со списком…) Наверное, я все-таки жалею, что не решилась довериться тебе (пять, шесть, семь…). Я боялась потерять себя, не хотела быть твоим очередным трофеем, а в итоге я потеряла тебя. Но ты уехал тогда не один, ты как будто меня забрал с собой. Пожалуйста, Марк, пожалуйста, отпусти уже меня, три с половиной года прошло, мне надо выйти, я хочу вернуться к себе. Завтра твоя свадьба, это будет честно, если мы объяснимся и попрощаемся навсегда сейчас, сегодня, – шумно выдохнула она.
– Ты же всегда был специалистом по правильным поступкам, – добавила гостья просто, чтобы отсрочить неминуемую, невыносимую тишину между ними.
– А ты быстро учишься, – неожиданно громко усмехнулся Марк и остановился на некотором отдалении от нее, прямо напротив. В глазах его горели опасные стальные огоньки, а на губах играла ироничная улыбка. – Отпустить просишь? Ну хорошо, иди, отпускаю.
Эта внезапная перемена явно была неожиданной для нее. Она резко подняла взгляд, недоверчиво прищурилась. В ее глазах Марк без усилий прочитал облегчение, неловкий страх, решимость и, что это… неужели разочарование? На один краткий миг спрятавшееся в самых дальних уголках этих бархатных глаз.
Осознав, наконец, что пауза двусмысленно затягивается, она смутилась, неловко махнула ему и сделала шаг к двери. Но дойти не успела, что-то резко схватило ее за запястье – конечно, Марк. Своей сильной рукой, на которой сейчас все вены натянулись до предела.
– С ума сошла? Шучу, – только и сказал он, притянул ее к себе и порывисто обнял.
Это давно забытое ощущение его близости обрушилось так внезапно, что она не успела даже вскрикнуть, удивиться, испугаться. Марк сильно сжал ее в объятиях, жадно вдыхая запах ее тела. Сопротивляться было бесполезно, и она отдалась во власть всепоглощающей, рыданиями подступающей к горлу страсти.
Они поцеловались так, как только могут целовать друг друга любовники после трех лет мучительной, немой, изнывающей от боли любви. Это было словно сбывшейся мечтой: снова чувствовать кожей любимое тело, скользить обжигающими губами по бархатистому лицу, слышать прерывистое дыхание, такое страстное, такое тяжелое, что, кажется, на следующий вдох просто не хватит кислорода.
Он прижал ее к себе, и эта дурацкая рубашка стала ему невыносима, хоть и очень нравилась, особенно на ней. Но сейчас мешала ему наслаждаться ее телом, отдаваться ей целиком. Марк резко дернул ткань и услышал, как по полу покатились аккуратные белые пуговички: теперь в ней точно не жениться.
Одним прыжком она оказалась на нем, он прижал ее к стене. Горячими руками до судорог вонзился в ее бедра. Он хочет, чтобы сейчас ей было больно, также больно, как ему было все это время. Но это лишь сильнее возбуждает ее, эту сумасшедшую, неистовую, роковую его любовь. Она кричит: от боли и наслаждения. И этот ее глухой крик, который он любит больше всех звуков на земле, просто разрывает на части все у него внутри. А ведь он думал, что ничего уже не заставит хотеть ее сильнее, сильнее, чем он хотел ее все эти три года, сильнее, чем хотел, когда увидел сегодня на лестничной клетке, сильнее, чем хочет сейчас, когда ее тело плавится в его сильных руках. Он чувствует, что уже не контролирует себя, не осознает, где он и кто он вообще? Он – первобытный инстинкт, он обнаженный нерв, он где-то в абсолютном космосе сейчас.
На кухонной столешнице сейчас на редкость много предметов, им всем нечего тут делать. Одним движением он смахивает все это на пол: здесь его любимый бокал из муранского стекла, свежие газеты и мелкая кухонная утварь, что он не успел убрать на место.
Она уже вся его, тут, на столе. Он покрывает поцелуями ее лицо, собирает губами соленые капельки с ее тела, оправляет непослушную прядь влажных волос: он хочет видеть ее всю, он хочет ощущать ее всю, любить со всей страстностью. Он хочет выразить ей все, что накопилось за три года, он хочет отдать ей все, что хранил в себе все это время: все, что так хотел сказать, все, что так болезненно пережил. Этот давно забытый вкус его любви опьяняет, сводит ее с ума, заполняет ее всю, переливается через край. Только он умеет так тотально владеть ею, дотягиваться до самых дальних клеточек ее души, быть с ней и в ней одновременно, полностью подчинять ее себе, окружать собой со всех сторон.
Между ними больше не было преград: ни ссоры, ни трех лет, ни других отношений, ни бесконечного множества глупых, никому не нужных мыслей. Все показалось пустым и ничтожным перед главной истиной: они вместе.
Он подхватил ее на руки и понес в свою просторную спальню. Он обожал это место, особенно ночью, когда комната наполнялась несмелым желтым светом уличного фонаря, все время нетерпеливо заглядывающего в окошко. Вот и сейчас этот старый верный друг был здесь: уже засматривался внутрь, не желая пропустить ничего интересного. А Марк будто приглашал его познакомиться: вот она – та, что приходила к нему во снах, та, которую он так отчаянно искал в других, та, что все еще не отпускает, держит его в напряжении, хотя уже полностью принадлежит ему.
Он опустил ее на кровать и, не в силах остановиться, продолжил покрывать поцелуями ее все еще трепещущее тело. Внезапно он резко выпрямился, отстранившись. Пристально взглянул на нее, чтобы еще раз проверить, удостовериться, что ему не снится, что это она. Та самая девушка. Несколько секунд они, не отрываясь, смотрели друг на друга. А потом порывисто слились в объятиях, словно не веря, что пришли, наконец, на встречу, на которую опаздывали целых три года. Три года и пять месяцев.
На часах было 4:45 ночи, когда она проснулась, почувствовав на себе пристальный взгляд. Гостья открыла глаза: Марк лежал рядом и, не отрываясь, смотрел на нее.
– Я тебя разбудил? Извини, – улыбнувшись, сказал он и нежно заправил прядь волос ей за ухо. В его голосе, однако, не было и тени сожаления.
Она спала немногим более часа, даже не заметила, как провалилась в сон, утомленная перелетами, переживаниями и эмоциями, не отпускавшими ее последние полтора дня и особенно этим их бесконечно долгим и приятным вечером.
Марк же не спал ни минуты, его сердце все еще бешено стучало в груди, он страшно боялся, что, если закроет глаза хотя бы на секунду, она исчезнет. Он проснется где-нибудь дома или даже здесь, в своей любимой квартире, но один, а она просто пропадет. И ему снова придется жить эту свою бесконечно пустую жизнь без нее.
– С тобой все в порядке? Ты немного напряжен, – сказала гостья, повернувшись к нему и внимательно посмотрев в его серые глаза.
– Иногда мне кажется, что ты сейчас исчезнешь, – ухмыльнулся он и, словно, чтобы удержать ее, погладил рукой по лицу, затем провел пальцами по изгибу ее шеи и дальше вниз, пока не добрался до края шелковой жемчужного цвета простыни, которую она использовала как импровизированное платье.
– Надеюсь, что я не исчезну из такого прекрасного места, честно, никогда не лежала в кровати удобнее, – с этими словами она, будто ненароком убрала его руку, откинулась на спину и даже поводила руками и ногами, делая ангела в гладких, необыкновенно приятных на ощупь простынях.
– Я купил эту квартиру два с половиной года назад. Наша компания тогда переживала первый пик успеха, мы привлекли раунд инвестиций, и у нас случился серьезный кэш. Сашка вот все сделал по уму: собрал там портфель всяких акций, диверсифицировал активы, а я просто одним днем буквально купил себе эти апартаменты. Он только у виска пальцем покрутил. Но мне так сильно нравится все в этой квартире, я настолько привязан к ней, что меня просто бесит, когда кто-то еще ночует в этой постели. Серьезно, я будто ревную это место к другим людям, – засмеялся Марк. – Но мне бы хотелось, чтобы ты просыпалась здесь каждое утро.
Девушка закрыла глаза и сделала глубокий вздох. Нет, она не вступит на эту дорогу, это слишком заманчиво и очень опасно для нее. Она не должна говорить ни слова о будущем, и уж тем более о будущем, которое может объединить их двоих в одном предложении. Она вообще не должна была говорить с ним в таких обстоятельствах: лежа в его постели, закутанная в одну-единственную тонкую простыню. Как она попала сюда, и как теперь собирается отсюда выбраться?! А ведь еще вчера ей казалось, что самое страшное – сесть в самолет до Москвы и увидеть его. Но она даже представить себе не могла, насколько сложно будет вести себя так, будто Марк – абсолютно чужой ей человек, чей-то жених, который привозит подарки из их Японии другой девушке и говорит о ней с горящими глазами. Она не понимала до этого, как будет тяжело не броситься в его объятия прямо там, на лестничной клетке, как трудно будет стоять рядом и осознавать, что не можешь просто дотронуться до него.
Она принимала очень горячий душ, и, видимо, пережитый ее телом шок помог ей весь следующий час что-то говорить ему. А затем они оба немного потеряли голову, и, пока они занимались любовью раз за разом, в ее сознании не было ни одной мысли. Она была вся поглощена этой сжигающей их страстью, этим зверским голодом, который они все стремились и никак не могли утолить. Она знала, что ей точно будет стыдно за это потом, но тогда, в моменте, не думала ни о чем, позволила себе быть не у руля, просто уступать обстоятельствам и этому неудержимому напору Марка. Ей было приятно подчиняться ему снова и снова. Но вот сейчас, сейчас это первое волшебство их долгожданного воссоединения уже прошло. И теперь ей действительно страшно, потому что анестезия кончилась, и все ее мысли вернулись, она снова видит его жадный взгляд и боится, что теперь никогда уже не выйдет из своего лабиринта. Не захочет выйти…
– Знаешь, если бы я жила в такой квартире, я бы тоже к ней ревновала, – с преувеличенным азартом вдруг заговорила гостья. – Я до последнего не верила, что дверь откроешь именно ты. Это так круто, что ты живешь в таком месте. Тут реально все очень красиво и комфортно, мне здесь нравится. Я даже думаю, что, если бы моя мама увидела эту квартиру, мне бы реже пришлось отвечать на вопрос, зачем я трачу на тебя свое время, – сказала она и, не сдержавшись, засмеялась.
– Пф-ф-ф-ф, – Марк тоже прыснул и закатил глаза. – Так я же уже объяснил все твоей маме, и даже прямым текстом.
– Чего? – гостья приподнялась на локтях и удивленно посмотрела на Марка. – Ты о чем вообще?
– Мама не рассказала тебе, что мы с ней встречались? Наверное, через месяц после того, как ты уехала. В общем, у нас вышла небольшая сцена.
Марк подробно рассказал, как ездил тогда домой к ее родителям, как два часа провел в машине, как догнал ее маму, Маргариту Николаевну, отчаянно возненавидевшую Марка с самой первой их встречи, за домом, как та «приветливо» встретила его и даже называла своим мальчиком и Маркушей. Девушка слушала затаив дыхание с ошарашенной улыбкой на лице.
– Ну я ей и сказал, что у всяких там твоих бывших милых мальчиков из богатых интеллигентных семей не хватает обычно потенциала, чтобы удовлетворить таких горячих девочек, как ты. Ну а у меня с потенциалом все в порядке, и поэтому мы с тобой вместе, – саркастически ухмыльнувшись, закончил историю Марк.
– Ты серьезно сказал это моей маме? – у нее в голове не укладывалось, что Марк мог реально сделать это, ведь любой намек на отношения между ними (будь то даже мимолетом брошенный взгляд или ласковое обращение) мгновенно выводил ее маму из себя.
– Да, вот именно этими словами.
Не выдержав, девушка громко расхохоталась: откинула голову назад, и ее кудрявые волосы рассыпались по плечам и рукам, а звонкий смех эхом отражался от стен.
– Марк, блин, у тебя просто стальные нервы, раз ты сказал это моей маме в лицо, – отдышавшись, выпалила она. И вдруг добавила, ехидно сощурив глаза: – Хотя это очень самоуверенно с твоей стороны делать подобные заявления. Мы не виделись три с половиной года, кто знает, что там случилось с твоим потенциалом.
– Знаешь, за что я люблю тебя, среди прочего? За то, что ты никогда не веришь мне на слово. Тебе все и всегда надо доказывать посту-у-у-у-у-упками, – растягивая последнее слово, притворно разочарованно вздохнул Марк. – Но я, в общем-то, не против. Иди сюда скорее, – прошептал он и притянул ее к себе.
Она не успела даже моргнуть, как уже вся очутилась в его объятиях, полностью свободная от своей жемчужной простыни, ощущая горячее дыхание Марка на своей шее и его руки примерно везде.
– Марк, Марк, Марк, только не заводись, пожалуйста, снова, нам уже скоро вставать, – строго проговорила она и, попытавшись освободиться, потянула назад свою простыню, чтобы спрятаться в нее.
Он резко схватил ее за руку, сжал ей пальцы так, что пришлось выпустить это такое ненадежное платье на волю, и вернул всю ее себе.
В этот раз он никуда не торопился, делал все так медленно, словно растягивая, а не приближая момент их высшего удовольствия. Он сразу дал ей понять, что хочет солировать, что хочет сделать все сам, что она должна сейчас просто послушать. Сегодня он уже рассказал ей, как скучал, и как безумно хотел ее все эти годы, и как сильно злился на нее, а теперь он собирался поведать ей о своей любви. О любви, которую пытался пережить, забыть, вырвать из сердца, найти в других, но которая все равно жила у него внутри и сейчас снова хотела стать целой. И этот немой рассказ сводил ее с ума, он проникал в нее слишком глубоко, он разбегался мурашками по ее телу, он растекался капельками пота, он выворачивал ее наружу, он выкручивал ей суставы.
– Лиза, – вдруг услышала она голос Марка. – Мы сейчас улетим с тобой в космос, но я хочу кое-что тебе сказать перед этим, – произнес он очень спокойным и серьезным тоном, так, будто они сидели где-нибудь в кафе за завтраком, так, будто их сердца не бежали сейчас марафон на двести ударов в минуту, так, будто их тела не горели сейчас лихорадочным огнем. Он все еще крепко держал ее, мешая ей двигаться, даже повернуться к нему, чтобы посмотреть в глаза.
– Марк, мне кажется, сейчас не очень подходящий момент для разгов… – она не успела закончить фразу. Он вдруг сделал едва заметное, почти случайное движение, от которого по всему ее телу пробежала молния и прокатилась волна нестерпимо приятного жара. Она даже не смогла сдержать стон. Если он собирался в космос вместе с ней, то ему точно нужно поторопиться с разговорами, ибо она сама была уже где-то в стратосфере сейчас.
– Момент самый подходящий, Лиз. Я очень хочу, чтобы ты его запомнила. Мне важно, чтобы ты сейчас не просто услышала, чтобы ты почувствовала, что ты – моя. Я выбрал тебя девять лет назад на тупой новогодней вечеринке, и до сих пор помню каждую мурашку на твоем теле, я чувствую тебя лучше всех мужчин, что были и будут в твоей жизни, и я никогда тебя не отпущу. Ты можешь даже не тратить больше свое дыхание на подобные просьбы. Лучше потрать его на что-нибудь более приятное.
Он, наконец, ослабил свои объятия, но от ее решимости что-то сказать ему уже ничего не осталось. Ей казалось даже, что от нее самой ничего уже не осталось. Наклонившись над ней, он резко повернул к себе ее лицо и поцеловал. Поцеловал, чтобы поймать и вдохнуть в себя ее финальный крик, крик, с которым они вместе отправились в космос, как он ей и обещал.
Марку потребовалось несколько минут, чтобы снова почувствовать себя собой, восстановить дыхание, осознать, что он все еще больно сжимает Лизину руку, и отпустить ее, договориться с собственным сердцем, чтобы оно уже вернулось к себе на место и сбавило обороты. Он посмотрел на Лизу: она лежала, молча, с широко открытыми глазами, обнимала себя за плечи, смотрела в одну точку и почти не дышала. По ее щекам тянулись серебристые дорожки слез. Она не шевелилась, пока Марк нежно гладил ее по рукам и спине, собирал губами ее слезы и аккуратно раскладывал прядки ее волос на подушке. Он чувствовал сейчас какую-то невероятную нежность к ней, ему так хотелось спрятать ее всю в своих объятиях и, действительно, никуда больше не отпускать, никогда-никогда. Он не решался сказать ей что-то, ждал каких-то слов от нее. Но Лиза все молчала, она не произнесла в ту ночь больше ни слова, она вообще ничего больше не желала говорить никогда, боясь спугнуть послевкусие этого космического момента. Момента, в котором Марк превзошел сам себя, момента, который она точно запомнит навсегда, момента, который, кажется, снова перевернул всю ее жизнь.