В поисках Тартарии: перстень Искандера - читать онлайн

Пролог

Въезд в Ставрополь с Деминского круга пролегает под огромными буквами, образующими яркий свод. Это новые городские ворота – светящиеся в темноте и оглашающие границу степи. Легкость, с которой можно сегодня попасть в город немыслима для путника в начале тысячелетия. В те времена местные земли были весьма опасными, а крепость, ныне разросшаяся в крупный город, запиралась на массивные дубовые ворота. Охраняемое огромными земляными валами и каменными стенами, древнее поселение жило своей жизнью. Но люди не властны над временем, и от величия Тартарского городища ныне остались глиняные битые черепки. Тысячелетие его существования лишь пыль на страницах учебников. Возможно ли, чтобы сердце древнего города, продолжает биться по сей день в сокрытых катакомбах? Я принимаю эстафету главной роли в его поисках.

Указатели с именем города поставлены задолго до истинной черты Ставрополя. Это важно для путешественника, такого как я, в ночи. Нужно сбавлять скорость.

Путь от Москвы до преддверий Кавказа занял чуть более суток. Безумцем на дороге быть не стоит – если убьюсь на трассе – потеряется последняя ниточка, способная привести к важной находке. Голоса древней цивилизации вновь пропадут в веках.

Заехал в черту города. Теперь главное – не пропустить нужный поворот.

Разместиться планировал не в гостинице, а в предоставленном родственниками летнем жилье. Следовало экономить в ближайшие дни, поскольку «командировка» обеспечивалась исключительно за мой счет. На расследование я вызвался сам и по ряду причин не информировал редакцию Московского журнала, в котором работал, об истинных мотивах. Расскажу о них позже. Главная задача исхода дня – разместиться с дороги на ночлег и хорошенько выспаться перед началом поисков…

Город назначения знаком с юных лет, в нем прошли школьные годы. Не хочу говорить о причинах, приведших к переезду в столицу более десятка лет назад. О том до сих пор отзывается сердце острой болью. Пока не поборю колючие воспоминания во мне, не смогу открыться. Это еще один из доводов, почему решился на поездку – переболеть и выздороветь.

Был в Ставрополе будто в прошлой жизни. Кое-что помню из школьных экскурсий, да походов с тетушкой на рынок. По меркам породнившей Москвы, местные улочки не сложны – два проспекта пересекают друг друга, по диагоналям разрезая город. Остальные дороги прилегают к ним. Большую путаницу создавали частные сектора. Бывшие дачные кооперативы, прирастая к городу, становились полноправными улицами, порой неся в своих названиях дробные цифры.

Именно такую «новую» улицу, не знакомую навигатору, предстояло найти в ночи. Задачу осложняли тучи, заслонившие звезды с луной, а вместе с тем и остатки света. Тетка моя, давно уехала в Краснодар, любезно предоставляя мне свои летние апартаменты в бывшем дачном поселке, оставила весьма смутные координаты жилья.

По ее инструкции следовало вскоре после городской черты свернуть налево в сторону села Татарка и уткнуться в указатель «улица Яблочко». Маленький домик в этом дачном кооперативе тетушка купила после моего отъезда в столичный университет. Помню, она писала о нем в письмах. Даже фотографии присылала – очень гордилась тем, что сбылась ее мечта. А я радовался, что в этом мире хоть у кого-то они сбывались. На ее приглашения приехать в отпуск всегда находил отговорки. Теперь понимаю, что зря – хоть знал бы, куда ехать.

Полученные целеуказания в изменившемся городе мало понятны. То ли после длинной дороги внимание ослабло, то ли инструкции были не исчерпывающими… Вместо долгожданной Татарки я выехал на очередное кольцо. Огромная стела с непонятной метафорой на конце шпиля величала героев-доваторцев, ознаменовывая собой начало широкого и длинного проспекта. Невольно вспомнилось, как все детство считал «героев-доваторцев» некими отважными жителями села, не щадя себя, запасающими хлеб в закрома Родины. При этом они гордо кричали девиз типа: «Даешь… (чего-то там)!». От того и назывались «дАваторцами». Но нет. История подвига этих людей совсем иная. Стелу на кольце, что я проезжал, возвели в честь солдат, воевавших под командованием генерала Доватора, – героя Великой Отечественной войны.

Уныло дежуривший тут же, на кольце, экипаж дорожной службы пояснил мне: «Коль на Татарку надо, тут спускайся, через Белый город». Подсказка полицейских совсем не вязалась с оставленной родственницей инструкцией.

Начинавший покрапывать мартовский дождик бил по натянутым от усталости нервам. Пришлось поднять стекла, сквозь щели в окнах салона просачивались мелкие капельки и прибитый влажным воздухом слой пыли. Где-то вдалеке черная туча озарилась всполохом. Грозы Кавказа, полыхавшие вдали, здесь не слышны, звук рассеивается видневшейся далью. Сотни лет назад с вершины этой горы казаки бесстрашно смотрели на такие грозы. Время сменилось, и сейчас бравые служители правопорядка и ухом не повели от мгновения озаренного неба. Им было не до гроз – оба уткнулись в телефон, демонстрирующий очередной вирусный видеоролик.

Поняв, что более детальной помощи от них не добьюсь, тронулся дальше. Въехал в темноту, забирая вместе с высокими фонарными столбами остатки света. За спиной скрылось многоэтажное здание, резко отделяющее цивилизацию от дремучего леса. Каменный сторож светил отблеском стекол во мрак. Потрясающая контрастность градостроения – лишь сделай шаг вперед, и ты из каменных джунглей двадцать первого века окажешься в «вековечном лесу», наподобие тех, о которых писал Джон Рональд Руэл Толкин. Вот-вот из-за того дерева выбегут хоббиты с кольцом. Отчего-то вспомнилось самое начало той истории… Романтическое путешествие испуганного маленького существа в большом мире. Тропинка сквозь мрачный лес от родной торбы до границы Шира, там, где гарцует пони. В детстве было страшно читать описание «вековечного леса». И, проезжая по лесной дороге в сторону Татарки, я испытывал те же чувства – страх и отчаянное желание выполнить возложенную миссию. Удивительно, как сказка воплощается в жизнь на Ставрополье! Разве что лес этот называется не «Вековечный», а Татарский.

Дорога извивалась, внезапно показывая все новые каверзы в местах разбитого асфальта. Чем дальше я проезжал вдоль густых рядов деревьев, тем более понимал, как далеко заблудился. Узкая дорога с крутыми поворотами не позволяла развернуться. Две полосы разбитой дороги навстречу друг другу плохо просматривались из-за постоянных поворотов, а в наступившей темноте не видно ничего вокруг. Приходилось пробираться прямо по движению, пока виден асфальт.

Фары моего автомобиля поймали вдалеке темную фигуру. Разыгравшаяся фантазия на сей раз рисовала вовсе не упомянутых хоббитов, персонажа не менее загадочного, выше ростом. Я сбавил ход и поравнялся с высоким худощавым стариком в пыльной мешковатой одежде. Впалые глаза и длиннющая седая борода говорили, что передо мной не иначе, как Гендальф!

Остановил машину.

– Уважаемый! – окликнул обернувшегося на свет фар путника. – Так проеду на Татарку? Где тут «Яблочко»?

Человек под дождем приветственно помахал рукой и направился ко мне.

Он вовсе не ожидал приглашений, без лишних церемоний сел на пассажирское место.

– Добрый вечер, – буркнул «Гендальф» и вежливо кивнул головой. Возможно, за приветственный кивок я ошибочно принял старческое потрясывание подбородка.

– Это дорога на… – вновь повторил я, но меня перебили.

– Да, так, на Татарку, – он показал ладонью вперед, повторяя знаменитое движение Владимира Ильича. – Мне туда тоже надо. Довезешь – я тебе покажу путь.

– Хорошо… – промямлил я, переключая передачу автомобиля.

Впрочем, и так бы предложил довести часть пути. Дождь разыгрывался все сильнее, а старик одет явно не по погоде. Неловкое чувство от не исполненных обязательных для попутчиков церемоний знакомства, приковало мои руки к рулю. Протянуть правую ладошку для рукопожатия не решился, а после не кстати стало.

– Мне не совсем в Татарку надо, – принялся пояснять я. – На Яблочко.

– Так ты давно миновал.

– Татарка там? – вопрошающе указал я.

– Там, – согласился попутчик. – И тут. Но твоя цель – там.

Костлявая рука показала за спину, подогнав воздух в салоне автомобиля. От его рясы несло замшелостью и мхом. Ощущение столетий в нем чувствовалось изрядно.

– Нет. Мой дом там! – показал на лево, где предположительно находилась Москва.

– Нет. Там! – настаивал старик, указывая за спину.

Не стал спорить, видать, он не так понял.

– Хорошо. Куда ехать… – растерялся я.

– А куда ты путь держал? Туда и езжай!

– Я ехал весь день, а теперь хочу отдохнуть. Ночлег ищу.

– Ищущий да обрящет! – продекламировал собеседник с детства знакомые строчки.

По правую сторону показалась табличка с указанием тропы в лес, к какому-то монастырю. В почти дремлющем мозгу появилась мысль, что моему попутчику, скорее всего, туда нужно. Он упустил поворот.

– Мужской монастырь иконы пресвятой Богородицы «Всех скорбящих Радость» там, – старик сопроводил взглядом мелькнувшую табличку. – Езжай дальше!

Мы спускались с горы. Впереди на черной глади спящей холмистой долины змеей виднелся кусок трассы. Желтой полосой света, маленьким штрихом ненужной на полотне краски, лежал участок дороги, что в нескольких километрах от нас. Гаджет подсказывал, что, скорее всего, огненная змейка проходит у хутора Извещательный. Само его название напоминает о роли Ставрополя и его окрестных селений в истории. Эту тему со школьных уроков я помнил хорошо. Более трехсот лет назад возведенная крепость являлась форпостом от разбойников предгорья. В Извещательном находился дозорный пункт казаков, откуда шли доклады. Прошли века, и проезжая в дождливой ночи по татарскому спуску, видно удачное расположение бывших оборонительных сооружений.

Мое детство проходило в этих степях. Отрадно осознавать, что это первая, за десятилетия, поездка на малую родину. Причем факт моего визита в родные земли – уже большой шаг в победе над своими страхами.

– Сейчас поворот резкий будет направо. Там дорога разбита. Притормози! – скомандовал попутчик. – Доставь, пожалуйста, в верхнюю Татарку!

Беспардонность таковой просьбы возмутила. Внутренний гнев не разгорелся как ввиду усталости, так и от уважения к преклонному возрасту.

– Ну не сердись! – продолжил тот. – Видишь, дождь-то какой! Гляди, и я тебе не случайно встретился. Приедем, Витя тебе покажет путь.

Машину затрясло по грунтовой дороге. Казалось странным, что порой в свете фар выскакивали края огромных бетонных плит. Я припоминал, что в былые времена тут проходила вполне пристойная трасса, соединяющая две половины вытянувшейся деревни. Много лет назад на этом участке сошел сель, перегородивший путь холмом в несколько метров. Дорогу было решено забыть и не ремонтировать, но местные жители прокопали проезд сами.

– Эх, лютует Али, похороненный здесь! – пробурчал старик в тряске автомобиля. Кочки и ямы, вымытые дождями, заставляли колеса под нами плясать.

– Что? – ослышался я.

– Там! – попутчик вновь указал за спину. – Кладбище местное деревенское. Схоронили там одного разбойника.

– Суеверия… – обрезал я и стал прислушиваться к звукам под колесами, как бы не поломалась машина.

Язык его заплетался вовсе не от усталости или испитых зелий. Это самая банальная старость. Ему на вид лет семьдесят или больше. Вроде и не монах, хоть и ряса на нем надета. Нет ни креста, ни четок на запястье – важных атрибутов религиозного культа.

– Я, Владислав! – решился завести беседу.

– Можешь звать меня Игорь, – выдержав паузу, представился тот. – Давно так называли крайний раз. В миру…

– Вы монах?

– Что ты! Нет, – пробурчал тот. – Простой пьянчужка.

Разговор не клеился. Возможно, из-за моей сильной усталости.

Еще пять минут унылой тряски по разбитому спуску, и мы выехали к добротной асфальтной развязке.

– Направо, – показал Игорь. – Вот почти приехали. Верхний район деревни.

Деревня названа вовсе не от народа, населявшего ее, как можно подумать сперва. Оно закрепилось еще со времен построения казаками на Ставрополье первой крепости во времена Екатерины Великой. Меткие на слова, вояки нарекли населенные пункты вокруг по своему разумению да удобству. Эту деревню, например, прозвали «Татарка» из-за населявших ее «нехристей». А для русского человека конца восемнадцатого века разницы особой не было, какой кто национальности. Всех не крещённых они звали татарами – так и появилось имя деревни.

Но это еще по-доброму. Более не посчастливилось другому близлежащему городу. Он лежал на тракте ниже в сторону Тифлиса при удобной развилке, где останавливались торговцы и разный люд. Туда казаки отправлялись «поразвлечься», в том числе и прелюбодеянием. Оттого и закрепилось за тем селением название, прямо описывающее творящееся в нем, причем в очень непристойных словах. Приводить его здесь я не стану, Яндекс в помощь. Один грамотный военачальник, приводящий карты местности в порядок, решил пере обозначить селение, назвав его «Невинномысск».

Снисходительная улыбка напомнила школьного учителя по географии. Подобными он всегда одаривал учеников, не верно указывающих на карте нужную местность.

– Что?

– У тебя футболка с ошибкой. – Указал пальцем на мою грудь.

Вцепившись в руль покрепче, опустил голову как мог ниже, заглядывая на причину интереса пассажира к надписи на моей одежде. Джины, белая футболка. Все по-простому, по-походному. Даже рисунок на футболке казался уместным – славянский богатырь с распущенными по ветру волосами смотрел в даль, держа за поводья своего боевого коня. Надпись над головой воина стилизованная под старославянский гласила «Русичь».

– На конце старославянских слов после «ч» не пишется ни мягкий, ни твердый знак.

– «Ять»?

Старик покачал головой.

Подобное примечание смутило, поскольку всегда считал себя знатоком древности, мог с легкостью прочитать псалтырь на витиеватом языке славян. Как выяснилось, до таких мелочей я не пускал свой пытливый ум.

– Все, приехали! – скомандовал Игорь.

Мы подъехали к длинному барачному зданию, где из десятка окон еле светилось одно в дальней стороне.

Хорошо поставленный забор из металла с поблекшим синим цветом выглядел надежно.

Со скрипом отворилась калитка.

– Отец Иеремия! – послышался праздный возглас. – Ты ли это?

– Добрый вечер, Вить! – отозвался Игорь, выходя из машины.

Обойдя впереди капот автомобиля, попутчик сделал жест рукой, приглашая выйти к нему.

Витей оказался мужчина лет пятидесяти со смуглой кожей и пролысиной на голове.

– Помоги парню найти дорогу! – высвободившись от крепких объятий вышедшего из калитки мужчины, попросил Игорь.

Тот похлопал гостя по плечу, направляя к дому по безлюдной улице.

– Благодарю тебя! Да будут поиски твои в городе не оставлены судьбой в помощи, как и ты не оставил шедшего в ночи мокнуть под дождем! – окликнул Игорь.

Я кивнул, вроде: «не стоило беспокойств». Странная молитва… Или проклятие?

– А куда Вам надо? – поинтересовался мужичок, протягивая правую руку.

Я пожал крепкую, хоть и не особо широкую ладонь Вити. От него пахло крепким табаком.

– «Яблочко», но навигатор не знает такого адреса…

– Конечно, не знает! Улица та недавно признана, – перебил Витя. – Ты напиши «ДНТ Юбилейное», и все получится.

Церемоний Витя особо не любил. Стоило отвлечься в экран прибора, как он развернулся и ушел за калитку.

Скрежет металла прозвучал как сухое «пока». На большее я и не претендовал, даже наоборот, хотел скорее, без лишних любезностей сесть в машину и уехать.

Обрадованный высветившемуся на экране маршруту, я мчал в «Юбилейное». Чуть более четырех километров блужданий по деревне в обратную сторону казались совсем крохотным маршрутом.

Прибавил громкости на радио и не заметил, как быстро добрался до теткиной дачи. Ключи были спрятаны в условном месте. А дальше был долгожданный крепкий сон.

Той ночью я спал богатырским сном перед битвой в дачном домике на краю города. Летняя дачка, но настолько уютная и ухоженная, что казалось, еще вчера заботливая женщина хозяйничала тут.

Мне предстояло хорошенько отдохнуть перед грядущими открытиями.

Цель моей поездки в Ставрополь не так проста…

Глава 1

Находка.

За неделю до поездки в Ставрополь.

Из вагона метро я вышел на станции «Парк культуры». Торопиться особо было некуда, поэтому, выключая экран своей карманной читалки, огорчился быстротечностью сегодняшней поездки в метро. Как и многие москвичи, я провожу много времени в пути и так же, как все вокруг в транспорте, трачу время на что-либо более интересное для себя, нежели разглядывание усталых лиц рабочего люда. Сам такой, поэтому ничего нового в их глазах не увижу. Кто-то из них играет в телефон, некоторые залипают в планшет, просматривая очередной сезон нашумевшего сериала. А кто-то, как я, читает. Создал для себя расписание чтения: по утрам, в пути на работу, – новости, вечером, возвращаясь домой, – социальные сети. В рабочих каждодневных поездках – любимые книги. За годы «деловых» поездок в московском метрополитене мне посчастливилось побывать в сотнях миров, разглядывая окружающие вселенные глазами писателей и их героев. Поездки в метро для меня – приятное времяпрепровождение. Работа корреспондентом (или как я гордо представлялся – журналистом) в столичном не особо раскрученном журнале предоставляла уйму времени на чтение в метро. И это еще один плюс к тому, что я перебрался в Москву.

Пройдя турникет, я оказался в просторном холле, по которому во все стороны сновал народ. Огромная станция метро с не менее величественным куполом. Это здание построено в эпоху масштабных свершений и подвигов трудового народа. Все, что мы видим, – великое наследие людей, творящих, воплощающих свои идеи (а не пустые мечты) в жизнь. Купол опирался на четыре угловых выступа с барельефами советского периода. Здесь расположено очень необычное для советской культуры изображение. Обнаженное тело крепкого мужчины контрастировало со знакомыми образами тружениц колхоза, в нарядах, облегающих груди. На противоположном углу рабочий был уже в стандартной трудовой робе. Этот обнаженный мужчина – некий прообраз нового восхищения – восхищения человеческой природой как таковой.

Разгар рабочего дня не позволял снующим мимо прохожим остановиться на мгновение и прочувствовать момент ясного мартовского денька в одном из живописных мест столицы. Выход на улицу из подземки всегда сопровождался особым запахом. С юности ассоциировал этот запах с утренним московским метро. Теперь я знаю, откуда он веет на самом деле. Его я впервые почувствовал десять лет назад, спускаясь с вокзала. По сложившимся обстоятельствам мне пришлось покинуть родной и безмятежный дом, окунуться в пучину городского безумия столицы. Не то чтобы моя родина была дикой деревней. Жизнь в городе детства была приятным безмятежным удовольствием. Или то казалось, в пору моих наивных юных лет… Ставрополь пах абрикосами и медом.

Тогда, у метро, я поймал совсем иной запах – воздух мегаполиса. Его ни с чем не спутать – это запах шоколада и кофе, разносящийся из расположившихся на каждом шагу кафешек и закусочных. Иногда этот запах перебивается аппетитными нотками жареной курицы. В таком аромате нет романтики.

Шоколад и кофе – вот чем с юности ассоциируется Москва. Этот аромат задает ритм городу.

Вдохнув поглубже запах бодрого рабочего дня, я направился к Крымскому мосту. На том берегу Москвы реки меня ждут в Новой Третьяковской галерее. Вернее, «ждут» – громко сказано. Договорился о пропуске туда друг с институтских времен Дима. Он младший сотрудник незначительного помощника искусствоведа при галерее. Эта должность называется одним ёмким европейским словом, но я его забыл. «Мерчендайзер» – это человек, расставляющий товар в магазинах. Дима помогал в организации выставок, что-то таскал из угла в угол под взглядом знающих многое в искусстве седых граждан.

Надо пересечь дорогу по хитрому светофору. Слева, Дипломатическая школа. В детстве, при просмотре программы «Новости», все сотрудники дипломатических миссий казались кристальными гражданами, представляющими собой цвет нации на рубежах Родины. Наверное, любой школьник мечтает о подобной работе (кроме тех, кто хотел стать космонавтом). Приехав в столицу, довелось пообщаться с представителями воспитанников этой школы. На самом деле они мечтают не просто учиться в Дипломатическом вузе, но через это сбежать за границу. В идеале – устроиться в посольство к иностранному государству за далеким бугром и оттуда помогать «буржуинам» наводить мосты с Москвой, переводя на родной язык инструкции специалистов «мирового класса». Теперь, проходя это место, плюю через плечо налево.

Пройдя под одним автомобильным мостом, я вышел на другой – Крымский. Где-то справа, над Штабом Министерства Обороны, гремит вертолет. Там, недалеко, на воде есть площадка для посадки. Если где-то шумит, то знайте – армейцы работают, тихо они не умеют. Значит, все идет по плану. Все заняты своим делом, и даже я, шагающий по мосту к грядущим открытиям. В очередной раз напоминаю себе, что здесь я не для вольных прогулок через Москву-реку. С важной целью.

Завтра в Новой Третьяковской галерее откроется выставка художника-баталиста Василия Васильевича Верещагина. Планируемая экспозиция включает множество произведений художника, относящихся к самым разным периодам его жизни. Дима обещал посодействовать моему репортажу о выставке, предоставив возможность оказаться в залах экспозиции перед официальным открытием. Особого ажиотажа от грядущей статьи я не ожидал. Читатели нынче не так интересуются искусством, чтобы расхватывать, аки горячие пирожки, прессу про очередную (одну из тысячи) выставку в столице. Конечно, грядущая экспозиция дополнена уникальными образцами, музейными экспонатами, и что более – проходит в значимом месте. Печально, фурора это не создаст.

В грядущей статье больше прельщала возможность побродить среди полотен в одиночестве, под шорох завершающих штрихов ассистентов галереи. В последнее время меня тянуло к прогулкам в одиночестве. Наверное, это первые шаги к депрессии. А чего радоваться-то? Сирота с юности, заброшенный в огромный город. Все свое время я тратил на то, чтобы продержаться на плаву – учился и работал, а после вновь работал и оплачивал счета. Некогда завести кошку, не то, чтобы семью. И все бы ничего, но весенний авитаминоз и серость города начинают вбивать гвоздь в мое душевное равновесие. Появилось желание бросить все и начать жизнь сначала.

Но прежде написать статью по теме, которая нравится, а не ту, что заказала редакция. Так сложилось, более прельщали исторические, либо археологические темы. Осваиваясь в Москве, в первые годы я предвидел грандиозные возможности, предоставляемые этим городом. Также понимал, сколько сил и времени нужно положить, чтобы добиться этих возможностей. Наиболее доступным и правильным досугом видел хождение по музеям и выставкам. Каждый свободный выходной я старался посвятить новому культурному месту. Отмечу, что выходных за последние десять лет сиротской жизни было мало.

Помню, гулял по одной из многих галерей современного искусства и рассматривал не экспонаты, а людей, посетивших ее. Для них поход по культурным местам, будь то выставки или театральные представления, по выходным в конце недели, был сродни определенному ритуалу. Возможно, их предки, живя далеко от мест сосредоточения человеческой мысли, воплощенной воочию, как эти музеи, по выходным собирались в единственно доступной точке – религиозном собрании. Походы в церковь к причастию, на которые, в свое время, звала мама, вместо выставок и концертов по выходным.

Скитающиеся от картины к картине люди были чем-то схожи в моем наблюдении. В большинстве эти люди чем-то схожи. У них были в среднем длинные волосы, порой заплетенные в хвостики на затылке, и часто присутствовала борода. Женщины, сопровождавшие таких господ, были различного пошиба. Отличительными чертами наделены те дамы, что ходили меж картин одни. Странно, у большинства были тонкие черты лица, а нос порой вытянут вперед острым кончиком. В последние годы появился особый род посетителей – себя фотографирующих. Это девушки до двадцати одного, обычно парами, которые хихикали по углам от изображенных местами "пиписок" и непременно фотографировались с картинами. Без разбору. Такие посетители с одинаковой глупой улыбкой делали «себяшку» как с портретом Сталина, так и царя.

Порой посещала мысль, что сложно представить среди этих стен бродящим своего отца, охотно рассматривающего представленные полотна. В детстве мы ходили с ним в краеведческий музей. Вне рамок школьной экскурсии, вдвоем – он хотел провести это время вместе. Мы шли, а он рассказывал об особенностях исторических событий. У него было собственное мнение, отличное в деталях от того, что я прочитал когда-то в учебнике. Удивительно, как смотрители залов, услышав обрывки фраз, не поправляли его в заученных репликах и сценариях прошлого. Наверное, сотни либералов, прогуливаясь по коридорам истории, выжгли им безразличие о трактовках реальности, что охранялась. Оттого они устали поправлять «оригинальное» людское мнение.

Но чего я точно представить не могу, так это моего отца, созерцающего картину какого-нибудь импрессиониста. Мы с ним никогда не ходили в художественные галереи, не говорили о живописи. Он знал, где не стоит появляться.

Недостаток такого просвещения был компенсирован мной уже в Москве, в одиноких прогулках меж залов картин.

Перейдя по мосту Москву-реку, я очутился у входа в парк имени Максима Горького. Нужно перейти дорогу к месту, которое я для себя называю «кладбищем истории».

Подземный переход вывел к входу на территорию торжества искусства скульптуры. Перед вратами стоит первый образец такового торжественного нового искусства. "Величие труда" – это статуя из крепкого сплава благородных металлов с суровыми ликами целеустремленных людей. В восьмидесятых годах двадцатого века люди стремились думать, что труд благороден. Они творили образы своих идеалов.

Парковая зона перед Новой Третьяковской галереей была сплошь заставлена памятниками со всей столицы, которые в современных реалиях навевают гражданам не те воспоминания. В этом нет ничего удивительного. Памятники – это не просто скульптуры, возведённые в честь выдающегося человека, но ориентир времени, эталон, на который следует равняться, – будь то комсомольцы первых военных лет или герои гражданской войны. Пятьдесят лет назад люди, вылитые в металле, что ныне стоят на этом кладбище истории, были примером для подражания. Теперь никто не хочет равняться на дедушку Ленина, кормчего Сталина, стабильного Брежнева. Эти памятники когда-то стояли на важных местах города, украшая собой скверы и фасады правительственных зданий. Власть сменилась. И что же, теперь бить скульптуры в утиль? Нет. Решили сделать исторические экспозиции скульптур у галереи. А чтоб ничего не смущало и не навевало горожанам, разбавили их «арт»-объектами экспозиции «Музеон». Как по мне, так хуже и не придумаешь. То искусство, что нужно похоронить, поставили в один ряд с тем, что похоронено новой историей демократической России. Крайним пополнением этого каменного морга истории на моей памяти стал железный Феликс. Он до недавнего времени стоял напротив здания на Лубянке. По Оруэллу в «1984», изымались старые газеты с неверными формулировками и заменялись на «более правильные», от той же даты. В современной Москве история переписывалась, по-своему. Пройдет еще полвека, и рядом с поросшим мхом Сталиным встанет бюст какого-нибудь Путина или Навального. Кто там из них победит?

А вот что не меняется, так это чувства людей от ощущения жизни в свою эпоху. И они работают не на политику, которая продается каждые шесть лет к ряду. Вечное чувство, изложенное в живописи, служит людям веками наглядным примером, каково это, быть человеком. Я говорю о картинах признанных художников, что творили по призванию, а не ради славы и денег.

Далее столи невнятные фигуры из ржавого металла в непонятных судорогах боли. "Поклонение волхвам", "Чудной квадрат" – образы мыслей моего поколения. Люди, изображающие реальность такой, как они хотят ее видеть. Вспомнилось, как довелось по зиме побывать на фестивале современной культуры, или как такие нынче называют «гик-фест». Молодежь, ряженная в костюмы любимых героев фильмов, различных видеоигр, непременно демонстрация красивых картинки на огромных экранах. Более удивил один экспонат выставки – принтер 3D печати. Он в режиме реального времени печатал скульптуру злодея из нашумевшей космической саги. И это тоже современное искусство, изображающее реальность. Двадцатисантиметровая статуэтка желаемого злодея по плану печаталась девять часов к ряду.

Я свернул по выстланной досками тропинке к галерее. На границе тротуарной плитки и деревянного настила стояло еще одно извояние. Пожилой человек расхаживал вокруг него, пытаясь отыскать табличку с надписью, поясняющей, "что хотел сказать автор". Четыре вытянутые дугой буквы «П» с боковыми вырезами. Такового пояснения не обнаружилось.

Мне следовало остановиться и пояснить незадачливому ценителю арт-объектов, что сия скульптура – обычное приспособление для парковки велосипедов.

Уродливая стеклянная коробка в три этажа стояла на берегу Москвы, заслоняя собой реку от кладбища истории, по которому я прогулялся. Это было здание Новой Третьяковской галереи. Естественно, на центральном входе меня не пропустили, даже после предъявления удостоверения «пресса». Особо на это не рассчитывал, но попробовать стоило, прежде чем звонить Диме. В идеале хотел бы попасть в зал экспозиции сам, по своему удостоверению, чтобы показать другу некую свою значимость. Придется в следующий раз…

Разрешение на присутствие прессы – вовсе не в его компетенции. Такова была наша черта «дружбы» – каждый пытался показать, насколько преуспел, стал важным человеком. Порой, взваливая на себя решения и обязательства, не свойственные социальному статусу, мы притворялись друг перед другом важными персонами. Не для зависти. Это юношеское соревнование, с годами переросшее в привычку.

Позвонил Диме, в его сопровождении пересек строгий кордон блюстителей истории.

– Спасибо за приглашение. Работа кипит в преддверьях открытия? – я крепко жал его руку. Неподдельно, а с искренней благодарностью за предоставленную возможность.

– Не так чтоб, – Дима тянул руку на себя, пытаясь ускорить приветственный ритуал. – Было по плану, пока Зое не взбрело в голову перевесить «Представляют трофеи» на противоположную стену.

– Извини, если помешал! – Стало неловко, с моим визитом Дима очень подставлялся по работе.

– Ну что ты, Влад! Рад тебя видеть! – Он неловко улыбнулся. – Оставь верхнюю одежду в гардеробе и надень бахилы!

Я удивленно посмотрел на его ноги, обутые в кеды. Расстегнул куртку и протянул Диме сумку с фотоаппаратурой.

– Да, в курсе, что обычно к обуви претензий не было. Завтра открытие, а работы полно – вот Зоя к мелочам придирается. Лучше ее не бесить лишний раз.

С начальницей Димы довелось повидаться на одной из презентаций. Тогда мероприятие проходило, если не изменяет память, в Кремлевском дворце. Кстати, там был и Дима. Что примечательно, вне рабочей обстановки Зоя вела себя иначе, нежели часто повествовал о ней говорить мой друг.

– Я «потеряюсь»? Чтоб проблем у тебя не возникло.

– Лишнее. Она знает про корреспондента. В качестве условия допуска, упомяни в статье ее имя, как одного из организаторов выставки.

– С каких пор она стала «организатором»? Просто старший смотритель…

– С тех, как прессу стали неофициально пускать на подготовку, – Дима прижал палец к губам и свел брови. Жест из разряда: «Чего раскричался!?». Работа у него такая, с требованиями соблюдать тишину. К тому же, эхо просторных сводов галереи хорошо разносило по закоулкам наши голоса. – Ладно, я побежал. Найдешь меня в главном зале второго этажа.

Излишне искажать факты в статье не стану. Просто укажу Зоины заслуги в расставлении экспонатов, без приукрашивания регалий.

Торопиться в след за Димой не стал, решив, пользуясь случаем, посмотреть на еще одну экспозицию. От гардероба через боковой выставочный зал шла еще одна лестница. Так подняться к выставке работ Верещагина. будет интереснее, чем по лишенной эстетики широкой лестнице эпохи застоя. Ничего кроме идеи величия она не несет в себе. В боковом зале была представлена коллекция картин незнакомого мне художника. Наверное, этот деятель был широко известен в своих кругах. Данная ветвь современного искусства прошла мимо моего понимания.

Прогуливаясь в размышлениях, я особо не всматривался в полотна узкой галереи. Поднялся по длинным ступеням, вдоль которых подвешены образцы современности, и вышел в просторный холл второго этажа.

– Влад! Вот ты где! – накинулся Дмитрий. – Хлопот хватает, а ты потерялся!

Пытался оправдаться, но друг не слушал.

– Пойдем, поможешь! – подтолкнул плечо, и направился в дальний левый угол, где располагался вход на выставку работ Верещагина.

– Таскать тяжести? – Заартачился я.

– Нужны рабочие руки.

– Учти, мои руки способны поднять не более шариковой ручки!

– Я помню еще с общежития, на что способны твои руки!

«Петя, позови второго! Тут помочь надо!» – на ходу крикнул он кому-то.

– Не двоим же нам тягать эту махину! – почти шёпотом пояснил он.

Мы прошли к огромному транспаранту. Поймав нужный ракурс, я сделал фото. «Апофеоз войны» с реквизитами выставки. Очень банальный транспарант. Это заслуга Зои?

– Побереги пленку, там еще куча интересного впереди! – Дима поманил в зал экспозиции. Беречь пленку и не приходилось – со мной был служебный цифровой фотоаппарат с почти безграничной картой памяти. Правда, цена такого аппарата приближалась к моему годовому жалованью.

После просторного хорошо освещённого дневным светом холла это помещение погружало в задумчивый полумрак. Серые стены и неброское оформление призваны не отвлекать от главных действующих лиц представления. Величественные полотна, порой в несколько человеческих ростов, были размещены кругами, создавая эффект лабиринта.

Зачарованный, я погрузился в картины, представленные вдоль стен. Зарисовки Верещагина из путешествий по Средней Азии, Индии и стран загадочных людей в тюрбанах уносили вдаль. Проходя мимо полотна «Идущие на базар», я ощущал в пазухах носа и на ресницах пыль, поднятую мулом с просохшей дороги, слышал топот его неспешных копыт. С противоположной стены доносились разговоры восточного базара, свист и гудение совета разбойников. Там располагалось полотно «Совет».

Подходя ближе к очередному полотну, я запнулся ногой за угол витрины. Взгляд, сосредоточенный на деталях орнамента изображенной мечети, не заметил находящуюся вблизи частичку истории. Настоящие археологические реликвии были выставлены под стеклом, демонстрируя живые предметы эпохи кавказских войн, что изображал на полотнах Василий Верещагин.

– Дружище! Осторожнее там! – прикрикнул Дима. Он уже стоял рядом с двумя работниками в синей робе.

Организация выставки с переездом экземпляров из различных галерей в одну экспозицию, как эта – работа сложная. Несколько недель труда делят на несколько этапов. Ребята осуществили множество мелких и скрупулезных дел: демонтаж с прежних мест хранения, упаковка полотен, доставка в Москву, развеска картин (на моих глазах). Одним из особо сложных процессов был демонтаж двух огромных полотен «Балканской серии». Вес каждого экземпляра достигал полутонны. Картины демонтируют по-особому: холст отделяют от рамы, а ее саму часто разбивают на более удобные части. Все происходит под пристальным контролем реставраторов галереи. Они попутно изучают изнанку картин или, как говорят профессионалы, – специальный материал “ледерин”, которым закрывают тыльную сторону, чтобы туда не попадала пыль.

– Ок, извини! – я сделал шаг назад и наткнулся на направляющегося в помощь Диме еще одного работника музея.

Вновь пришлось извиняться. Атмосфера, царящая в выставочном зале, вырывала из реальности. Обычно я себя так не ощущаю в музеях и галереях. По роду работы приходится часто присутствовать на разных культурных мероприятиях, причем на некоторых из них от новомодных веяний воротит. Но тут был иной случай. Зачарованный, я отошел в сторонку и переводил взгляд с картин на раритетный реквизит под стеклом и обратно. Отличная идея объединить дух времени, изображением на полотнах с реальным материальным воплощением вещей.

Дима дал какие-то указания двум прибывшим работникам и громко принялся считать. Затея перенести картину «Представляют трофеи» в другой угол казалась глупой. Не само решение, а метод его осуществления.

– Раз, два – взяли! – две пары рабочих рук подняли вверх массивную раму.

До этого момента, полагал, шедевры мировой культуры так не принято передвигать. Полотна, созданные на века, подлежащие охране государства и просто оцененные баснословными деньгами, не комильфо перемещать простым ручным способом. Нужно что-то изысканнее, продуманнее. В музеях явно предусмотрены специальные погрузчики, а картины вовсе не висят на оьбычных гвоздях. Это в наших обывательских жилищах позволено удобство и непредвзятость. Здесь, в храме искусства, такие мелочи должны быть пронизаны заботой и человеческой мыслью, хотя бы инженерной.

Я оказался прав.

Через пару секунд огромное полотно в изящной деревянной резной раме рухнуло на пол, издав характерный глухой треск поломки.

– Потрачено… – присвистнул Дима, а я цинично щелкнул вспышкой фотокамеры.

Кадр получился отменный. Если бы не запечатленный в фокусе мой друг, то продал бы оригинал в хороший журнал. Два работника в синих халатах, полуприсев, разводят руками у самого пола; мужчина в очках чуть поодаль схватился за голову. Его лицо искажено гримасой крика (читающий по губам, да смутится), а перед ними осколки штукатурки и щепки разбитой рамы. Удачно, само полотно не повредилось.

Пока трое мужчин застыли в позах, осознавая произошедшее и просчитывая последствия, я осторожно подошел поближе.

Застывший в глазах работников ужас, по моим предположениям, в ближайшие секунды должен выплеснуться актом агрессии с поиском крайних виновных. Дабы не попасть под горячую руку, я обошел стоящее на поломанном угле полотно. Ледерин местами выскочил из скоб, помятым флагом прошедших битв прикрывая треснувшую раму. Оказывается, помимо предусмотренных разборных креплений в ребрах отвесных дуг рам, в строении конструкции была предусмотрена еще одна хитрость. Моим глазам предстала вскрывшаяся в обломе полость.

Щелкнул снимком со вспышкой, чем привлек внимание пришедших в себя криворуких мужчин.

– Сукин сын, удали снимки! – крикнул Дима. Первое здравое решение в сокрытии улик. Осталось придумать, что сделать с поломкой.

Я посмотрел на высветившуюся на экране фотоаппарата картинку. Пролом в раме оказался не так прост. Показавшаяся на свет полость содержала в себе сверток из коричневой тряпицы.

– Руки твои бы повырывал! – ругал кого-то Дима. О моих снимках он уже забыл.

Загороженный массивом поломанной картины я незаметно нагнулся к обнаруженной полости и достал пыльный сверток.

На полусогнутых ногах быстренько поскакал за ширму с очередными шедеврами. Это было правильным решением и для побега от последствий, и для детального изучения находки.

Ею оказались ветхие листки бумаги в кожаной корочке. Тряпка, в которую они завернуты, несла на себе обильные следы крови (понял по багрово-коричневым пятнам) и странный символ, отпечатавшийся в пору ранения. Подвесив тряпицу на вытянутых руках, я понял, что это рубаха из довольно грубой ткани.

Отложил ее в сторону, ведь больший интерес для меня на тот момент представляли обнаруженные листки дневника. Они были не сшиты меж собой, вложены в кожаную корочку, что свидетельствовало об их изъятии из более крупного повествования.

Продолжая опираться коленями в холодный пол, я аккуратно рассмотрел тексты листков. Непривычному человеку сложно разобраться даже в машинописном тексте на русском языке царской России. Тут же, передо мной был скорописный текст пером под свечной свет.

Решил разобраться с этим позже, фотографируя каждый лист с обеих сторон. После, аккуратно сложил листки обратно в кожаную корочку. Поднялся и осмотрелся. Я оставался незамеченным за ширмой, голоса рабочих прервал женский крикливый мат. Это Зоя пришла на разбор полетов.

«Да тебя уволить мало за такое!» – я вышел из укрытия и услышал, как руководитель покрывала моего друга благой руганью. За дело – надо думать, что и как делаешь. Полагаться на «авось» – любимое занятие Димы после прокрастонации.

В мою голову пришло единственно верное решение, как выгородить друга из сложившейся ситуации. Я достал фотоаппарат и со вспышкой запечатлел этот ценный кадр орущего начальства на фоне крушения искусства в щепки.

Отвлекающий маневр удался. Зоя мгновенно замолчала, при этом оставаясь с широко открытым ртом. Просто у нее дыхание перекрыло от неожиданности.

– Зоя Павловна! – я подошел на безопасное растояние. – Зря Димку ругаете! Он тем самым сделал важное историческое открытие!

Я протянул в ее руки найденный дневник.

Зоя взяла предложенный предмет, так до конца и не осознавая, что происходит. В не меньшем удивлении пребывал и мой друг. С этой суматохой он позабыл о моем присутствии.

– Этот дневник выпал из поломанной рамы. Думаю, к нему приложена рука самого мастера Верещагина! – огласил я присутствующим.

Зоя щелчком захлопнула рот и подняла дневник ближе к глазам.

– Это… – она принялась листать находку, при этом, не прибегая к должной осторожности. Ох уж, музейные работники… – Это правда?

– Экспертиза покажет, если Вы захотите таковую провести! – я подошел к Диме и похлопал его по плечу. – Молодец, дружище! Я напишу об этом хороший репортаж!

– Что мне ваша найденная рухлядь! – после недолгого переваривания полученной информации Зоя вновь перешла на крик. – Завтра я открываю выставку! А вы, косорукие редиски, картину разбили!

– Склеится… – буркнул я, протягивая руку к дневнику.

Зоя отдернула ветхие страницы подальше от меня и прижала их к груди.

– Знаете, что, Владислав Борисович! Кто вас сюда впустил? Пресса на выставке по регламенту появится завтра.

– Так Вы же сами разрешили! – изумился я, переведя взгляд на друга.

– Дима говорил про Вас, но согласия я не озвучила! – она сердито сунула дневник растерянному другу и отвесила ему подзатыльник. – Иди, отнеси дневник в хранилище. И погрузчик оттуда приволоки!

Дима выглядел напугано и по-детсадовски комично.

– Но, Зой… – начал было тот, когда женщина прервала его волевым жестом руки.

– Не Зойкай тут! Иди!

После, разъяренная женщина отвесила весьма крепкие эпитеты присутствующим работягам. И если в разговоре с Димой чувствовалось хоть и злобное, но деликатное напутствие, с ними она не церемонилась.

Досталось вновь и мне. Обвинив в саботаже выставки, нанесении вреда искусству, Зоя перешла на личное. Нарекание моих репортажей «жалкими посилками в литературе» я не стерпел. Развернулся и пошел к ширме за оставленной там сумкой фотоаппарата.

Зоя быстро переключилась на рабочих, забыв о моем существовании. Вот что за женщина! Как они ее терпят?

Собрал из-за ширмы свои вещи и заметил в спешке оставленную столетнюю рубаху. Никто кроме меня не знает о ее существовании. По-хорошему, ее тоже следует приобщить к найденному дневнику. Смягчит ли рубаха огорченное безалаберностью нежное женское сердце? Развернул рубаху, разглядывая находку. К левому боку пятнистой тряпицы, оказывается, прилип еще один листок. Скорее всего, он сцепился запекшейся кровью. Присмотрелся. Листок был не прост и содержал в себе непонятный символ, похожий на каббалическую руну.

Я повернулся на не умолкающий за спиной женский крик и понял, что сейчас не лучшее время для презентации очередной находки. Ширма с полотнами надежно прикрывала от Зоиного гнева, поэтому, положил найденную реликвию, в сумку.

Вечером позвонил Дима и извинился за неприятный инцидент с Зоей. Отчасти я его понимал – с разгневанным начальством споры плохи. Однако осадочек остался от предательского молчания в момент распекания ею. Скрасила настроение новость о принявшейся изучать мою находку начальнице. Поправка, теперь это находка ее и Димы. Однако, мои заслуги Зоя учла, предложив первое расширенное интервью по результатам исследования. Важным условием значилось молчание о дневнике до обговоренного момента. Что ж, это обнадеживало работу по расшифровке сфотографированных листков. Буду вести свое параллельное расследование. А про него Зое знать не следует.

Выставка на следующий день состоялась. Работники, что уронили картину, оказались большими мастерами ремонта. Они за оставшиеся до открытия сутки почили раму. Картину было принято решение оставить там же, где и была. А гости первого дня не заметили следов произошедшего.

Опасаясь, что Зоя Павловна захочет передать информацию о найденном дневнике в более популярные СМИ, я решил сыграть на опережение. Поэтому, несмотря на договоренность молчать о случившемся, принялся накидывать черновики репортажа о находке. Если она откроет рот поперек нашей договоренности, я запущу свой материал.

Мои опасения не оправдались. Через неделю она позвонила и попросила о встрече.

Предполагалось, что Зоя Павловна передаст копию распознанного текста, расскажет о нем в историческом контексте.

Я обрадовался ее порядочности, но как настоящий репортер, не лишенный хитрости, промолчал об оставленном листке на кровавой рубахе. Успокаивал свою совесть предлогами о том, как листок не представляет важности для ценителей живописи. Как же я радовался предстоявшему тайному расследованию!

На рубахе при детальном осмотре мной был найден след отпечатавшейся вещи. Судя по всему, это кольцо с надстройкой, и оно было подвешено на груди того, кому перевязали рану рубахой. Как можно полагать, глядя на спрятанные страницы, – повязка не спасла носителя амулета. Обе вещи имеют прямое отношение к случившемуся в 1863 году. Это тот самый момент, описанный в обнаруженных листках.

Глава 2

Дневники тайного путешественника.

За сутки до поездки в Ставрополь.

В этот раз с Зоей Павловной мы встретились не в выставочном павильоне на Крымском Валу, а в ее рабочем кабинете в одном из зданий архива. Представлялось, мы войдем в отдельное помещение с одиноким письменным столом, украшенным графином коньяка. К моему разочарованию, это была общая большая контора с десятком широких столов (в самый раз для расположения и изучения крупных фолиантов). Оборудованные одинаковыми настольными лампами и мягкими стульями с мягкой высокой спинкой, такие рабочие места располагали к усердной работе. Каждый из столов был обжит по-своему. Под суконными стеклами таились нужные закрепленному работнику пометки и шпаргалки, кое-где виднелись частные фотографии с семьей или селфи с исторических раскопок.

На столе, за которым мы разместились для интервью, кроме прочей канцелярской атрибутики, у лампы приютились маленькие статуэтки. Это были копии античных статуй, бюсты художников. Один из таких уменьшенных памятников я даже узнал! То была уменьшенная копия ростовой скульптуры художника Рембрандта в широкой шляпе и кистью в руках. Эта пошлая композиция некогда была мной лицезрима при торжественном открытии памятника на набережной в городе (дай Бог памяти), на севере Поволжья, Йошкар-Оле! Интересно, Зоя Павловна присутствовала на открытии, или сувенир подарили коллеги? А еще привлекла внимание оригинальная подставка под карандаши, в виде бюста Юлия Цезаря. Канцелярские ножи и ручки размещались в соответствующих отверстиях на спине. Подобную забавную штуку мы с Димой видели на одном из «гик-фестов». Кстати, он взял такую же…

Обменявшись приветственными фразами и дежурным эпитетами значимости нашей встречи, мы приступили к обсуждению главного повода.

– Я могу начинать записывать для репортажа?

– Конечно. Как и обещала, Вы узнаете об этом первым.

«Первым» – хорошо, но не значит, что «единственным». Скорее всего, у нее после намечены встречи с другими репортерами. Успею «хайпануть»! По договоренности с редакцией журнала, мой репортаж о находке должен выйти уже через два дня.

– То, что мы обнаружили при организации выставки полотен Верещагина… – начала она свое повествование.

Покоробило ее: «мы обнаружили». Это я обнаружил! И отдал свою находку Диме. Каким боком она теперь говорит о каких-то «мы»? Будто сама лично разбивала раму картины.

Тем не менее, ее вклад в этом деле присутствовал немалый.

Зоя скрупулезно разобрала записи обнаруженных листков, включая зачеркнутый текст, а также тот, что был карандашом нанесен на поля после. Всю эту шифрограмму она дала на понятном современному человеку русском языке. Бегло пробежавшись по тексту, я отметил для себя, что некоторые предложения истолковывал не совсем, верно, сидя над фотографиями у себя дома. К тому же часть слов я не мог разобрать вовсе. Они были представлены Зоей в нужном контексте. Придумывала что ль? Вряд ли.

Выяснилось, что найденные листки являются продолжением описания некоторых различных событий из опубликованных трудов художника.

Стоит оговориться, что начинался творческий путь Василия Верещагина в стенах Императорской Академии художеств, куда он еще совсем юным приехал учиться из родной Ярославской глубинки.

Молодой выпускник Императорской Академии художеств в 1863 году поставил себе цель продолжить обучение живописи в Париже у именитого французского художника Жан–Лео́н Жеро́ма. Для воплощения своей мечты юному художнику нужны были средства или богатые меценаты, с которыми можно было бы без особого риска пуститься в дальний путь. Ищущий да обрящет! Один из наставников В.В. Верещагина в Академии профессор живописи Лев Феликсович Лагорио летом 1863 года отправился на Кавказ в свиту наместника. Он охотно взял с собой Верещагина, помог ему доехать до Тифлиса, устроил учителем рисования в трех училищах.

Именно в этой поездке В.В. Верещагин вел свой путевой дневник, впоследствии опубликованный вместе с путевыми зарисовками карандашом.

Сама поездка была вовсе не рядовая. Лев Феликсович Лагорио отправился со свитой великого князя Михаила Николаевича (четвёртого и последнего сына императора Николая I), где ему довелось участвовать в «делах против горцев». Целью миссии была доставка в Тифлис важной государственной депеши и последующая работа в посольстве для укрепления межгосударственных связей с приграничными Империи народами. За эти и подобные достижения он был награждён мечами к имевшемуся у него ордену святой Анны 3–й степени. В 1864 году Лев Феликсович вернулся в столицу. Судьба его ученика, Василия, сложилась иначе…

Детали той поездки Верещагин тщательно записывал в свой путевой дневник. Кроме того, художник вел карандашные рисунки-записи обо всем интересном увиденном.

Официально опубликованный дневник путешествия рассказывает в подробностях о встреченных народностях на территории Северного Кавказа, их обычаях и верованиях.

Путь художника пролегал через ворота Империи – губернский Ставрополь. На удивление, в дневнике имелось мало сведений о посещении города. А после, при следовании к Тифлису, и вовсе художник перестает описывать увиденное, ограничиваясь пересказом услышанных обычаев и сказаниями своих попутчиков.

Найденные на выставке листы проливают свет на такую странность. Василий Васильевич стал свидетелем случайного разбойного нападения на государственный экипаж с почтой, о чем делает запись в официальном дневнике. В то же время на найденных «нами» вырванных листках, Верещагин рассказывает про интриги Имперского масштаба. Срочное послание, предназначенное подпольному агенту, по шутке судьбы попало к художнику-путешественнику. Решая исправить недоразумение, Василий ищет истинного адресата письма.

В 1863 году В.В. Верещагин прибыл в Тифлис, где, переживая случившееся, работал над своим художественным мастерством. Недолгое время прожив с Русской миссией, он под официальным предлогом отошел от государственных дел и занялся ремеслом живописи. Так гласит справочник.

Найденные листки свидетельствуют об обратном! В своих взглядах Василий Верещагин не поддерживал политику великого князя Михаила Николаевича по силовому решению вопроса на Кавказе. Закончив обучение тайной канцелярией, его в качестве агента влияния отправляют в Европу. А дальше были годы кропотливого труда, путешествие с Русской миссией по горячим точкам мира, отстаивание принципов гуманизма в головах общественности.

Зоя Павловна, повествуя эту историю, периодически отсылалась к другим источникам и показывала копии документов из «Европейской» деятельности художника. Для меня было большим откровением, что подозрения о причастности Верещагина к шпионским играм Империи существовали многие годы. Теперь, имея листы, можно с уверенностью говорить о причинах, подвивших на не простой путь. Выезжая из Петербурга обычным художником, стремясь заработать на границах Империи, он прибывает в Тифлис с твердым намерением бороться с жестокостью построения общества. Агентом влияния Российской Империи он становится не так скоро, через пройденные интриги европейских государств, преследующих свои интересы в регионе.

Что касается находки тайника в картинной раме, выяснилось, такое явление далеко не редкость. Обычно, к подобной практике прибегали не только для сохранения от лишних глаз страниц дневников. Контрабанда запрещенных предметов, либо резидентской почты в правление консервативно настроенного Николая первого представляла сбой весьма доходное предприятие. Крайнее особенно интересно, если вспомнить, как часто Верещагин путешествовал по странам Европы на выставки со своими полотнами. Как вспоминал его сын, порой на транспортировку массивных рам и полотен художника требовалось до четырех железнодорожных платформ.

– Надеюсь, теперь историки не примутся крушить все рамы Верещагина в поисках прочих тайников? – подытожил я рассказ Зои Павловны.

– Нет. Конечно же, нет! – она рассмеялась. – Инструментарий историков и искусствоведов на сегодняшний день богат. Можно пропустить все через рентген. Таким образом, было найдено много интересного, в том числе картины под нанесенными позднее изображениями.

Слушая скрупулёзные подробности Зои Павловны, я старательно накидывал черновики репортажа. Параллельно с письмом велась запись на диктофон. Периодически отвлекался на то, чтобы дойти до сканера и сделать себе копию некоторых исторических документов.

– Какие-то попытки к дальнейшему поиску продолжатся? – не унимался я.

– А что искать-то? – удивилась Зоя. – Дневник опубликован еще сотню лет назад. Дима нашел дополнение к нему. Про то, как Верещагин был не простым художником, проводя межгосударственные миссии, нам и без того давно известно. История закрыта.

– Мы так и не поняли, с какой целью он спрятал эти листы. И он ли это сделал?

– Это мало интересует сообщество искусствоведов. Да и полотна художника не инструмент в подобном. Если интересно, продолжайте сами расследование в желаемом направлении.

– Как по мне, так после моей находки… Диминой находки, вопросов больше, чем ответов, – поправился я вовремя, поймав любопытный взгляд Зои.

В конторе кроме нас никого не было в продолжении всего интервью. Несомненно, Зоя специально подобрала такое место для красивых фотографий на ее рабочем месте. Фото ее довольного лица в журнале придаст значимости в собственных глазах и повысит авторитет среди коллег, которых попросила не мешать нашему диалогу.

– Владислав, давайте начистоту! – она сняла очки и оглянулась.

Вот не нравится мне, когда люди снимают очки и произносят такие дежурные фразы. Вербально, кажется, таким жестом они снимают с себя маску и хотят взаимного жеста от ответчика. С очками маска не снимается, а наоборот, коварно одевается. Страшнее в случае, когда человек, снявший очки, начинает грызть их дужку.

– Я прекрасно понимаю, что Дима имеет косвенное отношение к находке, – продолжила она с непроницаемым лицом. – Вы специально разбили раму? У Вас были предположения относительно ее секрета?

От удивления перехватило дыхание. Боялся разоблачения в причастности к находке, дабы не подставлять друга, но не с таким поворотом событий!

– Нет. Это слишком хитро даже для меня! – рассмеялся в ответ. – Обнаружение свертка – это чистая случайность.

– Свертка?

Как хотелось ударить себя самого за столь глупый способ проговориться в пустяке! Должен согласиться, что я не мастер интервью и шпионских бесед.

– Дневник был завернут в какую-то страшную тряпицу, – принялся на ходу фильтровать слова. Минимум информации. Она что-то замышляет, пока не понял ее цели. – Спросите уборщиков, они не находили?

– На кожаном переплете специалисты нашли следы крови. Как думаете, с чем это связано?

– Припоминаю, что та тряпка была в каких-то пятнах, – юлить удавалось с каждой фразой все проще и проще. Если этот разговор продлится дальше, собственным выросшим «носом Пиноккио» я буду открывать все двери пред собой! – Точно не помню, что за тряпица. Все внимание было приковано к дневнику. К тому же происшествие с картиной, стресс…

– К сожалению, поздно пришла мысль посмотреть записи камер наблюдения. Видео хранится двое суток, после перезаписывается.

Я пожал плечами, давя внутри себя улыбку. На самом деле присвистнул бы с большим удовольствием от того, что последние улики скрываемой мной информации стерты. Теперь категорически не стоит выдавать утаенные мной сведения. Во-первых, сообщество искусствоведов вскоре узнает о тайнике рамы, и мои дополнения в виде листка с символом да окровавленной тряпки придадут большие сомнения на сформировавшуюся хронологию событий. Это значительно подставит Диму – мало того, как он допустил поломку ценного экспоната, так еще и скрывал обнаруженные реликвии. Во-вторых, с полученной от Зои информации представилось, как выпал уникальный шанс самому совершить историческую находку! Дневник я отдал Диме и ей, а причину необходимости создания Верещагиным тайника расследую сам. Так, кажется, будет справедливо.

– Буду с нетерпением ждать именно Вашу статью! – холодно отрезала Зоя.

– Я обязательно похвалю Вашу огромную помощь в изучении находки! – парировал, надавливая на ее тщеславность.

– Владислав Борисович! И про Диму упомяните пару слов…

«Вот, упрямая дура!» – внутренним голосом выругался я, стараясь крепче сжимать челюсть. Она продолжает тянуть одеяло на себя, приписывая достижения исторической находки.

Мы встали из-за стола и пожали друг другу руки. Несомненно, она ждала получить информации не меньше, чем выдала сама. Страницы пожелтевшего дневника о подробностях Имперского заговора интересны далеко не историкам. За разгадкой этой тайны могут храниться важные артефакты и реликвии. Возможно, в руках нашедшего ответы этой истории окажутся какие-нибудь ценные вещи самого художника! Или реликвии Императорского дома!

Мне одному известно, что это за утерянный предмет. И как я хочу скорее найти его, способного вершить истории народов и судьбы мира!

Вечером мы засиделись с Димой в нашем любимом баре, обсуждая детали предстоящего расследования.

– Конечно я тебе помогу, дружище! – Голос его становился громче обычно. В хмельном состоянии этот кудрявый сутулый парнишка преображался до неузнаваемости.

В сторону был отодвинут опустевший бочонок с краником, а между нами, из рук в руку прыгал исчерканный лист бумаги. Со стороны могло показаться, как два друга играют в крестики-нолики или морской бой под кружечку пива. На самом деле мы поочередно вносили предложения и исправления в план грядущего «расследования века».

– Пока я буду в Ставрополе, сможешь попасть в архив?

– Влад, я простой помощник дворника при галерее, кто меня туда пустит? – В его голосе было много иронии. Напрасно он приуменьшал свою значимость при Третьяковке. К тому же, помнится, по осени он козырял какими-то связями в штабе Министерства Обороны, когда речь зашла про ежегодный призыв.

Я бы и сам постарался проникнуть в архив, поискать сведения о губернаторских докладах в императорский двор. Но время ужасно поджимало. К выходным я должен оказаться на Кавказе.

– В Ставрополь? Кажется, ты родом оттуда.

– Да… – Я покрутил в руках пустой бокал с пеной по краям.

– Ты редко об этом говоришь.

– Плохие воспоминания, прости. Я не хочу об этом говорить.

Мы сдружились с Димой в институтские годы. Несмотря на то, что после выпуска наши трудовые пути разошлись, мы продолжали так же тесно общаться. Некоторое время снимали в складчину одну квартиру в Подмосковье. Нынче каждый пристроился в этой жизни, нашел свое призвание. Но уже много лет мы продолжаем собираться в баре рядом с институтом и судачить о разном. Ни в одну из посиделок я не вспоминал свое детство на Кавказе.

– Но все равно хочешь туда ехать. Зачем?

– Преодолеть себя. Чтобы вновь быть способным говорить про Ставрополь и свое детство.

Мы распределили обязанности и направления деятельности на ближайшие две недели «исторических» поисков.

– Ты, значит, у нас: Индиана Джонс. – Дима затянул на выходе из заведения ароматную кубинскую сигарету. – А как звали его помощника?

– Был там мальчонка азиат. – Я перехватил из его рук зажжённую смерть хомяков и лошадей. – «Коротышом», звали. Он хотел при первой встрече обчистить карманы археолога.

– Нет, коротышом не хочу быть.

– Тогда ты из другой вселенной.

Я вернул ему сигарету и пожал руку.

– Ладно, брат, давай. – Дима похлопал меня по плечу. – Как доберешься, позвони.

– И ты пиши, как что нароешь!

На пороге квартиры меня пронзила подозрительная мысль касательно Зои Павловны. Она имеет все основания полагать, как кроме дневника, в раме было спрятано что-то еще. То, что я утаил. Невольно улыбнулся. Приятно осознавать себя хранителем древней тайны, о которой подозревает окружение. Кроме того, радовало присутствие конкурента в грядущих поисках. Наличие состязания, крупной игры, придает сил.

Отрывки из дневника путешествия Василия Верещагина на Кавказ.

Далее в своей статье привожу выдержки из официально опубликованного путевого дневника и прикладываю продолжение повествования в найденных листах:

1863 г.

Целью моей поездки было Закавказье – страна, занимающая все пространство от Черного моря вплоть до Каспийского и лежащая вдоль южного ската главной цепи Кавказских гор, до границ Персии и Азиатской Турции; собственно же Кавказ состоит из гор и громадных равнин. К северу равнины эти, или степи, доходят до земель донских казаков; к востоку они тянутся по берегам Каспийского моря, до самой Астраханской губернии; на западе же – их омывают воды Черного и Азовского морей.

Прежде чем приступить к описанию моего путешествия по Закавказью, считаю нелишним передать несколько собранных мною сведений о Кавказе. Нужно ли при этом оговориться, что я не рассчитывал этими несколькими страницами очертить вполне весь край?

Тем не менее, смею надеяться, что мои эскизы, как они ни поспешно набросаны, не будут безусловно лишены всякого интереса и помогут ознакомиться с населением, о котором так мало у нас сведений, между тем как оно так резко отличается от всего того, что мы привыкли постоянно видеть. Тип, обычаи, нравы и привычки этих племен носят оригинальный, самобытный характер, и каждый с невольным удивлением остановится над ними.

Переехав границу, отделяющую Ставропольскую губернию от земли Донских казаков, я начал встречать калмыков; я был уже за чертой Европейской России: начинался Кавказ. Тут мне придется пополнить свои заметки некоторыми сведениями, сообщенными человеком, хорошо изучившим этот край и его жителей.

Все, что представляется глазам путешественника, влево от большой дороги, занято кочевьями калмыков.

… Калмыки очень ловки и большие плуты. Они смотрят на воровство как на прибыльное ремесло и производят его с невообразимым искусством. Каждый порядочный калмык должен быть ловким вором. Украсть скотину в глазах глупого и доверчивого крестьянина, загнать ее далеко и променять с барышом на другую, которая приводится в свой котун, – дело у них более чем обыкновенное. Ремесло воровства тщательно передается отцом сыну, и редкий сын не идет по следам своего отца.

… Калмык отличный наездник и очень любит верховую езду. Конь у него, большей частью, такой же породы, как и у ногайца, по крайней мере, вид и ход у них одинаковы. Крепкий и сильный, конь этот нескоро устает. Тип его своеобразен. Я очень жалею, что у меня недостало времени набросить в альбом одно из этих полезных и достойных животных.

… Еще один случай приходит мне на память. На одной из станций одна из комнат для проезжих была превращена в арестантскую: в ней заперли почтальона, у которого украли дорогую почту. Надо заметить, что обыкновенно посылки у нас возятся на телеге в больших чемоданах с висячими замками. На чемоданах последней телеги помещается обыкновенно почтальон и наблюдает за передовыми телегами. Провинившийся почтальон ехал подобным же образом, как вдруг неизвестные люди поравнялись с ним на тройке, вступили с ним в разговор и пригласили его зайти в первый встретившийся по пути кабак. Почтальон не отказался и, находясь под хмельком, не заметил, как его милые спутники, продолжая свои россказни, успели распороть ножом чемоданы и побросали на дорогу посылки; сообщники их тотчас же подобрали их. Он доехал до следующей станции на чемодане, почти уже пустом, ничего не подозревая о мошенничестве.

… Почтовые станции распределены по казачьим селениям, через которые проходит почтовая дорога. Расстояние между ними от пятнадцати до двадцати пяти верст.

… Продолжая свой путь на юг, я встречал по дороге много ногайцев. Они двигались из калмыцких степей к Тифлису. Что-то особенное, непривычное было в их передвижении.

… Земли, занимаемые ногайцами, тянутся вдоль северо–западной границы Кавказа и на юг доходят до калмыцких степей. Все это громадное пространство носит название Ногайской степи.

Ногайцы – народ мирный, трудолюбивый и скорее привыкают к оседлой жизни, чем калмыки, с которыми они очень схожи по своим нравам, обычаям и привычкам, вследствие чего я нахожу лишним распространяться о них.

… Многие из этих ногайцев говорят довольно чисто по–русски, что доказывает известную долю развитости; особенно если сравнить их с другими туземными жителями, которые с трудом привыкают к незнакомым звукам и плохо понимают наш язык.

Дополнение, найденное в раме картины:

… Договорившись с одним из старейшин кочевья, я принялся его зарисовывать в свой блокнот. Дело это небыстрое, и в процессе нанесения карандашом мы говорили об их жизни в степи.

Старейшина поведал мне, что часто встречает калмыков, предлагающих обмен. На днях в его кочевье пришла пара таковых с предложением поменять не скот, как всегда, но некие бумаги. При расспросе старейшина выяснил, что бумаги калмыки выкрали у служилого человека. Поскольку читать не умеют, то украденное для них не представляет ценности. Таковое обстоятельство странно для степных воришек, поскольку на государственные экипажи они старались не посягать. Для ногайцев эти бумаги тоже не имеют значения. Старейшина, увидев императорскую печать на одном из конвертов, решил заполучить почту.

Все бумаги выкупили за мелочевку, якобы для розжига костра. Калмыкам для выпивки и того хватит. Старейшина в дань уважения Русской короне, приютившей его народ из-под турецкого гнета, хочет вернуть бумаги обратно служилым людям.

Поскольку путь мой лежал через Ставрополь, я согласился сопроводить ранее похищенную почту к местной почтовой станции.

Оставшись наедине со мной, старейшина поделился своими подозрениями, как расхищение почты было заказано третьей стороной, дабы не допустить попадания какого-то важного письма адресату. Жаль, исполнителей нашли неподходящих, бестолковых. После чего старейшина особливо вложил мне за пазуху единственное письмо с гербовой печатью, бывшее в общей выкупленной почте. При этом тайком на ухо прошептал мне, дабы данное письмо я передал не через смотрителя, поскольку подозревает его причастность, но лично по адресу.

На конверте числился адресат: кочевой староста Аль-Аль.

Продолжение официального дневника:

Выкурив трубку скверного табаку, дружелюбно мне предложенную ногайцем, я дал на прощание несколько гривенников тем из них, с которых рисовал эскизы. Взамен того я получил провизию на дорогу и был, сверх того, осыпан благословениями.

– Ты наш знакомый, – сказал мне старичок с отвислыми ушами, дружески ударив меня по плечу, – когда ты будешь в Ставрополе, спроси старика Аль-Аль, он узнает тебя.

Подъезжая к Ставрополю, мы начали встречать казачьи станицы и городки. На известном пространстве они расположены подле большого тракта, но, по мере приближения к главной цепи Кавказских гор, они все больше и больше удаляются от дороги и наконец мелькают только вдали по сторонам ее.

… Смеркалось, когда показался живописный Ставрополь. Город стоит на отлогом холме, и громадный собор его виднеется издали со своими довольно изящными украшениями.

Въехав в город, я не мог ничего различить в темноте, кроме длинного ряда больших правильных зданий да огоньков, мелькавших из окна в окно.

Зато в предместьях дома так редки и расположены до того неправильно, что линия освещенных окон беспрестанно прерывается, и мрак господствует всюду. При таком мерцающем освещении, то спускаясь, то подымаясь в гору, не мудрено и самому черту сломать себе ногу.

Вскоре уютный кров гостиницы, хорошо истопленная печь и мягкая постель заставили нас забыть все неудобства дороги. Несправедливо было бы не заявить благодарности трактирщику за то, что, по моему мнению, составляет венец его заботливости угодить гостю. Я говорю про орган, принадлежность всех порядочных гостиниц, под более или менее мелодичные звуки которого так сладко спится путешественнику.

На другой день утром я успел обежать и осмотреть город.

Ставрополь ничем не отличается от большинства наших губернских городов, и хотя он считается главным городом северного кавказского округа, но не носит на себе никакого особенного характера.

Главная его улица не уступает улицам европейских городов: длинная линия ее пряма и широка, с бульваром посередине. Спускаясь довольно круто, она достигает подножия горы. С этой возвышенности путешественник может окинуть разом всю панораму города: большие правильные казенные здания, красивые дома частных лиц, магазины, даже может различить европейский костюм жителей обоего пола. Направо возвышается громадный собор – неприятное смешение итальянской архитектуры с византийской. Подобное неуклюжее и неестественное смешение было в большом ходу у нас в начале этого столетия, но, к счастью, начинает мало–помалу выходить из употребления.

Оконечности города не так правильно застроены и не отличаются чистотой, они даже грязны. Ставрополь имеет отчасти вид военного города; в нем живет со своим штабом заведующий всеми здешними войсками.

В описываемое мною время должность эту занимал генерал Евдокимов – герой последней кавказской войны. Он споспешествовал к изгнанию восставших в турецкие владения и был исполнителем строгих мер, употребленных при этом. Сын солдата, Евдокимов начал службу с низших военных чинов, дослужился до звания главнокомандующего и получил графское достоинство.

Между людьми, носящими на улицах знаки своей храбрости, он занимает первое место: два раза пуля изрыла его лицо и оставила на нем глубокие следы, свидетельствующие о его храбрости.

Дополнение, найденное в раме картины:

… Поднявшись по этой улице до почтовой станции, я встретился со смотрителем. Рассказал ему о случившемся со мной по пути и о благодарном ногайском старейшине, возвратившем утерянную почту. Радости смотрителя не было придела. Тотчас он распорядился отправить гонца на станцию Астаны, дабы вызволить провинившегося почтальона. Меня же позвал к себе на обед.

Мы разместились на крытой мансарде, выходящей в сад. Стоит отметить, что в эту пору в Санкт-Петербурге и носу не высунешь из теплых апартаментов без пальто. Зрели плоды, местами росли ухоженные цветочные клумбы. Именно эти клумбы выделяли жилище почтового смотрителя от прочих стоящих рядом. Кроме того, фасон хоть и служилого, но пошитого на заказ камзола смотрителя, показывал в нем европейского человека, старающегося идти в ногу со временем. Если бы я не знал, что Федор Емельянович служит на почте, подумал бы, как передо мной торговец сладостями из Австрии.

К нашей трапезе присоединились господа из соседних контор, которым было интересно посмотреть на человека, прибывшего из столицы. Здесь был секретарь Семена Емельяновича, помощник коменданта крепости, ныне более исполняющий обязанности жандарма и местный фельдшер. О последнем хочу поговорить особо, поскольку впоследствии мы сдружились. Его звали Петром Александровичем, прибыл сюда после окончания института, из Петербурга, лет десть назад. Странного в нем было много даже с первого взгляда, начиная от необычного назначения в столь далекий гарнизон, как он утверждал, по собственному желанию, и оканчивая отсутствием у него на лице растительности. Для человека средних лет, проживающего в казачьих станицах, то дело было неслыханное.

Наблюдая, как перед обедом он деловито давал поручения своему помощнику Федору, я удивлялся: понапрасну грамотный человек прозябает здесь, в дальнем гарнизоне.

Поначалу несколько встревожил его бледноватый внешний вид. Зато собеседником он оказался преинтересным. Кроме своей специальности, он был человеком, сведущим во многих науках, и придерживался весьма прогрессивных взглядов. Он похвастался, как в этом году Ставрополь соединили телеграфной линией с Петербургом, и видел в том большое свершение как для страны, так для мира в целом. Так, по его разумению, данная ветка соединяет континенты. По ней пойдут сигналы общения из Европы в Индию и обратно. Таким образом, захолустный казарменный городок вскоре примет важное политическое значение.

После обеда я рассказал смотрителю о необходимости встретиться с неким господином Аль-Аль.

– По какой надобности? – насторожился Семен Емельянович, пристально разглядывая меня.

Говорить о письме с императорской печатью я не стал, поскольку не знаю, кому в этом городе можно доверять. В словах старейшины ногайцев первоистину не заключаю. Может статься, как напротив, кочевые племена замышляют недоброе. Единственное, что не подлежит сомнению во всей той перепетии, является гербовая печать императорского дома. Если числится адресат, я обязан выполнить волю отправившего. Решил перво-наперво разобраться в обстановке самому, выслушав все стороны.

– Я следовал из Петербурга в свите великого князя Михаила Николаевича. Несколько отстав по дороге, я держу путь в Тифлис. Сказали, что господин Аль-Аль хорошо знает дорогу до Тифлиса. Хочу, чтобы он порекомендовал места для ночлега и людей в сопровождение.

По всему виду смотрителя было ясно, как ему не нравится эта тема. Услышав мои оправдания, он смягчился.

– Недавно Аль-Аль был разоблачен в заговоре и тайном пособничестве разбойникам. Он арестован и дожидается казни.

Я оторопел, но, припоминая слова старейшины, начал понимать, что дело предо мной предстоит нечистое.

Споры с помощником коменданта крепости о встрече с заключенным Аль-Аль ни к чему не привели. Неожиданно помощь оказал фельдшер Петр Александрович. Он слышал часть нашего разгоревшегося спора и тайком от коменданта согласился взять меня с собой в темницу. У него самого было дело по осмотру здоровья Аль-Аль, поскольку после проведенных над ним пыток было опасение, что до казни он не доживет.

– Что такого натворил этот Аль-Аль? – удивлялся я.

На это шедший со мною Петр Александрович пояснил, что в последнее время разбойничьи похождения, более характерные для поместных станиц, стали происходить и ближе к городу. А недавно и вовсе произошла серия краж в имениях. Грабители интересовались преимущественно кольцами и перстнями, зачастую оставляя без внимания векселя и ценные бумаги. При этом было замечено, что на каждом обворованном месте находились птичьи следы и перья ворона. По городу прошла молва, что это орудуют нечистые силы, а грабители способны превращаться в птиц! В конечном итоге следствие привело в пристанище кочевого старосты Аль-Аль. При обыске кроме части награбленных колец была найдена переписка с приграничными государствами.

Нас сопроводили в здание крепостной гауптвахты, где содержался наш пленник. Городская тюрьма была переполнена конвойными арестантами, направляемыми на каторгу. Петр объяснил, это обычное дело для степи. К тому же, там важного свидетеля удобнее пытать.

Вид Аль-Аль был действительно ужасающий. По пути фельдшер пытался рассказать виды изуверств, примененных к арестанту, но я старался не слушать его.

Петр Александрович разбудил моего адресанта и влил в него некоторые капли, принесенные с собой.

– Дал ему одурманивающее, дабы снять боли. Теперь он сможет с Вами разговаривать.

Фельдшер отошел подальше и под локоть сопроводил к дальнему углу комнаты конвоира, выделенного нам. Я был очень признателен ему за проявленную деликатность и тогда еще не понимал мотивов его действий.

Наклонившись к арестанту, я осторожно, не подавая виду конвоиру, достал из кармана письмо и протянул бедолаге.

– Я слаб, прочитаешь после сам! – еле слышно прохрипел тот. – Я догадываюсь, что там велено. Из-за этого недошедшего письма я попал сюда. Кто-то смотрел через руку пишущего.

Аль-Аль долгое время смотрел мутными глазами, а после поманил пальцем, приглашая ухо к шепоту губ.

– Вижу, тебя прислал Рахим, – показалось на его губах слабое проявление улыбки. Если его лицо могло изобразить хоть какую-то гримасу после побоев, то явно нелживую. – У тебя метка на плече.

– Как? – оторопев, я отскочил от арестанта и посмотрел на рукав своего дорожного платья. Там, в темноте камеры, и впрямь просматривались еле заметные узоры фосфорицидной метки.

Подобные фокусы я видел на ярмарке в Петербурге, когда приезжал с гастролями Лондонский цирк. Аль-Аль вновь поманил пальцем.

– Сбереги метку племен, дабы они не начали резню с короной.

Далее он поведал мне, где спрятал так желаемое заполучить комендантом крепости.

– Копай дважды, помни, что клады даются только по навету! – голос арестанта становился все слабее и слабее. Вот–вот он испустит дух. – Учти, я разделил их неспроста. Не храни две вещи вместе без третьей!

Посоветовав поторопиться и никому в городе не верить, он закрыл глаза. По его тяжелому дыханию я понял, как боли вновь вернулись к нему.

Весь оставшийся день докучали различные служители контор, с которыми мы познакомились за обедом. Лишь на вечерней службе удалось высвободиться из их компании ненадолго. Предложив грязному мальчишке на паперти монетку, я вызнал, где находится местность, нашептанная Аль-Аль.

Дождался сумерек, пока не остался один в своем гостиничном номере. Вновь перечитал письмо с императорской печатью. После достопочтимых приветственных регалий в нем выражалось желание высшей особы оказать соседним племенам знак уважения и предложить диалог для ведения совместной торговли с предложением защиты. В демонстрации своей правоты необходимо предъявить старейшинам имеющийся на сохранности у Аль-Аль перстень Искандера Зуль Карнейна.

Убедившись, что за мной никто не следит, я пробрался к обозначенному месту в лесах. Признаться, без своего кучера и нанятой им брички эта вылазка была бы невозможна. Поначалу я не верил в успешность таковой экспедиции, ведь высоких камней в том буковом лесу было множество. На мое удивление, рядом с местностью, указанной мне, я заметил недавние следы прошедшего здесь. Право сказать, я несколько испугался, припоминая рассказы о живущих в здешних лесах разбойниках. Присмотрелся к следу. Тот был оставлен служивым сапогом, опрятно сбитом, на твердой подошве. Разбойники, для скрытности, таких не носят.

Камни, сложенные кольцом, указывали нужное место. Аль-Аль знал толк в сокрытии кладов и местоуказании их. Кто-то опередил меня, и тайник был разрыт.

Посокрушавшись, я припомнил точные слова Аль-Аль. Поняв намек старого ногайца, принялся копать глубже разрытого. Ищущий да обрящет! А я наткнулся на деревянный ларец с насеченным рисунком, кои прикладываю к своим записям.

Куда дальше девать сей клад, я не знал. В городе никому оставить вещь не мог, поскольку из-за нее творятся неладные дела вокруг. Наиболее верным решением виделось привезти сей ларец великому князю Михаилу Николаевичу в Тифлис на его усмотрение.

Вернулся в гостиницу уже под ночь. Распорядившись подготовить на завтра к утру бричку для продолжения пути, я направился в комнату. На столе ждал легкий ужин, упущенный из-за лесной экспедиции. Приятно удивила такая забота гостиничной прислуги. Низко они готовы раскланяться для столичного гостя!

Продолжение официального дневника:

… Из Ставрополя я отправился в Георгиевск, город, лежащий к югу в ста пятидесяти верстах от Ставрополя.

Позвольте мне тут немного уклониться от цели моего очерка и рассказать вам об одном случае, оставившем во мне очень неприятное впечатление в первый же день после моего выезда из Ставрополя.

Дело было весной. В это время тут появляются первые плоды, и я не мог воздержаться от соблазна полакомиться не совсем еще спелыми сливами и съел несколько штук.

Следующую за тем ночь я почувствовал сильную внутреннюю боль.

Сто шестьдесят верст отделяли меня от Ставрополя, нечего было и думать о возможности послать за доктором. Пришлось прибегнуть к тамошним средствам. Услужливый казак, староста этой станции, вызвался сходить за лекаркой, известной во всем околотке по искусству своему вылечивать от всевозможных болезней. Я согласился. Явилась пожилая опрятно одетая женщина. Помолясь на образа и отвесив мне низкий поклон, она принялась меня расспрашивать о моей болезни. Затем налила в чашку горячей воды и давай ею прыскать меня, дуть и нашептывать какие-то слова. Я не мог разобрать, была ли то молитва или заговор, до того голова моя отяжелела вследствие моего недуга.

Тем и кончился первый визит моего доктора в юбке. Лекарка обещала зайти ко мне на следующий день.

На мое счастье, случай привел на эту станцию какого-то проезжего, весьма почтенного господина, с которым я потом имел удовольствие не раз встречаться в Тифлисе. Он возил с собою аптечку, и соединенными усилиями мы с ним ухитрились составить снадобье, благодаря которому я на другой же день был на ногах.

Дополнение, найденное в раме картины:

… Этого господина я вспомнил, поскольку видел его на крепостной горе. То был Федор, помощник фельдшера Петра Александровича. Не зная о моем скором отъезде, он на утро прибыл ко мне в гостиницу поговорить. По счастливому стечению обстоятельств Федор стал свидетелем того, как недоеденный мной с ночи ужин скормили дворовым собакам. Вскоре собаки подохли. В связи с этим, помощник фельдшера предположил, что кто-то хотел меня отравить. Снарядившись возможными надобными змеиными сыворотками, он нанял самый скорый почтовый экипаж и отправился вслед за мной.

Если бы не столь быстрая догадливость моего Ставропольского друга, то быть мне зарытым в земельке под Георгиевском.

– Так, то со мной было не от зеленых слив? – все не унимался я.

– Никак нет-с, – улыбался мой спаситель.

Поделившись подробностями, мы с Федором определили возможных зачинщиков и мотивы.

Я показал ему вещь, найденную в двойном кладе. Хитрость разбойничья заключалась в том, что более нужное и ценное скрывалось глубже отвлекающего клада. Выказанная вещь казалась знакомой и желанной Федором. Он того не озвучил, но я понял то по его манерам.

– Я должен вернуться в крепость и телеграфировать о случившемся в Петербург, – заключил Федор.

Наиболее видимым нам источником злоключений было то, как генерал–губернатор со своим окружением был заинтересован в военном решении приграничных вопросов. Пытаясь отнять перстень Искандера у хранителя Аль-Аль, они исключали возможность мирного урегулирования споров с соседними племенами. Когда этот план провалился из-за несговорчивости хранителя, пришлось убрать всех свидетелей, в том числе таких случайных, как я.

– Аль-Аль мертв? – сокрушался я.

– В ночь перед Вашим отъездом я обнаружил его бренное тело в камере. Его похоронят как разбойника на татарском кладбище на выселках.

– Не по–христиански это.

– Он и не был христианином.

– А мы? Кто мы после этого? – разволновался я от такого стечения обстоятельств.

– А нам надо продолжить дело Аль-Аль. Следует получить дальнейшие инструкции из главного управления. Храните эту вещь дороже души собственной! После я найду Вас в Тифлисе. Там мы передадим сей перстень Искандера для мирных переговоров.

На том и порешили.

Продолжение официального дневника:

… Когда на следующее утро пришла навестить меня моя лекарка, надо было видеть восторг ее, смешанный отчасти с удивлением. Она не хотела верить глазам своим при виде чудесного действия своего заговора. Такое сверхъестественное исцеление должно было немало способствовать к дальнейшей ее славе в этом околотке.

– Ну, теперь, голубчик, сбирайся с Богом в дорогу! – говорила она мне, пряча проворно в карман деньги, так легко ею заработанные. – Путь у тебя дальний за смертью на Востоке от красного круга.

Георгиевск – первый город, который встречается по дороге, проложенной вдоль казачьих станиц. Это маленький дрянной городишко с плохой крепостью.

После моей кратковременной болезни и встречи со знахаркой я несколько дней ехал не на перекладной, а в почтовой карете, шедшей из Ставрополя в Тифлис. Езда в тяжелом, нового устройства экипаже не так поэтична, как на легкой троичной тележке, но зато мои бока поотдохнули, и я был избавлен от приятного ощущения ожидания, что может меня так подбросить, что простишься и с жизнью, особенно при рытвинах, то и дело встречающихся по дороге.

Между Ставрополем и Георгиевском дорога пролегает мимо казачьих станиц. Кажется, они еще многолюднее тех, через которые мне приходилось проезжать, и местоположение их живописнее. Разбросанные по холмам, они белеют длинными рядами своих мазанок, утопающих в густой зелени.

Мы благополучно проехали мимо всех этих станиц и добрались до города.

… Я встретил отряд, сопровождавший пленных горцев, скованных по два вместе и окруженных солдатскими штыками. Они отправлялись на базар покупать себе необходимые вещи. Глухой звук их тяжелых цепей неприятно действовал на слух и напоминал о довольно значительной роли Георгиевска, защищавшего окрестности от нападений соседних горцев.

Глава 3

Начало поисков.

Наше время.

Если бы не повальная усталость от дороги, то минувшей ночью я бы не заснул. Дом, любезно предоставленный моей теткой, не оснащен центральным отоплением, отчего было прохладно. Явление не удивительное относительно дачного района Ставрополя. Для обогрева предусмотрена система, подключенная к дровяной печке, на втором этаже я нашел пару электрообогревателей. И если печь даже затапливать не стал, то второй вариант очень выручил. Заодно удалось просушить кое–какие намокшие в дороге вещи. Несмотря на нахождение преимущественно за рулем автомобиля, некоторые ночные встречи заставляли намокнуть. Интересно, тот старик в сказочном темном лесу привиделся, или я действительно его подвез до Татарки? Заспанная голова еще плохо соображала.

Спустился с натопленного второго этажа на кухню. К моему "комфортному" проживанию прилагалась пара стульев да небогатый кухонный инвентарь, холодильник "Саратов" из 80–х и газовая плита. Этот предмет интерьера удивил более всего – у тетки на даче никогда не было газа! Помню долгие ее разговоры по телефону о войне с местной администрацией. Она закатывала жуткие тяжбы, борясь с бюрократией «Шпаковскрайгаза» (местного филиала "Конторы сбычи мечт"). Разобравшись, выяснил, что плита подключена резиновыми шлангами к баллону с газом, находящемуся на улице. Возможно, это хорошая схема отмывания денег – продавать газ в баллонах частникам, а не по трубам. Как и следовало ожидать, запаса газа в нем не осталось. Зато в антресоли кухни нашелся электрический чайник. Самое то, для начала рабочего утра!

День предстоял насыщенный. Я приехал в изменившийся до неузнаваемости город. Тут никто не ждет меня, даже единственная родственница, тетя Аня, переехала в Краснодар. Что ищу в городе? Не знаю, и того, как это "нечто" выглядит. Страшно признаться, не уверен, находится ли еще "оно" в городе. Все, что есть для начала поисков, – это имя казненного разбойника, державшего последним искомую мной вещь в руках. Оттого редакция журнала не решилась одобрить командировочными расходами мои поиски. Несмотря на потенциально интересный материал грядущих находок с тайнами имперского масштаба, риск провала велик. Как сказал Карл Леонидович (мой главный редактор): « … риск фатален».

Хорошо хоть отпустили в ежегодный оплачиваемый отпуск. Думаю, проведу его с пользой для себя. В планах, между делом, повидаться со школьными друзьями. Также мне обеспечены ностальгические прогулки по городу.

С первой я должен начать свои поиски…

Пара документальных фактов, известных мне, – имена фельдшера и «разбойника». В открытых интернет–источниках о них никакой информации найти не удалось. Единственной зацепкой в моем случае является поиск в городском архиве. Опять же, есть контраргумент: все случившееся в 1863 году на Ставрополье, возможно, сокрыто властями. Не исключено, что следов обнаружить не удастся вовсе. Причастные от прошлого столетия вполне способны были уничтожить нужные документы к этой тайне. Ситуация патовая, но есть пара козырей в рукаве, благодаря первенству держателя находки.

Для начала путь держал до краеведческого музея, как в школьные годы. Раньше подобный поход был «из-под палки». Теперь поход туда являлся интереснейшей необходимостью. Пойду не на экскурсию для исторического реферата, но для вскрытия тайн имперской России.

В истории Кавказа числится множество разбойников. Это и Верстка из Медвежинского уезда, о котором слогали песни, и сказочный Сазонка-колдун. Также известны целые «разбойничьи гнезда», самые именитые из которых: урочища Воровская Балка и Каменка. Самой удивительной является легенда об еще одном разбойнике, поселившемся некогда в городе. Это был знатный грабитель банков из Баку, именуемый Коба, более известный в народе как товарищ Сталин. Сюда он приехал в 1907 году, прячась от преследований и работая поваром на кухне одного из кабаков. Возможно, именно здесь он получил предмет, про что веду речь. Надо будет проработать эту догадку.

Я налил поспевший кипяток в чашку с плавающим пакетиком.

Надо согреться хоть чаем и разобраться с системой отопления, чтобы завтра не мерзнуть. Сколько я еще проведу в этом городе детства, еще неизвестно. Нет-нет, да упущу сегодня нить расследования, а после вернусь в Москву к скучной публицистике.

Мои размышления прервал телефонный звонок.

Это был Дима, он по-своему переживает за меня. Еще бы… Находка, к которой он имеет некоторую причастность, потенциально разворачивалась в нечто более глобальное. Он – пока единственный человек, которому я поведал всю правду об истинном предназначении тайного дневника.

– Привет, Влад. Ты добрался до места?

– Доброе утро. Рад тебя слышать! – я отпил горячего чаю и посмотрел в окно. – В ночь приехал. Не без приключений, как всегда.

– Ты без них не можешь.

– На подъезде подобрал какого-то странного старика. Полночи с ним нянькался. Всю дорогу он нес какую-то чушь. Не вспомню конкретно. И потом, этот теткин дом, оказывается, стоит без отопления! Промок, продрог. Скоро помру.

Крайнюю фразу я выговорил хохоча. Описывал свои злоключения не из желания поплакаться, но наоборот. Высмеивая свои приключения, я находил в себе силы преодолеть возникающие трудности.

– Надо было ехать поездом, как я и советовал.

– Я бы потом тут на такси разорился. Думаю, придется много бегать по городу.

– Что-то зая про это не подумала.

– Кто?

– А…. – Дима замялся. – Да так, с девушкой обсуждали твою возможную поездку. Без деталей и подробностей! Я блюду свое обещание молчать до конца спецоперации.

– С каких пор у тебя появилась девушка? – удивился я.

– По приезду расскажу, – буркнул Дима. – Ладно, ты держи меня в курсе событий, чтобы я не волновался.

– Постой! Как у тебя продвигаются поиски?

Отправляясь на дальнее расследование, я понимал, как вся нужная информация не хранится по музеям, архивам, а запрятана в более труднодоступных источниках информации. Одним из таких являлся свод документации по деятельности тайной полиции. Нам следовало выяснить, кто этот помощник фельдшера Федор и какие цели он преследовал. Наиболее вероятно предположение о его причастности к тайным агентам. Порыскав в архивах Министерства Внутренних дел или московском государственном архиве, таковую информацию найти представлялось возможным. Тем более что Дима, с его вездесущими связями, а также сверх способности раздобыть пропуск, куда угодно, повышает наши шансы на успех.

– Договорился на завтра. Предварительно запросил поиск по параметрам, – обрадовал друг.

Подобные звонки придают сил и решительности к дальнейшим поискам. Приятно осознавать, что кто-то беспокоится о твоих успехах.

Калитка запиралась со специфичным громким звуком. Вся округа теперь знает, что в доме кто-то поселился, хотя смотреть особо не на кого – строения напротив заброшены, местами заколочены окна. В конце улицы на лавочке сидели какие-то мужчины. Им было не до меня. Мое присутствие они, несомненно, отметили недовольным ворчанием.

Надо будет с ними познакомиться. Не сегодня. А еще надо будет положить во внутренний карман куртки электрошокер. Это для тех бродячих собак из дома напротив. Они жуть как подозрительно смотрят…

Сел в машину. Навигатор нарисовал маршрут сквозь город. Я удивился, увидев новый проспект Космонавтов. По хорде объезжая красные заторы, я лично убедился в благоустроенности этого города. Удивляет как эту дорогу сквозь лес называли проспектом. Привык в Москве видеть на проспектах здания, высотки и торговые центры. В действительности, я мчался по широкой дороге мимо вековых деревьев.

Припарковаться в центре всегда было проблемой, что сейчас, что и в моем детстве. Более–менее свободное место нашел на самой крепостной горе. Довольно символично, что свои поиски я начинаю с этого места. Именно тут в 1777 году заложили прообраз Ставрополя. Первоначально, назвали «крепость Московская». Да, да, именно так! Сегодня уже мало кто вспоминит изначальное название этого поселения. Про основание города припоминают легенду о личном повелении на то Александра Суворова, что опять же исторически неверно. Именно с такими укоренившимися заблуждениями я и хотел спорить когда-то на страницах журнала. Московская редакция не одобрила того.

Проходя насквозь городскую площадь с большим фонтаном, я пытался воскресить какие-то оставшиеся детские воспоминания. С классом ходили по этим улицам с праздничными транспарантами, как с друзьями шел в кино. Еще есть воспоминания, как по проспекту Карла Маркса на 9 мая с родителями шли с площади. Мой последний праздник с ними. Эти воспоминания после своего праздничного чувства оставляли горькое послевкусие утраты. Оттого и позабыты. Я старательно задурманивал такие воспоминания московским блеском.

По замощенной чудаковатой плиткой улочке спустился к перекрестку Дзержинского. После чего ряд мрачных ведомственных зданий вывел к красочной площади. Огромное пространство, граничащее со стадионом и колонными зданиями эпохи советской гордости. Здесь все было, как и в любом центральном городе огромной России. На высоком постаменте отважно стоял дедушка всех октябрят. Пернатые срали ему на голову. Он мертв. Он им уже ничего не сделает. Он указывал вдаль за город, скорее всего, пророча свое второе пришествие с той стороны.

Северная сторона площади прикрывалась старинным трехэтажным зданием Ставропольского государственного историко-культурного музея заповедника. Это строение стоит здесь со времен заселения города и хранит в себе множество тайн. Одну из них предстоит разгадать в ближайшее время.

У входа ожидали два каменных истукана, в простонародье ошибочно считаемых за идолов. Нет, люди в древности лет, создавшие их, вовсе не поклонялись своим изваяниям. Они были чуть мудрее житейски – эти истуканы предназначались для ориентира на местности как столбы, как хранители, как особый обелиск памяти. Не так они древни, всего лишь тринадцатый век.

В фойе было относительно безлюдно. Кассирша лениво обсуждала с какой-то девушкой незначительные местные сплетни. Для проведения рекогносцировки следовало бы выбрать более популярное для посещения время. Хотя кто кроме школьников сюда еще придет… С ними мне не ассимилировать.

Деваться было некуда, к тому же отсутствие гвалта и криков восторженных детей поможет сосредоточиться на поисках.

Повестки дня, следующие:

– очень вероятно, что предмет, описанный в послании императорской почты, был найден потомками и хранится, где-нибудь здесь. Тогда и поискам конец. У меня есть его описание и слепок;

– где-то здесь находятся архивные записи об упомянутом происшествии;

– самое невозможное – найти следы Аль-Аль.

От этого похода я много не ждал, а больше надежд полагал на посиделки с архивными документами.

Мое задумчивое одиночество долго не продолжалось, и вскоре ко мне обратились:

– Вы хотите посетить экспозицию?

Я обернулся на голос. Кассирша, поднявшись с уютной софы, смотрела на меня с нескрываемым интересом.

– Да. Я созванивался с Верой Степановной. Договаривались пройтись по галереям, а после поискать кое–какие документы.

Женщина удивленно подняла правую бровь. Ее полноватость закрывала собой проход в гардероб и выглядела вполне гармонично со стоящими на входе истуканами.

– Я журналист из Москвы, Владислав Головчак, – выложил веский аргумент я, потянувшись к нагрудному карману за удостоверением прессы. – С архивариусом мы договорились на неопределенное время, она просила позвать ее, когда буду в музее.

– А ее сегодня нет, – пытливым голосом огласила женщина-истукан после внимательного изучения предоставленных мной документов. – Ребенок ее приболел.

Я ожидал того, что поиски в архиве просто так не дадутся. Не бывает так все по маслу, нужны палки в колеса. Если проблемы не создают конкуренты (кои пока молчат), то сама судьба выкинет фокус.

– Если не возражаете, пройдусь по музею… – с сожалением выговорил я.

– Билетов брать будете? – с наигранной улыбкой ответила женщина.

– А есть другие предложения? – Не высказал: «Например, построить предложении более правильно». «Билетов»! В голове воскресли воспоминания о местном диалекте. Некоторые предложения и местоимения жители Ставрополья употребляют в неожиданном сочетании…

– Мало ли… – предположила кассирша. – Льготы какие-нибудь или удостоверение журналистского расследования…

– Нет, скандальных разоблачений с корочками не планирую, – чуть стушевавшись, замотал головой я, остановившись на полуслове. «За льготы пояснений не будет», – мысленно перевел на местный диалект свое изречение.

Женщина, пройдя к кассе, открыла для взора предыдущую собеседницу. В мечтательных снах школьных лет часто виделось это милое личико. Округлые щечки и выразительные карие глаза под тонкими прямыми бровками. Прическа сменилась от прямых волос в юности к пышной длинной косе.

– Оксана?

Она улыбнулась, узнав меня.

Ее манера держаться меня радовала. Сидя в пол-оборота, она кокетливо произнесла: "Привет! Какая встреча!"

Перед моими глазами была ожившая картина В.А. Серова «Девушка, освещенная солнцем». Элегантная белая блузка, широкая синяя юбка и лучезарные глаза, смотрящие добротой в мою сторону.

– Не ожидал тебя здесь увидеть!

– А если честно, планировал встретиться? – поймала на недосказанной мысли. Это ее черта с детства. Людей и их обывательские мысли, Оксана видит насквозь. Так в девятом классе, когда я, стесняясь, подошел пригласить ее на танец в новогодний вечер, она громогласно предположила: «Влад, ты влюбился что ль?». Для меня тот вечер был закончен, как и любые другие попытки познакомиться с ней поближе.

– Приехал по делам и очень «экспромтом». Но с удовольствием встречусь с ребятами.

– С ребятами… – чуть разочаровано произнесла она. – Твой выбор!

Девушка встала с софы и подошла к окошку кассы, откуда за нами наблюдала недавняя собеседница.

– Сто рублей, – продекламировала женщина-истукан, протягивая билет.

Оксана плавно забрала протянутую из окна бумажку и произнесла:

– Раз Веры Степановны сегодня нет, то я сопровожу московского журналиста.

Кассирша хохотнула.

Я был рад такому стечению обстоятельств. Хоть это и отдаляло меня от намеченного плана, компания Оксаны случилась очень кстати.

– Давай, я поухаживаю за столичным гостем! – посмеялась она, заходя за стойку гардероба. – Владислав Пивоваров к нам пожаловал из Москвы!

– Я не Пивоваров…

Девушка растерялась, сделав смущенное лицо. Сжатые губки и редкий скользящий по мне взгляд выдавали ее старательные попытки вспомнить, не ошиблась ли она в произнесенной фамилии одноклассника. Фокус был в том, что назвала ее правильно. С момента нашего последнего общения, мне пришлось сменить многое в собственной жизни, и в первую очередь – фамилию.

Положив в блюдце у кассы нужную купюру, я проследовал за Оксаной.

– Какая тема интересует столичную редакцию? – она ловко повесила на крючок мою куртку в обмен на пластиковый номер с цифрой двадцать два. – Напомни мне, что твою кепку положила в десятый шкафчик.

– Разбойники Ставропольской земли и их клады, – под эту тему я завуалировал истинные мотивы поиска. Лучше пока не распространяться относительно найденного дневника и того, что я в нем прочитал.

– О, как! Что-что, а разбойнички в Москве всегда на особом интересе были! – присвистнула Оксана.

Мы вышли в холл с кассой. Женщина-истукан с нескрываемой улыбкой не сводила с нас глаз, будто на реалити-шоу попала. Конечно, а чем ей еще интересоваться в кладовой отечественной истории.

– Журнал более волнует, что они спрятали, чем в целом их личности.

– Что ж, эта тема благодатная. Много разбойничьих кладов спрятано в нашей земле, – согласилась Оксана и игриво поманила меня за собой на экскурсию.

Подойдя к центральной лестнице, она обернулась и помахала рукой своей сплетнице. В ответ за своей спиной я услышал легкий смущенный смешок.

– Отложим пока этот вопрос! – догоняя Оксану, я принялся выстраивать беседу. За долгие годы после школы во мне проснулось приятное чувство ностальгии. – Предлагаю просто посмотреть на экспонаты и поговорить о житейском…

– Хорошо. Мы так давно не виделись, – равнодушно продолжила девушка. – Жена спокойно отпускает тебя в такие командировки?

– Не женат. Детей нет! – отрапортовал я.

– Вот как… – девушка растянула слова. В голосе прослеживалось безразличие. – Карьерист, значит?

– Тоже нет. Достойной не встретил.

– А я вот не такая разборчивая. В институте еще замуж выскочила.

– Молодец! Неразборчивая?

– А чего выбирать-то? Военный – красивый, здоровенный.

– Каждому свое, – несколько разочарованно выдохнул я. Конечно, не собирался придаваться в командировке амурным подвигам школьных лет. Как и не было, между нами, десятилетия разлуки, страсть зазвенит звонком с перемены. Каждый идет теперь по своей судьбе. И как странно эта судьба свела нас вместе…

Мы поднялись на меж лестничную площадку с огромным окном, прикрытым длинными полосками штор. Экспозиции музея начинались выше, со второго этажа.

– Оксана, как тяжело и долго пытался забыть этот город! – признался я, зажмурив глаза.

– Понимаю. Хоть и сожалею, что вместе со своей болью ты пытался забыть и друзей.

– Я рад, что встретил тебя. В беседе мессенджера с одноклассниками и писал, что в ближайшие дни буду в городе.

– Меня, к сожалению, нет в этой беседе.

– Как, впрочем, и везде… – проронил мысль вслух.

Иногда следил за судьбой своих одноклассников, благо достижения мирового прогресса позволяли это делать из вагона вечных путешествий по метро.

Страницу Оксаны в соцсетях найти сложно. Удалось по перекрестным ссылкам от других страниц одноклассников. Сознаюсь, искал ее специально. Жаль, там указано мало личных данных о ее жизни. В основном стандартные конкурсы и смешные картинки. Нестандартная пустота самолюбования для красивой девушки.

– Ты, значит, здесь работаешь…

– Очень проницателен. Прям журналист–расследователь!

– Специалист по расследованиям, – поправил я. – Дедукция – не про мой журнал. В основном о культуре пишу: выставки, презентации собраний.

– Интересно бывает?

– Нет. Оттого и попросился на этот репортаж, – не нравился поворот разговора. – Хочу сменить амплуа. Надеюсь, получится, и судьба улыбнется.

– А все–таки скандальная находка у тебя планируется, раз такие надежды на этот репортаж, – Оксана поднялась на второй этаж и обернулась.

Так она казалась значительно выше, хоть и без надетых каблуков мы были почти одинакового роста.

– Не репортаж, а расследование, – встал на ее уровень, и наши глаза поравнялись.

Я решил приоткрыть некоторые карты перед Оксаной. Она способна помочь, тем более с ее природной склонностью видеть подвох.

– В моем распоряжении есть некоторые сведения о пропавшем более ста лет назад в Ставрополе одном артефакте. Это вещь очень ценная и просто так из истории не выпадет. Должна где-то засветиться.

Мы зашли в зал археологии, где были представлены экспонаты древних эпох. Тут находились древнерусские каменные кресты раннего христианства, старинный клад арабских монет (дирхемов) и даже огромное изваяние половецкого воина.

– Поведаешь детали? Возможно, я видела…

– Хотел бы я надеяться, что кто-то еще видел эту штуку. Расскажу позже…

– Отчего? – удивилась девушка.

Провел взглядом помещение, в котором оказался. Зал был разделен на несколько секторов. В одном были предметы быта древних людей, в следующем секторе – каменные изваяния. В дальнем углу блестели украшения под стеклом.

– Я не хотел бы распространяться о деталях журналистского расследования до публикации.

– А без таких деталей и до публикаций не доберешься.

И то правда. Посмотрел на Оксану в надежде прочитать на ее лице сакральную надпись воздухом: «Ей следует доверять». К сожалению, таковой способностью не обладал.

– Это крупный ограненный драгоценный камень, возможно, облачный в перстне.

– Цвет? – прищурившись и что-то вспоминая, уточнила Оксана.

– Не знаю.

– На это похоже? – она ткнула пальцем в первое попавшееся украшение за стеклом.

Экспонаты перед нами были из скифской культуры. Камни, наконечники стрел и украшения из разоренного погребения.

– Не думаю. Точного описания вещи нет.

– Ты ищешь иголку в стоге сена.

Я обошел витрину по кругу, оказавшись на противоположной стороне от девушки. Отсюда хорошо виден сквозь двойной ряд стекла ее сосредоточенный взгляд. Напомнило моменты нашего общения в детстве, когда она выручала на контрольных по алгебре.

Оксана подняла взгляд от лежавшей на выставке сарматской бусинки и посмотрела на меня. Вот вам и доказательство телепатии, она почувствовала мое любование ею. Не стал отводить взгляд и делать вид, что пялился вовсе не на нее.

– Как ты думаешь, это судьба?

– Судьба? – переспросил я. – Наша встреча определенно имеет космический смысл…

Она рассмеялась.

– Другая судьба, дурачок влюбленный! Такая, вот – быть захороненной царицей, а через сотни лет прыщавые школьники сквозь стекло будут пялиться на твои останки.

Подловила. Прекрасно понимала: мы говорим об одной шутке судьбы.

– Смотрю я на тебя и вспоминаю наши школьные годы, – пытаясь сгладить неудобный эпитет об увлеченности ей, подбирал колкости в ответ. – Ты такая же ершистая.

– А ты все такой же романтик.

– И это плохо?

– А кто говорит о плохом? – она подошла ко мне и похлопала по плечу. – Расслабься, Влад. Я шучу. Поужинаем после поисков?

– Несомненно, если муж не будет против! – я обрадовался, что первый шаг она сделала сама. Неловко предлагать совместный вечер замужней женщине, хоть и свой школьной любви.

– Он сегодня допоздна на службе, – Оксана посмотрела вновь на стекло перед нами. – Страшная она, эта царица.

– Ей на твое вмение все равно. И тем более – это не останки царицы, а ее украшения.

Она показала пальцем чуть в сторону. В указанном направлении располагался стенд с фотографиями раскопок. Среди прочего экспедиционного снаряжения были фотографии мумии.

– Не хотела бы такой судьбы.

– А как сложилась твоя судьба за это десятилетие?

Мы отошли в дальний угол выставочного зала. Здесь размещалась утварь обычного жилища скифов. Вернее, наше современное представление об их жизни.

В зал зашла еще одна пара. Дедушка с девочкой лет десяти, внучкой, наверное. Они прошли к наконечникам стрел.

– Все, как у всех, – расплывчато протянула Оксана. – Институт, работа не по специальности.

– Вроде ты на юриста училась?

– Было дело.

– А ты вроде на медицинский собирался? Помню, латынь учил на переменах.

– Solis ius, – сумничал я. – «Все правильно», но не случилось. В итоге поступил в Москву аа менеджера издательского дела.