Василий I. Воля и власть - читать онлайн

Василий I: между семьей и долгом

Исторический роман Д. М. Балашова «Воля и власть», рассказывающий о правлении великого князя Василия Дмитриевича, впервые был издан в 2000 г. и стал последним завершенным романом из цикла «Государи Московские». Поскольку автор начинает действие романа с 1400 г., опуская первую половину жизни главного героя, возникает необходимость рассказать о начале жизненного пути Василия I.

Он был вторым сыном великого князя Дмитрия Ивановича, обессмертившего свое имя на Куликовом поле, и его жены Евдокии, дочери суздальского князя Дмитрия Константиновича. Вряд ли можно говорить, что этот брак был заключен по любви. Отношения между московским и суздальским князьями были крайне сложными – они вели ожесточенную борьбу за великокняжеский стол.

После смерти осенью 1359 г. московского князя Ивана Красного великокняжеский титул от хана Навруса получил не сын Ивана – Дмитрий, а князь Дмитрий Константинович Суздальский, севший на великом княжении во Владимире 22 июня 1360 г. Но суздальский князь, занявший владимирский стол, по выражению летописца, «не по отчине, ни по дедине»[1], сумел удержаться на нем всего два года.

Великий князь Василий Дмитриевич.

Миниатюра из «Царского титулярника»

В 1362 г. Дмитрий Московский (точнее, его окружение, поскольку самому Дмитрию не было тогда еще 12 лет) добился у очередного ордынского хана ярлыка на Владимирское великое княжение и «въ силе велице тяжце въеха въ Володимерь и седе на великомъ княжении на столе отца своего и деда и прадеда»[2]. В следующем, 1363 г. князь Дмитрий Константинович предпринял попытку возвратить себе великокняжеский стол, вновь занял Владимир, но смог пробыть на нем всего одну неделю, после чего вынужден был бежать в Суздаль. Причиной столь поспешного бегства стало стремительное появление московской рати, которая выгнала Дмитрия Константиновича сначала из Владимира, а затем подошла к Суздалю. Здесь московские войска, опустошив окрестности, простояли «неколико днеи», после чего суздальский князь был вынужден просить мира[3].

У него оставалась еще надежда на помощь своего старшего брата Андрея Константиновича, княжившего в Нижнем Новгороде, но тот не стал вмешиваться в борьбу за великое княжение, и Дмитрию Константиновичу не оставалось ничего иного, как окончательно признать великокняжеский стол собственностью московских князей.

Вскоре между Москвой и Суздалем происходит сближение. Оно было вызвано спором среди суздальских князей по поводу того, кому должны были отойти нижегородские владения князя Андрея Константиновича, постригшегося в монахи. По праву старшинства их должен был получить Дмитрий Константинович, однако, когда тот прибыл к Нижнему Новгороду, оказалось, что город уже занял его младший брат Борис, не пожелавший уступить нижегородский стол Дмитрию, и тот вынужден был возвратиться обратно в Суздаль. Разразилась междоусобица. Дмитрий Константинович, не надеясь на свои собственные силы, решился просить помощи у московского князя. Из Суздаля он направился «к Москве к великому князю Дмитрею Ивановичю просити себе на него (Бориса. – Авт.) помочи». Благодаря вмешательству Москвы конфликт между суздальскими князьями был разрешен в конце 1364 г.: Дмитрий Константинович сел в Нижнем Новгороде, а его брату Борису достался Городец[4].

В следующем году в Нижний Новгород приехал Сергий Радонежский, тогда еще малоизвестный игумен Троицкого монастыря. Что же он делал в Нижнем Новгороде? Этот вопрос представляется особенно интересным, если учесть, что к концу декабря 1364 г. спор между суздальскими князьями завершился.

Для окончательного примирения Москвы с Суздалем митрополит Алексей, фактический руководитель тогдашнего московского правительства, решил устроить брачный союз между московскими и суздальскими князьями. Великому князю Дмитрию Ивановичу в 1365 г. исполнялось 15 лет, а у Дмитрия Константиновича Суздальского подрастали две дочери.

Необходим был посредник. Личность Сергия Радонежского подходила для этих целей как нельзя лучше. Он являлся игуменом обители, располагавшейся во владениях удельного князя Владимира Серпуховского, официально не поддерживавшего ни одну из враждовавших сторон. Но самым важным являлось то, что митрополит хорошо знал Сергия через его старшего брата Стефана (с последним он даже некоторое время пел на одном клиросе в московском Богоявленском монастыре) и мог ему полностью доверять.

Это стремление митрополита нашло горячего сторонника в лице московского тысяцкого Василия Васильевича Вельяминова, игравшего одну из главных ролей в московском правительстве того времени. Свое первенствующее положение Василий Васильевич приобрел благодаря своим родственным связям с московским княжеским домом. Его двоюродная сестра была замужем за отцом Дмитрия, которому он, соответственно, приходился двоюродным дядей.

Будучи в родстве с московскими князьями, Василий Васильевич мог не опасаться за устойчивость своего положения. Однако время играло не в его пользу. Княжич подрастал, на повестке дня рано или поздно должен был встать вопрос о его женитьбе, которая автоматически выдвигала на первые роли родичей со стороны будущей жены, которые легко могли потеснить московского тысяцкого на вторые роли, невзирая на все его прежние заслуги. Первым сигналом того, насколько непрочным было его влияние, стала для Василия Васильевича смерть его двоюродной сестры великой княгини Александры 26 декабря 1364 г.[5]

Чтобы сохранить свою роль и в дальнейшем, Василий Васильевич разработал хитроумный план. Суть его заключалась в том, что одновременно с женитьбой великого князя Дмитрия на одной из дочерей князя Дмитрия Константиновича сын Василия Васильевича Микула должен был взять в жены другую дочь суздальского князя. Тем самым род Вельяминовых вновь роднился с московскими князьями, и влиянию Василия Васильевича ничто более не могло угрожать.

Понятно, что поручить столь деликатный вопрос можно было только доверенному человеку. В этом плане кандидатура Сергия Радонежского также оказывалась весьма удачной. Василий Васильевич знал Сергия через старшего брата Стефана, который, будучи игуменом Богоявленского монастыря, одно время был даже духовником Вельяминова.

В ходе своей поездки троицкий игумен успешно справился с порученными делами. 18 января 1366 г. в великокняжеской Коломне состоялась свадьба великого князя Дмитрия Ивановича и Евдокии, младшей дочери суздальского князя[6], и примерно в это же время на ее старшей сестре Марии женился Микула Вельяминов[7].

Сообщение летописца о браке Евдокии довольно кратко: «Тое жъ зимы месяца генваря въ 18 женись князь велики Дмитреи Ивановичь у князя Дмитрея Костянтиновича Суздалскаго, поня дщерь его Евдокею, и бысть свадьба на Коломне»[8]. Эта лаконичность породила ряд предположений. В частности, некоторые биографы Евдокии, указывая, что свадьба происходила в Коломне, а не в Москве, где жил жених и где она должна была состояться по обычаю, полагали, что при заключении брака между будущими зятем и тестем возникли какие-то разногласия и, чтобы их уладить, свадьбу решили отметить в «нейтральной» Коломне. Но все объясняется гораздо более прозаически. Летом 1365 г. в Москве разразился огромный пожар, по поводу которого летописец замечает, что «преже не бывал таков пожар», в результате чего буквально за два часа «весь град погоре без остатка»[9]. Проводить свадьбу на пепелище не было никакой возможности, и поэтому ее перенесли в Коломну.

Но насколько достоверными являются наши предположения о возможных контактах Сергия Радонежского с московским тысяцким? Понятно, что если разговоры о сватовстве дочерей суздальского князя и были, то велись они без свидетелей. Историк Н.С. Борисов обратил внимание на один источник, остававшийся на периферии внимания исследователей того времени: «Императрица Екатерина II глубоко интересовалась русской историей. При помощи лучших специалистов того времени она написала несколько исторических трудов, в которых встречаются уникальные факты. Императрица и ее консультанты имели в своем распоряжении не сохранившиеся до наших дней источники. Перу Екатерины принадлежит, среди прочего, составленная на основе источников записка “О преподобном Сергии”. В ней читаем следующее: “В 1366 г. (в действительности в 1365 г. – Авт.) преподобный игумен Сергий, по просьбе князя великого Дмитрия Ивановича, ездил послом в Нижний Новгород к князю Борису Константиновичу о мире. И мир и тишину паки восстави, и первые слова о браке князя великого Дмитрия Ивановича со дщерью князя Дмитрия Константиновича Суздальского были пособием преподобного игумена Сергия, чем пресеклись междоусобные распри о великом княжении Владимирском на Клязьме”»[10].

Несмотря на то что брак Дмитрия и Евдокии был заключен из очевидного всем расчета, этот союз оказался на удивление прочным и счастливым. Можно предположить, что во многом это было благодаря тому, что и в дальнейшем вплоть до самой смерти самый известный из русских святых следил за семейной жизнью Евдокии – известно о том, что он принимал участие в крещении двух ее сыновей.

Первым в этом браке появился Даниил, названный так в честь основателя династии московских князей и прадеда Дмитрия – Даниила Александровича. Летописцы молчат о нем. Единственный раз его имя встречается в «Слове о житии и преставленьи великого князя Дмитрея Ивановича», в котором дословно говорится: «А шестыи сынъ его Костянтинъ четверодневенъ по отци остася. Семыи же стареиши сынъ его был Данилъ и тои преже [отца] преставися»[11]. Эта неясность текста вызвала у историков споры. Одни полагали Даниила одним из младших сыновей Дмитрия Донского, поскольку он назван седьмым. Однако прилагаемый к нему тут же эпитет «старейший» разрушает это предположение, тем более что у Дмитрия Донского после появления сына Константина, родившегося за четыре дня до его кончины, просто более не могло быть сыновей. Все становится на свои места, если предположить, что в данном случае имеем дело с простой опиской и вместо «семыи» надо читать «самый».

Историк XIX в. П. М. Строев полагал, что Даниил достиг совершеннолетия и был женат. Думать его так заставило одно место из духовной грамоты еще одного сына Дмитрия Донского – Юрия, в которой говорится: «А благословляю сына своего Дмитрея [Шемяку] икона Спас окована, что мя благословила княгини Марья Данилова [то есть жена князя Даниила]»[12]. Но как позднее разъяснил известный знаток княжеских родословий А.В. Экземплярский, здесь подразумевалась жена суздальского князя Даниила Борисовича, двоюродного дяди Юрия по материнской линии. А. В. Экземплярский также отмечал, что энциклопедист XVIII в. Т. С. Мальгин (правда, без указания источников) полагал, что Даниил родился в 1369 г., а умер 15 сентября 1379 г. Но обращение непосредственно к труду Т.С. Мальгина показывает, что подобных сведений у него нет[13].

Можно полагать, что старший сын Дмитрия и Евдокии умер в раннем младенчестве, поскольку на похоронах митрополита Алексея, скончавшегося 12 февраля 1378 г., присутствовали «сынове великого князя, князь Василеи сыи еще 6 лет, а князь Юрьи трею лет», но Даниил даже не упомянут[14].

Что касается Василия, то под 1371 г. летописец зафиксировал факт его рождения: «Тое же зимы месяца декабря 30 родися великому князю Дмитрею Ивановичю сынъ Василеи»[15]. На третий день, 1 января 1372 г., младенец был крещен. По тогдашней традиции его назвали Василием в честь Василия Великого, святого IV в., память которого отмечается в этот день.

Последующие сведения о Василии крайне скудны. Летописец, кроме его участия в похоронах митрополита Алексея, сообщает, что в 1380 г. во время похода отца на Куликово поле он оставался с матерью и братьями Юрием и Иваном в Москве на попечении известного воеводы того времени Федора Андреевича Свибло[16].

Для Василия с братом и матерью потянулись напряженные дни ожидания. Великокняжеский терем в Кремле стал местом массового паломничества москвичей, желавших хоть что-то узнать из приходивших от великого князя известий о судьбе своих близких. Было получено сообщение, что Дмитрий со всем войском перешел через Оку. По свидетельству автора «Сказания о Мамаевом побоище», люди в Москве начали скорбеть, говоря со слезами: «Почто поиде за Оку? Аще и самъ Божиею благодатию сохранен будет, но всяко от воиньства его мнози падут». Когда же было прислано известие о скором решительном сражении, по приказу митрополита Киприана все соборные церкви и монастыри были открыты днем и ночью и в них круглосуточно творилась сугубая молитва о Божьем милосердии к русским воинам. В эти дни Василий с матерью практически не покидал московских храмов. На четвертый день после битвы на Дону в Москву примчался гонец с вестью к великой княгине Евдокии и к воинским женам. Он сообщил о победе, «и сказали им, которые побиты». Василий узнал главное – его отец жив, хотя до него доходили слухи о ранении, и это вселяло тревогу. 25 сентября 1380 г. наступил знаменательный день возвращения великого князя. Евдокия с детьми у Фроловских (позднее Спасских) ворот московского Кремля встречала мужа, «честь воздающе», как ему, «такожде и прочим князем и боляром и всему воинъству»[17].

Хан Тохтамыш. Позднейший рисунок

Спустя два года после Куликовской битвы Василию вновь пришлось пережить неприятные минуты. Победа над Мамаем показала готовность Руси навсегда покончить с унизительной зависимостью от Орды. Понимал это и новый хан Тохтамыш. Стремясь удержать Дмитрия в своем подчинении, он предпринял нашествие на Москву. Учитывая печальный для татар опыт двухлетней давности, когда Мамаю не удалось сохранить в тайне свои оперативные планы, новый глава Золотой Орды на этот раз предпринял все, чтобы для москвичей новый поход стал полной неожиданностью. С этой целью он велел захватить русских купцов, торговавших в пограничном Булгаре на Волге, с тем чтобы ни один из них не передал в Москву весть о движении татар. Это вполне ему удалось – со всей своей армией он переправился через Волгу «и поиде на великаго князя Дмитрея Ивановича къ Москве и на всю Русскую землю; ведяше бо рать изневести внезаапу со умением и тацемъ злохитриемъ, не дающе вести про себя, да не услышано будетъ»[18]. Чтобы полностью использовать фактор внезапности, Тохтамыш не стал вторгаться в лежавшее первым на его пути Суздальско-Нижегородское княжество, а обошел его с юга по степной окраине. Только когда татары оказались перед Окой, известие о нашествии дошло до московского князя.

Дмитрий, узнав, «что идетъ на него сам Тахтамышь царь во множестве силы своея, и нача совокупляти полцы ратныхъ, и собра воя многи, и выеха изъ града съ Москвы, и хотя идти противу ратныхъ». Был созван военный совет «з братомъ своимъ и с прочими князи и з бояры своими». Но на нем возникли споры и разногласия: «Бывшу же промежу ими неединачеству и неимоверьству». Основной причиной этого явилась скудость сил, которые могла выставить Русь после кровопролитной Куликовской битвы: «Оскуде бо вся земля Русская отъ Мамаева побоища за Дономъ». В этих условиях великому князю не оставалось ничего иного, как «поиде… не во мнозе въ Переславль, а оттуду поиде мимо Ростовъ на Кострому»[19]. Вместе с ним отправился, видимо, и Василий.

Евдокия между тем оставалась в Москве. Историки выдвигали ряд версий по поводу того, почему Дмитрий оставил супругу в городе – то ли надеялся, что Москва выдержит осаду, то ли полагал, что быстро сумеет собрать свежее войско. Но причина была гораздо прозаичнее – Евдокия в эти дни ждала появления на свет сына. В четверг 14 августа 1382 г. у нее родился сын Андрей. Под этой датой летописец записал: «Того же лета родися великому князю Дмитрею Ивановичю сынъ князь Андрей, месяца августа въ 14 день, и крести его Феодоръ игуменъ Симановьский» (племянник Сергия Радонежского)[20].

Однако к этому времени ситуация в городе резко ухудшилась – москвичи сели в осаду, а в самом городе начался «мятежь великъ». Одни горожане «хотеху сести въ граде и затворитися, а друзи бежати помышляху». Те, кто предлагал переждать татарскую угрозу в кремлевской крепости, не выпускали никого из города: «Не пущаху ихъ, но убиваху ихъ и богатство и имение ихъ взимаху».

В Москву на второй день после рождения юного княжича срочно прибыл митрополит Киприан: «Прииде бо внове изъ Новагорода, предъ пришествиемъ Тахтамышевымъ за два дни». Однако главе Русской церкви не удалось усмирить смуту. Горожане тех, кто «хотяху изыти из града, не токмо не пущаху ихъ, но и грабяху, ни самого митрополита не постыдешася, ни бояръ великых не усрамишася, но на всех огрозишася и сташа на всех воротех градных и сверху камениемъ шибаху, а доле на земли стояху со оружьи обнаженными и не пущаху никого же выити из града».

Рождение у Евдокии сына Андрея в 1382 г.

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Главной целью митрополита стала задача вывезти великую княгиню с младенцем из столицы. Только после долгих уговоров Киприану удалось убедить горожан выпустить его, великую княгиню «и прочихъ съ ними» буквально за считаные часы до подхода главных сил Тохтамыша. Мы не знаем точной даты этого события, но, скорее всего, это произошло в воскресенье 17 августа 1382 г., буквально за несколько часов до подхода татар к Москве. Правда, при этом при выезде из города их также ограбили. Но это были уже мелочи.

Судя по сообщению Устюжского летописца, митрополит направился на Волок, где стояла рать князя Владимира Андреевича Серпуховского, а Евдокия мимо Троицкого монастыря «шествовала бо съ Москвы къ Переславлю, а отъ Переславля къ Ростову, а отъ Ростова на Кострому къ великому князю Дмитрею Ивановичю». В силу своего физического состояния она двигалась крайне медленно, часто останавливаясь, давая отдых измученным лошадям.

Разорение Москвы Тохтамышем.

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

После взятия Москвы Тохтамыш распустил свои отряды грабить окрестности. Один из них устремился к Переславлю. Город был сожжен, а его обитатели спаслись только тем, что сели в лодки и отплыли на середину Плещеева озера. «И княгиню великую мало не постигоша», – записал летописец. Это произошло 29 августа 1382 г.[21]

Бедой Москвы решила воспользоваться ее давняя соперница Тверь. Осенью 1382 г. тверской князь Михаил Александрович пошел в Орду, «ища себе великого княжениа». Чтобы противодействовать этим планам, необходимо было ехать туда и Дмитрию Донскому. Но в Москве решили не гневить хана видом непокорного великого князя, а отправить к нему «тягатися о великомъ княжении» наследника московского стола княжича Василия, которому тогда еще не исполнилось и двенадцати лет.

В средневековой Руси взрослели быстро: точно в таком же возрасте сам Дмитрий оспаривал великое княжение у своего будущего тестя. 30 апреля 1383 г. Василий отправился из Владимира вместе со старейшими боярами в Орду. Летописец по этому поводу записал: «Тое же весны апреля 23 князь великы Дмитреи Иванович посла въ Орду сына своего князя Василья из Володимеря въ свое место тягатися съ князем Михаиломъ Тферьскым о великомъ княженье, и поидоша на низ в судех на Волгу къ Орде»[22].

Несмотря на почти годичное пребывание в Орде Михаилу Тверскому так и не удалось получить великое княжение. По этому поводу московский летописец записал: «Тое же осени о Николине дни князь Михаило Александровичь Тверьски выиде из Орды без великого княженья, а сынъ его князь Александръ оста въ Орде»[23]. Никоновская летопись добавляет подробность о разговоре Тохтамыша с тверским князем: «Тахтамышь царь Воложский и всехъ орд высочайший царь пожаловалъ князя Михаила Александровича Тверскаго его отчиною и дединою великымъ княжениемъ Тферскимъ, рекъ ему сице: “азъ улусы своя самъ знаю, и вийждо князь Русский на моемъ улусе, а на своемъ отечестве, живет по старине, а мне служитъ правдою, и язъ его жалую; а что неправда предо мною улусника моего князя Дмитреа Московскаго, и азъ его поустрашилъ, и онъ мне служитъ правдою, и азъ его жалую по старине по отчине его; а ты поиди въ свою отчину во Тферь и служи мне правдою, и язъ тебя жалую”»[24].

Исход спора в Орде относительно великокняжеского стола решился в пользу Москвы несомненно благодаря боярам, сопровождавшим Василия, сумевшим склонить на свою сторону ханских приближенных лестью и подарками. Но цена этого решения хана была высока. По словам летописца, следующей весной «бысть велика дань тяжела по всему великому княженью, всякому без отдатка со всякые деревни по полтине, тогда же и златомъ даваше въ Орду»[25]. Василия же Тохтамыш задержал в Орде как заложника под предлогом, что его отец не доплатил 8000 рублей наложенной на Москву дани. Предполагают, что для уплаты огромной по тем временам суммы московского долга не удалось собрать достаточно денег. В этих условиях княжич прекрасно понимал, что его пребывание в татарской полуневоле может продолжаться долгие годы. По сообщению летописца, он «умысли крепко с верными своими доброхоты» бежать из Орды. В конце 1385 г. в Москву пришло сообщение о том, что Василию 26 ноября удалось бежать от Тохтамыша[26].

Но прямой путь на Русь ему был заказан. Только в следующем, 1386 г. выяснилось, что Василий «прибеже изъ Орды в Подольскую землю в Великые Волохи к Петру воеводе»[27]. По этому поводу московский летописец записал, что «того же лета князь великии Дмитреи Иванович отпусти бояръ своих стареиших противу сыну своему князю Василью в Подольскую землю», а чуть ниже добавил: «Тое же зимы (т. е. уже 1387 г. – Авт.) месяца геньария 19 приде на Москву князь Василеи къ отцу своему великому князю Дмитрею Ивановичу ис Подольские земли, а с ним князи Ляцкие и панове и Ляхове и Литва»[28].

Однако московский летописец не сообщил важнейшие подробности. Их зафиксировала позднейшая Никоновская летопись. Выяснилось, что из Молдавии Василию пришлось пробираться в Москву окольными дорогами, «въ незнаемыхъ таяся». Под чужим именем он прибыл «въ Немецкую землю», но здесь «позна его» литовский князь Витовт. Он оказался здесь не случайно. После смерти Ольгерда его брат Кейстут (и отец Витовта) признал великим литовским князем Ягайло, старшего сына Ольгерда от второго брака. Но тот опасался своего дядю и вскоре начал с ним войну. В ее ходе Кейстут вместе с Витовтом под предлогом ведения мирных переговоров были обманом захвачены в плен и заключены в Кревский замок. Вскоре Кейстут был найден мертвым. Судя по всему, его убили по приказу Ягайло. Такая же судьба ждала и больного на тот момент Витовта. Тому удалось совершить побег из плена. С ним поменялась платьем служанка его жены Анны. Она осталась в замке, изображая тяжело больного Витовта, а сам он бежал в женском платье.

В ходе борьбы с двоюродным братом Витовт бежал во владения Тевтонского ордена и просил там помощи. Узнав, что в Мариенбурге, столице Ордена, оказался московский княжич, Витовт, остро нуждавшийся в союзниках, задержал Василия. Дальнейшие события, согласно Никоновской летописи, развивались следующим образом: «Имяше же Витовтъ у себя дщерь едину, и сию въсхоте дати за князя Василия Дмитреевичя, и глагола ему: “отпущу тя къ отцу твоему въ землю твою, аще поимеши дщерь мою за себе, единочадну сущу у мене”. Онъ же обещася тако сотворити, и тогда Витовтъ Кестутьевичь дръжа его у себе в чести велице, дондеже отпусти его къ отцу на Москву»[29].

Но великий князь Дмитрий, узнавший по возвращении сына о данном им обещании, категорически отказался выполнять его, поскольку оно было дано не добровольно. Да и можно ли было брать его с подростка, которому еще не было полных 15 лет?

Дмитрий Донской составляет перед смертью духовную грамоту. Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Тем временем, 19 мая 1389 г., не дожив до сорока лет, скончался великий князь Дмитрий Донской. В составленной им духовной грамоте он, без оглядки на Орду, писал: «Благословляю сына своего князя Василья, своею отчиною, великимъ княженьем»[30]. Несмотря на это, спустя три месяца, 15 августа 1389 г., на праздник Успения Богородицы, Василий Дмитриевич был возведен во Владимире на великокняжеский стол ханским послом Шиахматом[31]. Прояснить, почему Василий предпочел формально получить великое княжение из рук ханского посла, позволяет любопытная запись в некоторых летописях, помещенная под 1389 г.: «Князь Василеи Дмитреевич уехал от царя Тактамыша за Яик»[32]. Судя по всему, Василий, опасаясь возможных претензий на великокняжеский стол со стороны других русских князей (в первую очередь Твери), посчитал необходимым соблюсти традиции по отношению к Орде.

В первый же год княжения у Василия произошел конфликт с его двоюродным дядей князем Владимиром Андреевичем Серпуховским. Тот уехал из Москвы сначала в свой стольный Серпухов, затем в Торжок, а потом еще дальше – в Теребеньское, село на берегах реки Мологи (ныне поселок Труженик в 27 км к северо-западу от Максатихи).

О том, что стало причиной отъезда серпуховского князя, летописцы молчат. Историки полагают, что виной всему стало поведение бояр, окружавших молодого великого князя. Если при Дмитрии Донском с Владимиром Андреевичем обязательно советовались по важным вопросам, то теперь он оказался фактически отстранен от дел управления. Это вызвало недовольство серпуховского князя и в первую очередь его матери Марии. Однако 5 декабря 1389 г. та скончалась, постригшись под именем Марфы в основанном ею московском Рождественском монастыре, где и нашла свой последний приют. Но настоящая причина размолвки Василия с серпуховским князем была гораздо прозаичнее – Дмитрий Донской, составляя свое завещание, отнял у Владимира Андреевича Галич и Дмитров, которые отдал своим сыновьям Юрию и Петру[33].

Вокняжение Василия I на великокняжеском столе.

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

В январе следующего 1390 г., вскоре после Крещения, Василий примирился с дядей, придав к его владениям два города – Волок и Ржеву[34]. Между ними был заключен договор, согласно которому Владимир Андреевич признавал Василия «старейшим братом», второго сына Дмитрия Донского – равным ему «братом», а других братьев Василия – «младшими братьями». По тогдашним обычаям князья должны были совместно выступать в походы. Сейчас же Василий выговорил себе право посылать Владимира Андреевича в поход и в том случае, когда сам оставался дома: «А где мне, князю великому, всести на конь, и тобе со мною всести на конь. А где ми самому не всести, и мне, брате, тобе послати, а тобе всести безъ ослушания». При этом соглашение было отмечено явным недоверием между дядей и племянником. Великий князь ставил условием, что если он сам останется в осаде в Москве, а Владимир Андреевич будет послан за пределы города, то жена, дети и бояре Владимира должны находиться в Москве; в случае своего отъезда Василий точно так же должен был оставить при Владимире Андреевиче свою мать, младших братьев и бояр[35].

Между тем необходимо было решать вопрос об обещании жениться на дочери Витовта, данном Василием в 1386 г. Как мы помним, Дмитрий Донской отказывался даже говорить о клятве сына, данной им под явным давлением Витовта. Тем не менее, хотя с этого момента прошло более четырех лет, мать Василия Евдокия Дмитриевна посоветовала сыну исполнить свое обещание.

Причины такого решения были чисто материальные. Этнографы посвятили немало работ описанию различных свадебных обрядов. Но при этом вне зоны их внимания остался тот факт, что в Древней Руси перед обрядом венчания составлялись определенные документы. В первую очередь это сговорные грамоты, составлявшиеся во время сватовства, в которых жених давал обещание жениться и указывал срок свадьбы. Предусматривалась и ответственность, если жених не выполнял своего обещания. В одной из подобных грамот середины XVI в. штраф определялся в 100 рублей (притом что годовое жалование среднего служилого человека тогда составляло 15 рублей). Грамоты заверялись свидетелями – «послухами», и составлялись в двух экземплярах – один предназначался жениху, другой оставался у родственников невесты. При этом ответственность за невыполнение обещаний несли не только обычные люди, но и представители верхушки тогдашнего общества. В Москве хорошо помнили случай с великим князем Семеном Гордым, который, обручившись в середине XIV в. с суздальской княжной, предпочел ей более выгодную невесту из Твери. После специально собранного в Орде ханского суда Семен Гордый вынужден был отдать суздальским князьям Нижний Новгород[36].

Поездка московских бояр за Софьей Витовтовной.

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Неудивительно, что осенью 1390 г. к Витовту «в Немцы в Марьин город» (современный Мальборк) отправились послы от великого князя Василия – бояре Александр Поле, Александр Белеут и Селиван – с официальной просьбой дать его дочь в жены московскому князю. После недолгих сборов Витовт отпустил дочь вместе со своим приближенным – князем Иваном Ольгимонтовичем. Из Гданьска послы «пошли в кораблях морем и пришли к Пернову» (ныне – Пярну). Оттуда они уже сухопутным путем двинулись к Пскову, первому русскому городу на пути в Москву. Затем их дорога лежала в Новгород, где литовскую княжну встречали дядя жениха – князь Владимир Андреевич Серпуховской – и младший брат Андрей Дмитриевич. Из Новгорода княжна отправилась в Москву, куда и прибыла 1 декабря 1390 г. Перед въездом в город митрополитом Киприаном ей была устроена торжественная встреча. А уже 9 января следующего года сыграли свадьбу[37].

Летопись донесла впечатление современника о Москве этого времени: «Бяше… видети градъ Москва великъ и чюденъ, и много людей въ немъ, випяше богатствомъ и славою, превзыде же вся грады въ Русстей земли честию многою, въ немъ бо князи и святителие живяста»[38].

Столица Московского княжества делилась на укрепленный Кремль, именовавшийся в то время собственно «городом», и окружавшие его посады. Кремлевские стены, построенные при отце Василия, были выложены из белого камня, добывавшегося в великокняжеском селе Мячкове, при впадении Пахры в Москву-реку. В Кремль въезжали через несколько ворот, устроенных в надвратных башнях, створки которых были обиты железом. К устью Неглинки выходили Боровицкие ворота, на Москву-реку – Чушковы, или Шешковы (позднее Тайницкие), на восток были обращены Тимофеевские (ныне Константино-Еленинские), Фроловские (ныне Спасские) и Никольские ворота. Свои названия они получили от имен бояр, строивших их при Дмитрии Донском: Даниила Чешко, Тимофея и Микулы Вельяминовых, Фрола Беклемишева. С восточной стороны наиболее доступную для неприятеля сторону кремлевских укреплений прикрывали ров и вал. С других сторон Кремль был защищен Москвой-рекой и болотистой долиной впадавшей в нее Неглинки.

Венчание великого князя Василия Дмитриевича и Софьи Витовтовны. Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Свадебный пир великого князя Василия Дмитриевича и Софьи Витовтовны. Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Внутри Кремля проходило несколько улиц. По вершине холма тянулась Большая улица, связывавшая Боровицкие и Фроловские ворота. От нее отходило несколько боковых улиц и переулков. Еще одна улица имелась в низменной части Кремля, на Подоле. Она выходила к Тимофеевским воротам и далее шла к посаду. Главным украшением Кремля были Успенский и Архангельский соборы, построенные еще при прадеде Василия – Иване Калите. Рядом с ними стоял великокняжеский «златоверхий терем», самой красивой частью которого являлись Набережные сени, выходившие на Москву-реку, из которых открывался вид на заречные луга. Построенный из дерева (именно оно всегда считалось наиболее здоровым для жизни), он представлял собой великолепное для своего времени здание, соответствовавшее высокому статусу московских князей.

Поблизости от дворца находился Спасский монастырь («Спаса на бору»), воздвигнутый Иваном Калитой. Чуть поодаль – Чудов монастырь, основанный митрополитом Алексеем, рядом с которым вдова Дмитрия Донского Евдокия начала возводить Вознесенский монастырь, ставший позднее местом погребения княгинь московского княжеского дома.

Постоянная угроза вражеских нашествий заставляла московскую знать иметь дворы внутри Кремля, в которых можно было укрыться во время осады. Рядом с великокняжеским дворцом расположились дворы удельных князей: Владимира Андреевича Серпуховского, братьев великого князя, а также Евдокии Дмитриевны, вдовы Дмитрия Донского. Каждый из таких дворов представлял собой целый комплекс хозяйственных построек. Близ великокняжеского стоял митрополичий двор. По соседству теснились боярские дворы. Подобно княжеским они были усадьбами, в центре которых стояли хоромы владельца, окруженные хозяйственными службами, иногда рядом с хоромами находилась домовая церковь.

Среди сложного комплекса всех кремлевских построек возвышалась колокольница с городскими часами, устроенными в 1404 г. афонским монахом сербом Лазарем. Великий князь не поскупился на громадную по тем временам сумму в 150 рублей, чтобы украсить свою столицу часами, относительно которых современник писал: «Сий же часникъ наречется часомерье; на всякий же часъ ударяетъ молотомъ въ колоколъ, размеряя и разсчитая часы нощныя и дневныя; не бо человекъ ударяше, но человиковидно, самозвонно и самодвижно, страннолепно некако створено есть человеческою хитростью, преизмечтано и преухищрено»[39].

Кремль был окружен посадами: с востока, на территории будущего Китай-города, располагался Великий посад, позднее известный под именем Зарядья. Его пересекали три улицы, выходившие из кремлевских ворот: Варьская (позднее Варварка), доходившая параллельно Москве-реке до церкви Николы Мокрого, где посад заканчивался Васильевским лугом, доходившим до Яузы; Ильинская и Никольская улицы. Последняя доходила до Кучкова поля (в районе нынешней Сретенки), где располагался городской выгон.

Этот район был настолько густо заселен, что уже Василий Дмитриевич задумался о создании оборонительных сооружений. В 1394 г. была предпринята попытка прорыть ров от Кучкова поля до Москвы-реки, но она закончилась неудачей: воды Неглинки не пошли по нему. Московский летописец по этому поводу записал: «Тое же осени замыслиша на Москве ровъ копати и почаша с Кучкова поля, а конецъ ему хотеша учинити в Москву реку, широта же его сажень, глубина человека стояча. И много бысть убытка людемъ, поне же поперекъ дворовъ копаша и много хором розметаша, а не учиниша ничто же»[40]. Остатки этого мероприятия еще долго оставались на виду москвичей, и много позже Рождественский монастырь (на современной улице Рождественке), где, собственно, и начинались работы, даже именовался «что на рву».

Лазарь Серб показывает Василию I устроенные им башенные часы.

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Несмотря на то что, в отличие от отца, Василий Дмитриевич не обладал полководческими талантами, в целом он продолжал политику московских князей по собиранию русских земель. В 1392 г., будучи в Орде, он добился согласия Тохтамыша на передачу Москве Нижнего Новгорода с Городцом, а также Мещеры и Тарусы[41]. Убедить хана было достаточно легко, сославшись на старинные права московских князей: Нижний Новгород еще в начале XIV в. принадлежал московским князьям, но позднее они были вынуждены уступить его суздальским князьям в качестве компенсации за отказ Семена Гордого от женитьбы на суздальской княжне; Мещера была получена в качестве приданого за Евдокией Дмитриевной, матерью Василия I; Тарусой ранее владел князь Федор Тарусский, погибший на Куликовом поле и являвшийся потомком звенигородских князей, от которых Москве достался подмосковный Звенигород. Княживший в Нижнем Новгороде князь Борис Константинович пытался было оказать сопротивление, но эта попытка не имела успеха: нижегородские бояре перешли на сторону Василия I.

Еще одним направлением московской дипломатии стал Новгород, точнее – принадлежавшая ему Двинская земля или Заволочье. Последнее название она получила из-за сложностей пути – добраться туда было крайне сложно: путь лежал исключительно по рекам, а водоразделы между ними преодолевались волоками. Из Онежского озера поднимались вверх по реке Водле, откуда волоком выходили в Кену, приток Онеги. С востока к последней подходила река Емца, приток Северной Двины. В ее нижнем течении в Северную Двину впадает Пинега, делающая большую петлю. В самой северной точке этой петли Пинега очень близко подходит к реке Кулой, впадающей в Мезенскую губу Белого моря. Здесь издавна существовал волок, на месте которого во второй половине 1920-х годов даже был построен судоходный канал длиной 6 км.

Но, выйдя в Мезенскую губу, новгородцы опасались идти дальше «Дышючим» (или Дышащим) морем (именно так оно упоминается в «Сказании о погибели земли Русской», написанном вскоре после нашествия Батыя)[42]. Первые землепроходцы, еще не дойдя до морского побережья, видимо, немало смутились духом, когда неведомая сила подхватила их суда и стремительно помчала с огромной скоростью вперед, поскольку ничего не знали о морских приливах и отливах, повторяющихся с четкой периодичностью дважды в сутки. Наибольшая их сила наблюдается именно в Мезенской губе, где разница между уровнем воды в прилив и отлив достигает 10 м. В устье Мезени отлив, подхватив лодку, мчит ее к морю, словно санки с горы, со скоростью более 20 км/час. Еще более ощутима морская мощь в прилив, когда бегущий по течению реки пенистый вал воды достигает 8 м в высоту, а приливная волна докатывается до реки Пезы, впадающей в Мезень на 86-м км от устья. Поэтому далее на восток путь лежал по реке Пезе, откуда волоком попадали в Цильму, впадающую в Печору.

Ключевым на этом пути являлся Кенский волок, по которому вся территория к востоку от него именовалась Заволочьем. Освоение этих мест началось уже в первые столетия русской истории. Новгородцев сюда манили рыбные и соляные промыслы, охота и добыча морского зверя на побережьях Белого и Баренцева морей. Также в Заволочье водились высоко ценившиеся при тогдашних княжеских дворах соколы и кречеты.

Русский Север в XIV–XV вв.

Карта С. Н. Темушева

О богатстве этих мест говорят несколько цифр. Лаврентьевская летопись под 1133 г. помещает известие, что во время одной из княжеских распрей новгородцы вынуждены были откупиться от великого князя Ярополка Владимировича (сына Владимира Мономаха) печорской данью[43]. Спустя два с половиной столетия Дмитрий Донской в 1386 г. в наказание за нападения новгородских ушкуйников на волжские города возложил на Новгород дань в 8 тысяч рублей, из которых 5 тысяч было собрано с Заволочья, «занеже заволочане быле же на Волге»[44]. Разумеется, это был экстраординарный сбор. Для сравнения отметим, что на рубеже XIV–XV вв. со всего Московского княжества собиралась дань от 5 до 7 тысяч рублей[45].

Именно на Двинскую землю положил свой взор московский князь, пообещавший двинянам полное самоуправление и даже выдавший им в 1397 г. уставную грамоту[46]. Но новгородцы не захотели расставаться с огромными богатствами Двинской земли. В следующем, 1398 г. они послали на Двину сильное по тем временам трехтысячное войско, одолевшее москвичей, засевших в крепости Орлец. Были разорены Белоозеро с двумя белозерскими городками – «старым» (исчезнувший ныне Карголом к востоку от современного Белозерска) и «новым» (Каргополь), Кубена, Вологда, Устюг и Галич. «А у гостей великого князя взяша окупа триста рублевъ… А у двинянъ у своихъ за ихъ преступление и за ихъ вину и измену взяша 3 тысящи рублевъ и 3 тысящи коней». В итоге великий князь, по-видимому, не готовый к такому отпору со стороны новгородцев, был вынужден подписать с ними «миръ по старине»[47].

Но основные дипломатические и военные действия Василия I определялись в треугольнике взаимоотношений: Литва, Орда и Москва. Интересы каждого из этих государств далеко не совпадали, что исключало возможность создания каких-либо прочных и длительных союзов между ними.

Великий князь литовский Витовт

Вскоре после свадьбы на Софье у Василия I начался недолгий период дружбы с Витовтом. Женитьба московского князя позволила на какое-то время прекратить соперничество между Литвой и Москвой и даже заключить союз между странами. Но Витовт, придя в 1392 г. к власти в Литве, начал проводить активную внешнюю политику, вынашивая планы создания Русско-Литовского государства. Это, естественно, должно было привести к конфликту и с Москвой, и с Ордой.

Орда в 90-е годы XIV в. переживала тяжелые времена. Тохтамыш утвердился на золотоордынском престоле при помощи среднеазиатского завоевателя Тимура (Тамерлана). Однако начиная со второй половины 80-х годов XIV в. между ними начинает разгораться военный конфликт. В 1391 г. войска Тимура вторглись в пределы Поволжья и нанесли чувствительное поражение ордынскому хану близ Самарской луки. Однако Тохтамыш сумел оправиться от этого поражения и к 1393 г. восстановил свою власть почти над всей территорией Орды. Второй поход Тимура весной 1395 г. завершился полным разгромом Тохтамыша на реке Терек. В результате на территории Орды образовались несколько политических объединений, враждовавших друг с другом. Тохтамыш укрылся в Крыму, рассчитывая при поддержке Витовта вновь обрести власть. В ордынской столице Сарае, изгнав ставленника Тимура, сел Тимур-Кутлуг, поддержанный ордой Едигея. В этих условиях Василий I перестал выплачивать дань Орде, надеясь, что смуты в ее столице Сарае позволят довести до логического конца дело, начатое его отцом.

Но бороться с Ордой в одиночку не было никакой возможности, и Василию I приходилось искать союзников. Неудивительно, что основной целью московской дипломатии становится союз с Витовтом, на дочери которого был женат московский князь.

Тимур побеждает Тохтамыша.

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Однако Витовт смотрел на этот союз иначе. Литовский властитель решил воспользоваться ситуацией в Орде для своей экспансии на восток. Послав в Москву сообщение, что литовцы идут на помощь своим союзникам в связи с вторжением Тимура, Витовт захватил Смоленск, воспользовавшись спорами между смоленскими князьями – Глебом и Юрием Святославичами – по поводу того, кто должен в нем княжить. Туда был назначен литовский наместник[48]. Подобные действия Витовта самым непосредственным образом затрагивали интересы русских князей, и в первую очередь князя Олега Рязанского, зятя изгнанного из Смоленска князя Юрия Святославича. Он попытался оказать сопротивление Витовту, но тот в ответ зимой 1395–96 гг. «повоеваша землю Рязаньскую»[49].

Несмотря на захват Смоленска, Василий I не желал обострять московско-литовские отношения. Более того, весной 1396 г., на Пасху, он вместе с митрополитом Киприаном совершает дружеский визит в Смоленск: «Тое же весны за две недели до велика дни князь великыи Василеи Дмитреевичь еде с Москвы въ Смоленескъ видетися со тестемъ своим Витовтомъ и, бывъ у него, възратися на Москву». Более того, в ответ на действия Олега Рязанского, предпринявшего летом 1396 г. поход на пограничный литовский город Любутск, Василий I заставил Олега отойти от Любутска, а войску Витовта предоставил свободный проход через московские владения к Рязани: «На ту же осень о Покрове князь великыи Витовтъ иде ратью на Рязань и прогна князя Олга, а землю Рязаньскую всю плени, а люди исъсече и в полонъ поведе. Тогда былъ Витовтъ на Коломне, князь же великы видеся ту с ним и многу честь и дары вдасть ему»[50].

Что же обсуждали в Смоленске и Коломне Василий I и Витовт? Источники на этот счет молчат, но, думается, мы не ошибемся, если выдвинем предположение, что одной из тем переговоров стали проблемы в личной жизни московского князя.

Несмотря на то что свадьба Василия Дмитриевича с Софьей состоялась в самом начале 1391 г., она долгое время не могла забеременеть. Сейчас наличие или отсутствие детей в той или иной семье считается вопросом сугубо личным. Но в случае с Василием он приобретал статус общественно значимого. Дело в том, что завещание отца Василия I Дмитрия Донского предусматривало в случае бездетной смерти Василия (на момент ее составления тот еще не был женат и не имел детей) возможность перехода княжеского стола к следующему по старшинству из его братьев: «А по грехом, отъимет богъ сына моего, князя Василья, а хто будет подъ тем сынъ мои, ино тому сыну моему княжъ Васильевъ оудел, а того оуделомъ поделит их моя княгини»[51]. Им являлся второй сын Дмитрия Донского – звенигородский князь Юрий.

Чтобы хоть как-то обезопасить себя с этой стороны, Василий I просто запретил своим братьям жениться. Только 30 марта 1395 г. в великокняжеской семье появился первенец, названный Георгием (или Юрием, как его именуют некоторые летописцы)[52]. Но даже появление у московского князя наследника мало что меняло, и Московское княжество по-прежнему, в соответствии с завещанием Дмитрия Донского, могло перейти к брату Василия I Юрию Дмитриевичу. Необходимо было, чтобы юный княжич прошел «постриги».

«Постригами» именовался обряд первой стрижки волос княжеских детей. Обыкновенно он совершался в возрасте 3 лет и происходил в церкви с чтением особой молитвы, для чего ребенка приводил туда его крестный отец. После пострига дети переходили из женских рук в мужские. Как знак этого, мальчика сажали на коня в присутствии епископа, бояр и народа[53].

Рождение у Василия I сына Юрия.

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Исследователи, говоря о княжеских «постригах», указывали на чрезвычайную древность этого обряда, возводя его к языческим инициациям или средневековым рыцарским посвящениям. При этом непонятным оставался вопрос: почему Церковь Древней Руси освящала своим авторитетом такой языческий обычай, как «постриги»? Ответ на него, как правило, искали в ситуации «двоеверия», обычной для этого периода истории русского общества. С этим предположением можно было бы согласиться, но оказывается, что высшие церковные иерархи не только мирились с этим обычаем, присутствуя при его проведении, но и активно участвовали в нем.

Поэтому надо искать смысл «постригов» не во внешней обрядности, а в их более глубоком значении. Вплоть до конца XIX в. в России существовал обычай, когда при вступлении на престол нового государя все подданные обязаны были принести ему присягу. Эта традиция восходила к временам Древней Руси, когда боярин при переходе к новому князю обязан был принести ему присягу. Формуляр крестоцеловальных записей, составлявшихся при клятве бояр к новому сюзерену, сохранился в одном из сборников митрополичьего архива. Из него видно, что боярин приносил присягу не только князю, но и его детям, причем не только от себя лично, но и от имени своих детей: «А мне, имярек, и детей своих болших к своему государю, к великому князю имярек, привести, и к его детем»[54].

При этом приносить присягу наследнику князя можно было только после того, как тот пройдет обряд «постригов». История Древней Руси – история сурового времени, когда человеческая жизнь, даже княжеская, могла оборваться внезапно. Если учесть, что тогдашние взаимоотношения строились исключительно на личных связях, неожиданная гибель князя могла стать катастрофой для целого княжества. Обряд «постригов» служил гранью, обозначавшей дееспособность (разумеется, ограниченную) юного княжича. В ходе него он объявлялся наследником своего отца, формальным субъектом взаимоотношений, а значит, ему можно было приносить присягу.

В тогдашних условиях трехлетний возраст княжича был определенной гарантией того, что он впоследствии доживет до полного совершеннолетия. Характерен в этом плане эпизод русской истории уже из XVI в. Когда в марте 1553 г. царь Иван Грозный сильно заболел, он потребовал от бояр присягнуть своему пятимесячному сыну царевичу Дмитрию. С этим не могли смириться многие бояре, предложившие принести присягу уже взрослому князю Владимиру Старицкому, двоюродному брату царя. И хотя в итоге почти все бояре подчинились требованию государя и присягнули Дмитрию, впоследствии оказалось, что они были правы: спустя пару месяцев царевич умер.

Вскоре после рождения старшего сына казалось, что все проблемы в семье великого князя остались позади – 15 января 1397 года на свет появился второй сын Иван[55]. Зимой 1398 г., когда старшему сыну Василия I исполнилось три года, Софья Витовтовна повезла его в Смоленск к отцу. По этому поводу московский летописец записал: «Тое же зимы княгини великаа Софья Васильева Дмитреевича ездила во Смоленскъ къ отцу своему, к великому князю Витовту, и къ матери своеи, и с детми своими и с бояры многыми, и пребысть тамо две недели, и отпущена бысть с честью и съ многыми дары, и принесе оттуду многы иконы, обложеныя златоми сребром, еще же и часть святых страстеи спасовых, иже давно принесены были въ Смоленескъ от Царягорода»[56].

Между тем внешнеполитическая ситуация в Восточной Европе быстро менялась далеко не в пользу Москвы. Витовт видел объединителем всех русских земель не зятя, а себя. Чтобы обеспечить тыл, в октябре 1398 г. он заключает договор с Тевтонским орденом, в котором заявил о своих планах получить контроль над Новгородом. На празднике в честь подписания договора Витовт был единодушно провозглашен приближенными «королем Литвы и Руси».

Правда, имелась одна деталь – Орда считала Русь одним из своих «улусов», поэтому Витовт решил направить свой первый удар против Орды, где в ее столице Сарае сидел хан Тимур-Кутлуг. В этом его поддерживал свергнутый хан Тохтамыш, обещавший литовскому князю все, что только можно, лишь бы он оказал поддержку. Летописец приводит подробности переговоров Витовта с Тохтамышем: «глаголаше бо Витовт: “поидемъ и победим царя Темирь Кутлуя, взем царство его, посадим на нем царя Тахтамыша, а самъ сяду на Москве на великом княженьи на все Русскои земле”. Преже бо того свещася Витовтъ с Тахтамышом, глаголя “аз тя посажу въ Орде на царстве, а ты мене посади на Москве на великом княженье на всеи Русскои земли”». Летом 1399 г. огромное войско литовского великого князя совместно с поляками, немцами из Ливонии, татарами Тохтамыша двинулось против Тимур-Кутлуга. Противники встретились на реке на реке Ворскле (на территории современной Полтавской области), и здесь 12 августа 1399 г. Витовт с союзниками был разгромлен. На поле боя погибло множество русских и литовских воинов, в том числе около двух десятков князей[57]. Витовт и Тохтамыш бежали (последний вскоре оказался в пределах Сибирского ханства).

Битва на Ворскле.

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Осада Смоленска Витовтом в 1404 г.

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Воспользовавшись поражением Витовта, в августе 1401 г. смоленский князь Юрий Святославич при поддержке Олега Рязанского сумел возвратить себе Смоленск[58]. Тем не менее Витовт не отказался от своих планов. Осенью 1401 г. он подошел к Смоленску, но вынужден был отступить. Спустя три года он снова осадил Смоленск. Князь Юрий Смоленский решился просить помощи у Василия I. Подробности становятся известны из летописи: «И князь Юрьи сослася с великим княземъ Васильемъ Московъским и выеха из города… а сам прииде на Москву и би челом князю Василью Дмитрееивчю, даючися ему сам и со всемъ княжениемъ своим. Князь же великыи Василеи не прия его, не хотя изменити Витовту». После московского отказа смолянам не оставалось ничего иного, как открыть ворота литовцам. Это произошло 26 июня 1404 г.[59]

Сейчас, по прошествии столетий, трудно судить, почему Василий отказал смоленскому князю. Но думается, свою роль здесь сыграли два обстоятельства, случившиеся в 1400 г. В этом году именно на дочери смоленского князя женился Юрий Звенигородский, главный претендент на великое княжение. Под этой датой летописец записал: «В лето 6908. Женися князь Юрьи Дмитреевич на Москве у князя у Юрья Святославличя Смоленьского, поят дщерь именем Анастасию»[60]. А чуть ниже он поместил известие о смерти первенца Василия I: «Ноября въ 1 преставися князь Юрьи, сынъ великого князя Василья, 6 лет, и положиша его в архаггеле Михаиле» (то есть в Архангельском соборе московского Кремля)[61]. Вскоре после этого Софья Витовтовна родила еще одного сына – Даниила. О нем известно, что он родился 6 декабря 1401 г., «да недолго жил: толико 5 месяц, и умре».

Смерти сыновей великого князя давали Юрию Звенигородскому шанс на переход к нему великокняжеского стола, тем более что перед глазами был пример, когда его дед Иван Красный, будучи удельным князем, после смерти Семена Гордого, оставшегося без наследников, в итоге стал великим князем. При этом звенигородский князь прекрасно понимал законность своих прав, поскольку по старому родовому счету второй и третий брат считались старше своего племянника, тем более что тот был малолетним.

Естественно, в Москве догадывались об устремлениях звенигородского князя и принимали ответные меры для того, чтобы закрепить великокняжеский стол в роду Василия. Около 1401–1402 гг. между Василием I и его братьями Андреем Можайским и Петром Дмитровским (но без Юрия Звенигородского) было заключено соглашение, что в случае его кончины удельные князья обязаны «блюсти» его владения под Софьей Витовтовной и ее детьми[62].

13 января 1405 г. появился на свет следующий сын Софьи Семен. Но и его судьба была похожей: «Жил 12 недель и умре»[63]. Неудивительно, что в 1406 г. вскоре после смерти Семена Василий Дмитриевич написал первое по счету завещание, по которому его второй сын Иван (ему на тот момент было 8–9 лет) становился его наследником. В данном качестве его признали дядя Василия I Владимир Андреевич Серпуховской и братья великого князя Андрей и Петр Дмитриевичи. Об этом можно судить из следующих слов завещания:

«А о своемъ сыне и о своеи княгине покладаю на бозе и на своемъ дяде, на князи на Володимере Ондреевиче, и на своеи братьи, на князи на Ондрее Дмитреевиче и на князи на Петре Дмитреевиче, по докончанью»[64]. Примечательно, что здесь не упоминается Юрий Звенигородский, главный из возможных наследников в случае бездетной смерти Василия I.

Василий I выступает в поход против Витовта.

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Между тем Витовт не оставлял своих намерений относительно русских земель. Зимой 1405–1406 гг. его целью стала Псковская земля. В этих условиях псковичи и новгородцы обратились за помощью к великому князю. Отказать им, как в случае со Смоленском, было невозможно, и, как записал летописец, «князь великы Василеи Дмитреевич разверже миръ с великым князем Витовстом за пскович». Началась московско-литовская война 1406–1408 гг.

Несмотря на то что ситуация складывалась в пользу Москвы (на ее сторону перешел ряд литовских князей, ордынский хан Шадибек послал свои войска на помощь московскому князю, к тому же осложнились отношения Литвы и Тевтонского ордена), военные действия тянулись ни шатко ни валко, прерываясь частыми перемириями. В 1408 г. московский князь принял к себе на службу Свидригайло, младшего брата великого литовского князя и польского короля Ягайло. Тот планировал с русской помощью свергнуть Витовта. Это заставило последнего начать более активные действия. 1 сентября 1408 г. дружины Витовта и Василия I встретились на берегах реки Угры. Но генерального сражения так и не последовало: был заключен мир, который периодически продлевался до конца XV в., а Москве пришлось смириться с присоединением Смоленска к Литве. Нерешительность Василия I и Витовта объяснялась ордынским фактором: соперники с опаской наблюдали за Ордой, готовой напасть на слабейшего из них.

В Орде после смерти в 1399 г. хана Тимур-Кутлуга власть фактически перешла к темнику Едигею. Не будучи чингизидом, Едигей не мог носить титул хана. Поэтому он правил посредством марионеточных ханов из рода Джучи, которых по своему усмотрению сажал и смещал с престола. Главной заботой Едигея в начальный период правления стала борьба с Тохтамышем и его сыновьями. Только после целого ряда сражений Тохтамыш в 1406 г. был убит близ Тюмени. После этого Едигей предпринял попытку восстановления власти Орды над Русью. 1 декабря 1408 г. он подошел с огромной ратью к Москве и, осадив ее, стал лагерем в Коломенском. В Москве затворился князь Владимир Андреевич Серпуховской, а Василий I «отъеха вборзе на Кострому». Города Московского княжества вплоть до Нижнего Новгорода были сожжены, а волости разграблены. Едигей собрался было зимовать под Москвой, но через три недели, получив известия об очередной смуте в Орде, вынужден был снять осаду, согласившись на выкуп в три тысячи рублей[65]. Василию I пришлось возобновить уплату дани. Однако подчинение Орде было уже далеко не таким, как раньше. Сарайские правители уже не могли посылать в русские земли надолго крупные военные силы, которые теперь нужны были им для преодоления внутренних политических усобиц.

Выезд Свидригайло к Василию I.

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Стояние на Угре 1408 г.

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Убийство ханом Шадибеком Тохтамыша в Сибирской земле. Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Разрыв союзнических отношений Василия I и Витовта сыграл определенную роль в улучшении отношений великого князя с Юрием Звенигородским. Он участвует в походах великого князя: 1414 г. на Среднюю Волгу и 1417 г. на новгородские волости.

Но вскоре ход событий вновь заставил московского князя задуматься о союзе с Витовтом. Причиной опять явилось опасение, что Юрий все же станет великим князем.

Поскольку в Древней Руси полностью дееспособным признавался только женатый человек, 14 января 1416 г. Василий I сыграл на Москве свадьбу своего сына Ивана, женившегося на дочери князя Ивана Владимировича Пронского. На тот момент жениху было 19–20 лет, что считалось несколько запоздалым. Это может говорить о его проблемах со здоровьем. Как бы то ни было, 20 июля следующего 1417 г., на пути из Коломны в Москву, наследник Василия Дмитриевича скончался, не оставив потомства[66].

В этих условиях летом 1417 г. великий князь срочно переписал завещание на единственного из живых сыновей – «пеленочника» Василия, родившегося в марте 1415 г., за два года до кончины своего старшего брата Ивана. Опеку над ним и его матерью в случае своей смерти великий князь поручал тестю – великому князю литовскому Витовту, своим братьям – Андрею, Петру и Константину Дмитриевичам, а также сыновьям скончавшегося к тому времени Владимира Серпуховского – Семену и Ярославу Владимировичам: «А приказываю своего сына, князя Василья, и свою княгиню, и свои дети своему брату и тистю, великому князю Витовту, как ми реклъ, на бозе да на немъ, как ся иметъ печаловати, и своеи братье молодшеи, князю Ондрею Дмитриевичю, и князю Петру Дмитриевичю, и князю Костянтину Дмитреевичю, и князю Семену Володимеровичю, и князю Ярославу Володимеровичю, и их братье, по их докончанью, как ми рекли»[67].

Рождение у Софьи Витовтовны сына Василия.

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

В тексте грамоты привлекает уточнение «как ми рекли» применительно к Витовту. Это говорит о соответствующих договоренностях московского и литовского князей. Однако нам неизвестно о каких-либо личных встречах Василия I и Витовта после захвата последним Смоленска. Да они были бы невозможны, поскольку политика Василия I в отношении Литвы раздражала тогдашнее общественное мнение, полагавшее, что в итоге это приведет к тому, что все русские земли окажутся во власти Витовта. Виновницей этого полагали «литвинку» Софью Витовтовну, стремившуюся закрепить великокняжеский стол за своим потомством.

Очевидно, переговоры о покровительстве московского наследника Витовтом велись через посредника, каковым, судя по всему, являлся сын Ольгерда Семен Лугвень, женатый на дочери Дмитрия Донского Марии. Указание на это видим во второй и третьей духовных грамотах Василия I, в которых среди драгоценных сосудов, передаваемых наследнику, значатся «каменное судно болшее, што ми от великого князя от Витовта привезл князь Семен, да кубок хрусталной, што ми король [Ягайло] прислал»[68]. В первой духовной грамоте эти предметы не значатся.

В этих условиях и Василий I, и Юрий Звенигородский стали искать поддержку среди членов московского княжеского дома. Хотя великому князю формально удалось заручиться согласием всех своих родичей, за исключением Юрия, оно не стало единым. Именно в этом ключе следует рассматривать разразившуюся в 1419 г. ссору Василия I и его младшего брата Константина Дмитриевича, вынужденного покинуть Москву и перебраться в Новгород. Конфликт братьев тянулся два года, но в 1421 г. Василий I вынужден был примириться с Константином, понимая, что вражда с ним крайне вредит закреплению прав его малолетнего сына Василия на великокняжеский стол. Никоновская летопись, сообщая о возвращении Константина, подробно объясняет причины разрыва: «Того же лета князь Констянтинъ Дмитреевичь изъ Великаго Новагорода отъеха на Москву, а былъ въ Новегороде того ради: понеже братъ его князь велики Василей Дмитреевичь хотелъ его привести въ целование крестное подъ своего сына, князя Василиа, онъ же не хотя быти подъ своимъ братаничемъ и поиде въ Новъгородъ, и князь велики Василей Дмитреевичь, братъ его, отня у него всю отчину его, и бояръ его поима, и села и животы ихъ отня, и ихъ розведе и юзы железными связа»[69]. Но, даже примирившись с братом, Константин в главном вопросе – кто станет следующим великим князем? – предпочел сохранить нейтралитет.

До поры до времени противостояние не выходило за пределы княжеских теремов, пока 7 октября 1422 г. не скончался князь Иван Владимирович, старший из сыновей Владимира Андреевича Серпуховского и троюродный брат Василия I. С его смертью возникала угроза того, что серпуховские князья могут перейти на сторону Юрия Звенигородского. Поэтому в начале 1423 г. великий князь Василий I составляет свое последнее, третье по счету, завещание.

Свидетелями духовной грамоты, текст которой написал дьяк Алексей Стромилов, стали шесть московских бояр. Ее также засвидетельствовал тогдашний митрополит Фотий, после чего к грамоте была привешена желтовосковая великокняжеская печать[70].

Константин Дмитриевич уезжает в Новгород.

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

В целом новое завещание повторяло содержание предыдущего, за двумя исключениями. Из числа гарантов завещания был вычеркнут младший брат Василия I угличский князь Константин Дмитриевич. Если во второй духовной грамоте великий князь твердо предусматривал: «А сына своего, князя Василья, благословляю своею вотчиною, великим княженьем, чем мя благословил мой отець», то в новом варианте прослеживаются уже сомнения по этому поводу: «А даст Бог сыну моему великое княженье, ино и яз сына своегo благословляю, князя Василья». Эти сомнения явно были вызваны позицией Юрия Звенигородского, который в противовес складывавшейся против него коалиции начал наводить контакты с Ордой.

Поскольку со времени написания второй духовной грамоты, где впервые появилось «приказание» московского наследника Витовту, утекло немало воды и политическая ситуация неоднократно менялась, требовалось вновь ознакомить литовского князя с текстом завещания. Данное поручение было возложено на митрополита Фотия, поскольку именно митрополиты по тогдашним правилам являлись гарантами княжеских завещаний.

Василий I и Софья Витовтовна.

Шитье на саккосе митрополита Фотия

Об этом становится известно из двух источников. Сохранился список третьего завещания Василия I, сделанный в XV в., на обороте которого имеются пометы: «1) Список з грамоты, что поимал Олексеи з собою в Литву, коли с митрополитом поехал с Фотеем на середохрестье; 2) Список с тое грамоты, что пошла к великому князю к Витовту с Олексеем в лето 30 первое, з середохрестья»[71]. О других деталях информирует летописец: «Тое же зимы княгини великаа Софья съ сыномъ Васильемъ ездила къ отцу своему Витовту въ Смоленескъ, а князь великы, отпустивъ ее с Москвы, сам еде на Коломну, да и Фотеи митрополитъ былъ у Витовта, а ехалъ наперед великые княгини»[72].

Фотография 1905 г. торцов надгробий в Архангельском соборе московского Кремля.

На переднем плане захоронение Василия I

Спустя несколько месяцев после этих событий в восьмом часу ночи 27 февраля 1425 г. в возрасте 53 лет великий князь Василий Дмитриевич скончался. Той же ночью митрополит Фотий послал в Звенигород к князю Юрию своего боярина Акинфа Ослебятева. Но Юрий, полагая, что в Москве его ждет ловушка, отказался ехать и срочно отправился из подмосковного Звенигорода в заволжский Галич, «а на великомъ княженьи седе князь Василеи Васильевич, бе же тогда десяти лет 16 днии»[73]. Разгоралась междоусобная война, растянувшаяся в общей сложности на четверть века.

К.А. Аверьянов,

ведущий научный сотрудник

Института российской истории РАН,

член Научного совета Российского

военно-исторического общества,

доктор исторических наук