Всё…
Всё, что происходило, только укрепляло его пессимизм. Говорят, пессимизм – самая мудрая позиция. Возможно. Но эта позиция не самая лёгкая.
Всё происходило так, как он и предполагал, – всё происходило плохо.
Ах, если бы пессимизм можно было продавать. Он переплюнул бы нефть и газ. Запас пессимизма бесконечен.
Они постучали в дверь за восемь часов до нового года. Они были за дверью повсюду – их было двое. Одна работала на половом фронте, другая контролировала чистоту этого фронта. Та, которая уборщица, начала первой:
– Вы в очередной раз затопили кабинет директора нашего института.
– Очень жаль, приношу свои извинения, – сказал он, собираясь закрыть дверь, ибо вопрос казался исчерпанным.
– Нет, позвольте, что значит жаль? – вмешалась вторая женщина. – Пойдёмте посмотрите, что вы натворили!
Он предпочитал не спорить с людьми – это занимало слишком много времени.
Напялив башмаки, вышел из квартиры и был доставлен на первый этаж.
На первом этаже сидел директор института.
– Вы в очередной раз затопили мой кабинет, – сказал директор института, указывая на мокрое пятно.
– Очень жаль, – повторил виновник потопа, разглядывая живописный угол комнаты. – Эти милые женщины мне уже об этом сказали. Приношу свои искренние извинения.
– Надеюсь, вы понимаете, что я могу доставить вам много неприятностей.
– Я очень не люблю угроз, – ответил виновник нарочито спокойно.
– Мы можем подать заявление в суд, – директор института оскалился.
– Сударь, это ваше конституционное право…
– Гм… А где, если не секрет, вы работаете? – поспешил поинтересоваться директор, очевидно привыкший разговаривать с теми, кто о Конституции понятия не имел.
– Я жизнеописатель.
– Очевидно, утопист, – съязвил директор института, поглядывая на затопленный угол кабинета.
– Возможно. Готовьте в таком случае ковчег, – ответил вяло виновник потопа. Он не любил спорить. Это требовало сил.
– Жизнеописатель, – продолжал смаковать смешное слово директор, усматривая в нём что-то недостойное.
– Да. Жизнеописатель, – совсем сник жизнеописатель, – Как я устал от председателей колхозов, вышедших из вахтёров. От острых умов и дурных манер. От этих кабинетов, которые были общественными туалетами. От самомнения надутых рыл.
Во взгляде директора института появилось изумление.
– Это вы про кого? – спросил он.
– Это я про жизнь, – ответил жизнеописатель. – Пойду я? Ага? Семь с половиной часов до нового года.
Виновник потопа резко поменял грудь со спиной и зашагал прочь. Чёрт возьми! «Вы затопили наш институт». Тьфу! Теперь кушайте меня заживо, пейте кровь, гады! Может, принести им ведро побелки? Так, чтобы хватило на следующий раз.
Пока жизнеописатель поднимался на второй этаж, степень раздражения его росла. В памяти всплывали козлости последних дней:
– Можно я возьму чайник до утра?
– Нет, мы наш чайник никому не даём.
– Это что, принцип?
– Конечно!
– А я думал, что принцип, это когда не убивают ближних.
Трогательная история сменялась другой, не менее раздражающей. Жизнеописатель поднялся на второй этаж совершенно красным. Ему хотелось кого-нибудь напинать по лицу, что-то сломать или стереть в порошок.
На втором этаже его взгляд упёрся в батарею, в излучинах которой наш герой хранил свою пепельницу – пустую кофейную банку. С банкой случилось страшное: банки не было.
– А! – заорал жизнеописатель, – третья пепельница за неделю! Это вы всё виноваты!
Он показал кулак в сторону первого этажа, где располагался институт.
Ещё несколько шагов в сторону своей двери добавили новую боль. У порога стоял мусорный пакет, аккуратно и своевременно выставленный женой для удаления.
Жизнеописатель схватил мешок:
– Что, гад? Хочешь, чтобы тебя вынесли, да? – он стал бить мусорный пакет по лицу, – Морда у тебя не треснет? А ты типа надёжный? Я ещё и не таких ломал.
Пакет лопнул. Картофельные очистки и прочая ерунда упали кучей к ногам.
– Жена, дай новый пакет быстро! – выкрикнул жизнеописатель, открыв дверь своей квартиры. – Да, веник и совок ещё.
Около десяти минут ушло на сбор объедков и витиеватые выражения, необходимые в таком деле.
Проходит ещё несколько минут. Пытаясь не переломать ноги на обледеневшей тропке, жизнеописатель всё-таки бьёт лёд своим мягким местом. Сидя на дорожке и потирая ушиб, виновник потопа продолжает некнижно выражаться.
Мусорные баки затарились перед новым годом не хуже обитателей жилищ. Пакет жизнеописателя, несколько раз падая поверх кучи, упорно скатывается вниз.
– Да чёрт с тобой, валяйся где хочешь! – кипит мужчина, уходя прочь.
Семь часов до нового года.
«Уважаемые жильцы! В связи с общей задолженностью по квартплате администрация уведомляет…»
Почему эта бумажка, приклеенная к двери подъезда, попалась нашему герою на глаза именно сегодня, неизвестно. Известно, что больше она никому на глаза не попадалась, ибо была жизнеописателем цинично уничтожена. Содрана, порвана и затоптана.
Придя домой, мужчина ждал очередных неприятностей, но был разочарован. Навстречу ему выбежал сын:
– Папа пришёл, – радостно заявил ребёнок с интонацией, которая присуща детям трёх лет.
– Сынок, – смог выдавить из себя умилённо виновник потопа.
Ребёнок забрался на руки жизнеописателя и обнял папу. Затем отстранился, нащупал православный крестик под бородой отца:
– Папа, а у тебя цеЛковь на шее?
– Церковь? – переспросил отец, едва сдерживая слёзы.
Новый год был спасён…