Папа вбежал во двор с криками:
– Война окончена, война окончена!
Он скакал, как мальчишка, не помня себя от восторга. Я никогда прежде не видела его таким.
– Больше не будет сражений! Не будет войны! Пришла Революционная армия!
– Что? Кто пришел? – допытывалась Тата. – Ты имеешь в виду «красных кхмеров»?
– Да, и все им рады!
– Ты в своем уме?
– Люди высыпали на улицы, все счастливы, – объяснял папа, задыхаясь от волнения. – Даже наши солдаты приветствуют их. Они машут белыми платками и бросают цветы!
– Невероятно, – покачала головой Тата. – Поверить не могу.
– Выйди, посмотри сама, – не унимался папа. – Кругом улыбки, крики радости! – Он подхватил на руки Радану и стал кружиться с ней, напевая: – Окончена, окончена, окончена война!
Он привлек к себе маму и на глазах у всех поцеловал ее в губы, не постеснявшись даже Бабушки-королевы. Мама отпрянула, сгорая от стыда, и забрала у папы Радану.
Я потянула папу за рукав:
– Значит, Кормилица вернется?
Сегодня Новый год. Она обещала прийти к вечеру. Няня жила на другом конце города, и я тревожилась за нее. Но раз война окончена, решила я, бояться нечего.
– Разумеется! – Папа поднял меня и поцеловал в лоб. Оглядевшись по сторонам, он просиял. – Теперь все будет хорошо, как раньше.
Поскольку вечером должна была прийти Кормилица, девушек-служанок отпустили домой. Праздник отменили, а значит, они смогут подольше побыть со своими семьями. Как только служанки ушли, я взяла «Реамкер» – камбоджийскую версию поэмы «Рамаяна» – и отправилась к воротам ждать Кормилицу, хотя до вечера еще далеко. Вдруг она вернется пораньше? Я устроилась под раскидистой бугенвиллеей и стала читать с самого начала.
Давным-давно было на свете королевство Аютия. Прекраснее места не найти во всем Срединном мире. Однако не все радовались процветанию этого райского края. В Подземном мире притаилось королевство Лангка, полная противоположность Аютии. В нем царила тьма. Его обитатели – ракшасы – питались жестокостью и разрушением, и чем больше зла и страданий они приносили, тем могущественнее становились. Предводителем ракшас был Кронг Реап. Изо рта у него торчали огромные клыки, похожие на бивни слона, а в каждой из четырех рук он держал оружие: дубинку, лук, стрелу и трезубец. Во всех трех мирах никто так не жаждал завоевать Аютию, как Кронг Реап. Изгнанный когда-то из этого райского места, он хотел во что бы то ни стало уничтожить его. Кронг Реап наводил ужас на жителей Аютии, сотрясая гору, на которой стояло королевство, с такой силой, что содрогался даже Небесный мир. Боги, устав от злодеяний Кронг Реапа, стали умолять Вишну сразиться с предводителем ракшас и восстановить равновесие во Вселенной. Вишну согласился и, приняв земное обличье, сошел с небес под именем Прэах Реам, чтобы стать девараджей – божественным правителем Аютии – и навсегда избавить ее от Кронг Реапа. Но прежде была битва. И воздух наполнился криками. И лилась кровь. И лежали на земле груды тел, и людей было не отличить от обезьян, а обезьян – от богов.
Сколько раз я читала эти строки – не счесть. Однако от слов и людей было не отличить от обезьян, а обезьян – от богов мне до сих пор становилось не по себе – настолько кровавую картину рисовало мое воображение. Поэма изобиловала перевоплощениями. Великаны-людоеды принимали облик прекрасных созданий. Прэах Реам превращался в многорукое, клыкастое чудовище, похожее на Кронг Реапа. Один герой мог выдавать себя за другого. И если с самого начала не знаешь, кто есть кто, как же тогда отличить добро от зла?
Я читала дальше.
Во времена, когда началась эта история, в Аютии правил король Тусарот. Из четырех сыновей короля достойнейшим был Прэах Реам…
Вдруг послышались крики:
– Открывайте ворота, открывайте ворота!
Я отложила книгу и прислушалась.
– Победа! Наши солдаты победили! Добро пожаловать, братья, добро пожаловать! – Голоса звучали все громче, словно кричали где-то совсем рядом. – Открывайте ворота! Выходите!
Помимо криков, смешиваясь друг с другом, стонали гудки, верещали звонки, выли сирены и ревели моторы. Потом загудела земля. Что-то огромное прогромыхало по улице и подкатилось к нашим воротам. Воздух раскалился, в нем чувствовался запах жженой резины и расплавленного асфальта. Все звуки улицы потонули в оглушительном грохоте. Листья и цветы в саду начали дрожать. Чудовище, подумала я. Чудовище с железными вращающимися лапами!
– Глядите, глядите! Еще! – визжали дети.
Чудовища катились по улице, дыша дизелем и перебирая лапами по асфальту, а люди кричали и хлопали в ладоши, приветствуя их.
– Добро пожаловать, солдаты Революции! Добро пожаловать в Пномпень! Добро пожаловать!
На нашу ограду упало несколько гвоздик – как будто мертвые птицы камнем рухнули с небес. И тут же хор искаженных громкоговорителем голосов запел:
Настал новый день, Товарищи, Братья и Сестры,
Несите же, гордо подняв, Революции знамя,
Да озарит Революция вас светом своим негасимым!
Чудовища шествовали по улице, пока наконец пронзительные вопли громкоговорителя не превратились в далекий гул. Я слышала, как люди закрывали двери и окна. Снова заурчали моторы мотоциклов и машин, остановившихся из-за процессии. Беспрестанно звеня, двинулись в путь велосипеды и велорикши. Постепенно шум стих, и на нашей улице воцарилась прежняя тишина.
Приложив ухо к отштукатуренной поверхности ограды, я ждала, не появится ли еще кто-нибудь. Нет. Никого. Куда же запропастилась Кормилица? Может, потерялась в этой суматохе? Может, не смогла вернуться из-за плотного движения?
Вдруг кто-то начал колотить в ворота через несколько домов от нашего. Мое сердце чуть не выскочило из груди. Стук не прекращался. Раздался скрип, затем грохот – ворота торопливо отворили. Послышались голоса, крики, ругань.
– Кто вы, черт возьми? Убирайтесь! Нет, не смейте! Это наш дом!
– БУМ! – Что-то взорвалось.
Выстрелили из пистолета? Или просто лопнула шина? Опять забарабанили в ворота, на этот раз уже совсем рядом, и не успела я опомниться, как…
– БАМ-БАМ-БАМ!
Я отскочила от ворот, и одна из гвоздик, что приземлились на нашу ограду, упала к моим ногам. Я хотела поднять цветок, и тут чей-то голос приказал:
– ОТКРОЙТЕ ВОРОТА!
Я посмотрела по сторонам – в саду никого, даже Старичок куда-то ушел. Я знала правило: нет взрослых – ворота никому не открывать. По крайней мере, пока шла война. Но ведь война закончилась. Мое дыхание вторило бешено стучавшему сердцу.
– ОТКРЫВАЙТЕ! – снова потребовал голос. – ИЛИ Я ПРОСТРЕЛЮ ЗАМОК!
– Подождите! – пропищала я. – Одну минуту!
Под кустом гардении в нескольких шагах от меня стояла скамеечка для ног. Я подтащила скамеечку к воротам, взобралась на нее и потянула засов…
Во двор словно ворвался столб дыма: черная кепка, черная рубашка, черные штаны, черные сандалии. Незнакомец уставился на меня сверху вниз.
– Доброе утро! – поздоровалась я. – Вы, должно быть, Темный!
Разумеется, я знала, что передо мной не тевода, – просто я запретила себе бояться.
– Что? – Незнакомец, похоже, растерялся еще больше моего.
– Темный! – Я закатила глаза, вовлекая его в свою игру.
Для теводы, пусть даже ненастоящего, он был не слишком-то вежлив.
– Что?
И сообразительностью тоже не отличался.
– Я ждала вас.
– Слушай, – то ли от нетерпения, то ли желая припугнуть меня, зарычал незнакомец, – у меня нет времени на дурацкие игры. – Он нагнулся, и его лицо оказалось прямо передо мной. – Где твои родители?
– Где же Кормилица? – Пытаясь совладать со страхом и заодно задержать непрошеного гостя, я сделала вид, что ищу за воротами Кормилицу.
– Иди! – прикрикнул он и толкнул меня. – Позови родителей. Живо! – Он толкнул меня еще раз, так что я едва не нырнула головой в кусты. – Давай!
– Хорошо, хорошо. – И я стремглав понеслась к дому с криками: – Здесь тевода!
– Это солдат Революции, – объяснил папа.
Как? Он совсем не походил на солдата. Солдаты носят красивую форму, украшенную нашивками, орденами и звездами. А на этом парне – черные рубашка и штаны, похожие на пижаму, – такие носят крестьяне, когда работают в поле, – и черные сандалии из – подумать только – автомобильной покрышки! Из цветного – лишь пояс из красно-белой кромы[18], за который он заткнул пистолет.
Каково же было мое изумление, когда из дома вышла Тата и ахнула:
– Le Khmer Rouge…
Я не верила своим глазам. «Красный кхмер»? А где же величественное божество со множеством имен, которое я ожидала увидеть?
– Стойте здесь, – сказал нам папа. – Я поговорю с ним.
Он подошел к парню и поприветствовал его. Меня поразила папина подчеркнутая вежливость.
– Возьмите вещи и уезжайте, – приказал солдат.
– Я-я н-не понимаю, – заикаясь от неожиданности, проговорил папа.
– Что непонятного? Уезжайте из дома… уезжайте из города.
– Что? – Тата, вопреки папиному запрету, все-таки вышла во двор. – Послушайте, молодой человек, кто дал вам право вот так врываться…
Тата не договорила – солдат навел на нее пистолет. Тетя замерла, открыв рот.
– Товарищ, прошу вас. – Папа коснулся руки солдата. – Здесь только женщины и дети.
Парень перевел взгляд с папы на маму, затем на Тату и наконец на меня. И я улыбнулась ему. Я стояла и, сама не зная зачем, улыбалась солдату. Он опустил пистолет.
Воздух всколыхнулся от очередного взрыва, и мое сердце вздрогнуло. Несколько мгновений все молчали.
– Товарищ, куда мы должны ехать? – нарушил тишину папин голос.
– Куда угодно. Главное – уезжайте.
– Надолго?
– Два-три дня. Возьмите только самое необходимое.
– Нам нужно время, чтобы собраться…
– Нет. Вы должны уехать прямо сейчас. Американцы будут бомбить город.
Что-то в его словах насторожило папу.
– Вы, должно быть, ошибаетесь. Они ведь ушли. Они не…
– Останетесь – вас убьют! Всех! Ясно?
И не говоря больше ни слова, солдат зашагал к воротам. Он поднял пистолет высоко над головой, как будто собирался выстрелить в небо, и воскликнул:
– Да здравствует Революция!
Нужно спешить. Если вернется солдат Революции, нас всех убьют. Мы не знали, сколько у нас времени. Час? День? А может, он вообще обманул нас и никто не придет? Однако папа сказал, что не стоит испытывать судьбу. Мы должны уехать немедленно.
– Я не позволю, чтобы меня, словно крысу, гнали из собственного дома, – возмутилась Тата.
Папа был непреклонен. Мама разрыдалась. Радана, сидевшая на кровати в обнимку со своей любимой подушкой-валиком, при виде маминых слез тоже заревела, и мама бросилась ее успокаивать.
– Я не знаю, что брать, – жалобно простонала мама, глядя на огромный шкаф с одеждой.
– Только деньги и золото, – отрезал папа. – Остальное можно купить на улице.
Он отпер мамин туалетный столик и принялся доставать из коробочек ее многочисленные украшения. Потом забрал у Раданы подушку, отчего сестра снова подняла плач, и разрезал ее по шву карманным ножом. Запихнув драгоценности в ватное нутро подушки, папа выскочил из комнаты. Он пронесся по дому, хватая на ходу книги, картины, спичечные коробки – все, что попадалось под руку. Выбежав на улицу, папа швырнул все это в багажник нашего синего «БМВ».
Я схватила папу за рукав.
– Где Кормилица?
Папа остановился и посмотрел на меня.
– Я не знаю, – вздохнул он.
– Разве мы не дождемся ее?
– Мы не можем ждать, милая. Прости.
– Что такое революция?
– Что-то вроде войны.
– Но ведь ты сказал, что война окончена.
– Я думал, что окончена, я надеялся…
Мне показалось, папа хотел что-то добавить, но потом передумал. У него был совершенно потерянный вид.
Он бросился обратно в дом.
Я сидела сзади, зажатая между Бабушкой-королевой и Татой. Мама, взяв Радану на руки, села впереди. Она качала сестру, прижавшись губами к ее голове. Наплакавшись, Радана быстро уснула в маминых объятиях. Папа проскользнул на водительское место и завел машину. Его руки тряслись, когда он взялся за руль.
К воротам, согнувшись, словно он тащил на спине мешок риса, подошел Старичок. Он отказался ехать с нами. Он должен заботиться о саде. Лучше в одиночку встретиться с солдатом, чем оставить цветы погибать на жаре. Никто так и не смог его переубедить.
Когда любимый цветок вдруг исчезает, мир вокруг исчезает вместе с ним.
Старичок держал ворота, пока папа осторожно выруливал на дорогу. Вытянув шею, я заглянула в зеркало заднего вида. В нем мелькнул балкон нашего дома, опустевший и безжизненный. Неужели он всегда был таким? И вдруг я поняла, что тенью прокралось в дом в то утро, когда папа рано вернулся с прогулки. Ощущение, что нас нет. Что мы «ушли». Мы еще не уехали, а я уже видела и чувствовала, каким станет без нас дом.
Я смотрела в зеркало и видела, как исчезает вдали наша прежняя жизнь.
Кухня, где царила Ом Бао со своими лопатками и специями. Домик для прислуги, на ступенях которого сплетничали служанки, отдыхая от работы. Дом, где каждое утро я приветствовала новый день, где истории расправляли крылья, подобно бабочкам и птицам. Столовая, где мы принимали гостей и вели столько разговоров. Баньян, своей тенью обозначивший границы священной земли. Сад, где роились пчелы и все утопало в цветах.
И, наконец, весь наш двор.
А Старичок все стоял на своем привычном месте – под бугенвиллеей у ворот. И махал нам. Я повернулась и помахала в ответ.
Старичок запер ворота.