– Мам, смотри! Они приехали! – чумазый мальчишка лет восьми выбежал за ворота, восторженно размахивая руками.
Женщина оторвалась от стирки. Длинные ресницы взлетели вверх, бросая тень на покрытое тонкими морщинками обветренное лицо. Прачка вытерла платком пот и с любопытством взглянула на дорогу. Несколько сельских детей, весело хлопая в ладоши, бежали за огромной повозкой, увешенной лентами и бубенцами. Выцветший от дождя и солнца голубой навес мерно покачивался со стороны в сторону, скрывая от любопытных глаз бродячих артистов, которые, по слухам, дадут представление на замковой площади в воскресенье.
– Бертран, не убегай далеко, – крикнула в след мальчишке мать, возвращаясь к недостиранному белью. – Несносный ребенок! Одни игры на уме…
Но мальчик уже ничего не слышал. Влекомый звоном бубенцов, он бежал вслед за повозкой вместе с товарищами до тех пор, пока голубой навес не слилась воедино с иссине-голубым небом и бездонно синими глазами кудрявого ангела – девочки, что тайком выглядывала из-под покрывала, задорно улыбаясь юнцам. А возможно, даже ему, Бертрану. И от этой улыбки впервые в жизни у мальчишки за спиной выросли воображаемые крылья.
В воскресенье он стоял посреди ярмарочной площади, не обращая внимания ни на толчки толпы, ни на урчание в своём животе, учуявшем запах свежеиспечённых пряников. Открыв рот, мальчишка наблюдал за удивительными движениями артистов-жонглёров[1]. Их гибкие тела сгибались в немыслимых акробатических движениях под звонкую музыку флейты и ритм бубенчиков, привязанных у них на щиколотках и запястьях. Вот актёр пародирует священника, а этот – знатную даму. Ещё несколько артистов перемазаны сажей – они изображают мавров. Толпа разрывается от хохота. И вдруг на подмостки выходит та самая голубоглазая девочка, окруженная по-мавритански одетыми танцорами, перевязанными разноцветными шелковыми поясами и с золоченными тюрбанами на головах.
– Мореска! Мавританская пляска! – восторженно кричала толпа, рассматривая черненные лица и пёстрые одежды жонглёров, которые, звеня бубенцами, задвигались в невероятном ритме, ловко топая ногами, то скручивая свои тела, то выпрямляя их по струнке.
Белокурая девчонка, так запавшая Бертрану в душу, аллегорично изображала Невинность. Оказавшись в толпе танцующих «мавров» и в показном ужасе убегая от их безумной пляски, она взобралась на высокую лестницу над подмостками и… уверенно балансируя пошла по тонкому канату, натянутому прямо над головами зрителей.
Толпа замерла. Опасаясь даже дышать, зрители смотрели, как маленькая девочка сосредоточено ступала по верёвке, пока не достигла крыши соседнего дома, к которой и был привязан канат. Ступив на твёрдую поверхность, она глубоко вздохнула, сделала небольшой реверанс и улыбнулась ликующей толпе, гордо вздергивая вверх свой тонкий нос и победно поблескивая васильковыми глазами.
В тот же вечер артисты поехали дальше, и Бертрану так и не удалось поговорить с девочкой, спросить её имя, но он на всю жизнь запомнил огромные синие глаза, чудной мавританский танец и натянутый высоко над землей канат.
С того дня, когда Бертран впервые увидел бродячих артистов, в его голове плотно засела мысль, что жизнь – это не бесконечные свекольные грядки и пшеничные поля, церковные молитвы и чужое грязное белье. Будучи ещё мальчиком, но уже начиная думать о будущем, Бертран вдруг ярко представил, что жизнь может быть праздником! Новые города, звонкие бубенчики и яркие декорации манили его ароматом свободы и славы.
Бертран был младшим ребёнком в семье. Его брат, Франсуа, уже женился, и вместе с женой разводил свиней и засевал поля. Сестра Мария уже готовилась выйти замуж за сельского кузнеца и стать прилежной женой и хорошей хозяйкой. Бертран же, вопреки наставлениям родителей, решил во что бы то ни было стать бродячим музыкантом. Дни и ночи он дудел в самодельную флейту, пытаясь извлечь какие-либо приятные слуху звуки, но эта наука давалась ему медленно, с трудом. Бертран оказался талантливым совсем в другом.
Когда юноше исполнилось четырнадцать лет, в их деревне построили новый храм – церковь Пресвятой Богородицы, а расписывать его стены пригласили художника из самого Лиона по имени мессер Кюри. И хоть маляром он был посредственным, но в провансальской деревушке мессер Кюри из Лиона прослыл величайшим живописцем.
Однажды, расписывая алтарь, Кюри увидел в церкви оборванного мальчишку с влажными карими глазами, растопыренными ушами и густыми черными ресницами, с интересом наблюдавшего за каждым движением мастера. В одной руке мальчика была корзинка с бельём, в другой – вполне сносно вырезанная флейта.
– Нравится? – самодовольно спросил Кюри, указывая на проделанную работу.
– Очень! – восторженно воскликнул мальчик. – Только, если б я умел рисовать… я бы добавил вон туда синей краски, а во-он туда желтой. А эту святую…
– Марию Магдалину?
– Да, Святую Магдалину… – парень посмотрел на пышные складки платья ученицы Христа, её полные улыбающиеся губы и чересчур близко расположенные глаза. – А Магдалину я бы сделал совсем другой. Немножко грустной, наверное, хрупкой и отрешенной… Я нарисовал бы её чуть выше – вон там, возле самих апостолов…
– Какой наблюдательный мальчик, – художник из Лиона недовольно поморщился, но интерес к юноше не утратил. Скорее наоборот. Он отложил кисть, взял кусок угля и лист бумаги. Хитро сощурившись, он протянул их мальчишке.
– Как бы ты это изобразил?
И Бертран нарисовал. Не имея никаких навыков, не зная художественных правил и канонов.
– Талантливый мальчик, – прошептал Кюри, и в его неглупую голову тут же пришла замечательная мысль. – Ты же не откажешься мне помогать, пока я работаю в вашей деревеньке?
Закончив работу в провансальской глуши, мсье Кюри возвращался в Лион. Довольный собой, потягиваясь, как кот на солнышке, он спустился с коляски возле своего небольшого дома у самой крепостной стены. Следом за ним на землю спрыгнул долговязый мальчишка пятнадцати с половиной лет, щурясь от лучей полуденного солнца.
– Фердинанд, ну наконец-то! – с визгом выбежала навстречу Кюри толстая бабища, одетая в батистовую рубашку и потертое бархатное платье, а за ней посеменила немолодая кухарка с потухшим взглядом и аккуратно уложенными поседевшими волосами.
– Ты хоть заработал что-нибудь в своей деревне? И кого это ты приволок? – указала она пальцем на Бертрана, что стоял в сторонке, почесывая свои оттопыренные уши. – В доме есть нечего, а ты всяких голодранцев домой привозишь да на колясках разъезжаешь…
– Меня не было лишь полтора года, а ты уже истосковалась, милая? – криво улыбнулся Кюри.
Теперь Бертрану стало ясно, почему лионскому мастеру довелось потратить столько времени на роспись их небольшой церквушки, и почему он так не хотел уезжать, расставаясь со своей юной деревенской служанкой Генриеттой. Заглянув в маленькие злые глаза мадам Кюри, Бертран поёжился и пожалел, что покинул родительский дом.
Но выбор был сделан.
Мессер Кюри был себе на уме. Вместе с мальчишкой работая над фресками сельского храма, мастер увидел в юноше не только талант, но и возможности поживится на этом таланте. Решение взять Бертрана своим учеником в Лион возникло у него ещё задолго до окончания работы над церковными росписями. Родителей ребёнка тоже не пришлось долго упрашивать – они только рады были избавится от своего непутёвого сына, который теперь целыми днями рисовал да играл на флейте. Что уже говорить о счастье Бертрана, мечтавшего только об этом!
Ещё с тех пор, когда он увидел представление артистов, Бертран начал утверждаться в мысли, что он не желает всю жизнь копаться в земле, как его отец, и не в силах больше видеть грязное бельё из тонкого шелка, которое мать стирает вельможам из замка. Мальчик верил, что где-то вдалеке есть место для такого неуклюжего и странного парнишки, как он.
Но жизнь в городе оказалась не такой сказочной, как мнилось Бертрану. По прибытии его поселили в маленькую каморку, где кроме него жила ещё кухарка семьи Кюри Джулия вместе с десятилетним сыном Доменико.
Когда Бертрана впервые завели в комнату, ему показалось, что он сгорит под враждебными взглядами кухарка и ее сына. За всё время, пока мессер Кюри показывал юному ученику его новый дом, они не проронили ни слова, осторожно наблюдая за своим хозяином и Бертраном. Но когда мессер заговорил с ними на непонятном мальчишке итальянском языке, женщина натянуто улыбнулась и коротко кивнула.
Тогда Бертран ещё не подозревал, что усталая женщина из Вероны с потухшими карими глазами, на несколько лет заменит ему мать.
Итальянка, которая сперва показалась юноше чуть ли не старухой, оказался весьма молодой женщиной. Бертрана сбили с толку поседевшие слишком рано волосы и впалые глаза, в которых читалось безразличие к жизни. Он привык замечать такие детали, ведь для художника важно смотреть на форму и её содержание. Из Джулии не вышла бы ни святая Катерина, ни обольстительная Саломея. Она скорее напоминала отрешенную греческую богиню, сохранившую остатки былой красоты и созерцающую всю суетность мира из своего уютного уголка на Олимпе, не вмешиваясь в суетные дела смертных.
Её сын, Доменико, был замкнутым и отстранённым мальчиком. Если посмотреть на него в профиль, то острый подбородок и выдающийся лоб превращали его лицо в полумесяц. Мать пыталась далеко от себя сына не отпускать, и вот, Доменико исполнилось уже десять лет, он объездил половину Италии и четверть Франции, но так и остался молчаливым ребёнком со взглядом загнанного в угол дикого кота.
А ещё, ни Джулия, ни её сын не разговаривали по-французски.
Первый муж Джулии умер десять лет назад. Оказавшись на улице после его смерти, вдова с маленьким ребенком на руках пришла служить в богатый дом в Вероне и неожиданно влюбила в себя юного сына своих хозяев. Брак между влюбленными оказался невозможен, и те решили бежать. У молодого человека были кое-какие сбережения в банке, и непризнанные обществом супруги поехали сперва в Рим, потом в Перуджу, Пизу, Флоренцию, Милан… А два года назад судьба занесла их в Лион. Второй муж Джулии был игроком – он играл в карты, и иногда выигрывал. Но в большинстве случаев, он просаживал семейные деньги, либо убегал от кредиторов в другой город. Лион стал его последним убежищем.
Оставшись вдовой во второй раз, Джулия снова стала искать работу, и вскоре нашла место кухарки в доме Кюри. К счастью, и мессер, и мадам Кюри свободно изъяснялись на итальянском, а Джулия была уже не в тех годах, чтобы пробуждать мужчин на безумные поступки.
После того, как Бертран вторгся в размеренную жизнь вдовы и её сына, на усталом лице женщины начала появляться улыбка. Бертран не понимал по-итальянски, но очень быстро учился, и уже через пару месяцев мог обмениваться с соседями по комнате простыми фразами. Он безропотно помогал Джулии по хозяйству, с радостью играл с Доменико, который вскоре принял юного художника за своего, учил его французскому языку, рисованию и игре на флейте.
Сам того не замечая, Бертран разбудил своей непосредственностью весь дом, да так, что даже вечно недовольная мадам Кюри порой жалела, что не имеет собственных детей, ведь они бывают такими прелестными! Но близко подпускать к себе мальчишку не собиралась.
Мессер Кюри, который был довольно посредственным художником, брал на дом заказы и отдавал их мальчику. А когда не было работы, то Бертран срисовывал картины Кюри и, как и все ученики-живописцы, делал зарисовки той скудной коллекции их двух статуй в саду своего учителя и лепнины церкви Святого Павла, расположенной в квартале от дома.
Бертран с радостью приступал к любой работе – он разводил краски и готовил доски для живописи, расписывал щиты и делал гирлянды из искусственных цветов, лепил из гипса и вырезал из дерева, дописывал портреты знатных господ, которые не успевал закончить его учитель, и делал для него эскизы фресок, никогда не претендуя ни на деньги, ни на славу, довольствуясь малым. И лишь в тайне от всех юный художник мечтал, что его имя станет таким же известным, как имена Боттичелли, Леонардо и Гирландайо, о которых так много рассказывала ему повидавшая мир Джулия.
Его мечтой стала солнечная Италия, где даже воздух был пронизан высокой поэзией, а философы говорили о красоте и превосходстве человека над всем живым.
Но природная скромность Бертрана и чувство долга перед своим покровителем не позволяли ему вслух говорить о своих мечтаниях.
– Ведь это я забрал тебя из твоего захолустья, научил всему, что знал сам, дал тебе кров и еду, – часто повторял Кюри. – Ты должен быть благодарен мне за это, мальчик, и не просить большего, чем я могу тебе дать!
Однажды, когда Бертрану исполнилось девятнадцать, его тело вытянулось вверх и возмужало, волосы закудрявились, над его губой начал пробиваться темный пушок, а его умения заметно превысили умения Кюри, мессир взял его с собой расписывать стены нововозведённой капеллы в центре города.
Работы в соборе было очень много, а Кюри не хотел лишаться других заказов. Учитель подолгу оставлял ученика одного, всецело ему доверяя и радуясь почти бесплатному работнику. За несколько лет учёбы Бертран так усовершенствовал своё мастерство, что почти все работы Кюри были сделаны руками юного мастера.
В тот день молодой художник заканчивал вырисовывать ангелов на сводах церкви. Их лица Бертран срисовал с мальчиков-хористов и был очень доволен проделанной работой.
В храме, как всегда, было безлюдно. Утром заходил священник, чуть позже Доменико принес Бертрану приготовленный матерью горячий суп.
Только художник закончил трапезу и принялся за работу, как в одетой в леса церкви появился неожиданный посетитель в богатых одеждах. Он обвел свод церкви рассеянным взглядом и чуть заметно улыбнулся, растягивая свои гладковыбритые пухлые щёки и поправляя рыжеватые волосы, что выбились из-под украшенной драгоценными камнями шапки. Бертрану показалось, что он впервые видит этого господина в их городе.
– Говорят, эту церковь расписывает мессер Кюри, – обратился незваный гость к Бертрану. Говорил он на безупречном французском с чуть заметным акцентом.
– Я его ученик, – выпрямился Бертран, взирая на мужчину с высоты лесов. – А у вас есть какое-то дело к мессеру Кюри?
– Да, я пришел убедится в том, что он остался таким же бездарным художником, каким я знал его лет десять назад.
Бертран негодующе свёл свои густые брови:
– Если вы пришли сюда унижать моего учителя, то лучше вам пойти в другое место.
– Ты слишком дерзкий мальчик, – без злости ответил мсье, будто невзначай поправляя тяжелый бархатный плащ, подбитый куницей. – А ведь я только хотел восхитится фресками этой церкви. Они на диво хороши!
Бертран смерил незнакомца хмурым взглядом. Недоверие к критику смешалось с интересом к нему.
А господин тем временем продолжал:
– Скажи-ка, юноша… Только честно скажи – ты расписывал всю церковь сам?
– Сам, мсье, – гордо поднял голову Бертран. – Но под руководством мессера Кюри, конечно же, – тут же спохватился он.
– Слышал ли ты о Флоренции? – хитро сощурил свои маленькие глазки рыжий мсье. – О столице искусства, где правит гордый и мудрый Лоренцо Медичи?
– Конечно, – согласно кивнул Бертран, не понимая, к чему клонит гость.
Сколько прекрасного о Флоренции и о других итальянских городах-республиках ему рассказывали Джулия и Доменико! И самые смелые мечты не раз уже уносили его в палаццо Лоренцо ди Медичи, где собраны лучшие произведения искусства, античные статуи и знаменитые полотна…
– Конечно, слышал, – повторил он.
– Когда будешь во Флоренции, зайди в мастерскую к Перуджино. Слышал о таком?
– О да, это прославленный итальянский мастер, – кивнул Бертран, всё ещё не понимая подвоха.
– Подойди к самому Перуджино и проси взять тебя в подмастерья, – мессер откашлялся и продолжил: – Как ученик, ты уже давно опередил своего учителя. Чтобы стать настоящим художником, тебе пора учится у более умелых мастеров.
Незнакомец развернулся и уже направился к выходу, как Бертран спохватился и крикнул ему вдогонку:
– Но разве он меня возьмет?
Тучный господин лишь улыбнулся и подмигнул юноше.
– А ты рискни! – вместо прощания сказал он. – Перуджино любит отчаянных.
Вернувшись домой, Бертран не удержался и рассказал Джулии о странном госте. О том, как на две головы перерос своего учителя, и как хочется ему стать воистину великим живописцем, чтобы приносить в этот мир красоту искусства.
– Езжай в Италию, – тут же ответила юноше Джулия, измучено улыбаясь. – Будешь дарить красоту в столице искусств! А затем – станешь великим мастером, купишь дом и когда-нибудь заберёшь нас к себе.
– Вы и вправду думаете, что нужно ехать?
– Нужно! Засиделся ты тут уже, Бертран, – Джулия потрепала его по волосам. – Ты, главное, не бойся!
Целый месяц молодой художник вынашивал мысль, как сказать о своём решении Кюри и попросить немного заработанных им за годы работы денег. Но когда он наконец решился и сообщил мессеру о своём решении, тот не только не дал ему ни экю, но тут же выставил за порог, обозвав неблагодарным и не разрешив ни собрать свои вещи, ни даже попрощаться с Джулией и Доменико.
Бертран не нашел ничего лучшего, как отправится в Италию пешком.
Сперва Бертран думал поехать домой в Прованс, проведать родных да занять у них денег на дорогу. Но, поразмыслив немножко, представив насмешливые улыбки на лице брата и бывших друзей, разочарованные лица родителей, когда он без гроша в кармане придёт к ним просить подаяния, он решил не делать крюк и отправится из Лиона прямиком в Италию. Конец мая давал юноше надежду на теплую погоду, и он смело вышел за ворота города, наивно надеясь прокормиться придорожными травами, прошлогодними орехами и грибами-вешенками.
В самые дерзкие мечты Бертрана, раззадоренные розовощеким незнакомцем в церкви и Джулией, входило прославится, обзавестись собственной мастерской или, хотя бы, собственной комнатой, а потом приехать домой на упряжке лошадей, раздаривая всем диковинные подарки. Но больше всего ему хотелось творить. Создавать картины, поражающие воображения, расписывать своды костёлов и стены палаццо. Преображать мир красотой живописи.
Пока Бертран шел, предаваясь мечтаниям, он изрядно устал. Домик мессера Кюри остался далеко позади, а перед Бертраном простиралась пыльная дорога, обрамлённая полями зелёной пшеницы. Изредка на ней показывались одинокие всадники, проскакивали груженые повозки и экипажи с завешенными занавесками окнами. Леса, который должен был дать молодому мечтателю пищу, по дороге не случалось – Бертрану хотелось есть. А ещё больше его мучила жажда. Только теперь он начал осознавать всю безумность своего плана. Просить подаяния у встречных путников? «Ну уж нет, пусть лучше я умру от голода, чем попрошу милостыню!» – думал Бертран, собираясь с последними силами.
Наконец остановившись, он устало опустился под сень придорожного дуба и незаметно для себя уснул, совсем не думая об осторожности. Да и что ему было терять? Все равно в сапогах уже отваливались подошвы, шапка изрядно выцвела, а за душой не было ни гроша.
Проснулся Бертран от громких разговоров. Начинался новый день, и вышедшие в поле крестьяне переговаривались между собой, не обращая никакого внимания на лежащего под деревом юношу. Такие беззаботные в своей рутине, что даже завидно становилось. Может, ещё не поздно повернуть назад?
Попросив у крестьян пару глотков воды и съев пучок горькой редьки, которая только разжигала чувство голода, Бертран отбросил предательские мысли и отправился дальше. Шел от так целый день, не останавливаясь, лишь изредка отходя с дороге по нужде или набирая пригоршни воды из придорожных колодцев.
Под вечер дорога привела совсем обессиленного юношу в небольшую деревню. Сперва он хотел пройти её и заночевать в стогу сена на окраине, и уже собирался это сделать, как его окликнула высокая худощавая женщина в ярком зелёном платье, сборчатом переднике и платке.
– Эй, с тобой всё хорошо?
– Со мной? – Бертран повернул к ней бледное лицо, и жалостливая женщина ахнула от неожиданности.
– Да ты на ногах еле стоишь, мальчик! Ты, наверное, не ел уже несколько дней!
– Всего лишь со вчерашнего утра, мадам.
– Зайди в дом, накормлю тебя похлебкой. Чем богаты – тем и рады.
– Но вы же меня не знаете, – удивился Бертран. – Вдруг я вор или разбойник какой-нибудь…
– Ты точно не здешний. Одежда у тебя хоть и не новая, но слишком уж хорошая, городская, шита по тебе. Значит, с чужого плеча её не снимал, – принялась размышлять вслух женщина, ласково улыбаясь. – На поясе нет ни кошелька, ни даже сумки дорожной на плече. Ни плаща, ни капюшона – или в дорогу ты отправился необдуманно, сбежал из дому по молодости, или на большой дороге проходимцы тебя обобрали.
Пока женщина говорила, Бертран опустился на траву и пораженно выслушивал её простые житейские доводы.
– А вдруг ты убежал из тюрьмы? – внезапно насторожилась она.
– Что вы, мадам! – испугано замотал головою Бертран. – Я художник. Был учеником мессера Кюри в Лионе. Проучился у него почти пять лет, и всё, что мог перенять у мессера, я перенял. А теперь решил поехать повидать античные статуи в саду Лоренцо Медичи, в столице искусств…
– Это где такая столица?
– Это Флоренция, мадам. Но мой учитель не стал меня даже слушать. Вместо того, чтоб дать мне расчёт за всю проделанную работу, он выставил меня за дверь…
– Бедный мальчик! – всплеснула руками сердобольная женщина. – Заходи, покормлю тебя куриной похлёбкой! Меня зовут Катариной…
Деревенский дом, так напоминавший по запаху его родной, разбудил в Бертране желание вернутся домой. «Без денег я не уйду далеко», – думал он, жадно уплетая предложенную еду. – «Я не создан для дороги, у меня нет ни изворотливости, ни таланта добывать себе пропитание без единой монеты в кошельке. Да и без самого кошелька. Лучше пойти домой, заработать денег, а потом отправится в Италию…»
Двое маленьких ребятишек возились на лавке, играясь деревянной лошадкой и тряпичной куклой, всё время отвлекая Бертрана от его мрачных мыслей.
– Это моя, я буду играть лошадкой! – вдруг надул и без того пухлые губки старший.
– Не правда, это мне её подарил мсье Жак!
– Всё время ссорятся из-за игрушек, – вздохнула их мать, навешивая обоим оплеуху. – Вот эту лошадку подарил им бродячий жонглёр, который останавливался у нас полгода назад.
Грубо вырезанная, засаленная лошадка, была любимой игрушкой мальчишек, и Бертрану в голову пришла спасительная мысль.
– У вас есть дерево, пригодное для резьбы? Я делал такие игрушки своему названому брату, Доменико.