Когда они проснулись, в спальне витал дух тревожности и несчастья. Но это был не дух трагедии, свидетелями которой они стали накануне. Отсутствие детей – проблема, которую случай на дороге вытащил на поверхность, а бестактный вопрос гостьи обострил до настоящей боли, – вот что первым вспомнилось Наталье. И тут же её скелет ожил. Чуть только Наталья осознала себя, явился перед её внутренним взглядом во весь свой ужасный рост. И Наталья не встала готовить завтрак.
Иван проснулся по звонку будильника. Она слышала, как он собрался и ушёл на работу.
После ухода мужа Наталья встала, умылась и с чашкой чая пришла в комнату, которую они называли кабинетом. Там она уселась в кресло и с полчаса сидела, старательно размышляя, не пойти ли ей в магазин за новым сарафаном или, может, сшить платье на заказ? Потом она ещё о чём-то подумала, о чём-то пёстром и пустяковом. Ничего не хотелось, и потому то, о чём не хотелось думать, так и лезло в голову. Чтобы отвязаться от мыслей, она открыла журнал. Прочитала рассказ; говорилось, что автор его известен всему миру. Рассказ был о человеке, члены семейства которого жалуются, что видят некоего ужасного Буку. От этого все родные главного героя сходят с ума. Друг семьи, доктор, пытается лечить их, но безрезультатно. Рассказ заканчивался тем, что сам главный герой сходит с ума и тоже видит Буку, а Букой оказывается доктор.
Рассказ раздражил Наталью. Фотографию автора она посчитала неудачной и не к месту вызывающей. Она принялась было листать журнал, но ощущение несчастья, с которым она проснулась, мешало сосредоточиться. «Бука, Бука, – вертелось в голове, – у каждого свой Бука. Но где же начало этого Буки? То, чего человек боится, что контролирует его жизнь?»
Она опустила журнал на колени. Обхватив руками затылок, откинула голову на спинку кресла.
Она думала о том, что уже десять лет замужем, а детей нет. Специалисты, к которым они обращались, утверждали, что со здоровьем у пары порядок. Со здоровьем порядок, а зачатия при предусмотренных природой действиях не происходит; вот тебе и вся наука…
В первые годы замужества Наталья ходила в церковь, отстаивала службы, покупала и жгла дорогие свечи. Молилась. Ездила по святым местам, что находились не слишком далеко от города. Ей посчастливилось даже побывать у матушки-настоятельницы монастыря в М. – маленьком городке с большой религиозной славой. Матушка считалась женщиной святой и суровой, добиться приёма стоило машины дров – монастырь топился от дровяных котелен. Наталья оплатила дрова, матушка смилостивилась. Дала целовать крест и ручку, выслушала и посоветовала признаться во всём мужу. «Бог милостив, – сказала матушка, – толцыте, и отверзется…» Наталья покивала, пообещала признаться, и была благословлена. Но, когда она вернулась домой, решимость растаяла, высох платок, которым она утирала в дороге слёзы. И Наталья ничего не рассказала Ивану.
Через несколько дней после этого она пошла к гадалке.
В отличие от благообразной матушки гадалка была вульгарна и завёрнута в многослойные одежды. Повисев тяжёлым лицом над картами, ткнула в одну пальцем:
– Не будет у тебя с мужем детей. Не дано.
Палец был грубый, корявый, с плоским ногтем. Наталью покоробило обращение на «ты». Сердце ухнуло, и категоричность ответа показалась почти нахальством: за её-то деньги могла б и поласковее отказать!..
Упрямство вскинуло в Наталье норовистую голову.
– А нам говорят, всё нормально, – заметила она не без вызова.
Гадалка презрительно сузила глаза:
– Зачем тогда пришла?
– Ну, знаете ли, – задохнулась Наталья, – могли бы всё же хоть надежду мне оставить!..
Встала, уперев руки в стол, и гневно посмотрела на темноликую сверху. Гадалка и глазом не повела. Качнула подбородком:
– За надеждой-то… по чужим людям не ходят!
Больше Наталья ни к кому не обращалась. Ни к святым, ни к гадалкам-грешницам. Скелет вёл себя тихо, больших проблем не доставлял, и, если бы не подозрение, что именно скелет мешает ей стать матерью, на него вообще можно было бы внимания не обращать.
Но подозрение было. И отмахнуться от него у Натальи не получалось.
Скелет представлял собой не какой-то ужасный или постыдный поступок, а эпизод Натальиной юности, последствиями своими до неузнаваемости изменивший её жизнь. В двадцать лет у Натальи случилась аменорея.[1] До пятнадцати, когда начались месячные, никаких проблем со здоровьем у Натальи не наблюдалось. Она ни разу не была у гинеколога и, чем занимаются такие врачи, представляла смутно. Так что, когда мать привела её к женскому доктору, Наталья пережила минуты стыда, близкого к потрясению. И вот – аменорея…
Седая врач скучливым голосом перечисляла причины, от которых возникает подобный сбой, и почти на все Наталья покачала головой. Ну разве что стресс? Но можно ли в полной мере назвать стрессом то, что месяц назад Наталью сбила машина? Нелепость – она выскочила на встречную, а водитель не успел отвернуть. Она крепко приложилась тогда лбом к асфальту, ударилась боком и рукой, но больше ведь ничего. Действительно ничего: ни сотрясения мозга, ни трещин-переломов, ей выписали мазь от ушибов и отпустили домой…
– Что-то в головном мозге, может, нарушилось, – подумала вслух доктор.
«Резонанс, что ли, по полушариям прошёл?» – захотелось съязвить Наталье, но она, конечно, промолчала. Доктор принялась объяснять последствия: меняется гормональный фон… перестраивается работа всех систем организма… напрочь исчезает детородная функция…
– Будешь принимать витамины. Если не поможет, назначу гормоны, – заключила врач.
И, глядя в расширившиеся Натальины глаза, добавила мягче:
– Надо лечиться… потому что, если всё это не поможет, придётся всю жизнь жить на таблетках.
– Как при удалённой щитовидке? – догадалась Наталья, давно когда-то, краем уха слышавшая про проблемы со щитовидной железой какой-то знакомой матери.
– Как при удалённой щитовидке.
– Значит, я буду инвалидом? – мужественно уточнила Наталья.
– В каком-то смысле да, – кивнула доктор. – Детей зачать не сможешь, вот что…
Как-то поаккуратнее надо было обойтись доктору с впечатлительной Натальей. Но не обошлась: гинекологи не обязаны быть психотерапевтами.
Потянулись месяцы восстановительной терапии. С Натальиным организмом они творили диковинные вещи. И без того не страдавшая избыточным весом, Наталья похудела, превратившись в тень себя самой. С лица сошли краски, а глаза сделались такими большими и беспокойными над острыми скулами, что с одного взгляда наводили на мысль о нездоровье.
Но всё это было полбеды. Настоящей бедой стало то, что у Натальи стал дребезжать и срываться голос, а ведь она уже училась не где-нибудь, а на вокальном отделении вокально-хорового факультета Института культуры. Наталья пела, сколько себя помнила, и всегда мечтала о вокальной карьере. Глубокое, сильное меццо-сопрано, замечательный тембр, убедительный диапазон – по окончании института она обещала стать примой академической филармонии. Не вес, не внешность и не сама, собственно, аменорея, а потеря голоса – вот что стало трагедией для Натальи.
Текли месяцы, пугающий диагноз стал прошлым. Наталья набрала вес, округлилась, на щёки вернулись лукавые ямочки. А голос не вернулся; ушёл, как говорили в институте, сравнивая, очевидно, по народной традиции голос со стихийным, а значит, и своенравным по своей природе явлением – источником, ручьём… Такое сравнение снимало с обладателя определённую толику ответственности, но что с того было Наталье? Потеря низвергла её с вершины – в самые низы вокальной иерархии, противопоставила тем, кто имел хотя бы немного, смешала с уличной толпой.
Наталья расписалась в журнале выдачи документов с чувством, будто подписывает собственный приговор. Прощальный хлопок институтской двери прозвучал, как хлопок двери камеры для осуждённых к пожизненному заключению.
Она остригла длинную свою косу (да как! под мальчика!), объявила родителям, что учиться не хочет, пойдёт работать, и спустя немного времени устроилась помощником кладовщика на склад стройматериалов. Очень быстро Наталья отдалилась от семьи. Её родители не стремились заглядывать в Натальину душу. Не понимали они, что происходит с дочерью, и втайне надеялись на скорое её замужество.
Помощник кладовщика – место бойкое. Постепенно Наталья научилась, по тихой просьбе ласковых оптовиков, отпускать больше указанного в накладной (то гвоздей, то цемента, то краски) и, прикрыв глаза ресницами, укрывать в карман фартука мятые бумажки. Вечером она вываливала шуршащий ворох перед кладовщицей, подсчитывала прибыль и вместе с наставницей подбивала цифры в ведомостях. Наталье полагалось двадцать процентов «дохода», кладовщица забирала тридцать, а пятьдесят отдавали директору склада. Мошенничали аккуратно, не зарывались, умеряли аппетиты ради безопасной стабильности. Так что материально Наталья жила куда лучше бывших своих сокурсниц, о чём она себе напоминала.
А напоминать приходилось часто. Потому что саднила душа, отворачивалась в горестном недоумении от новой Натальиной действительности, задыхалась. «Ничего, привыкну, – упрямо думала Наталья, – человек ко всему привыкает, такая скотина». И назло пересчитывала-пересчитывала-пересчитывала банки с краской, проверяла-проверяла-проверяла номенклатуру гвоздей-шурупов-саморезов, отмечала бессмысленным пинком съехавший с кучи мешок цемента.
И редко, на самом деле редко, – срывалась… бешеным вихрем выскакивала на улицу и стояла, глубоко дыша и перебегая по предметам вокруг горячечными глазами.
Гордячка Наталья. Отчаяние, ожесточение – она и сама не понимала, зачем она на этом складе. Никуда не ходила: ни на вокальные концерты, ни на выступления бывших сокурсников. От афиш филармонии шарахалась, как от щитов «Не подходи! Убьёт!». А вериги меж тем день ото дня становились тяжелее.
Шёл ей тогда двадцать первый год. Потом пошёл двадцать второй, двадцать третий… Её подруги повыходили замуж, а у Натальи после потери голоса даже коротеньких романов не случилось. И не то чтобы она не имела успеха у мужчин. Напротив, успех она имела, и такой даже, что всем вокруг в глаза бросался. Но она им не пользовалась.
Посетители склада заигрывали, ухаживали, и порой настойчиво. Дарили цветы, подарки, зазывали в рестораны. Наталья только качала головой. Волосы к тому времени отросли, Наталья их не стригла, хотела отрастить косу, какая была у неё раньше. Качала русой своей головой, улыбалась, отводила глаза – а глаза у неё были яркие, беспокойные. «Глаза только и остались от меня прежней», – думала она, разглядывая себя в зеркале. Конечно, юность, миловидность – никуда это не делось, не могло деться. Только словно бы выцвело против того, что она видела на прежних своих фотографиях.
Тем временем её стали считать дурочкой. Не то чтобы ненормальной, а девицей не от мира сего. Наталья об этом знала, но и ухом не вела. Напрасно умудрённая жизнью кладовщица мигала ей то на одного, то на другого клиента, а порой и откровенно пыталась учить уму-разуму. Не трогали разбитные оптовики, ушлые посредники, директора, замы и завы Натальину душу.
Таким образом, в двадцать три года Наталья готовилась к одиночеству. Готовилась осознанно, подпитываясь внутренним отчаянием и не загадывая, что будет, когда отчаяние обмелеет.
И в это смутное, глухое время в её жизнь, как в заколдованный замок – доверчивый путник, вошёл Иван.
Среди вещей, доставшихся безголосой Наталье от Натальи-певицы, был читательский билет научной библиотеки. Билет именной, с фотографией, он же – пропуск в читальный зал. Новая Наталья нигде не училась и необходимости в посещении научной библиотеки не испытывала. Года полтора билет лежал в шкафчике, а потом Наталья решила сходить в библиотеку. «Просто так, – сказала она себе, – надо же ещё чем-то заниматься, кроме работы?» То, что библиотека находится рядом – через дорогу – с филармонией и филармонию напоминает – благородством и простором внутренних помещений, высокими окнами в белых многоярусных шторах, приглушённым светом, строгой тишиной залов и, наконец, акустикой, – в этом Наталья себе не призналась.
Она брала пару-тройку журналов, садилась за столик и делала вид, что читает. Сама же в это время ловила, вдыхала волшебную атмосферу строгости и осознанности, важности и серьёзности. Ощущения уверенности. Ощущения правды. Ощущения иного мира, потерянного ею по злому умыслу судьбы… И, наверно, именно это понравилось в ней Ивану, хотя он назвал это другими словами. Он говорил, что его привлекло светлое, неземное – нездешнее, как он говорил, – её лицо и весь её точный, одной стремительной линией вычерченный облик.
Они познакомились в кафе рядом с библиотекой, он подошёл, когда она допивала кофе. Сказал, что давно заметил её в читальном зале, и вот решил пригласить в филармонию.
Рука Натальи застыла на полпути к чашке. Она подняла к лицу Ивана медленный взгляд.
– Куда?
– В филармонию, – повторил он. – Там завтра будет концерт классической музыки.
Ресторан или дискотека, выставка или парк, или даже филармония, где звучит голос, – Наталья бы отказалась. Но в филармонию, где музыка…
От каких случайностей порой зависит жизнь!.. От каких нелепостей, совпадений, вскользь брошенных слов и спонтанных поступков отталкивается судьба, вычерчивая именной рисунок! Действительно ли это случайность или, по вере древних и астрологов, поворотные моменты жизни предопределены до нашего рождения? Встречи и болезни, события и черты характера? Любовь? Дети? Точки приложения сил? Благосостояние? Мечты?.. И, наконец, то, что мы оставим, когда уйдём навсегда?..
Одним словом, филармония, где музыка, оказалась единственно возможным для Натальи компромиссом.
Потом они всё-таки гуляли. Он рассказывал о станках, металлах, сплавах, электролитах, о том, что год назад умерла мама, и теперь он один в большой квартире. Она слушала, думая о филармонии и о своей жизни, переживала встречу с концертным залом после трёхлетней разлуки… Голос идущего рядом не мешал ей.
На следующий день он дождался её на крыльце библиотеки. И снова рассказывал о станках. Ей было неинтересно, но в то же время не скучно, и даже как-то спокойно. Его речь действовала умиротворяюще, и ей нравилась его увлечённость такими серьёзными вещами – металлы, станки…
Это повторялось и в третью их встречу, и в последующие: Иван рассказывал о своей работе, Наталья улыбалась и молчала. Иван то и дело бросал на неё взгляды, в его глазах она читала удивление. «Он всё говорит о своих производственных делах, – думала она, – и, видимо, недоумевает, почему я не сбегаю…»
По его просьбе она рассказала о себе. Её монолог лишь в одном месте вильнул в сторону, а в остальном был правдой. Родилась в этом городе, училась в институте культуры, но после болезни (ангина) потеряла вокальные способности и вынуждена была уйти. Больше учиться не захотела, работает на складе, живёт одна – снимает квартиру в двух шагах от работы…
– О! – сказал Иван.
Он остановился и долго смотрел на неё.
И в его глазах, в выражении его лица Наталья неожиданно увидела многое. То, например, что он думал, пока целый месяц смотрел на неё в читальном зале библиотеки: она особенная, она играет на скрипке… на клавишных… или поёт?.. Она страдала… да, таким, как она, грубая материальность мира причиняет страдание… Она необыкновенная – такая, какая – как раз и именно! – нужна ему, трудяге, зануде и земляному кроту…
То, что он долго набирался решимости подойти к ней.
То, что во время прогулок он делится с ней самым дорогим, самым личным – рассказами о своих делах, он (неловко, косноязычно) старается убедить её в том, что он – надёжный, ему можно доверять, его стоит любить…
И, поняв это, Наталья вдруг звонко, на всю улицу, рассмеялась.
Взяла Ивана под руку. Прижалась к его плечу.
И в этот момент скелет внутри неё заворочался, шевельнул распальцованной кистью. И в памяти тут же всплыла аменорея и гормоны, вывод, который доктор озвучила по окончании лечения: «А как обстоят дела с зачатием, проверишь на практике…» Наталья сбоку, искоса, посмотрела на взволнованного её близостью Ивана…
У них не нашлось ни одного общего знакомого. Она любила одиночество – он говорил, что дома бывает мало, а в дальнейшем будет бывать ещё меньше. Он рассуждал о конкретных вещах, не врал и не рисовался, и совсем, ну абсолютно её не раздражал… В целом он производил впечатление пусть не особо тонкой, зато здоровой и надёжной натуры, добротной, как станки, в которые был влюблён. С ним было спокойно.
Как и в случае с решением остаться одной, но не размениваться на ненужные отношения, у неё и в решении стать женой Ивана имелся Самый Главный Аргумент. Этот аргумент был – внутренняя чистоплотность будущего мужа, которую Наталья скорее почувствовала, чем узнала. Его натура исключала двусмысленность. Она ему верила. Когда Иван смотрел на неё, у Натальи появлялось ощущение, похожее на то, какое она испытывала, когда пела… Да, пела, а преподаватели слушали с удовлетворением на многоопытных лицах, и толпящиеся сокурсники – с восхищением, и кое-кто даже с завистью… Бледненькое, но всё-таки ощущение гармонии времени и места.
Наталье нравилось отражаться в глазах Ивана.
С течением замужней жизни она поняла, что оценила его совершенно правильно. Иван заботился о ней и слов на ветер не бросал. А то, что они были совсем разными, – Наталья принимала философски, запомнив раз и навсегда, что она ведь вообще собиралась остаться одна-одинёшенька. «Да и скажите, пожалуйста, – рассуждала она про себя, – много ли женщин, выходя замуж… м-м… скажем, не совсем по любви, со временем начинают всерьёз любить и ценить свою вторую половину?» Обычно – наоборот! Многие ли могут похвастаться тем, что муж смотрит на них, как на нечто чудесное? Многие ли скажут, что в их семейной жизни практически напрочь отсутствуют ссоры? Ох, немногие! Только те, которым, как Наталье, исключительно, можно сказать, штучно повезло…
И при этом – вот парадокс! – вообще (потому что женское любовное счастье, как и счастье в браке, для Натальи не были одним со счастьем вообще) она чувствовала себя человеком несчастным, и корни её несчастья с течением времени не только не размывались, а, напротив, крепли и уходили всё глубже.
Она не рассказала Ивану подробностей своей работы на складе и, конечно, даже не заикнулась об аменорее. И хотя её частенько мучило чувство вины по поводу скрытых фактов биографии, в собственных глазах Наталья со временем реабилитировалась чувством, которое пришло к ней в браке.
Что же касается Ивана, то он о Натальином скелете не подозревал. Жена всегда – с того первого похода в филармонию – казалась ему существом ясным и безгрешным. Все эти годы ему было легко её любить, ничуть не сложно оставаться с ней откровенным. Талантливый изобретатель, крепкий преподаватель, жесткий оппонент, высококлассный специалист (одним словом, серьёзный человек), Иван Ильин по отношению к своей жене оставался идеалистом. Он был эталоном мужа, мечтой абсолютного большинства женщин – таким, каким и надо быть мужчине по отношению к любимой женщине. И Наталья это ценила и радовалась тому, что у неё возникло ответное чувство к такому замечательному человеку. И если у неё иногда и появлялся где-то на дальнем плане сознания вопрос, почему она не рассказывает Ивану всей правды о потере голоса, то она отвечала себе так: как сказать, что, возможно, детей нет по её вине? Что она знала об этом ещё до брака с ним? Как сказать – после стольких лет молчания?..
Об этом Наталья думала, уже отняв от головы руки и свернувшись удобно в просторном кресле. И ещё о том, что, как ни крути, кроме чувств, она обязана Ивану многим. Квартирой, где полная чаша, вкусной едой, вот этими тапочками – бархатными, с низким каблучком и меховыми помпонами, безбедной жизнью. Тем, что работу себе она выбирала по принципу «что бы поделать, чтобы ничего не делать»: администратором в салоне красоты… Тем, что у неё много-много свободного времени на себя и домашнее хозяйство…
Она по-прежнему не ходит на вокальные концерты и в филармонии последний раз была давным-давно. И в библиотеку больше не заглядывает. Иногда её навещает вкрадчивая мысль, что всё это – глубоко скрытый, застарелый невроз, что работа её – проявление того же ожесточения, всё тот же склад стройматериалов, быть может, даже посерьёзнее, чем был. Но Наталья научилась гнать эту мысль. Она больше не выскакивает на улицу. Она открыла способ уходить от жизни иначе и так искусно, что самой кажется, будто она только и делает, что живёт. Многоликий собеседник ныне живущих – Интернет – стал Наталье лучшим другом. Новости. Сплетни. Форумы. Ютуб. Соцсети… Подруги детства, юности, сокурсники и сокурсницы, преподаватели – все они в разное время пытались к ней пробиться, но каждому она ответила беспощадным «Отклонить». Ей не нужны люди из прошлого – люди, которые давно тебя знают, всегда знают больше, чем нужно. Поэтому у Натальи без малого двести незнакомых «друзей» «ВКонтакте». Оставить комментарий, лайкнуть фото, перейти по ссылке – такая дружба безопасна и предсказуема.
И в этот раз она оживилась, нашарила ногой тапку, чтобы встать и пойти в спальню за ноутбуком. Как вдруг в прихожей зазвонил телефон. Наталья соскочила с кровати и прошла в прихожую. Сняла трубку.
– Слушаю вас.
В трубке было тихо.
Наталья, сбитая с траектории движения, побыстрее нажала отбой и вернула телефон на место. Но только она повернулась к телефонной полке спиной, телефон зазвонил снова.
– Да, – с лёгким нетерпением сказала Наталья.
В трубке молчали.
– Безобразие, – пробормотала она и снова нажала перечёркнутую трубку.
Дошла до спальни и там передумала возвращаться в кресло. Пристроила ноутбук на подушку, удобно улеглась и нажала кнопку.
Из прихожей раздалось курлыканье телефона. Наталья замерла. Перед её глазами разгорался экран монитора, за спиной, из открытой в спальню двери, неслось навязчивое треньканье, и в этот раз Наталье почудилось в нём что-то насмешливое, даже угрожающее… Не выдержав, она сползла с кровати и отправилась в прихожую.
В трубке по-прежнему стояла тишина.
– Хулиганы! – произнесла она и в сердцах выдернула штепсель из розетки.
Вернулась в комнату. Монитор приветливо светился жёлтыми тюльпанами – заставка, которую Наталья выбрала и установила в мае как символ наступающего лета. Сейчас она испытала всплеск острого неприятия этих тюльпанов – их канареечного цвета, их тугого, пингвиньего оптимизма. Отрывисто тыкая пальцами в клавиши, заменила тюльпаны синим фоном. Зашла в Интернет, пробежала глазами закладки. Из-за того, что отвлеклась на звонки, настроение сбилось и расхотелось общаться и читать чужие записи, и даже лениво перебирать информацию.
Пока она думала, на экран выплыло окно рекламы, замелькало картинками, призывая Наталью купить автомобиль бизнес-класса. Её раздражение вмиг перекинулось на интернет-модераторов. Весь Интернет загажен рекламой, так теперь она лезет даже в закладки! Эти деятели действительно считают, что, если тебе под нос совершенно некстати выскочит изображение крутой тачки и бодрый голос начнёт расписывать преимущества, ты тут же испытаешь жгучее желание её купить? Конечно, мы ведь не покупали эту машину только потому, что не знали, как она хороша! А теперь, когда знаем, мы достанем из сохранного места заначку в полтора миллиона и рванём за покупкой…
Запала хватило минут на пять. Её всё уже раздражало. Юная модница в окошечке с выделенной кнопкой внизу картинки – «Купить платье», её высоко изогнутые брови и алый ротик. Новостная лента с мелкими, как иконки, фотографиями, в которой политические новости перемежались сообщениями о событиях шоу-бизнеса и торговых новинках. Какие-то ссылки внизу страницы, где надписи вопили о сенсациях и скандалах в жизни знаменитостей. Двадцать первый век… а мир, как идиот – предлагает стекляшки, цепляет вирусы пустоты и разрушения!
«И я вместе с ним», – подумала Наталья.
Но тут же поняла, что ни мир, ни Интернет к её сегодняшнему состоянию не имеют никакого отношения. Мир, Интернет – такие, какие есть, и ничего с этим не поделаешь. А вот она каждую минуту готова плакать. Толик Евсеенко. Мужчина с телом ребёнка, кровь на асфальте. Как хорошо, что она не знала его живым.
Ей вспомнились разные услышанные истории, одна другой ужаснее – о планах человека с утра и его смерти в обед или вечером… Страх стиснул Натальино сердце холодным кулачком, и сердце пошло перебоями: а если с Иваном что-нибудь случилось? И телефонные звонки, так настойчиво сверлившие тишину её квартиры, были предзнаменованием?.. Или, быть может, ей звонили коллеги Ивана и никак не могли произнести страшных фраз?..
Наталья поднялась, отыскала мобильный телефон и нажала кнопку быстрого дозвона. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети», – сообщил приятный голос. Наталья отняла трубку от уха и с изумлением посмотрела на телефон. Иван не мог быть вне зоны действия… Весь этот день он должен был провести в городе, в учебном центре, она знала это наверняка. Он никогда, даже на исключительно важных переговорах и совещаниях, не отключал телефон! Если Иван не мог говорить, он ставил телефон на беззвучный сигнал – таково было правило Русско-немецкого центра: сотрудник должен быть доступен всегда. Что же случилось? Что могло случиться с Иваном?
Потными руками Наталья подключила телефон и набрала номер приёмной учебного Центра. Ей срочно надо переговорить с мужем, а он не берёт трубку. Не могла бы секретарь дойти до аудитории и попросить Ивана Николаевича позвонить домой?
– Иван Николаевич уехал, – ответила секретарь. – Ещё до занятий ему позвонили из полиции, попросили подъехать по какому-то делу. Он отпустил студентов и уехал…
Наталья поблагодарила и нажала отбой. Сердце понемногу находило прежний ритм. Иван уехал давать свидетельские показания по вчерашнему ДТП. Его, возможно, попросили отключить телефон – бог знает, какие в этой конторе порядки…
Она смотрит на часы: начало второго. Секретарь сказала, что Иван уехал в полицию до начала занятий, значит, с тех пор прошло уже четыре часа! В Натальиной голове загораются новые вопросы. Что можно делать в полиции целых четыре часа? С какой стати следователь попросит свидетеля выключить телефон? Особенно если телефон и без того на беззвучном сигнале? Организация, расследующая обстоятельства ДТП, – это не церковь, не театр, не филармония, где зрителей просят отключить мобильную связь!..
Не филармония.
Наталья была натурой музыкальной. Несмотря на то что она была практична, мало интересовалась вопросами, не имеющими отношения к её жизни, не употребляла выражения «шестое чувство» и, наконец, уже больше десяти лет назад поставила крест на вокальной карьере, – несмотря на всё это она сохранила интуитивную чувствительность, так часто свойственную одарённым натурам. В эти минуты она не находила себе места от тревоги. Беспокойство возрастало, но она могла только ждать. Иван включит телефон, увидит пропущенный вызов и перезвонит. Обязательно перезвонит. Он жив, он здоров, он в сознании, он в порядке, не в реанимации – ведь если б такое случилось, ей бы уже сообщили…
Не зная, что происходит, и понимая, что её беспокойство, возможно, плод воображения, Наталья сидела и тихонько плакала от необъяснимого страха.