– Ой, что на улице делается! Беженцы бегом бегут, бросают все и бегут. Только детей на руках несут, а остальное все бросают, – пожилая женщина спускалась в погреб, одновременно описывая происходящее наверху. – Мужчину одного вели, так у него все лицо в крови… Ребенок у нее на руках орет. Сама бежит… Мужчину окровавленного за руку тащит, причитает. Я ей кричу: «Давай сюда, к нам!» А она не слышит, бежит.
Все присутствовавшие в погребе смотрели на старую хозяйку широко открытыми глазами, внимательно слушая каждое ее слово. Витя от удивления описанного вытянул шею и, открыв рот, наблюдал за своей бабушкой. Та, спустившись вниз, поставила на пол опустошенное и накрытое крышкой помойное ведро. Другой рукой она водрузила на деревянную полку бутыль с керосином.
– Илюша, сынок, ты бы притушил лампу-то. А то нам так света не хватит. И керосин взять сейчас негде, – сказала она сидевшему в углу сыну, который сразу же послушно протянул руки к лампе и немного убавил горевшее в ней пламя.
Он сидел в углу погреба на маленькой скамейке, служившей одновременно столом для имеющихся скудных продуктов, которые брали здесь же и ели сырыми из-за отсутствия возможности что-либо приготовить на огне. Позапрошлой ночью женщины, оставив спящих детей на попечении Ильи, пробрались в темноте в дом и, пользуясь затишьем, растопили печь и приготовили нехитрую еду. Они принесли горячий чугунок и чайник в погреб, прихватив с собой кое-что из теплых вещей, чтобы не замерзнуть в их холодном и сыром убежище и не простудиться, поскольку лечить в терзаемом боевыми действиями городе было некому – докторов не было, да и лекарств тоже.
Витя пристроился рядом с Ильей. Он то сидел, то полулежал на свернутом вдвое старом одеяле, постеленном на кучке уложенной на зимнее хранение моркови, покрытой сверху ветхим суконным пальто. С другой стороны от Ильи, почти возле самого входа, расположилась бабушка Вити. Пристанищем ей служил низкий потертый деревянный сундук и постеленный на него овчинный тулуп мужа, погибшего еще в Первую мировую войну.
Своего деда, в молодые годы простого крестьянина, пришедшего в голодный неурожайный год в город на заработки, Витя, конечно, никогда не видел. Рано оставшись без родителя, молодой человек был вынужден покинуть родную деревню и податься в поисках куска хлеба в ближайший уездный город, каким и был в то время Мценск. Перебиваясь некоторое время случайными заработками, в основном заключавшимися в помощи заезжим купцам в разгрузке товаров, ему наконец удалось устроиться истопником на кружевную мануфактуру, а потом перейти в ученики к ремесленнику. Впоследствии дедушка Вити женился, взяв в жены крестьянскую девушку, служившую прислугой в доме состоятельного лавочника-торговца. У жены оказался строгий нрав и непростой характер, и молодому человеку то и дело приходилось подыскивать своей супруге новое место работы, так как спустя некоторое время ее выставляли за ворота за чрезмерную упертость и излишнюю грубость. Постепенно он смирился с характером жены и даже высоко ценил ее за трудолюбие и хозяйственность. Дмитрий Максимович сумел выстроить для своей семьи небольшой бревенчатый дом, возле которого он разместил постройки для домашнего скота и всякого скарба, развел огород. Так и шла его жизнь – в трудах и заботах, в работе в ремесленной мастерской, пока не настал срок призыва в царскую армию в самом начале Первой мировой войны, в пекле которой он сгинул буквально через несколько месяцев после того, как покинул родной дом и семью. О гибели нижнего чина Осокина Дмитрия Максимовича сообщили его супруге письмом, доставленным в дом павшего за Царя и Отечество пожилым отставным штабс-капитаном. Тот, имея вид подобающий для такой ситуации, сняв фуражку и аккуратно указательным пальцем разгладив пышные усы, зачитал неграмотной Прасковье Семеновне письмо, написанное одним из офицеров полка, где служил ее супруг во время своей гибели.
Обычно в таких случаях в русских семьях, внезапно остававшихся без кормильца, бабий вой оглашал окрестности. Потом заказывался в церкви молебен. И многочисленная родня геройски павшего солдата, защищавшего свою землю от супостата, помолившись за упокой души его, садилась за поминальный стол и многократно осушала наполненные горячительными напитками рюмки, вспоминая только добрым словом этого человека.
Но не тот был характер у Прасковьи Семеновны, чтобы громогласно оповещать соседей о своей утрате. Не выла она громким голосом, причитая о несчастной судьбе своей. Не лила, по крайней мере на виду у всех, горьких слез. Спокойно надела траурное одеяние. И приняла случившееся как должное, прекрасно осознавая, как теперь осложнится ее жизнь с четырьмя маленькими сыновьями, старшему из которых было только двенадцать лет, а самому младшему – всего несколько месяцев.
Получая пенсию по утрате кормильца, работая в огороде и ухаживая за немногочисленным домашним скотом и птицей, она тянула своих детей как могла. Что непременно еще больше сказалось на ее и так не простом характере и весьма жестком нраве. Спустя год она отдала ремесленнику в ученики двух старших сыновей, решив с малых лет сделать их самостоятельными и тем самым упростить жизнь оставшимся при ней детям, самый младший из которых, как оказалось, родился с неполноценным здоровьем и никак не мог начать ходить. Спустя некоторое время в сапожную мастерскую убыл в ученики и третий сын – Петр, самый старательный и смышленый в семье, будущий отец Вити. С Прасковьей Семеновной оставался лишь самый младший, инвалид Илья, начавший все же ходить, но очень поздно и совсем кое-как, что соответствовало его врожденному недугу.
Сидя в погребе, Илья увидел, как задремала на руках у матери его восьмимесячная племянница Тамара. В то время как трехлетняя Валя уже начинала шуметь и капризничать, по-детски страдая от тяжелого и мучительного для ребенка пребывания в холодном и сыром погребе, не предназначенном для многодневного сидения в нем. Илья прибавил пламя в керосиновой лампе и достал из кармана своего пальто небольшую детскую книжку с картинками, показал ее Вале и тихо, чтобы не будить спящую малышку, спросил:
– Сказки почитаем?
Девочка закивала. Она, держась ручками за деревянное ограждение картофельной кучи, направилась к Илье. Он усадил ее на колени и развернул книжку. Витя вытянул шею, встал и подошел ближе к дяде и сестре в надежде тоже услышать чтение сказок, несмотря на то что уже много раз они были ему прочитаны еще отцом. Илья начал читать, но был прерван маленькой племянницей, которая сказала, что ей совсем не слышно и попросила читать громче. Он оглянулся на спящую Тамару и, убедившись, что не потревожит грудного ребенка, стал читать громче. Но этого девочке оказалось мало. Она захотела лучше рассмотреть рисованные картинки на страницах. Илье пришлось сесть так, чтобы тусклый огонь керосиновой лампы, горевший в экономичном режиме, как можно лучше освещал развернутую перед Валей детскую книжку.
Сидевшая напротив мать Ильи тоже стала слушать, как читает сын, разглядывая его и внуков тем взглядом, который может возникнуть у женщины при сильном беспокойстве за судьбу и жизнь своих маленьких и совсем беззащитных потомков. Такой взгляд не был присущ для старухи с очень строгим характером и железной стойкостью. Но сейчас она смотрела именно так. Она смотрела горестными глазами и думала о том, что тяжелая вдовья жизнь не сломала ее, не пошла она по миру с протянутой рукой, подняла и воспитала сыновей. Но она никогда не думала о том, что возле ее дома будет твориться то, чего и представить она себе не могла. Что прямо возле порога будет стоять не далекая и неведомая, а самая настоящая разрушительная война.
– Сегодня тихо как-то. Вчера все стреляли, а сегодня что-то не очень, – молодая хозяйка приподнялась со своего места, где только что укачала младшую дочку. – Может, нам сегодня в доме заночевать. Ночи темные, печку затопим, а то Валя засопливила уже. Не дай бог заболеет.
Пожилая женщина опустила глаза в земляной пол погреба, тяжело вздохнула.
– Будь они все прокляты! – тихо произнесла она в адрес стоявших на подступах к городу гитлеровских полчищ. – К вечеру посмотрим. – Потом она перевела взгляд на сына и добавила: – Илюша, ты бы вечером, как стемнеет, окошки заколотил, сынок. Не ровен час, как стекла вынесут. Грохот какой стоит порой. Того и гляди, они повылетают.
– Я затоплю печь, как стемнеет. Ребята хоть в тепле поспят, – сказала молодая женщина, глядя на свекровь.
Та быстро закивала ей в ответ.
– Ау! Есть кто? Вы еще здесь сидите? – послышался знакомый мальчишеский голос из-за подпертой изнутри лопатой двери погреба.
– Колька, что ли, Морозов? – быстро сообразил Илья, уставившись на дверь в конце узенького туннеля спуска в домашнее овощехранилище.
– Я открою? – молодая женщина посмотрела на свекровь, как бы спрашивая ее разрешения.
Та быстро завертела головой, и, ничего не ответив, одним взглядом дала понять о своем согласии, и при этом сама попыталась встать, но не смогла этого сделать, так все тело затекло от долгого и почти неподвижного сидения в земляном укрытии.
Молодая хозяйка стала быстро подниматься по лестнице наверх, приговаривая:
– Коленька, не уходи. Сейчас я тебе открою.
Витя проснулся от возникшего шума и суеты. Он стал приподниматься на локтях, стараясь освободиться от одеяла, под которым спал вместе с сестрой Валей. Девочка продолжала сопеть, не реагируя на посторонние шумы. В это время маленькая Тамара уже зашевелилась и вот-вот должна была заплакать от возникшего дискомфорта. Пожилая хозяйка подошла к ней, стараясь заслонить своим телом проникающий в помещение погреба яркий дневной свет из-за открытой двери, за которой уже слышался разговор ее снохи и внезапно появившегося сына соседей.
– Ну что там? – спросила его молодая хозяйка, озираясь по сторонам привыкающими к солнечному свету глазами.
– Выходите из укрытия, тетя Настя. Немцы только что по мосту в город вошли. Наши все разбежались. Так кое-где еще снуют. Вроде прячутся, – мальчик говорил взволнованно и выглядел очень напуганным. – Я к вам по огороду прошел. Дед сказал, что надо сейчас всем в своих домах быть и не прятаться, чтобы немцы все видели.
– А наши что, все ушли? – женщина растерянно смотрела на двенадцатилетнего сына соседей. – Столько войск было в городе. Думали, что отстоят нас. Немцев на порог не пустят.
Откуда-то послышались хлопающие выстрелы. Что-то громыхнуло вдали. В воздухе сильно пахло порохом и дымом от горящего дерева, запах которого стал проникать в тесное помещение погреба.
– Давайте-ка выходить, – заявила пожилая женщина и взяла на руки уже проснувшуюся маленькую внучку. – Тамару кормить пора. Илья, сынок, Валю возьми. Витя, поднимайся наверх.
– Я побегу, тетя Настя, – сказал Коля Морозов и, не дожидаясь ответа, скрылся за сараем.
Едва вся семья выбралась из погреба, как над ними заревели моторы и в воздухе в сотнях метров над землей пронеслись два темных самолета с крестами на крыльях. Увидев их, Витя тревожно посмотрел на Илью, который тоже стоял, подняв голову, разглядывая чужеродные боевые машины. От испуга расплакалась Валя. Вслед за ней тут же зашлась плачем маленькая Тамара.
– Ну что стоите? Бегом в дом! – пожилая женщина быстрыми шагами отправилась в сторону крыльца. – Илюша, скорее, сынок. Неси Валю.
Войдя в избу, Витя растерянно сел на стул возле окна, как обычно это делал, когда входил в горницу, чтобы не мешать бабушке. Он ничего не понимающими глазами стал наблюдать за суетой женщин. Больше всего его сейчас удивлял Илья. Обычно уверенный в себе, гордящийся своей начитанностью, старательный молодой человек выглядел опустошенным и абсолютно потерянным. Он неподвижно стоял возле входа, ожидая указания пожилой матери, от слов и действий которой он всецело зависел в данный момент.
Та передала в руки молодой хозяйки маленькую Тамару и сказала:
– Давай, корми ее скорее, чтоб не плакала. А то немцы, говорят, порядок любят.
Женщина взяла у свекрови дочку и с ней на руках скрылась за занавеской, отделявшей спальню от горницы.
– Сынок, иди лампу забери из погреба. И запри его, заслони там чем-нибудь. – Бабушка Вити взяла Валю из рук сына и аккуратно передала ее старшему внуку. – С тобой пойду. Надо вход в погреб спрятать. А то, чего доброго, немец все последнее потаскает у нас. И картофелины не оставит!
Они с Ильей быстро вышли из дому, оставив Витю одного с сестрой в горнице.
– Я к маме хочу, – сказала девочка, обиженно посмотрев на брата.
– Ну иди, – мальчик кивнул в сторону занавески, за которой мать кормила его младшую сестру.
Когда Валя скрылась из виду, зайдя к матери, Витя повернулся к окну, стараясь сквозь щели в досках, защищавших оконные стекла от взрывных волн, разглядеть что-нибудь происходящее на улице. Откуда-то со стороны центра города уже несколько минут доносился частый стук пулемета. Витя был уверен, что это бьет именно пулемет. В дымке далекого пожара он попытался разглядеть примерное место стрельбы. Окна их дома с одной стороны выходили на улицу и ему были видны только стоявшие за дорогой деревья и протекающая внизу под горой в двухстах метрах от дома река, воды которой несли в себе что-то непонятное мальчику, привыкшему видеть чистое течение в просветах между деревьями, растущими по берегам.
Витя не стал вглядываться в поверхность видневшейся речки. Ему было интереснее сейчас определить, что за пулемет так долго стреляет, откуда ведет огонь и по кому. «Если это наш, то почему он все еще бьет? Ведь Коля Морозов сказал, что наша армия ушла из города. Значит, не вся ушла. Значит, еще кто-то сражается? Или Коля не все знает?» – подумал мальчик и решил подойти к окну в противоположной стене, из которого он надеялся рассмотреть видневшуюся колокольню церкви, что стоит возле торговой площади в центре города. Именно с той стороны все еще слышались выстрелы. Едва Витя прильнул к раме, решив еще раз взглянуть на улицу, как отшатнулся назад, едва не упав со стула. Он испуганно схватился за край стола и замер в ступоре от испуга.
В окне он разглядел тех, кого так боялись увидеть абсолютно все жители маленького прифронтового города. Кого абсолютно не ждали и не хотели видеть. Кого винили во всех своих бедах последних месяцев. Кого считали теми, кто принес в их дома страдания и боль. В щелях между досками мальчик увидел мелькнувшие силуэты вражеских солдат в касках и в темных шинелях.
Он широко открытыми глазами оглядел комнату и остановил взгляд на занавеске, за которой были его мать и маленькие сестры. Потом он испуганно стал смотреть на открытую дверь между горницей и сенями. Ему было видно заколоченное снаружи окно, в широкие щели между досками которого проникал яркий дневной свет. Вдруг этот свет померк, давая понять, что к крыльцу подходит кто-то чужой, быстро двигаясь к входу в дом. Послышались тяжелые шаги кованых сапог, донеслось чье-то дыхание. Удар чем-то тяжелым с грохотом опрокинул стоявшие на лавке ведра. С глухим звуком ударилась о деревянный пол длинная метла. Шаги стали приближаться к двери. Витя вскрикнул:
– Мама!
Едва он успел окликнуть мать, как в горницу, широко переставляя обутые в сапоги ноги, начал медленно входить немецкий солдат. Гитлеровец сразу же бросил взгляд на оторопевшего Витю, который попятился в угол комнаты, инстинктивно ища там спасения. Солдат почти не обратил никакого внимания на ребенка. Держа наперевес карабин, он стал оглядывать стены, оценивая обстановку. Убедившись в отсутствии какой-либо опасности для себя, он опустил приклад карабина на пол и, продолжая держать его только одной рукой, начал ходить по комнате, разглядывая стоящие на полках и столе предметы. Он подошел к печи и, откинув на пол заслонку, выдвинул свободной рукой чугунок с еще теплой, сваренной ночью картошкой. Издав на родном языке слова одобрения по поводу удачного обнаружения съестного, солдат переложил клубни в «сухарную» сумку [1], висевшую у него на ремне.
Витя стоял в углу комнаты и молча и не шевелясь наблюдал за уверенными движениями оккупанта, без какого-либо стеснения забиравшего продукты на глазах у ребенка. Закончив опустошение чугунка, гитлеровец, пошарив на полках, отправил в набитую вареным картофелем сумку глиняную плошку с крупными кусками сахара. Затем он взял полулитровую бутылку с маслом, откупорил ее зубами, понюхал и, одобрительно кивнув, заткнул пробку. Оценив добытое, солдат явно не оставался удовлетворенным и продолжал оглядывать комнату, надеясь отыскать для себя еще что-нибудь.
Из-за занавески выскочила на шум молодая хозяйка, на ходу поправлявшая верхнюю пуговицу на кофточке, застегиваясь после кормления дочери грудью. Она моментально оценила происходящее, увидев на полу пустой чугунок и бутылку масла в руке немецкого солдата. Подняв жалостливый взгляд на фашиста, женщина развела перед ним руками и произнесла голосом человека, просящего пощады:
– Мне детей кормить нечем будет! Не забирайте последнее! Детей кормить нечем будет!
Она сделала шаг навстречу солдату, протягивая к нему с мольбой руки. Немец недовольно поморщился и, что-то буркнув себе под нос по-немецки, обошел молодую женщину и двинулся в сторону двери.
– Что ж ты делаешь?! Отдай! – голос ее изменился.
Она кинулась на солдата, вцепившись руками в висевший за его спиной ранец.
– Отдай, гад! – взревела она уже не своим, а звериным голосом, голосом животного, ценой собственной жизни защищающего собственное потомство.
Молодая, стройная, красивая тридцатилетняя женщина моментально превратилась в бесстрашную защитницу собственного дома и детей. Свирепым взглядом и всей имеющейся в ее руках силой она вцепилась в уходящего из ее дома чужеземного грабителя.
Закаленный в боях немецкий солдат резким движением с разворота ударил ее локтем. Вскрикнув, молодая хозяйка упала на пол посередине комнаты. Фашист шагнул к ней и, сопровождая свои действия гортанной бранью, с размаху ударил ее ногою в живот. Она вскрикнула от боли и, съежившись на полу, закрыла руками тело. За занавеской одновременно заплакали обе девочки. Услышав их плач, глядя на лежащую на полу мать, разъяренный маленький Витя кинулся на немца. Солдат отреагировал мгновенно. Едва мальчик приблизился к нему, как он вскинул ему на встречу ногу в сапоге и оттолкнул от себя. Потеряв равновесие от полученного удара в грудь, Витя отлетел прямо под стол, едва не ударившись головой о его ножку. Гитлеровец снова выругался и быстрыми шагами вышел из комнаты. Вскочив, охваченный яростью ребенок, не чувствуя боли, но видя все еще лежащую на полу возле печи мать, побежал вслед за фашистом, мгновенно решив отомстить за родного человека во что бы то ни стало.
– Витя! – тихо произнесла молодая женщина, все еще не придя в себя от болезненного удара ногой в живот, но мальчик ее уже не слышал.
Он выскочил на крыльцо и растерянно остановился, увидев, как еще два немецких солдата ловят во дворе их дома кур и складывают их в большой мешок. Один из них громко смеялся, глядя на беготню другого за курицами. А второй, шумно комментируя свои действия, гонял птиц и, поймав их, отправлял в мешок в руках первого.
Витя резко повернул голову в сторону калитки, за которой только что скрылся обидчик его матери. Злобно закричав, мальчик побежал за фашистом, но неожиданно наткнулся на бабушку, которая успела схватить его за плечи.
– Ты куда? – вскрикнула она, едва сдерживая разъяренного внука.
Тот не реагировал на ее слова и рвался из рук пожилой женщины, тщетно стараясь вцепиться в злобного фашиста с намерениями разорвать того на куски.
– Остановись! Куда ты?! Успокойся! – не то упрашивала, не то причитала бабушка, начиная понимать, что не просто так мальчик стремится наброситься на немецкого солдата, который не обращал на него никакого внимания и подходил к калитке соседнего дома. Он уже было переступил границу участка соседей, как навстречу ему вышла женщина – хозяйка дома. Это была мать Васи Цыгана.
Она встала на пути у фашиста, уперлась руками в откосы проема и смотрела прямо в глаза воинственного грабителя. Взгляд у нее был решительный. Она сверлила им лицо немецкого солдата, призывая его одуматься и не грабить людей.
– Ой, Наташка! – тихо, шепотом, почти про себя взмолилась пожилая женщина, сдерживавшая мстительный порыв своего маленького внука, крепко держа его своими руками, одновременно глядя в сторону соседского забора.
К остановившемуся перед внезапно возникшим на его пути препятствием немецкому солдату подошел его товарищ, державший в руках небольшой матерчатый мешок, наполненный продуктами, взятыми из другого дома. Первый из-за обремененных поклажей рук передал второму полулитровую бутылку с маслом, добытую в доме Вити. После этого гитлеровец, выругавшись, толкнул цевьем карабина стоявшую перед ним женщину, от чего она вскрикнула, но устояла на ногах. Немец снова выругался. Как вдруг она встала перед ним, все так же пронизывая его решительным взглядом. Солдат на секунду оторопел. Он уже, судя по виду, собирался снова оттолкнуть от себя непреклонную защитницу своего дома, как она резко, сильно сама толкнула его в грудь. Тот отскочил на несколько метров и едва не упал. Оба фашиста дико заорали. Первый, сделав выпад в сторону строптивой женщины, резким движением ударил ее прикладом карабина по голове, от чего она рухнула на землю прямо возле забора. Солдат презрительно посмотрел на нее сверху вниз и, удовлетворенный содеянным, шагнул в сторону калитки.
– Не пущу! – вдруг все так же решительно произнесла она, цепляясь рукой в штанину немца. – Не дам тебе, сволочь, грабить детей!
Шатаясь после сильного удара, она поднялась. Гитлеровец презрительно посмотрел на нее. Потом развернулся, сделал три шага назад и без какого-либо предупреждения вскинул карабин. Он быстро навел его на женщину. Витя оторопел и перестал рваться из рук бабушки. На мгновение мальчик перевел взгляд на мать своего лучшего друга.
– Наташа! – снова тихо произнесла пожилая женщина, тоже не отводившая глаз от происходящего.
Спустя секунду раздался выстрел. Защитница дома ударилась всем телом о забор и упала на землю, сложившись в неестественной позе. Витя, его бабушка и еще несколько женщин, наблюдавших за тем, что происходило у дома Цыгана, одновременно вскрикнули. Мальчик остолбенел. Он широко открыл глаза и рот, не веря случившемуся. Прямо у него на глазах была убита мать Цыгана. Добрая, любимая всеми мальчишками хозяйка, славившаяся тем, что на зависть друзьям сына не запрещала ему проводить много времени в уличных играх, была лишена жизни самым подлым способом. Та, кто ценила добрые сердца и с улыбкой на лице встречала на пороге своего дома Витю, Леху и других ребят, угощая их всех баранками или леденцами, лежала теперь мертвая возле порога.
Пожилая женщина прижала оторопевшего внука к себе. Она закрыла ему лицо ладонью, стараясь избавить мальчика от страшного зрелища. Тело Вити обмякло. Он перестал вырываться из рук бабушки, которая, еле сдерживая порыв плача, быстро повела его к их дому. Мальчик спокойно поддался действиям пожилой женщины. Она почти довела его до крыльца, как из-за забора, со стороны дома только что убитой соседки, послышались частые шаги бегущих людей.
– Мама! – громко прозвучал детский голос, в котором Витя безошибочно угадал голос своего лучшего друга Цыгана.
Он резко дернулся из рук бабушки, вырвался и побежал на улицу. Едва выскочив за пределы участка, он встал как вкопанный, увидев почти лежащего на теле мертвой матери своего товарища. Рядом с убитой родительницей медленно села прямо на землю старшая сестра Цыгана. Ее голова упала на грудь. Потом девочка опрокинулась на спину и потеряла сознание.
– Мама-а! – простонал мальчик над мертвым телом, приподняв с земли ладонями голову убитой женщины. – Мама-а!
Он снова и снова произносил это слово, еще не осознав, что матери у него больше нет. Цыгана затрясло. Он поднялся. Глаза его были пусты и наполнялись слезами. Через секунды взгляд его начал меняться. Он смотрел на окрестности так, как будто искал кого-либо или что-либо. Лицо его исказила злоба. Витя поймал его взгляд. Уловив его направление, он начал смотреть на удалявшихся по улицы спокойной походкой двух немецких солдат, один из которых только что сотворил непоправимое. Цыган глядел им вслед. Из губ его вырвался злобный рык. Он взревел, словно был не девятилетним мальчиком, а разъяренным диким зверем. Для стоявшего поблизости Вити стало понятно, что может сейчас произойти. И это случилось. Потерявший только что маму, маленький человечек рванул с места в сторону гитлеровцев. Витя бросил вслед ему испуганный взгляд, но тут же зло сжал челюсти и тоже рванул с места за Цыганом, чтобы поддержать атаку друга. Ему это не удалось. Теперь уже Илья, успев схватить его, дернул на себя и обнял, прижимая к себе.
– Пусти! – прорычал Витя, пытаясь вырваться из рук дяди.
Тот молча держал его, прижимая к телу. В последнее мгновение мальчик смог повернуть голову так, что ему стало видно, как Цыган с разбега набрасывается на убийцу матери. Удар был таким, что солдат едва не упал. Он выронил из рук бутылку масла, которая тут же разбилась. Успев повернуться, немец принял на себя второй удар. А от третьего его спас вовремя подскочивший товарищ, ловко сделавший подножку бросавшемуся в атаку ребенку. Цыган упал, но быстро встал и тут же получил удар кулаком в лицо, который сбил его с ног и отбросил на землю. Солдаты, опомнившись, стали наносить ему удары ногами по голове и телу. Затем они повернулись и, ругаясь, двинулись дальше, периодически оглядываясь на лежащего на земле без сознания мальчика и на скопившихся возле мертвой женщины людей.
– Ой, Господи! – начала причитать бабушка Вити.
Она закрыла лицо руками так, что оставались открытыми только глаза, которые мгновенно наполнились слезами. Как только гитлеровцы отошли на несколько шагов, она побежала к избитому ребенку. Со стороны другого соседского дома к нему быстро приблизились, озираясь на удаляющихся солдат, еще две женщины. Все трое склонились над мальчиком. Одна из пришедших на помощь бросилась на колени и бережно подняла голову Цыгана. Тот шевельнулся. Его ощупали и медленно подняли на ноги.
– Пусти! – снова рявкнул Витя на своего дядю, все еще не теряя надежды вырваться из его рук.
Они оба продолжали наблюдать за действиями женщин, старавшихся оказать помощь жестоко избитому ребенку. Тот медленно приподнялся и встал. При этом его поддерживали за плечи. Мальчик шатаясь сделал несколько шагов в сторону своего дома. Когда женщины расступились, Витя и Илья увидели его окровавленное лицо. Цыган поднял голову. Взгляд его на мгновение упал на лежащую возле забора мертвую мать и склонившуюся над ней старшую сестру, которая, придя в сознание, тихо подползла к убитой. Девочка застыла над бездыханным телом. Стала гладить его, оглядывая широко открытыми безумными глазами. Она молчала, но было видно, что вот-вот разразится нечеловеческим воем.
Увидев это, Цыган заорал не своим голосом. Он поднял окровавленное лицо к небу и забился в истерике. Женщины схватили его за руки и стали прижимать к себе. Мальчик вырывался, но быстро обессилел. Он упал на колени и заплакал. Слезы на его щеках смешались с кровью. Он упал на бок в осеннюю дорожную грязь, чуть подмороженную за прошедшую ночь, и продолжал тихо рыдать от бессилия и горя из-за потери матери.
В несколько минут его жизнь, жизнь старшей сестры и жизни еще многих, находившихся поблизости людей изменилась. Боль от смерти родительницы, пытавшейся защитить своих детей, вселилась в его маленькую душу. Сдавленный и потерянный, он распластался на дороге. С его лица на землю падали капли крови, смешанной со слезами. Он всхлипывал, и как только его взгляд снова упал на мертвую мать и склонившуюся над ней сестру, он снова взвыл.
Женщины вновь подняли его. Но вдруг они вздрогнули от чего-то неожиданного. Их лица мгновенно сосредоточились на том, что они увидели. Из-за дыма, шедшего от какого-то недалекого пожара, стали появляться фигуры немецких солдат, медленно идущих по дороге вдоль домов местных жителей. Они с интересом смотрели на жителей только что оккупированного ими города, переживших первую тяжелую трагедию, являвшуюся следствием вторжения на их территорию жестокого и подлого врага.
Один из гитлеровцев, держа наперевес карабин, жевал яблоко. Он шел первым в колонне беспорядочно идущих солдат, облаченных в каски и шинели. Их фигуры стали появляться из редкой, похожей на туман дымки. Они были злы и сосредоточенны. Оружие было наготове. Между собой они передавали солдатскую фляжку и, морщась, пили из нее по очереди.
– А ну, в дом! – Витя услышал позади себя тихий голос матери, которая резко потянула на себя его и Илью.
Мальчик успел только повернуть голову, чтобы посмотреть на все еще остававшегося на пути идущих немцев Цыгана и женщин, среди которых была его бабушка. Но увидеть все он так и не успел. Мать быстро втащила его в калитку. Ему удалось только мельком взглянуть на убегающую с дороги пожилую женщину.
Уже войдя в дом, он прильнул к забитым снаружи досками окнам и стал смотреть через щели на медленно двигавшихся гитлеровских солдат, которые вдруг поменялись с другими людьми, не похожими на них. Грязные солдатские сапоги с широкими голенищами исчезли. На их месте замелькали в проеме досок забора привычные глазу ботинки с обмотками. Витя удивился. Он не поверил своим глазам. Прильнув ближе к стеклам, он стал вглядываться в сторону улицы. Там действительно шли красноармейцы. Мальчик отпрянул от окна. Он повернулся в сторону двери и, не обращая внимания на суетившихся возле кровати мать и бабушку, успокаивавших маленьких сестренок, прошмыгнул в сени, а потом на улицу. Лишь на крыльце он столкнулся с Ильей, ударившись головой в его тело.