Выехали рано утром. Андрей подумал, что повезет только Клару и Малинку, но увидел стоящую с ними у ворот дома бабу Лиду, которая, судя по одежде, тоже собралась в церковь.
– Вот спасибо-то вам, вот спасибо, – завела она по своему обыкновению, усаживаясь на заднее сиденье вместе с Малинкой и Кларой.
Давыдов думал, что Клара сядет рядом с ним, но она поступила иначе.
– Покажете, куда ехать?
– Конечно! Тут близко, если бы по прямой, но дорога идет в объезд.
Они проехали по Центральной до выезда из городка, миновали заросший бурьяном пустырь, на котором некогда собирались строить новый микрорайон. Заасфальтированная дорога оборвалась, не успели они выбраться за пределы «Варварки», как называли городишко все местные, дальше пошла раскисшая от дождей грунтовка. Пришлось сбавить скорость, объезжая лужи и ямы. Получив инструкцию ехать по полю прямо, до самого края, а потом свернуть в лес, Андрей послушно крутил руль.
Баба Лида болтала без умолку, как акын: «Что вижу, то пою».
– Тут раньше хотели хорошую дорогу проложить, не успели. Люди-то и сейчас едут, кто знает про чудотворную икону, про церковку нашу, а в те-то годы, когда родные ваши тут поселиться решили, народу тучи были! И ехали, и ехали! Не только наши, а и из-за рубежа. Я столько иностранцев разом отродясь не видела! Говорят так чудно, а понимают же другу дружку. – Она засмеялась. – Смех и грех.
Андрей еле удержался, чтобы не фыркнуть. Нахмурился, якобы пристально следя за дорогой.
Баба Лида не унималась.
– Сейчас тоже едут, но наши, не иностранцы. Видать, идет по земле слава, народ-то исцеляется. А взять у нас! Вот у Сальниковых сын. Язва прободная была, так ведь ни следа не осталось! Соседка моя, сейчас-то померла уже, а тогда катаракта была, ослепла совсем, операцию ни в какую не хотела. И дорого, где деньги-то? Так взяла и прозрела! Стопроцентное зрение, очков до самой смерти не носила!
Пожилая женщина продолжала сыпать фамилиями и диагнозами: у одного камни из почек пропали, у другого сахарный диабет прошел, третий пить перестал.
– Так у вас здесь больных-то, выходит, не должно остаться, – не выдержал Андрей. – Но почему-то не всем этот святой помогает: Степан сказал, что у его снохи выкидыш случился. Почему же одним помощь есть, а другим – нет?
Вопрос прозвучал задиристо, да и не сказать, что был уместен. Просто Андрей снова поймал себя на мысли, что баба Лида его утомляет.
– Каждому дается по вере его, – важно ответила та. – Значит, мало верили. Не готовы были благодать в сердце впустить, смириться. – Она выразительно посмотрела на внучку. – А кто верует Панталиону, тем он помогает. Ленка-то, Степанова сноха, кривляка, себе на уме. Тут надо особую молитву сотворить, меня мать научила. Возьми, дескать, преблагой святой Панталион, все мое, что у меня есть, а меня направь, наставь, поведи за собой. Он тогда и поможет, наставит. – Голос бабы Лиды смягчился. – Малинка наша – добрая душа, тихий ангел. Оправится она, исцелит ее святой Панталион.
Машина въехала в лес. Листья почти полностью облетели, и деревья размахивали на ветру голыми ветками, похожими на костлявые руки. Лес был густой, настоящая чащоба, деревья и кусты росли плотно, сплетаясь ветвями, стояли темным мрачным строем, и Андрею стало тревожно: он не подозревал, что недалеко от его дома – такая глушь.
– За грибами, ягодами ходите сюда? – спросил он, облизнув пересохшие губы.
– Нет, нельзя, – строго ответила баба Лида. – Тут храм, Панталионова земля.
Сказала, будто это что-то объясняло, будто нельзя собирать то, что растет на земле, если рядом – церковь. А еще это прозвучало так, словно Панталион жив, наблюдает за всеми и может, если что не по нему, обидеться и наказать.
Лес закончился неожиданно. Узкая дорога оборвалась за очередным поворотом, и взору Давыдова предстало поразительное зрелище.
Автомобиль замер на краю громадной чаши с пологими краями, заросшими травой, которую периодически косили. С четырех сторон вниз вели не слишком широкие каменные ступени – когда-то белые, а теперь посеревшие и растрескавшиеся. На дне чаши стояла деревянная церковь. Теперь Андрей понял, почему ее не было видно с реки, когда подъезжаешь к острову: высокое здание находилось в глубокой низине.
– Необычно, – проговорил Андрей. – Я думал, церкви на холмах строят или на ровной поверхности, а тут храм… – Он хотел сказать: «В яме стоит», но промолчал, боясь задеть религиозные чувства бабы Лиды.
– Особенная она у нас, – ответствовала женщина. – Ни к чему ей выпячиваться, на горку забираться. Красавица наша!
Спорить глупо, зрелище было величественным. Глядя на храм вот так, с холма, можно было, не запрокидывая голову, внимательно рассмотреть строение со всех сторон.
Андрей припарковал машину на площадке, где посетители обычно, судя по всему, оставляли автомобили. Все вышли из салона и направились к ближайшей лестнице.
Баба Лида наконец умолкла, уйдя в свои мысли, Клара бережно вела дочь за руку, чтобы та не оступилась.
Необычность церкви не исчерпывалась местоположением. Она напоминала, скорее, католический храм, нежели православный, круглой маковки не было, вместо нее – остроконечный «шатер». Вероятно, это какой-то образец деревянного зодчества, Давыдов в таких вещах не разбирался.
Спустившись вниз, маленькая компания прошла по выложенной гладкими серо-бежевыми камнями площадке, напоминающей мостовую.
– Осторожно, скользко после дождя! – произнес женский голос.
Андрей обернулся и увидел старуху в платке и дождевике.
– Добрый день, Марья, – поздоровалась баба Лида. – Это внучка моя, Клара. И дочка ее, хворая она. Не говорит, не слышит. Приехали, теперь на «Варварке» жить станут. А это…
Она не успела отрекомендовать Давыдова, он назвался сам. Сказал, что переехал на Варварин остров.
У Марьи был острый взгляд и крючковатый нос. Лицо на удивление гладкое, но все равно видно, что она старше бабы Лиды.
– Добро пожаловать, – сказала Марья. – Я вроде сторожихи. Убираю, траву кошу, полы мою. Вон там живу. – Она указала на небольшой аккуратный домик, что притулился неподалеку от церкви. Андрей поначалу его и не заметил. – Вы проходите, проходите.
Баба Лида открыла дверь храма, вошла внутрь. Давыдов замешкался: идти ли? Его отношения с богом были весьма неустойчивыми. Родители окрестили сына и дочь в младенчестве, он помнил наизусть «Отче наш» и «Богородицу»; в доме праздновали Пасху и Рождество, но это было скорее данью традиции, нежели важной составляющей частью истинной веры.
Андрей не мог сказать, что ощущал особую благодать в храме, не испытывал потребности исповедаться или принять причастие. Однако в трудные минуты, повинуясь порыву, несколько раз заходил в церковь, покупал и ставил перед иконами свечки, пытался просить о заступничестве.
Получал ли поддержку?
Слышал ли его Господь (если, конечно, допустить, что он существует)?
Ни разу не было, чтобы после вознесения молитвы что-то в жизни резко менялось к лучшему, происходило чудо. Но, с другой стороны, возможно, Андрея избавляли от несчастий и провалов, которые случились бы, не обратись он за помощью к высшим силам.
Заметив, что Давыдов колеблется у входа, тогда как его спутницы уже вошли в храм, Марья бросила на него один из своих цепких взглядов и спросила:
– А ты чего мнешься?
Ее тон показался Андрею насмешливым.
– Свечи хочу купить. Не вижу церковной лавки, где она?
Марья презрительно поджала губы.
– Лавка! Привыкли все деньгами мерить! Это что же за разговор с Богом такой, если бесплатно к нему не подступишься? Крестики, свечки, иконки для автомобилей; ни обвенчаться, ни помереть, коли денег нету. Превратили веру в ходовой товар, а церкви – в торговые центры.
Андрей удивленно смотрел на старуху. Он был с ней во многом согласен, но от человека, работающего в таком месте, чудно было слышать столь радикальные речи.
– Святой Панталион бессеребренник был. Лечил всех, кто приходил, помогал и богатому, и бедному. Люди чем могли, тем и благодарили: кто еду даст, кто одежду. Храм вот построили, который ироды эти в революцию снесли. Этот-то храм новый, а от того, первого, камня на камне не оставили! По сей день люди приходят, молятся святому, помощь получают. Отдариваются, кто как может, жертвуют на поддержание храма. Так что нету у нас ни свечей, ни крестов, ни икон на продажу. Панталион был против тиражирования его лика. Есть у нас одна икона, древняя. Все, более ничего не требуется. И священника нет.
– Как так? – не понял Андрей. – Что за церковь без священника?
– Про часовни слышал? В часовнях нет алтаря, там не служат Литургию, настоятеля нету. А нам он и вовсе без надобности. К святому Панталиону напрямую обращаются, без посредника. Так-то. – Она поправила платок. – Пойдешь или нет?
Вместо ответа Андрей зашел в храм.
Все тут было не так, как он привык. Много окон, много света. Просторное помещение было почти пустым, если не считать лавочек вдоль стен и длинного стола для пожертвований, на котором покоилась груда вещей.
На трех стенах были огромные изображения Спасителя и Богородицы, но взгляд привлекала древняя икона с ликом Панталиона. Прежде, конечно, Андрей никогда не видел этого святого, понятия не имел, как тот выглядит, но больше никем этот человек быть не мог.
У Панталиона были большие черные глаза под угольными бровями, но при этом совершенно седые усы, борода и волосы, волной спадавшие на плечи. Простое бело-синее одеяние, воздетая в приветственном жесте рука, благородное, можно сказать, аристократическое лицо – взгляд так и тянулся к святому старцу.
Изображения Спасителя и Богородицы смотрелись рядом с ним лубочными ярморочными картинками, тогда как Панталион выглядел живым, от иконы веяло силой. Казалось, святой зрит в глубину твоего сердца и ждет, когда ты подойдешь ближе, расскажешь о своих бедах, попросишь о прощении или помощи.
Трое женщин – молодая, старая и малышка Малинка – стояли перед образом святого, замерев, не сводя с него взгляда. По щекам Клары текли слезы. Это не удивило Андрея, он и сам чувствовал нечто вроде благоговения, священного трепета. Вместе с тем крепли напряженность и тревога, которые пробуждали в нем и святой Панталион, и его часовня.
Желания подойти ближе и рассказать о сокровенном, попросить о покое и радости не получалось, поэтому Андрей развернулся и на цыпочках вышел из храма.
Марьи снаружи не было. Ждать, пока выйдут Клара и остальные, пришлось почти час. Андрей обошел строение, внимательно рассматривая его. Тут и там стояли скамейки и урны, кругом было стерильно чисто, ни одной бумажки, и очень тихо.
Всю обратную дорогу ехали молча. Никто, даже баба Лида, не произносил ни слова, они с Кларой словно боялись неосторожной фразой разрушить волшебство, расплескать то, что наполнило их в храме.
Простились быстро, баба Лида ушла в дом, а Андрей вспомнил, что у него есть подарок для Малинки. Он полез в бардачок, достал купленные загодя фломастеры, карандаши и толстый альбом для рисования.
Рядом со всем этим добром лежал пистолет, и Андрей представил, как вытаращила бы глаза баба Лида, увидев его. Разумеется, никакое это не оружие, всего лишь зажигалка. Бросив курить, Давыдов выбросил пепельницы и зажигалки, но избавиться от этой рука не поднялась. Поддельный пистолет подарил один из заказчиков, работавший в известной грозной конторе, сказал, что от настоящего не отличить, им вполне можно пугать хулиганов. Делать этого не доводилось (Давыдов надеялся, что и не доведется), но пускай себе лежит, каши не просит.