В этом году я был у родителей и в один из первых же дней, копаясь на огороде, услышал за забором детский требовательный голос:
– Валя!.. Ва-ля!
– Ау, – через некоторое время отозвался другой голос, старческий, бессильный.
– А мама когда приедет?
– А?
– Мама когда приедет?
– Скоро, сынок, потерпи.
– А куда она поехала?
– А?
– Куда она поехала?
– Работать поехала, деньги зарабатывать.
С минуту за забором была тишина, а потом ребёнок снова позвал:
– Валя-а!
– А?
– Валя, а когда мы кушать будем?
– Скоро, сынок, сейчас доделаю…
– Валя, я кушать хочу!
– Ну пойдём, пойдём…
Я оторвался от работы, пытаясь сообразить. Точно такие же разговоры я слышал двадцать лет назад, когда наша семья только переехала в эту деревню. Да, двадцать лет назад, летом девяносто третьего.
Когда бываешь в том месте, где когда-то жил раз в год, кажется, что люди должны остаться такими же, что и были. И удивляешься, когда встречаешь того, кого знал пацанёнком, а теперь он здоровенный парень, мужичара. Девчонки, которые проходили мимо наших ворот с ранцами за плечами, возвращаясь из школы, превратились в тётенек, у которых дети в выпускных классах. Половины обитателей нашей коротенькой Заозёрной улицы уже нет в живых, в половине изб – новые люди…
Да, время летит, его не остановишь, и потому я оторопел от этого требовательного детского: «Валя! Ва-ля!» Словно и не было двадцати лет, словно и соседка, старушка Валентина Семёновна, и её внук Олежек остались прежними.
Позже, когда мы отдыхали с родителями у крыльца в тени черёмухи, отец спросил меня:
– Слыхал, как внучок бабушку называет? Лет восемьдесят между ними, а – Валя.
– Слышал, слышал…
– Да не внучок, – поправила мама. – Внук Олег в тюрьме сидит. А это правнук говорить научился.
– А, ну да, ну да, – покивал отец, – правнук.
А мама вспомнила:
– Ой, Рома, тут ведь такая история случилась! – Но остановилась, глянула на забор. – Потом расскажу, в доме.
И за ужином рассказала:
– Таня-младшая, которая Валентины Семёновны внучка, устроилась на почту… Три месяца почта на замке стояла, никто не шёл, письма с городской машины развозили… И вот её взяли. А тут подписка, и, когда хватились денег, их нет. Оказалось, Таня взяла и что-то на них себе купила…
– Как так? – усмехнулся я. – За это же можно срок заработать. И откроется быстро.
– Ну вот не побоялась. Или думала, что успеет вложить. Но обнаружилось. Теперь прячется где-то… И ведь это не первый раз у неё такое. Года два назад устроилась социальным работником. Это которые одиноким, больным людям помогают по хозяйству… И вот ходила по ним и плакалась, что денег нет совсем, ребёнок маленький, брат сидит, мать больная, бабушка старая… Старики ей одалживали какие-то суммы, а она не отдаёт и не отдаёт. И пожаловались её начальству. Её уволили, конечно… И года полтора маялась без работы…
– Вообще, конечно, судьба у семьи, – вздохнул отец, – не позавидуешь.
– А во всём, я считаю, Валентина Семёновна виновата, – отозвалась мама. – Так она их всех разбаловала, что совсем они не понимали, как им жить. Как совсем в другом мире выросли, и когда стали взрослыми, то оказались неподготовленными совершенно. Отсюда и все их беды…
Я вспомнил, что там было, двадцать лет назад и позже.
В половине избы жили Валентина Семёновна, её дочь Татьяна и ребятишки – тогда им было лет восемь-десять – Таня и Олег, которого до поры до времени называли Олежек. Татьяна была полной, молодой, всегда по-городскому одета. Часто ездила в город, увидеть её несущей воду от колодца или выдирающей крапиву у забора было невозможно – она таким не занималась. У неё была какая-то болезнь, и статус (тогда это слово было не в ходу, но понятие существовало) больной освобождал её от работы. Кажется, она получала какую-то пенсию, а может, и нет. Но в любом случае вела себя так: я больной человек, не дёргайте меня, но заботьтесь…