– Sasha said, that you are a wonderful women.
Катрин мило заулыбалась, энергично закивала хохолком, торчащим из прически. Дружественно погладила Сашу по руке. Поблагодарила:
– O, Sasha! I am very pleased!
– Что она говорит? – заспешил Саша, вдохновленный жестом.
– Говорит, что переводчик вам больше не нужен. Чтобы я оставил вас наедине, – заржал Никон.
За окном в очередной раз сильно бухнуло. Катрин дернулась. Саша воодушевился еще больше.
– Так иди давай! – замахал рукой. – И свет выключи!
– Да пошутил я! Она сказала, что ей очень приятно.
Никон всерьез испугался – Саша, не дожидаясь объяснений, накинется на бедную Катюху с горячими проспиртованными поцелуями и испортит сложную прическу.
– Переведи ей, что мне сложно выразить все чувства, которые я испытываю к ней.
– Чуувстваа! – повторила Катрин знакомое слово. – Это sentiments? Feelings!?
– Вот! Да! Она меня понимает!
– Ты уверен?
– Давай уже переводи!
Поколебавшись, Никон выдал:
– Sasha said, that he can not express all the feelings to you.
Катрин, вероятно думая еще – это консультация, поерзав на кровати, активно включилась в процесс:
– Please, tell us about the strongest feelings.
– Чувак, она думает, что здесь консультация. Хочет, чтобы ты рассказал о самых сильных своих переживаниях.
– Ну и ладно! Консультация! Скажи, что последнее время я много думаю о ней. Вот так, еду по дороге, кручу баранку и о ней только и думаю!
– Не гони, – попытался успокоить возбужденного Казанову Никон.
– Давай, переводи!
– Un, deux, trois, quatre, cinq, six, sept, huit, neuf, dix.
Желая сменить тему и разрядить обстановку, Никон продекламировал числительные, которые помнил еще со школы.
– Один, два, три, четыре, пять, – произнесла Катрин, хитро улыбаясь и загибая пальцы.
Остановилась. Придала лицу вопросительное выражение. Помахала шестым пальцем.
– Шесть! – обрадовался прямому общению Саша.
Катрин повторила несколько раз, загнула седьмой.
– Семь! – радовался Саша.
Когда досчитали до десяти, дернул Никона опять.
– Давай переводи – она мечта всей моей жизни.
– Скажи ей: Je m`appelle Sasha!
Надеясь вытянуть диалог с уровня страстей на уровень межкультурного диалога, Никон стал припоминать расхожие фразы на французском. Саша, заплетаясь повторил.
– Tres, bien. Je m`appelle Katherine, – удивленно поведя носом, ответила мадам.
– Je ne mange pas six jours.
Не совсем трезвый Никон выдал почему-то именно это, так хорошо знакомое всем из отечественной классики, предложение.
Саша повторил опять.
– Six jours!? – вытаращила глаза Катрин, переспрашивая.
По инерции она подумала – это перевод Сашиных слов. Опять погладила по руке.
– Oh, I understand! Shelling, grandmother… I`m so sorry.
Принялась рыться в кошельке. Достала несколько купюр. Протянула.
– Это что?! – возмутился Александр.
– Она хочет помочь тебе и твоей бабушке. Думает, что ты не ел шесть дней.
– Да нахрен мне эти бумажки! Что за бред?!
– Sasha said that your society is for him the best consolation.
Никон поднялся с дивана. Направляясь к выходу, бросил через плечо:
– Саня, она думает, что это консультация. Так что без глупостей и жарких объятий.
Последний взрыв прогремел два часа назад, но город был абсолютно пуст. Ни прохожих, ни машин. Лишь Одинокие серые внедорожники носились по улицам мимо затаившихся в тени пятиэтажек бронетранспортеров. Пир во время войны закончился. Гости, получившие дозу общей анестезии, развозились по квартирам.
Глава 14.
Юлия Ведерникова или, как сама представилась, Джулия Вейдер, явилась на прием второй раз. Из группы Мартина. Сегодня казалась веселее. Круги под оленьими, тусклыми, словно алюминиевыми глазами были потише. Лицо – хоть и бледное, но все-же порозовее. Полные губки из привычного бантика иногда растягивались в подобие улыбки. Плюхнувшись в кресло, поерзала на пришедшей в движение коже. Демонстративно закинула ногу в черном чулке на другую. Достала из яркой сумочки сигарету.
– Я закурю?!
– Попросил бы Вас воздержаться, – поспешил остановить руку с зажигалкой Никон.
– Мартин мне разрешал, – капризно поджала губки Юля.
– А родители тебе разрешают?
– Они мне не указ!
Нимфетка, покрутив в руке зажигалку, надавила на кнопку. Посмотрела остекленевшим взглядом на синее шипящее пламя. Покосилась на Никона, наблюдая за реакцией. Потушила. Зажгла снова, словно раздумывая. Опять покосилась. Потушила. Зажгла. Быстро поднесла руку к сигарете и, блаженно закрыв глаза, глубоко затянулась. Пустила пряную сизую струйку, формой напоминавшую раскрывшуюся кобру, в сторону оператора. Ответила на сердитый взгляд:
– Имею право!
– Ты выглядишь намного моложе своих лет. Непривычно созерцать школьницу с сигаретой.
– Это комплимент?
Никон собрался было ответить: «Будешь курить – такая мелкая и останешься», но воздержался. Не хотел начинать с конфликта. Дабы завести нейтральную беседу, поинтересовался:
– Что ты чувствуешь, когда тебе говорят комплименты?
– Мне, как и любой женщине, очень приятно.
Ответила игриво, закатив глазки, поправив пушистые дреды и проведя рукой по истонченной шейке. Слово «женщина» произнесла особо вычурно. Никон кивнул и ничего не ответил, в надежде – тишина сама спросит, необходимое. Так и случилось.
– Вообще, – затянулась на полуслове, словно без этого нельзя говорить, закатила глазки, – не так уж и часто делают комплименты. Не те нынче мужики. Измельчали. Редко встретишь нормальную особь. Творческую. Одни маргиналы, алкоголики или голубые. Или педанты. Вот, как Вы, например. Ради своего порядка, готовы пренебречь моим личным пространством. А я, между прочим – Ваш гость. И это Ваша работа – делать так, чтобы я чувствовала себя уютно и комфортно. И кстати, я веду преимущественно ночной образ жизни. Днем мне лучше спится. Так я борюсь с депрессией. Поэтому, я хотела бы перенести наши встречи на вечер. Хотя бы часов на девять-десять. Как Вы на это смотрите?
Никон представил: в то время, когда он должен засыпать, едет через полгорода ради общения с экстравагантной соплей. Усмехнулся. Стал подбирать поводы избежать этой несчастной участи:
– Боюсь, что это невозможно. В кабинет нельзя попасть после девяти. Здание закрывается.
– Вы могли бы приезжать ко мне. Или я к вам. Насколько помню, протокол предусматривает такую возможность.
– А с Мартином вы как поступали?
– Ласково!
– Это хорошо. А график, какой был?
– Он приезжал ко мне в десять часов, – быстро заявила Юля, кивая и хмуря редкие брови.
– Верится с трудом.
– Посмотрите расписание, если не верите.
– И посмотрю.
Никон тут же позвонил Катрин и попросил прислать график Юлии у Мартина. Мадам отвечала с паузами, как бы обдумывая. Тянула время неуместными вопросами и уточнениями. В конце концов заявила: для открытия такой информации должна взять разрешение у регионального координатора. Никон, казалось бы, привыкший к такому педантизму, сейчас почему-то разозлился.
– Ну, что там говорит ваша ужасная француженка?
– Она не француженка, – быстро бросил Никон и спохватился: – Откуда вы узнали, что ее родной язык – французский?
Юлия замялась.
– По акценту.
– Вы с ней общались?
– Нет, у меня слух хороший, а динамик у Вас громкий.
Скользнул глазом по графикам на планшете. Адреналин и сопутствующие медиаторы поползли немного вверх. Пульс участился.
– Странно. Я сам-то не очень хорошо слышал. Верится с трудом, что ты расслышала акцент.
– А вот и расслышала. Уши надо мыть.
Юля рассмеялась. Тон игривый и не напряженный, но графики колеблются. Позвонила Катрин. Заскрипевшим, недовольным голосом сообщила: Мартин ездил к Юлии к 9 часам вечера по вторникам. Никон, не церемонясь, прокомментировал, что это бардак и бросил трубку. Спросил у Юлии, что она расслышала.
– Ваша начальница сказала, что Мартин приезжал ко мне в десять часов.
– Неверно, в девять. По каким дням?
– По четвергам. Или ой, нет, – Юля напряглась, – по вторникам.
Графики опять дернулись вверх.
– Почти верно, – отметил Никон. – Но от меня ты таких визитов не дождешься.
– Ну и зря, – улыбнулась и закатила глазки. – Девушка я оригинальная и привлекательная, – накрутила пару косичек на указательный палец. – Со мной очень интересно проводить время в домашней обстановке. У меня много картин. Дизайнерский ремонт. Хороший вид из окна. Я могу пригласить очаровательных подружек и веселых друзей. Глупо не воспользоваться рабочим временем для отдыха.
– От такого отдыха потом, наверное, еще больше отдыхать надо, – усомнился Никон.
– А Вы попробуйте разок. Я со своей стороны постараюсь, чтобы Вам понравилось.
– Хорошо. Подумаю над Вашим заманчивым предложением.
Сказал для отмазки. Мысль о ночной поездке к оригинальной и очаровательной почему-то приводила в напряжение.
Глава 15.
Элеонора оказалась девушкой необычной, странной и оттого очень привлекательной. Длинные каштановые кучери, покоренные брошками и заколками в сложную прическу, очень выгодно подчеркивали прямой нос. Большие, широкие, чистые и от того ярко блестящие, лужицы серых глаз, под аккуратно выведенными ветвями черных бровей, казалось, таили в себе не только острый каменистый рельеф, но и сложную, богатую и многообразную внутреннюю жизнь. Жесткая на вид линия губ, над подбородком с ямочкой, почему-то манила и влекла. Никон увлекся.
Отказавшись от скучного, на ее взгляд, предложения поговорить о правде жизни в кафе, Элеонора пригласила на одну интересную постановку. Опера в готическом стиле, гласил флаер, постмодернистская интерпретация отечественной классики. Никон, радуясь возможности получше узнать загадочную девушку плащ, платье, длинные чулки и туфли на широком каблуке которой более напоминали одежды середины девятнадцатого века, нежели середины двадцать первого, быстро согласился.
В просторном, стилизированном под средневековый замок заводском цеху, которому уже никогда не ощутить пряный аромат расплавленной стали, было необычайно тихо. Даже несмотря на обилие гостей, среди оставшегося от времен великих свершений, оборудования, стройных колонн и стрельчатых окон. Люди в одеждах темных тонов из прежних эпох лишь изредка перешептывались и подавали друг другу знаки. Вероятно, сам стиль располагал к мрачному молчанию.
Готическая самодеятельность начиналась мягко и безобидно. Заиграла флейта на фоне тихого и приятного органа. На сцену вышла стройная миловидная девушка с длинной, светлой и прямой, как солома, гривой, в хлорном, пастельно-желто-зеленом шелковом облегающем платье, в венке из нежных голубых цветов. В мрачной и тяжелой атмосфере средневекового замка она выглядела контрастно, словно голубой тюльпан, в настоящем литейном цеху в разгар рабочего дня. Не то фея, не то эльфийка плавно затянула:
К реке я вышла раннею весною
И робко песню тихую запела,
И кто встречался у реки со мною –
Тех песней я приветствовала смело.
Пела красиво. Оба варианта, на русском и на английском, следовавшие друг за другом, звучали великолепно. Чувствовался талант. Сопрано, струящееся из ее груди, конечно же, усиленное электроникой, но все равно живое, протекало почти до самого сердца. Обводя взглядом одной ей видимые просторы, вещала:
С обрыва наслаждаясь видом глади,
В сонаре эха услыхала песнь иную,
Сей песни чудной и прекрасной ради,
Пошла искать поэта, лес минуя.
В Эфире действительно появился новый голос. Прислушавшись в направлении источника, не то фея, не то эльфийка, грациозно танцуя, двинулась в нужном направлении. Источником оказался лысый и усатый юноша, одетый в серую вышитую рубаху. Он прятался за элементом декорации, чем-то напоминавшем дерево. Девушка, с трепетом, удивленно и радостно описывала:
Там юношу у брега увидала
Весну, что дивным слогом украшал.
К нему я осторожно вопрошала
Чтоб имя мне своё тотчас сказал.
Органный фон стал насыщенней интенсивнее, флейта почти пропала, уступая место замечательному, приятному тенору юноши:
Сарат мне имя, о прелестна дева Тебя издалека ли я слыхал? Прекрасен глас весеннего напева Скажи же и своё, чтоб тоже знал.
Флейта вернулась. Вплетаясь в поток застенчивого и от того еще более привлекательного сопрано, украсила слова тонким серебристым орнаментом.
Ларисою наречена была родными, Я дочь царя речушек и болот, Мой дед еще издревле правил ими, Я дух-хранитель этих тихих вод.
Юноша заинтересовался:
О чем мечтаешь, дивная Лариса,
Когда твой ум крылат в уединеньи?
О счастье, славе, о дханьи бриза?
Поведай другу о своих томленьях.
Лариса, сделав несколько то энергичных, то замирающих па, нагнетающих атмосферу таинственности и сюрпризов, воззрев на оригинальный потолок литейного цеха, до которого не дотянулась преобразующая рука дизайнера, мечтательно пропела:
Коль взор я поднимаю к небосводу,
Светил там новых не ищу, тоскуя;
Увидеть братство, равенство, свободу
Сквозь пелену тяжёлых туч хочу я —
Те золотые три звезды, чей свет
Сияет людям много тысяч лет…
Как бы очнувшись от дивных грез, вернувшись к диалогу, спросила:
Поведай же и о своих мечтаньях.
Юноша, уныло отвечал:
Свободой грежу сколько в силах жить
Я пленник, раб, родился я в страданьи
Еще родителей пленил Нилатс Нарит
Наивность и чистота умилили Никона. Только вот обстановка не давала расслабиться. Словно предупреждала – произойдет что-то страшное. Так и случилось. На сцене литейного цеха появился литейщик. Только, вместо длинного ковша, в руке его оказалась тонкая, поблескивающая в лучах софитов, чернота трости. Одевался он тоже у портных девятнадцатого века. В таком тесном камзоле разливать металл было бы даже и неудобно. Походив осторожно вокруг мило откровенничавших Сарата и Ларисы, литейщик, поймав накатившую неожиданно волну, похожего, но другого, более жесткого органного мотива, в который вплелась и электрогитара, настойчиво и отрывисто, по слогам, уже баритоном, похоже, искусственным, машинным, запел:
Ты имя произнёс моё, ком грязи?! С кем говорит мой от рожденья раб? Тебя я дева знаю, дочь ты князя А этот пленник, ибо глуп и слаб!
Парочка в смятении! Они красиво и одновременно трогательно трагично, танцуя держась за руки, пытаются убежать от злого литейщика. Но ничего не получается. Он, обладая какой-то непреодолимой магией, какой-то властью над Саратом, все время возвращает беглецов к себе. Тяжелая музыка подчеркивает, усиливает его резкие и грубые пассы. Никон ловит себя на глупой мысли – этот третий тут как-то лишний.
Убедившись, что скрыться невозможно, упав от бессилия перед литейщиком, но, не разорвав крепких объятий, Лариса с ненавистью и просьбой, мрачно тянет:
Скажи свободы цену, стражник ночи!
Отец богат мой, платит он сполна.
Лтейщик отвечает, нервно расхаживая вокруг поверженных:
В твоих отцах не обретется мочи.
И заплатить лишь сможешь ты одна.
Со мной уйдёшь ты, здесь его оставим.
Не навсегда. На долгих трое зим.
Рабыней станешь, будешь время с нами.
Потом же вечность счастлива будь с ним!
Сарат восклицает:
– Не верь лжецу!
Нарит не дает сказать:
– Молчи же раб!
– Очнись от сна!
Лариса колеблется. Необходимость такого выбора заставляет метаться. Она то подбегает к Сарату и страстно целует его. То убегает от всех, показывая, что стремится к отцу. То подходит к Нариту, как бы оценивая, можно ли тому верить. Борьба мотивов подчеркивается и нагнетается беспокойной, сбивчивой флейтой и рваным органом, опускающим сердце в куда-то в живот.
Наконец, обмякнув от бессилия, Лариса становится на колени, возводит очи горе, где в самой выси загорается прожектор, направленный на нее. Отверженно, с великой тоской поет:
И тернии ли встречу я в пути,
Или цветок увижу я душистый,
Удастся ли до цели мне дойти
Иль раньше оборвётся путь тернистый,—
Хочу закончить путь – одно в мечтах,
Как начинала: с песней на устах!
Сарат пытается поддержать подругу. Обнимает. Помогает встать. Девушка медленно, колеблясь, еще не полностью победив свой страх, плетется к литейщику. По дороге все тише и тише протягивает несколько раз:
Нет больше свободы, судьбы лишена,
Лишь только надежда осталась одна
Литейщик несказанно рад. Хватает не то эльфийку не то фею за руку. Магией отталкивает кидающегося на помощь Сарата, под аккомпанемент громыхающего органа. Сарат уходит изгнан. Нарит, пришагивая вокруг Ларисы, отрывисто, в такт пульсирующей гитаре, страстно и противно напевает:
О прекрасно…е созданье, Свет твой так…чарует взор! Мелодично…е дыханье, Чертит в возду…хе узор! Я пленен твоим сияньем. Чистоты…твоей души! Орхидея…мирозданья, Ты мне тайну…расскажи! Такой аккуратный, но зловещий подкат, уже намекал – все может закончиться для орхидеи неудачно. Не то фея не то эльфийка, вяло и высоко продолжила петь под тот же дерганый мотив, звучание которого впрочем, смягчилось. Повторяла, запинаясь, фразы несколько раз. Музыка, обогатившаяся, или, возможно, наоборот обедневшая от элементов в стиле техно, помогала ей в этом: Ларисою наречена… была наречена… была родными… Я дочь царя, я дочь царя… речушек и… речушек и… болот… Мой дед еще издревле… дед еще… еще издревле… правил ими… Я дух… Я дух-хранитель… этих… хранитель тихих вод…
Литейщик, тем временем, подкрался сзади и схватил сникающую девушку. Лариса вырвалась. Но в тех местах, где платья касался злодей, оно стало грязно – масляно прозрачным. Прилипло. Под ним ничего не было. Так случилось несколько раз, пока не то эльфийка не то фея не приобрела вид растрепанный и полуобнаженный.
Литейщик, не в силах самостоятельно справиться с жертвой, призвал своей магией помощников. Схватив девушку, те поволокли бедное создание к ремням, кстати свисавшим со стены. Привязали.
– В интересное же место ты меня притащила! – с сарказмом проорал Никон, стараясь перекричать разбушевавшийся орган.
– Я не знала, что здесь такое будет! Действительно бред. – прокричала в ответ Элеонора, – Сама удивляюсь. Хотя, вот, поют очень даже неплохо.
Литейщик тем временем накалял обстановку. Ларису начали переоблачать в черные кожаные, весьма откровенные одежды. Восторженно напевал:
Звери в замке…страстно воют? Ты отселе…в нашей власти! Ты познаешь…радость боли. Разум твой…вскипит от счастья!
На что Лариса, получив возможность и подходящий аккомпанемент, млеющим голосом давала самоотчет:
Как будто падшая звезда,
Бледнею я от тайной страсти,
Всё вкруг становится тогда
Покорно непонятной власти.
Никону показалось – его баланс поплыл. Нет, конечно, такое представление могло сильно взбудоражить нервную систему. Повлиять на равновесие. Возможно, здесь использовались средства, позволяющие так существенно повлиять на состояние. Какой-нибудь газ, инфразвук из органа. Но Никон очень хорошо различал нюансы, чтобы поверить в это. Баланс действительно поплыл. Возбуждение, смешанное с каким-то иррациональным влечением, заставляло его сопереживать творившемуся на сцене.
И тут он увидел людей, которых совершенно никак не ожидал здесь встретить. Одним из них оказалась нимфетка Джулия Вейдер, вторым – нудная Катрин. Мадам, наряженная и причесанная согласно обстановке, сверлила Никона внимательным цепким взглядом из-за господина в каком то, откровенно, вампирском плаще.
Два факта: скачки баланса и присутствие мадам, на фоне крайнего возбуждения, попав в перцептивное поле – прореагировали как кислород с водородом. С резким увеличением температуры и давления. Проломившись сквозь почтенную публику, Никон, громче, чем даже требовалось, проорал:
– Покажите мне ваш планшет!
От такого требования, Мадам пришла в недоумение даже большее, чем если бы Никон крепко поцеловал ее в тонкие губы.
– Я…я не понимаю! Что вы требуете!?
– Зачем вы влезли в мой баланс?!
– Я ничего не трогала!
– Дайте посмотреть! Я чувствую!
– Я ничего не трогала!
Мадам проорала так же надрывисто и возбужденно. Никон вырвал у нее из рук черную сумочку, отвернулся, отвоевывая пространство для действий. Расстегнул, вытащил злосчастную глянцевую пластину. Мадам, тем временем, оторопев от происходящего, тщилась протянуть руку за своим незаконно отобранным имуществом. В нее Никон и вставил планшет.
– Покажите мне… графики и журнал!
– Я этого так не оставлю!
Мадам заплясала дрожащими пальцами по глянцу.
– Вот, смотрите свои графики!
Никон сфокусировал взгляд на плясанине разноцветных линий. Выпалил:
– Это вы сделали?!
Окружающие зрители переключились на сцену более живую и интересную, чем ту, что была в программе. Мадам вгляделась. Округлив глаза, протянула на французском:
– Oh mon Dieu!!! Comment est-ce possible!? – на английском зачастила: – This is mistake. It’s not me. Now I’m locked.
Планшет выскальзывал из предательски вспотевших рук. Биометрический детектор шалил. Операция, на которую уходит несколько секунд, заняла полминуты. Справившись с собой и управлением, Катрин заявила:
– Теперь нам придется обсуждать это в присутствии регионального координатора! Будьте готовы!
– Всегда готов!
Никон проорал уже менее зло, но вызывающе, прямо в лицо Мадам, подняв руку в пионерском приветствии. Та, разумеется, толстого юмора не поняла.
Вечер закончился событием непредсказуемым даже для посвященных в программу представления. В зал ворвались ребята в черных масках и с автоматами. Выстроили всю почтенную публику, включая Никона и его знакомых, у холодных кирпичных стен. На сцене появился массивный человек, тоже в маске. Речь начал жестко, словами выспренными и абстрактными:
– Наша страна в ужасном состоянии! Мы с потрохами отданы за долги предыдущими правительствами! Экономика разрушена. Пенсионеров в десять раз больше чем работающих. А те, кто может, не могут… – запнулся, пытаясь разобраться в путанице, – Предприятия, которые еще сохранились, стоят. Мы движемся к… – опять задумался, к чему же все движутся. – Мы на грани голода и … студеной зимней поры.
Никону почему-то вспомнились строки: «Однажды в студеную зимнюю пору, я из лесу вышел…» Вероятно, в голове оратора тоже глубоко засели строки, выученные в годы, когда мышление еще развивалось. Воображение нарисовало комичную картинку. Рассказав стих, человек на сцене начинает его трактовать, объясняя как в суровую зиму надо добывать в лесу дрова. Это переполнило чашу. Никон хихикнул. Вероятно, блокировка коина еще не выровняла баланс полностью. Элеонора ощутимо толкнула локтем в бок, опасаясь репрессий. Оратор, еще более ужесточив тон, продолжал:
– В это время, Вы, молодежь – цвет нации, устраиваете такое вот безобразие. Вместо того, чтобы думать о том как спасти страну, вы жрете наркоту и участвуете в оргиях. Кто будет рожать детей – новых солдат поднимущих знамя нашего великого народа в будущем? Кто будет восстанавливать разрушенное?
– О мой герой! – не менее выспренно и вычурно воскликнула барышня, игравшая не то фею, не то эльфийку.
Кинулась грациозно к оратору и повисла на его бычьей шее белой тряпкой. Герой, стесняясь активно отрывать от себя полуобнаженную «поклонницу», дабы самому не оказаться участником готической оргии, приказал избавить его от провокаторши своим, задремавшим под аккомпанемент патриотической речи, побратимам. Те, с удовольствием, выполнили требование. Девушку утащили к остальным актерам.
– Весь этот разврат разрушает наше общество, – продолжил назидательно оратор, переведя дух и собравшись с мыслями. – Подумайте о своем будущем! Подумайте о вашем предназначении в этом мире! Вы все погибнете собачьей смертью, если не одумаетесь! С такими жителями наш город обречен.
Никон, сначала с внутренней насмешкой воспринявший патриотические призывы, вдруг зауважал активистов. Любители представлений в стиле готик действительно как бы осунулись, понурились. Мужчины опустили головы. Неужели, совесть проснулась? После ажиотажа и возбуждения, для застуканных на горячем, такая реакция была ожидаема.
Когда источник многозначительных лозунгов иссяк, герой на сцене, раскрасневшись и с надрывом, громогласно проорал самый козырный, на его взгляд, лозунг:
– Слава Перуну!!!
После паузы, необходимой для наполнения воздухом просторных легких, в замке разразилось:
– Богам и Пращурам слава!
Так повторилось три раза. Историческая справедливость восторжествовала. Перун поверг злого литейщика. Никону даже показалось: вмешательство язычников было включено в программу ради пущего драматизму и катарсису. Уж очень контрастно и, в то же время, оригинально все вписывалось. Хотя, событие, последовавшее после, сделало такое предположение маловероятным. На прощание, националисты публично и жестоко отлупили ремнями и плетками жалостно вопившего литейщика и его кровожадных коллег. Неразборчивое возмездие настигло даже Сарата, который и так слыл жертвой и менее всего заслуживал гнева древних богов. Лишь не то фея, не то эльфийка осталась целой и невредимой. Жалко висела изможденная страдалица, пристегнутая уже ребятами в балаклавах, на ремнях и то ли плакала, то ли тонко подвывала в такт.
– Здравствуйте! Неожиданная встреча. У вас найдется несколько минут?
Никон бегло и внимательно оглядел вопрошавшего. Черное приталенное длиннополое пальто с широкими лацканами. Серая шляпа, какие нынче в моде, венчает немного вытянутое лицо, на котором внимательные ореховые глаза смотрят поверх прямого носа. Довольно массивный подбородок под тонкими поджатыми губами. Трость в руке, облаченной в черную кожаную перчатку. Поприветствовал в ответ:
– Найдется. Присаживайтесь, пожалуйста.
– Мы имели честь познакомиться вчера на концерте.
– Да, я помню. Вы друг Элеоноры, – оживился Никон. – Кажется, она называла Вас Граф.
– Верно. Очень старый друг.
– Это замечательно.
– Да. Как Вам вчерашнее представление?
– Что тут сказать, – Никон задумался. – Очень необычное. Все очень постмодернично. С иронией. Противоречивое впечатление. Есть о чем подумать. И голоса конечно замечательные.
– Имел честь быть одним из авторов и организаторов, – похвастался Граф.
– Респект! Все получилось замечательно. У Вас талант!
Похвалил больше из вежливости. Хотел поддержать друга девушки.
– Ну, это преимущественно не моя заслуга!
– Позвольте узнать, а сыны Перуна входили в фабулу или посторонний мотив? – улыбнулся Никон.
– Совершенно посторонний. Их уже ищет полиция. Эти варвары испортили вторую часть.
– А мне показалось, что они очень хорошо вписались в сюжет.
– Действительно? Кстати, имел вчера возможность наблюдать еще один мотив, – улыбнулись тонкие губы в ответ. – Вы напали на женщину и отобрали у нее сумочку. Чем все закончилось?
– Долгая история, – насторожился Никон. – Это моя начальница. Хотела подшутить надо мной. Влезла в мой баланс и довела до безумия. Пришлось действовать силой.
– Странные у вас отношения.
– Да уж.
– Граф!? Да, это старый знакомый!
Элеонора звонко рассмеялась. Никону этот звон последнее время стал очень мил. Обреталось в нем что-то завлекающее, живое и прекрасное. Так и хотелось не только услышать его, но ощутить в руках, сжав девушку в крепких объятиях.
– Необычное прозвище.
– У нас у всех такие были. Иногда в нашей компании его заочно называли Грифом. Тот еще клещ. Одно время даже долго ухаживал за мной.
– И как? – невзначай поинтересовался Никон.
– А никак. Я его терпеть не могу. Нудный тип. Расчетливый. Был у меня один кавалер, так он такую сложную схему выстроил, чтобы меня отбить – я просто ужаснулась. Такое впечатление, что он пытался создать вокруг зону отчуждения. А если бы ты видел, какие двусмысленные произведения искусства он дарил! По нему Фрейд плачет! Теперь стараюсь держаться подальше.
Глава 16.
Ранний визит следователя совершенно озадачил Никона. После событий последних дней, голова соображала плохо. Требование, уделить около часа времени, для беседы рушило расписание. В коридоре сидели посетители. Катрин, которая должна была решать подобные вопросы, не оказалось на месте. Следователь оказался крайне настойчив, поэтому пришлось перенести визиты последующих двух часов на вечер. Благо это можно сделать, просто передвинув необходимые строки в конец дня. Сообщения о переносе времени визита автоматически попадает к адресату.
Наконец кабинет освободился. Сергей Петрович, поерзав мощной грузноватой тушей, устроился в кресле поудобнее, откинул голову и немного помолчав, заявил:
– Удобные у вас кресла. Прямо волшебные. Поясница болеть перестала. И дышится легче. Можно я молча немного посижу? Отдохну.
– Пожалуйста.
Никон уже махнул рукой на график. Активно предвкушал, как после претензий с поднятием бровей и округлением глаз, пошлет Катрин к следователю выяснять, почему тот сорвал рабочий процесс.
– Я слышал, что перед тем, как делать дизайн этих кресел, проводилось антропометрическое исследование наших сограждан. Плюс – там использован специальный материал с датчиками, способный сокращаться. Как живая кожа. Кресла меняют форму в зависимости от ваших параметров.
– Ого! Мне действительно показалось, что оно немного двигалось, когда я сел. Страшно! Дорогие, наверное?
– Наверное, они того стоят.
– Страна вечный банкрот, а они роскошью балуются. Где смысл? Ну да ладно, на смысл укажет история, – загадочно улыбнулся Сергей.
Затих, откинувшись. Сделал несколько глубоких вздохов. Закрыл глаза. Покрутился из стороны в сторону. Выглянул в окно. Бросил взгляд на Никона. Немного прищурился, вглядываясь в его руки, губы, глаза. Опять посмотрел в окно.
Никон, посидев немного без дела, взял со стола планшет и принялся доделывать отчет за вчерашний день. Так прошло несколько минут. Наконец Сергей, заерзав и вздохнув, спросил:
– Вам интересно, почему я заявился вот так, без согласования с вашим супервайзером в рабочее время?
– Интересно, – улыбнулся Никон.
– Почему вы не спрашиваете?
– Вы просили тишины. Отдыхаете в удобном кресле.
– То есть Вы думаете, что я решил отдохнуть у вас в кабинете?
– Ваши намерения могли измениться после того, как вы сели в чудо-кресло. Вы об этом сами заявили.
– Как же ваш график? У вас не будет проблем с начальством?
– Будут. Перенаправлю к вам. У вас же есть полномочия?
– Есть.
– Ну вот.
Опять повисла тишина. Следователь неспокоен, даже возбужден. Как будто намеревался сделать шаг и не решил еще как. Возможно, даже ждал первого шага от Никона. Возможно, даже опрометчивого, ошибочного шага. Никон чувствовал это. Он читал характер, исподволь бросая взгляды и прислушиваясь к словам и дыханию. Старался не заразиться возбуждением. Сохранить спокойствие. Мысленно махнув уже рукой и решив не тратить ресурсы на пережевывание происходящего, он плыл по течению, руководствуясь принципом: будь что будет.
– Как прошел вчерашний день?
– Как обычно. Утром на работу. Вечером домой.
– Как Вы обычно проводите вечера?
– По-разному. Вчера вот зашел в супермаркет, прогулялся от метро пешком. Доделал кое-какую работу.
– А позавчера?
– Позавчера с друзьями.
– А сегодня какие планы?
– Сегодня рабочий день закончится на два часа позже. Останется время только доехать домой, приготовиться к завтрашнему дню и лечь спать.
– Понятно. Вас не удивляет мой визит и расспросы?
– Удивляет.
– Почему вы не интересуетесь причинами?
Никон улыбнулся. Он знал: когда надо слушать, а когда спрашивать. Есть люди, которые отвечают на вопросы очень скупо. Задавая вопросы, такие рассказывают больше, чем отвечая. Умение слушать, слышать и понимать – один из важнейших инструментов в его работе.
– Я думаю, что рано или поздно Вы все объясните.
– Рано не желательно, поздно тоже. Все должно быть вовремя, – назидательно отчеканил Сергей Петрович.
– Вы философ.
– Я следователь.
Никон опять не ответил. Решил тянуть до конца. Спешить все равно уже некуда. Если вечером надо будет работать, почему бы сейчас не отдохнуть?
– Как у вас складываются отношения с новым супервайзером?
Никон интуитивно решил не ограничиваться дежурной фразой, типа «нормальные». Выдал правду с некоторыми подробностями:
– Мы давно знакомы. Отношения немного напряженные.
– Немного напряженные.
Следователь процедил фразу, как бы записывая в воображаемый блокнот полезную информацию.
– Как вы относитесь к тому, что у вас с супервайзером такие отношения?
– Когда закончится расследование, я потребую перевести меня к старому супервайзеру.
– Терпите в надежде, что скоро все закончится, – опять констатировал следователь.
– Можно и так сказать.
– Когда Вы видели ее в последний раз?
– Позавчера.
– Где?
– Здесь.
– Интересно. Что она здесь делала?
– Вам лучше поинтересоваться у нее, – мягко съязвил Никон. – Я не всегда понимаю смысл ее действий.
– Мне интересна Ваша версия.
– Как методист оценивала мою работу.
– И как результат?
– Осталась довольна тем, что сделала мне много замечаний.
– А Вы?
– Что я?
Следователь сделал паузу, подбирая слово. Все равно ляпнул что-то не то:
– Довольны?
Никон не сомневался – ищейка, так он теперь называл гостя про себя, хочет вывести его из равновесия. Играет в игру. Улыбнувшись, сделал ход:
– Доволен, что замечания были не очень резкими и некоторые, даже, по делу.
– Понятно. Потом пошли с друзьями принимать успокоительное, наверное?
Пространство между собеседниками снова наполнилось тишиной, которую протыкали и резали быстрые скользящие взгляды. Никон решил сходить в маленькую атаку:
– Думаете, что бы еще спросить?
– Отдыхаю.
Тон явно не соответствовал заявленному статусу. Ищейка опять поерзал в кресле. Посмотрел в окно.
– Хорошо. Отдыхайте. У нас есть еще полтора часа. И потом час обеда.
– Кстати, что это у вас за рисунок такой на стене? Прямо схема связей между фигурантами по нашему делу.
– Ежели похожа, так тому и быть, – отмахнулся Никон. – Хотя мама автора говорит, что это похоже на молекулу.
Следователь, хорошо прицелившись, сделал снимок объемного фиолетового графа.
Никон опять уставился в планшет. У него с трудом получилось переключиться на работу. Мышление уже полным ходом делало анализ ситуации и странного поведения следователя. Вопросы касались Катрин и недавних дней. Ищейка раскачивал его из стороны в сторону и наблюдал за реакциями. Выискивал зацепки и дыры. Что случилось с Катрин? Нетерпение подталкивало Никона задать этот вопрос вслух, но он сдержался. Постарался успокоиться. С сожалением подумал: нет возможности увидеть свои графики, как тогда, во время разговора с начальницей. У него получилось. Биологическая обратная связь работала. Жаль, что он не додумался поэкспериментировать с этим, когда его анамнезом распоряжалась Паула. Та редко не уступала требованиям в положительной обратной связи. Всегда шла навстречу.
Следователь сдался первым. Глубоко и тяжело вздохнув, он не совсем твердой рукой выложил карты на стол:
– Катрин пропала.
Прищурился, наблюдая за реакцией Никона. Ожидая подобного заявления, Никон выдал подготовленный вопрос.
– Что об этом известно?
– Я хочу спросить, что об этом знаете Вы?
– Ничего.
– Точно?
Никон развел руками.
– Хорошо. Тогда я расскажу Вам. Она не вышла сегодня на работу. Как раз должно было случиться совещание у регионального координатора. Ее стали искать. Телефон вне зоны. Отправили домой водителя. Тот обнаружил взломанную дверь. Квартиру обыскивали.
– Ого! – искренне удивился Никон. – Мартин, теперь Катрин. У вас есть версии?
– Есть. Недавно к региональному координатору приходил ваш предыдущий супервайзер – Паула. Она рассказала ему о конфликте. Просила объективно отнестись к версиям двух сторон. Еще ранее, Катрин сообщила ему про ощущение, будто за ней следят. Это чувство появилось, когда Вас перевели. Вы улавливаете тенденцию?
– Слабо, – покрутил головой Никон.
– У Вас есть мотив.
– Вы серьезно?
– По крайней мере, прямо или косвенно об этом сообщили три человека. И вот, кстати. На просторах интернета наши ребята обнаружили занимательное видео о том, как некто в очень странном месте отбирает у Катрин планшет. Вот взгляните.
Следователь протянул экран. Драка за сумку в хорошем качестве Никона расстроила. Неужели даже оператор, снимавший постановку, отвлекся?
– Хочу услышать Вашу версию происходящего.
– Моя версия состоит в том, что в отношениях с Катрин я никогда не думал заходить дальше споров и сарказма. В этом клубе действительно скакал мой баланс. Это должно быть в журналах. И что это такое: злая шутка или сбой в работе системы, надо еще разбираться. Я не тот человек, который будет заходить дальше споров или того, что вы увидели на видео.
– Хорошо, – отступил следователь. – Я понимаю, что в линии Мартин – Катрин Вы случайный элемент. Но проявляющиеся факты свидетельствуют против Вас. Если региональный координатор будет нависать, нам придется обсуждать этот вопрос в другой обстановке.
Грузноватая фигура оказалась у двери так же быстро, как прежде, в кресле. Уже из-за двери долетела фраза:
– Спокойного дня!
Никон отметил скрытый сарказм. Посмеялся. Часть переживаний ушла в смех. Часть влилась в размышления о ситуации. Стало спокойнее. Никон поплыл по течению дальше.
Глава 17.
Навязчивые переживания, связанные с происходящим вокруг, вернулись быстро. Никон не стал их гнать. Знает: в памяти, в бессознательном, уже полным ходом идет разбор сложной задачи. Задачи, в решение которой его втянули без его согласия. Задачи, которая ему не интересна. Зачем ему все эти убийства и похищения? Он хочет спокойно работать. Приносить пользу людям. Получать хоть какие-то деньги. Потреблять хоть какие-то блага цивилизации. У него и так проблем полно.
Как он не заметил этого? Нагромождение незначительных, казалось, для него событий неожиданно превратилось в неподъемный груз. Откуда она вообще взялась – эта Катрин? Снаряд, выпущенный на той далекой войне, снова попал в цель? Бомба замедленного действия?
Мутная река воспоминаний увлекает пробковое сознание своим бурным течением. Никон не сопротивляется. Сначала осторожно, потом все полнее отдается во власть непредсказуемого течения. Плывет.
С тех пор, как должность супервайзера заняла Катрин, обсуждения работы стали особенно долгими и нудными. Пережевывания одного и того же Никона напрягают. Настя, не смотря на свой подвижный, неуравновешенный нрав, терпит.
– Это же психодиагностика! – двадцать седьмой раз повторяет Катрин. – В методических документах ничего не написано про психодиагностику! Наша задача – мониторниг общего состояния переселенцев и кризисная интервенция!
– Если не написано – это не значит, что нельзя. Все это писалось в полевых условиях. С учетом потребностей! – снова пытается объяснить Никон. – А потребность есть.
– Я здесь супервайзер и я буду устанавливать правила. Психодиагностика существует для тех, кто не может понять человека в беседе, в танце, в игре!
– Есть такие вещи, которые очень сложно и долго понимать в беседе или в игре, – настаивает Никон. – Какая может быть кризисная интервенция без четкого представления о проблеме? Все люди разные. Очень разные. Особенно дети.
– Блин! Мне уже надоело, – влезает Настя на русском. – Забей. Какая тебе разница? Вцепился в эти методики. На хрена оно тебе надо!? Работай, как работается. Не спорь!
– Что ты сказала?! – интересуется Катрин.
– Сказала, что Никон не прав. Что у супервайзера больше полевого опыта.
– Спасибо.
– Сама будешь теперь объяснять родственникам, почему дети прячутся от хлопанья дверей под кровать, не смотря на все уговоры, в каком они состоянии и в чем проблема! – не выдерживает Никон.
– И объясню! – размашисто отвечает Настя. – Все просто! Реакция на травматический стресс!
В детском саду встречают радушно. Мы здесь по рекомендации методиста психологов городского отдела образования. Приятная заведующая. Супермать, готовая сама заботиться обо всех трехстах воспитанниках. С порога начинает рассказ о том, какие здесь замечательные детки и квалифицированные воспитатели.
Первый визит мы делаем втроем. Я, Настя и Лена. Я и Настя – недавние студенты. Лена – звезда, способная очаровать кого угодно. Контакт с руководством налажен. Мы уже пьем чай в небольшой комнатке разрисованной сказочными персонажами. Постепенно переходим к обсуждению проблем.
Заведующая, пусть это звучит и странно, с некоторым удовольствием рассказывает об ужасах, в буквальном смысле свалившихся на детский сад с неба. Мы часто слышим рассказы о кошмарах этой войны. Мы представляем благотворительную организацию. Мы оказываем гуманитарную помощь тем, кто в ней нуждается. Люди любят нам жаловаться. Мы всегда слушаем внимательно. Это наша работа.
Сейчас мы слушаем рассказ о том страшном дне. Очи заведующей и в спокойном состоянии круглы, но теперь… Из широких черных пропастей ее зрачков на нас выскакивают образы переживаний, способные вывести из равновесия даже самых матерых. Она говорит, изредка останавливаясь, повторяясь. В особо напряженные моменты глаза отрешенно замирают на одной точке. Она сейчас тогда:
– Это все из-за них. Аэродром очень близко к нашему садику. Они постоянно пускали свои «Точки» в сторону схизматов. И штаб ихний там находится. Вот и получили в ответ. Накрыли их смерчами. А мы-то тут причем? Вы можете себе представить, когда у вас под окнами взрываются бомбы? Много бомб. А тут детки: и маленькие совсем, и постарше. Мы с ними занимались. Мы их учили, как себя вести. В игры играли. Чтобы они не боялись. Чтобы даже бомбежку воспринимали, как игру. Если воспитатель говорит: гром гремит – мышки прячутся в норку, все лезут пот столики и кроватки. Детки быстро научились. Они же все чувствуют! Вот смотрите, что к нам прилетело.
Заведующая извлекает на свет пакет с железными фрагментами. Высыпает на стол. Мы внимательно разглядываем небольшие цилиндрики и осколки рваного листового металла. Высказываем свои впечатления. Даем обратную связь. Рассказчица, переполняемая эмоциями, продолжает:
– Это детки понаходили. Везде. И на втором этаже, и на первом. На полу, под столами, под кроватками. В деревянных дверях. В стенах. У нас теперь окна все в таких дырочках. Слава Богу – на улице никого не было. Одна группа как раз только вернулась, а вторая собиралась. Мне даже представить страшно, что могло бы произойти. Я бы не пережила.
Зрачки увлажняются. От блеска становятся еще шире и глубже. Страшный рассказ продолжается:
– Ведь в прошлом году, летом. Двадцать второго июня, представляете? Нас же тоже обстреляли. Нарочно такого не придумаешь, как в фильмах про Великую Отечественную. Вот тогда для нас началась эта война. Воспитатель один погиб во дворе. Как мы все плакали. С тех пор – как на иголках. Постоянно ждем угрозы.
Миша не хочет идти. Он боится. Очень боится. Знает – мир опасен. Люди опасны. Не все. Есть люди безопасные. Таких он не боится. Воспитатели, которых он знает, безопасны. Дети в группе безопасны. Прежде, чем убедиться в этом, он долго наблюдал. Несколько дней. Это оказались очень тяжелые дни. Было страшно, холодно и одиноко.
Теперь Мишу опять ведут в неизвестность. Он вяло упирается. Дышит тяжело. Расширенные зрачки, сливающиеся с темно-коричневой радужкой, недвижно смотрят в ближайшее будущее. Мышцы на бледном, болезненном лице немеют. Ноги немного дрожат и плохо держат. Вспотевшая рука норовит выскочить из теплой и мягкой обычно, но жесткой сейчас, ладони конвоира. Сил не хватает.
Вот закрытая дверь. Что за ней? Кто там? Дверь открывается. Там светлее, чем в коридоре. Яркий свет бьет в глаза. Узкий проход между большим окном справа и полками, уставленными книгами, слева. Там кто-то есть. Там разговаривают и чем-то шелестят. Чужие люди смотрят на него. Чужие дети сидят за столом и рисуют. Чужая обстановка кабинета давит. Он хочет вернуться в группу. Не получается.