Глава II Горная пещера

Испугался ли я того, что успел заметить? Я очень испугался, и сердце мое колотилось так, что мне казалось, что оно выскочит мне в горло и задушит меня. Тенью, которую я заметил, был человек! И он явно не был другом, иначе не скрылся бы при моем приближении. И, хотя двигался он очень быстро, я совершенно не слышал звука его шагов. Должно быть, подумал я, это апач. Один из тех отступников, которые, несмотря на бдительность солдат, время от времени так или иначе завладевают оружием и патронами и уползают на свою собственную тропу войны.

Я не знал, что делать. Но, долго простояв, вслушиваясь и всматриваясь в ночную тьму, я, наконец, добежал до хижины, вскочил в нее, захлопнул дверь и запер ее. Тут мне внезапно пришла в голову мысль – я не должен зажигать свет! Я мог завесить окна полотенцами для посуды, но между бревнами, из которых были сложены стены хижины, были большие щели, которые я не мог никак прикрыть, и через них враг мог увидеть и подстрелить меня, как только я зажгу свет. Я сел на койку и снял ботинки, а потом с ружьем в руке стал пробираться от одной стены к другой, пытаясь сквозь щели что-нибудь разглядеть; с таким же успехом я мог бы сунуть голову в мешок, потому что тьма была такая, что я не мог разглядеть даже кучу колотых еловых поленьев, которая была меньше чем в десяти футах от южной стены!

Но теперь я кое-что услышал – чьи-то осторожные шаги с восточной стороны хижины. Как я и представлял, именно такие звуки должны издавать обутые в мокасины ноги, ступающие по камням. Вначале они были слабыми, потом стали еще слабее и скоро совсем затихли. Я долго простоял у стены. Мои ноги начали дрожать. Я ощупью пробрался к койке и сел на нее, снова вслушиваясь, с открытым ртом, когда же снова послышится звук этих обутых в мягкую кожу осторожных шагов. Должно быть, я просидел так много часов. Я хотел есть, но не смел рискнуть – мне пришлось бы шуметь, открывая железный ларь, чтобы достать из него горсть галет и немного сыра. Как же жалел я сейчас о том, что не нахожусь внизу, дома, в моей кровати, в полной безопасности! Я в первый раз был в таком одиночестве, в одиннадцати милях от своих родных, и в такой опасности! Как жалел я сам себя! Несколько раз я, заснув, валился на койку, но тут же просыпался, ругал себя и говорил себе, что должен бодрствовать всю ночь!

Когда настало утро следующего дня, я лежал на спине, обеими руками сжимая ружье. Я вскочил и выглянул в окно, а потом в щели между бревнами. Но не увидел ничего, что могло бы меня встревожить. Сам дневной свет меня радовал. Я медленно открыл дверь и вышел на маленькое крыльцо. Приблизительно в двадцати футах от меня дикобраз спускался с молодой ели, с которой он обгрыз часть коры. Когда он слез со ствола и поковылял вниз по склону, я услышал тот самый шум, который ночью так меня напугал.

– Так это ты и есть апач, который бродит по соседству! Ты просто любитель обдирать кору с деревьев! – завопил я, и звук моего голоса радовал меня самого. Я схватил палку, догнал его и убил ударом по голове. Все служащие лесной охраны должны были убивать дикобразов, потому что те весь год наносили лесу большой ущерб.

Я вернулся в хижину, развел огонь в маленькой печке, вымыл лицо и руки. Потом, когда я нарезал бекон, открыл банку кукурузы и достал несколько галет, меня внезапно осенила мысль: хотя дикобраз и издавал те звуки, которые я слышал прошлой ночью, он все же не был той фигурой, которая скрылась среди елей при моем приближении! Ночные страхи с новой силой навалились на меня. Искушение схватить ружье и побежать вниз, домой, было совершенно непреодолимо. И тогда я сказал себе:

– Я только что пришел сюда для того, чтобы здесь остаться. Я буду делать эту работу, что бы со мною не случилось! Дядя Клив во Франции не бежит от полчищ гуннов, и я не побегу от какого-то апача!

Я поспешил закончить готовку и быстро проглотил свой завтрак, поскольку до девяти часов я должен был сообщить смотрителю, что нахожусь на наблюдательном пункте, а мне еще нужно было сделать стены хижины непроницаемыми для любопытных взглядов ночных бродяг. Я собрал много мелких стволов сухих елей, обломал их и забил ими изнутри стены хижины. Но, хотя я работал быстро, к половине девятого я успел заделать только три стены. Я положил топор, взял ружье, запер дверь хижины и поторопился на вершину.

Едва добравшись до наблюдательного пункта, я первым делом осмотрел весь лес в полевой бинокль, которым меня снабдили, и в девять часов сообщил смотрителю, что с горы Томас никакого пожара не видно. Некоторое время я слушал сообщения других наблюдателей – некоторые из них располагались далеко внизу, на Синем Хребте, на южном краю леса. Когда я случайно глянул на каньон Черной реки, полумилей ниже меня, мне показалось, что я заметил облачко дыма, но даже с помощью бинокля я не мог убедиться в том, что глаза меня не обманули. Солнце пока еще не осветило ту часть каньона, он был в глубокой тени и казался еще темнее из-за черных густых елей, покрывавших его дно и склоны. Я заметил, что в том месте, где мне почудился дым, у берега реки была узкая полянка. Снова и снова все утро я смотрел вниз на это место, но никаких признаков дыма больше не видел и, наконец, убедил себя в том, что ошибался. Я слышал разговоры наших горцев о том, что этот каньон Черной реки был самым худшим во всей местности, где им довелось проходить; место там было такое, что ни лошади, ни быки пройти там не могли. Раз уж место это было таким недоступным, а грозы, из-за которой мог начаться пожар, не было, я решил, что заметил облачко тумана, поднимавшегося над рекой этим прохладным утром.

Покидая хижину, я очень торопился и забыл взять с собой обед, и теперь, когда настал полдень, почувствовал сильный голод. По правилам службы мне полагался час – с двенадцати до часу – на то, чтобы пообедать, но, несмотря на голод, я не хотел возвращаться в хижину. Мне не давала покоя фигура, которую я заметил вчера в вечерних сумерках. Здесь на вершине, я был в полной безопасности: никто не мог бы приблизиться к наблюдательной станции, если бы я этого не хотел.

Я решил использовать положенный мне часовой перерыв, чтобы исследовать верх хребта на всем его протяжении, и вышел на гребень, с которого хорошо видны были до самого низа оба его склона. Западный склон был совершенно гол, а на восточном встречались небольшие рощицы чахлых сосен в пределах ста ярдов от вершины. При этом ни одно деревце не имело даже самой маленькой веточки, обращенной на запад – это показывало, какой сильный западный ветер дует здесь почти весь год, исключая три летних месяца.

Снизу доверху юго-восточная оконечности горы представляла собой одну неровную скалу, и только далеко за седловиной скала эта становилась сильно выветрившейся и разрушенной, а в нескольких сотнях ярдов от северо-западной оконечности хребта начинались каменные плиты разного размера. Я проходил по первой из них, когда заметил примерно в пятидесяти ярдах ниже на западном склоне кучу камней, выложенную в форме полукруга, дугой от меня, высотой в несколько футов. Я сразу понял, что это – творение человека и не могло быть результатом землетрясения, и помчался прямо туда. Я едва не провалился в узкую глубокую трещину в скале, в которую упирались края насыпи, построенной индейцами, и в очень давние времена – об этом говорило большое количество осколков ярко раскрашенной керамики, которыми все вокруг было усыпано. В скале было отверстие длиной около шести футов, ориентированное с юго-востока на северо-запад, шириной от четырех футов в нижней части и расширявшееся до десяти футов в западной части. От него трещина, слишком узкая, чтобы в нее пролез человек, уходила в непроглядную тьму.

Находка очень сильно меня взволновала.

– Это я сам нашел! Я сам нашел пещеру! – повторял я снова и снова, потому что хорошо знал всех мужчин, которые работали пожарными, и, хотя многие рассказывали мне о том, что находили вокруг наблюдательного поста бусины и осколки посуды, о пещере никто из них не упоминал.

Я встал на колени на краю северо-западной стороны отверстия и посмотрел вниз; я увидел, что в десяти футах ниже была черная дыра в противоположной от меня стене, с виду достаточно большая, чтобы в нее мог пройти человек. Это могло быть, подумал я, проходом в большую горную пещеру, где жили люди, оставившие осколки керамики, лежавшие вокруг меня. И, если это было так, что смог бы я найти в этой пещере? Прекрасную керамику, оружие, и, разумеется, одежду! А может быть, даже золото и серебро! Как хотел бы я иметь веревку и источник света! Тогда я смог бы исследовать этот проход.

Мой час заканчивался, но я на коленях прополз на несколько футов вниз в отверстие и скоро нашел в щелях скалы одиннадцать бусинок, одна из них была бирюзовой, почти четверть дюйма в диаметре. Я поторопился назад на станцию и, вызвав Спрингвилль, сообщил, что огня нигде не вижу.

Я вышел наружу и снова начал искать бусинки, и в первой же щели, которую я расковырял, нашел семь штук. В следующей щели, не больше фута длиной и нескольких дюймов шириной, я нашел девять бусинок и наконечник для стрелы из белого кремня. Я прикинул, что при таком раскладе в щелях каменного холма могут быть тысячи бусинок и наконечников для стрел, а он был не больше ста футов диаметром у основания. А почему бы им не быть в том же количестве не только здесь и вокруг найденного мной входа в пещеру, но и в других местах, спрашивал я себя. Может быть, тут было большое сражение между разными племенами, и победители разбросали имущество побежденных? Вряд ли, так не делается. Победители унесли бы все ожерелья и наконечники стрел тех, кого они убили. Эту тайну я разгадать не мог. Я сказал себе, что не нужно об этом думать, но не мог выкинуть это из головы. И пещера там, на горе – я обязательно должен был в нее попасть! Если бы я только мог позвонить своим и попросить дядю Джона принести мне веревку! Но шансов на это было мало: лесная служба испытывала большой недостаток в людях, и этим летом на станции Риверсайд, в полумиле на север от нашего дома, никого не было. Я мог звонить на эту станцию целыми днями и не дождаться ответа, пока случайный патруль пожарной службы не заглянет туда.

После полудня, пока я продолжал ковырять бусинки, которых у меня уже было больше сотни, зазвонил телефон, я поспешил внутрь и снял трубку.

– Привет! – сказал я.

– Привет! Это ты, Джордж? У тебя все в порядке? – услышал я голос моей сестры Ханны, и как же рад был я его услышать!

– Все хорошо, – ответил я. – Но как ты добиралась до телефона? На Риверсайде появился новый наблюдатель?

– Нет. Я влезла через окно. Мы с мамой беспокоимся о тебе и хотим знать, как ты там себя чувствуешь, а полном одиночестве. Расскажи нам все!

Я на мгновение заколебался. Стоит ли говорить им о фигуре, которую заметил в сумерках рядом с хижиной? Нет. Мои проблемы я должен был решать сам. Я ответил, что у меня все лучше всех и рассказал о своих находках. Я рассказал и о том, как нашел стену и пещеру и сказал, что мне очень нужны веревка и свечи, чтобы попасть туда. Ханна очень заволновалась и стала спрашивать меня о пещере – где она находится и как выглядит. Наконец она сказала, что у меня должно быть все, что мне нужно; она сама все мне привезет и поможет исследовать пещеру. Я должен ждать ее в полдень на следующий день. Когда она это сказала, я понял, что веревка и свечи у меня будут. Ханна была из тех девушек, что всегда выполняют свои обещания. Хоть она и была двумя годами моложе меня, верхом ездила лучше многих из нас, и выдержки у нее было с избытком.

Весь остаток дня я пребывал в прекрасном настроении, думая о том, что мог бы найти в пещере. В шесть часов я позвонил и сообщил о том, что никаких признаков пожаров не видно, после чего отправился в хижину. Когда я приближался к ней, беспокойство вернулось ко мне. Я сошел с тропы и сделал крюк, пробравшись через ели к северному краю поляны, и там осмотрелся. Перед дверью прыгала серая сойка, на коньке крыши сидел бурундук и ел что-то, что держал в передних лапках. Все это уверило меня в том, что здесь все в порядке. Я пересек поляну, открыл дверь, вошел и осмотрелся. Все выглядело точно так же, как я это оставил. Я взял ведро и спустился к роднику за водой, а потом закончил заделывать стены хижины. В некоторых местах все еще оставались щели, но, когда я снаружи замажу их глиной, все будет хорошо. Я выкопал рядом с хижиной ямку, наполнил ее глиной, которую нашел у родника, и налил туда немного воды. Размешав глину, чтобы она стала липкой, я горсть за горстью залепил щели в южной стене, и, когда я закончил эту работу, у меня оставалось еще время на то, чтобы приготовить ужин, пока не стемнеет. Я не хотел зажигать свет в хижине, пока ее стены не сделают меня невидимыми от глаз ночных бродяг.

Я умылся, развел в печке огонь и стал думать, чем бы мне хотелось поужинать. Ломоть ветчины, вареный картофель, хлеб с маслом и джем – решил я, открыл сундук и стал вынимать из него мешочки и свертки; большого неразрезанного куска ветчины там не было! Неужели я не видел его там утром – или, по крайней мере, накануне вечером? Я был почти уверен, что я видел его тем утром, или когда дядя Джон разгрузил продукты и положил их в сундук. Целый день я пробовал убедить самого себя в том, что мужская фигура, скрывшаяся в ельнике, мне почудилась. Но ведь дверь весь день была закрыта! Я подошел к окну в передней стене: оно было крепко заколочено. Я подбежал к другому окну и легко его поднял! Похоже, что ветчину у меня все же украли. Все мои ночные страхи с новой силой навалились на меня. Я не стал тратить время на то, чтобы приготовить картофель. Я торопливо поджарил несколько ломтей бекона, съел их с холодными галетами, оставшимися от завтрака, и лег спать в винтовкой в обнимку. Я задавался вопросом: был ли в Соединенных Штатах другой бойскаут, которому было бы так же страшно и одиноко, как мне, находящемуся в хижине пожарного на горе Томас, в одиннадцати милях от ближайшего соседа?

– Если там кто-то есть, он должен мне показаться! – подумал я и, несмотря на все свои тревоги, заснул. Скоро я проснулся, разбуженный каким-то шумом, оказавшимся топотом бегавших по полу и по столу мышей, и снова уснул. С первыми лучами солнца я умылся, оделся и приготовил завтрак. Я не хотел оставаться в этой хижине ни одной лишней минуты! Я хотел быть на вершине, где мог видеть окружающую местность во все стороны на большое расстояние. Поднявшись по тропе совсем немного, я обнаружил еще одну причину для беспокойства: в том месте, где тропа размокла от воды, текущей с тающего снежника, оказались свежие следы огромного медведя. Следы старого Двойного Убийцы, я был в этом уверен! Несомненно, он доел оленью тушу и теперь бродил по окрестностям в поисках новой добычи. Я подумал о злоключении, происшедшим со старым Лилли на Голубом Хребте с таким же огромным медведем несколько недель назад: этот медведь неожиданно напал на него, выскочив из леса, и тот начал стрелять в него из своего большого винчестера, и с последним выстрелом – последним патроном, оставшимся в магазине – медведь свалился замертво у его ног. И каким же огромным был этот медведь: его шкура была двенадцать футов в длину и восемь в ширину!

Я был уверен, что старый Двойной Убийца размером не уступал тому гризли с Голубого хребта. С моим ружьем тридцатого калибра у меня было немного шансов остаться в живых, если тот нападет на меня из ельника. Я побежал по тропе так быстро, как мог, и не останавливался, пока не добрался до вершины. С седловины я посмотрел вниз, на голый хребет, уходящий на запад и разделяющий два заросших лесом каньона, по которым текли притоки Белой реки, и там, на его гребне, увидел Двойного Убийцу, бродящего среди камней. Я вбежал в наблюдательный пункт, схватил полевой бинокль и слал наблюдать за ним. Он переворачивал камни и облизывал их снизу, слизывая оказавшихся там муравьев; я подумал, что для него, убивавшего крупных животных одним ударом костистой лапы, это слишком мелкая добыча! Потом я подумал, что для него муравьи были тем же, чем для нас леденцы – не едой, а лакомством. Он был от меня в полумиле – слишком далеко, чтобы стрелять. Через некоторое время он спустился с хребта в густой ельник – без сомнения, для того чтобы спать там весь день.




Когда я пришел на наблюдательный пункт, было еще так рано, что западная сторона гор была все еще в глубокой тени. Я осмотрел их и их долины в бинокль и не заметил никаких признаков пожара. Тогда я осмотрел каньон Черной реки и, как и предыдущим утром, увидел похожее на дым облачко тумана ниже небольшой поляны на берегу реки. Оно было, однако, таким бледным, что я не мог быть уверенным в том, что это действительно дым. Я решил, что это не дым и не туман над водой: то, что я увидел, было только отблеском от луча света, попавшего в темный каньон сквозь щель в высоком горном хребте на востоке.

Я вышел наружу, начал ковырять щели в скалах и почти сразу нашел два наконечника для стрел – один большой, сделанный из кремня, зазубренный, а другой маленький, без зазубрин, сделанный из камня, похожего на стекло, такого прозрачного, что я мог смотреть сквозь него. Из них зазубренный производил более грозной впечатление, но маленький был более смертоносным – он мог намного глубже проникнуть в плоть. Я задавался вопросом, стрелял ли его владелец когда-либо во врага?

В девять часов я подошел к телефону и сообщил, что никаких признаков пожара нигде не видно. Затем я позвонил на станцию Риверсайд, надеясь, что там случайно кто-то окажется, но не получил никакого ответа, кроме рева смотрителя, который орал:

– Освободите линию, кто бы вы ни были! Вы разве не знаете, что на Риверсайде никого нет? Вы мешаете работе наблюдательной службы!

Я повесил трубку! Я хотел передать Ханне, чтобы она не приходила. После пропажи ветчины я решил, что не могу подвергать ее риску – ведь на одиннадцатимильном пути наверх ее могло ждать множество опасностей. Если тут действительно скрывались какие-то опасные личности, то на этой тропе ей было не место. Я пробовал успокоить самого себя мыслью о том, что ветчину, вероятно, оставили дома, но все же был почти уверен в том, что видел ее в сундуке среди прочих припасов. Несомненно, Ханна уже направлялась ко мне, и, если бы все было в порядке, то около полудня была бы у моей хижины. Тогда в это время я должен быть в хижине, а в час, плюнув на все пожары, я пошел бы вниз по тропе встречать ее. А если бы она приехала в полдень, то я решил, что вечером, когда моя смена закончится, я должен был сразу вернуться в хижину, чтобы защищать ее от опасностей. Я мог бы вернуться на ее лошади и отпустить ее, и она бы сама добралась до нашего стада.

Я продолжал искать бусинки и наконечники стрел, пока у меня не заболели глаза, а потом вернулся в наблюдательный пункт. Телефон издал длинный звонок – это был вызов смотрителя, и я снял трубку, чтобы послушать разговор. А почему бы и нет? Дела лесной службы были и моими делами. Я хотел быть в курсе происходящего. И вот теперь я услышал голос Уильяма Хаммонда, владельца маленькой лесопилки, расположенной на шоссе Океан-к-Океану, в пяти милях к западу от моего дома, почти на северном краю леса, который рассказывал смотрителю о том, что у него возникли серьезные неприятности с двумя его работниками, чужаками, которых он неделю назад подобрал на дороге и устроил на работу, о чем они сами его попросили. Как оказалось, они были агитаторами ПРМ (Промышленные Рабочие Мира), и, когда их агитация на его постоянных рабочих не подействовала и те не стали к ним присоединяться, они стали требовать повышения зарплаты втрое, а когда он отказался столько платить, то поклялись, что сожгут его лесопилку и заодно и весь Великий Лес Апачей.

– И где они теперь? – спросил смотритель.

– Они забрали свои одеяла и ушли вверх по дороге.

– Хорошо, тогда стерегите лесопилку и, если они появятся, стреляйте на поражение. А я прикажу нескольким моим патрульным быть рядом с вами, и при первых признака огня они сядут на пятки этим профсоюзникам!

Я продолжал слушать и услышал, как смотритель приказывает нескольким патрулям направиться к лесопилке, объясняя им, зачем это нужно, и что они должны быть вооружены и не церемониться с поджигателями.

Потом смотритель вызвал меня.

– Джордж, есть два поджигателя из ПРМ, которые грозятся сжечь лес – …

– Да, я знаю, я все слышал, – перебил я его.

– Хорошо, тогда я должен попросить тебя посвятить наблюдениям больше времени, чем положено, пока от них не избавятся, – продолжил он. – Я хотел бы, чтобы ты находился на посту весь световой день, даже час в полдень, и непрерывно наблюдал, особенно за местом рядом с лесопилкой.

– Да! Я так и сделаю, – ответил я, – но сегодня в полдень я должен спуститься к хижине, чтобы встретить мою сестру, которая должна привезти мне кое-что…

Я колебался – сказать ли ему о своих подозрениях, что и рядом со мной находятся подозрительные личности? Нет. Не сейчас, решил я.

– Хорошо, встречай свою сестру и возвращайся на вершину, как только сможешь, – ответил он и повесил трубку.