В 1.58 мигнул световой сигнал. Он известил, что бензин на исходе. Лампочка осветила кабину пикапа и заставила оторвать почти остекленевший взгляд от дороги. Я взглянул на цифру, указывающую на количество оставшегося горючего. «Да вижу я, вижу…» Я мог бы проехать еще миль пятьдесят на остатке, хотя это означало еще пару часов за рулем, но мне очень хотелось восстановить силы чашечкой хорошего кофе.
Я предпочитал ездить по своим рабочим делам ночью, но в последние три дня просыпался очень рано и не спал допоздна. Служебные обязанности завели меня в Южную Флориду, где надо было сфотографировать старого охотника за крокодилами для восьмистраничного разворота в одном из журналов общенационального значения. По какой-то причине этот журнал, «Америка трэвел», еще только собирался отказаться от слайдов, чем я и занимался, и перейти к цифровой фотографии. Да, я могу заниматься и тем и другим, но, честно говоря, когда снимаю для удовольствия, то отдаю предпочтение слайдам.
Я совсем выбился из сил от долгой езды. Взглянув в зеркало, я увидел свои усталые глаза с красными прожилками, точно такими же, какими на дорожных картах обозначают повороты и развязки. Влажные от пота пряди длинных волос, которые я не стриг уже семь лет, прилипли к воротнику. А не стриг я их в знак несогласия с окружающим миром. Когда я в последний раз приезжал домой повидаться с мисс Эллой, она погладила меня по щеке и сказала:
– Дитя, в твоем лице всегда был свет, грешно прятать его под такими лохмами. Не гаси свой свет, слышишь?
А может, зеркальце отразило тот факт, что на смену свету уже пришли сумерки?
Неделю назад позвонил мой агент, доктор Снейк Ойл:
– Так! У тебя три дня свободных. Приезжай сюда, поснимай с вертолета, как его владелец сражается с парой больших крокодилов, а потом можно будет пропустить в свое удовольствие несколько стаканов холодного пива, слопать пару порций крокодильего хвоста и пополнить свой банковский счет на пять сотен баксов.
Док помолчал – наверное, затянулся, как всегда, сигаретой без фильтра, которую, казалось, не выпускал изо рта весь день-деньской. «Пять сотен баксов» он произнес очень громко – и многозначительно замолчал.
Мне нравился этот прокуренный голос. В нем звучала приятная хрипотца курильщика с очень солидным, сорокалетним стажем. Док выдохнул дым и добавил:
– Это будут такие же каникулы, как месяц назад. Правда, погорячее. Есть шансы, что удастся еще раз продать права на снимки, так что еще раз получишь гонорар. Кроме того, жителям Флориды нравится, когда какой-нибудь дурак сует голову в крокодилью пасть.
Все это звучало соблазнительно, так что я покинул свой дом в Клоптоне, штат Алабама, и поехал во Флориду, где шумный, неугомонный шестидесятидвухлетний Уайти Стокер вскоре пожимал мне руку. Бицепсы Уайти были словно каменные, подбородок как у настоящего боксера-призера, и он не испытывал ни малейшего страха перед крокодилами, а также и незаконной продажей спиртного с кормы своего «суденышка». Мы встретились с ним поздним вечером, и он выглядел как шахтер, набредший вдруг на золотую жилу.
– Значит, не возражаешь? – спросил он.
– Делай, как считаешь нужным, – ответил я.
И он поступил в соответствии с моим советом.
Через три дня мы – а точнее, Уайти – поймали семь крокодилов. Самый большой был двенадцать футов и восемь дюймов длиной.
Но этим дело не ограничилось. Мы продали двенадцать ящиков пива в бутылках без этикеток. Мы продавали его всем: от приземистых парней с четырехдневной щетиной на щеках и нервным, бегающим взглядом, снующих вокруг в пятиметровых каноэ, до пузатых модников в капитанских фуражках, с золотыми часами на руках, управляющих большими, сигарообразными прогулочными яхтами стоимостью в двести тысяч долларов. Уайти очень хорошо разыгрывал роль неотесанного флоридского простака, но сумел войти в процветающий бизнес как незаменимый, единственный в своем роде производитель и дистрибьютор спиртного, монополизировав рынок и загнав в угол всех конкурентов. Уайти сумел добиться финансового благополучия, отгоняя от богатых вилл и площадок для гольфа крокодилов, досаждавших владельцам еще до того, как ненасытные твари съели собачку одного из богачей, которая любила плавать в лагуне. Уйдя в отставку, он жил припеваючи и любил поразглагольствовать о своих талантах: «Да, я могу заработать тысячу баксов в неделю. И так живу с конца 80-х».
В каком-то смысле он был счастливым дураком. Но дураком своеобразным. Его завтрак состоял из чашки очень крепкого черного кофе, процеженного через плотный чулок, свисающий с одежной вешалки, с двумя столовыми ложками специальных, «кофейных», сливок. А чулок он использовал в этом случае как самый лучший фильтр, не пропускающий никаких твердых частиц. Второй завтрак состоял из двух кусков «чудодейственного хлеба», смазанных горчицей, и куска болонской колбасы, сопровождаемых колой и сладким пирожком. Зато обед был традиционно фундаментальным. Самое лучшее он, таким образом, оставлял напоследок. Пять вечеров подряд Уайти без рубашки, не пользуясь никакими репеллентами, зажигал давно бывшую в употреблении и довольно грязную плитку, стоявшую на полке как раз над дверным порогом черного хода – скользкого, будто «смазанного соплями». Показав на плитку, он заметил: «Она все время скатывалась набок, так что я прикрутил ее к доске проволокой». Конфорка, когда он ее зажег, издала рев, будто снижающийся реактивный самолет. Каждый вечер Уайти, используя застывший за день жир, бросал на сковородку несколько больших кусков крокодильего хвоста, которые предварительно вымачивал в пахте, пиве и луизианском соусе с четырьмя горстками черного перца. Несмотря на то, что он сам любил поговорить, на этот раз Уайти, так сказать, расстелил красную дорожку для гостя. Сочетание холодного пива, москитов, жареного крокодильего хвоста, острого соуса, лягушачьего хора, а также ворчанья, издаваемого крокодилами во время брачных соитий, увенчавшееся стремительным путешествием на машине – 60 миль в час, – стало весьма удачным способом освобождения из плена противоречивых чувств.
Я при первой же возможности свернул с западной дороги 1–10, тронул тормоза и сконцентрировал внимание. Рядом со мной лежала грязная, с темно-коричневыми жирными пятнами, бумажная сумка с еще тремя кусками жареного крокодила, а за сиденье Уайти втиснул два кувшина с настойкой, приготовленной им по «лучшему рецепту». «Вот здесь, – сказал он на прощанье, словно немецкая официантка на празднике Октоберфест, рекламирующая лучшее пиво, – то, что спасает от всех напастей». Однако на эти сосуды стоило бы наклеить ярлыки со словами: «Осторожно: в высшей степени огнеопасно». Я не очень большой любитель выпивки, но отказаться у меня не хватило духу, так что, направляясь на север, я три раза нарушил законодательство, перевозя спиртное через границы.
Никогда я не был и прожорливым идиотом. Моя любимая еда – это бобы в стиле «ранчо», кукурузный хлеб и сардины. Большинство парней, когда путешествуют, обычно останавливаются в каком-нибудь приятном ресторанчике и заказывают бифштекс, а иногда довольствуются фастфудом и чем-нибудь тонизирующим. Поймите меня правильно. Я люблю и то и другое, но мало на свете существует еды, которая может сравниться с бобами в соусе «ранчо» и кукурузным хлебом, который макаешь в подливку, или сардинами под горячим луизианским соусом вместе с пачкой солоноватого крекера. Я бы все это, при отсутствии микроволновки или плиты, съедал бы и в холодном виде.
Да, это простецкая еда, довольно грубоватая, но она доставляет мне настоящее удовольствие и, невзирая на то, что соленая, практически не вредит здоровью. У выезда на главную дорогу № 73 я увидел притулившуюся бензоколонку с единственным насосом и объявление в окошке: «Бесси. Все услуги». В окошке мигали неоновые лампочки, рекламируя все имеющиеся сорта пива. Сбоку торчало едва заметное объявление о продаже лотерейных билетов и еще одно, извещавшее: «Открыто 24 часа в сутки». Внутри небольшой телик показывал коммерческую программу. Сейчас был час драгоценностей, и на экране красовались две руки, демонстрирующие дырчатый браслет и серьги ему под стать. Снизу, в левом углу экрана, можно было прочитать: «За 4 небольших взноса по 99,95 долларов».
За кассой, воззрившись на экран, сидела низенькая, но невероятно толстая женщина, ухмыляясь, словно гиена. В каком-то неестественном драматическом негодовании она запрокинула голову и нажала на пульт. Экран моментально преобразился: теперь на нем раздавался звук автоматных очередей и вспыхивали взрывы, а красивый темноволосый британец поправил галстук и посмотрел на часы фирмы «Омега. Морские хронометры» с голубым циферблатом. Экран опять вспыхнул и возвестил: «Через минуту программа 007 снова будет вместе с вами». Женщина швырнула на стойку пульт и снова сунула руку в уже наполовину опустевший пакет с беконом.
Очевидно, сначала Бесси продавала дизельное топливо, но тогда почему за бензозаправочной станцией виднелась глубокая двойная борозда? Под насосом стоял большой пластиковый переполненный мусорный ящик, а вокруг него теснились груды отходов, превышавшие его содержимое. Цементное покрытие пола было заляпано грязными лужами, правда, некоторые были поспешно присыпаны песком или чем-то, напоминающим моющее средство. На металлической стойке висел диспенсер для туалетной бумаги, но кто-то стащил спусковой механизм, и щель, в которую подается очередная порция бумаги, теперь была затянута паутиной. Да и сама бумага, конечно, отсутствовала. Перед бензоколонкой стоял облезший автомат для кока-колы, но над всеми кнопками горело слово «Пусто», что красноречиво подчеркивалось и семью пулевыми отверстиями посередине. Направо виднелась тяжелая цепь: она вилась вдоль гаража, на которой висело еще одно объявление, «Закрыто», и цепь тяжело вздрагивала каждый раз, когда за его дверью раздавался громкий лай. На двери красной краской было выведено объявление: «Наплюйте на собаку. Берегитесь хозяйки», а внизу шрифт помельче предупреждал: «Осторожно! Ротвейлер». Я подъехал к стоянке и припарковался позади явно не соответствующего окружающей обстановке «Вольво» с нью-йоркским номером. Вид у него был такой, словно его только что купили в перворазрядном автомобильном салоне. Сверху виднелись складная антенна и сияющие черные подставки, а к ним был прикреплен маленький грязный велосипед из хрома с шишковатыми шинами и запасными колесами; велосипед предназначался для активного пятилетнего ребенка.
Я выключил мотор и вышел. Не могу объяснить своей привязанности к дизельным автомашинам или грузовикам, но и те и другие что-то для меня значат – этот низкий, утробный звук мотора, щелканье бензобака под высоким давлением, шуршание сдвигающихся с места шин и встряска всего твоего существа. Возможно, мне это напоминает вождение трактора.
Бесси окинула меня одним быстрым взглядом с ног до головы. То, что она увидела, никак нельзя назвать впечатляющим. Я худ и тонок в кости, около шести футов росту, со светлыми волосами до плеч. Мне тридцать с небольшим, подтянут, но уже со следами усталости на лице, да и во всей фигуре. Я был в джинсах, закапанной соусом трикотажной рубашке с коротким рукавом и в кедах. Я зевнул, потянулся и повесил на плечо свой «Кодак». После девяти лет нашего знакомства он стал почти неотъемлемой частью тела, чем-то вроде аппендикса.
– Эй, красавчик, – пропела Бесси, нажав кнопку интеркома.
Я взмахнул рукой в знак приветствия.
– Если что требуется, то дай знать!
Я опять помахал, уже повернувшись, а она наклонилась вперед и грузно оперлась на прилавок, чем подчеркнула тяжесть своей груди. Наверное, по привычке.
Я открыл дверцу «Доджа», взял кошелек, а собачий лай из громкого стал оглушительным, пес, наверное, уже брызгал слюной от ярости. «Молчать, Максимус!» Но собака не обратила на окрик ни малейшего внимания. Я включил газ, и дощечка со словом «Закрыто» застучала на двери, словно от порыва ураганного ветра, а собака быстро забегала между входной дверью и гаражом, стуча когтями и просовывая нос в узкую щель под дверью, она совсем не обращала внимания на команды хозяйки.
– Максимус, не заставляй меня прибегать сам знаешь к чему, – заорала Бесси изо всех сил, – сейчас раздавлю эту чертову кнопку, если не уймешься.
Если Максимуса когда-нибудь дрессировали, то он давно об этом позабыл и продолжал яростно лаять, а я принялся накачивать горючее в бензобак, одновременно поглядывая и на дверь гаража, и на дверцу машины.
Все больше раздражаясь, женщина метнула в рот горсть бекона, стряхнула крошки с груди и схватила другой пульт, лежавший на прилавке, с маленькой антенной и красной кнопкой, наставила его на гараж и медленно надавила один раз на красную кнопку указательным пальцем. Лицо ее растянулось в улыбке, но взгляд по-прежнему был прикован к экрану.
За дверью послышался звук прыжка, собака взвизгнула и, очевидно, опрокинула емкость с водой, потому что я услышал стук, словно на пол обрушилось что-то тяжелое, а из-под входной двери вытекло галлонов пять воды. Максимус, теперь жалобно поскуливая, стал жадно лакать воду. «А я ведь предупреждала тебя, глупый ты пес», – взревела женщина, брызгая слюной и непрожеванной едой, а за дверью раздавался все тот же скулеж. Бензин, наверное, был на исходе, потому что из насоса текла тонкая струйка, а точнее, из него капало. В такт капанью раздавалось медленное тиканье счетчика – было ясно, что процедура займет немало времени. Я закрыл втулку и осмотрелся в поисках моющего средства, чтобы смыть со стекол брызги. Не найдя ничего подходящего, я развернул шланг для полива и направил струю на ветровое стекло и решетку радиатора. Максимус тем временем уже немного успокоился, хотя по-прежнему что-то вынюхивал под дверью и жадно лакал воду.
Залив последний, тридцать четвертый галлон бензина, я услышал тихое журчанье и, оглянувшись, увидел тонкую желтую струйку, вытекавшую из-под двери…
Обходя кучи грязи, я вошел в лавочку, о чем известил висевший над порогом колокольчик – такие вешают на шею коровам.
– Добрый вечер, – поздоровался я с хозяйкой. Не отрывая взгляда от экрана с агентом 007, она взмахнула рукой:
– Привет, миленький. Не обращай внимания на Максимуса, он сюда не прорвется, а если все-таки сделает это, то я ему задницу отстрелю.
Всыпав в рот еще горсть шкварок, она махнула рукой влево:
– Туалет занят. Если тебе нужно срочно, то у черного хода есть еще один.
– Нет, спасибо. А кофе свежий? – спросил я, увидев на стойке кофейник.
– Сладенький мой, – и она вытаращила глаза, – здесь ничего свежего не бывает, но если подождешь минут пять, я сварю специально для тебя.
Сняв грелку-колпак с кофейника, я понюхал содержимое:
– Нет, мэм, не надо. Этот вполне сгодится.
– Ну, тогда наливай…
Я налил чашку, поставил ее на стойку и увидел, скосив глаза, мальчугана, который расхаживал около полки со жвачкой. На голове у него, задом наперед, была нахлобучена красная бейсбольная кепка, а на ремне висели два игрушечных шестизарядных кольта. Обут он был в видавшие виды ковбойские сапожки: наверное, снимал их только на ночь.
– Эй, дружок, это твой велосипед там, на авто?
Маленький ковбой неспешно кивнул: он старался не рассыпать пригоршню жвачки, которую заграбастал походя, и в то же время хотел, наверное, утаить ее от того, кто все еще скрывался за дверью туалета.
– Хороший у тебя велосипед, – похвалил я. У мальчика были чудесные голубые глаза.
Ребенок снова молча кивнул и взял еще пакетик жвачки.
– Да, – сказал я, взглянув на часы, – я тебя понимаю: я тоже скорее всего устал бы на твоем месте. Нам обоим уже давно пора видеть сны.
Мальчик опять взглянул на дверь туалета и снова кивнул. И тут из-за двери раздался тихий женский голос.
– Джейс? Жди меня и никуда не уходи. И можешь взять одну жвачку.
Мальчик снова посмотрел на дверь туалета и, запустив руку на полку со жвачкой, вытащил большую упаковку – штук двадцать, не меньше, а в карманах у него было уже полно желтых, синих и красных упаковок, так что некоторые посыпались на пол.
– Это все? – спросила Бесси, не оборачиваясь, а когда она все же встала, ей потребовалось для этого немало усилий и времени. Ростом она была примерно метра полтора или чуть выше, а весила, очевидно, килограмм сто двадцать, из-за чего казалась поперек себя шире. На вид ей было лет сорок пять, и румяна уже не могли замаскировать морщины – свидетельства прожитых ею лет. При малейшем движении раздавался звон ее металлических украшений, такой, наверное, издавала бы рождественская елка, если бы могла передвигаться. На шее у Бесси блестело чуть не с десяток ожерелий, а на каждом запястье – примерно столько же браслетов. На пальцах сверкали кольца, на некоторых по две-три штуки. Одета она была в пропотевшую красную безрукавку, причем лифчик отсутствовал, и в шорты из лайкры. Туго натянутые и прозрачные, они пытались опоясать ее талию, и лифчик при таком наряде явно бы не помешал, чтобы подтянуть грудь. Стена за ее спиной была сплошь упакована пачками сигарет, жевательного табака и порнографическими журналами. Рекламный листок возвещал: «Эластичные трусы – то, что надо, и я сама в этом убедилась».
– Приветик, мой сладкий!
– Вы поздновато открываетесь, – заметил я.
– Милый мой, да мы всегда открыты. Все уик-энды! Все праздники!
Бесси слегка откинула голову назад и, мило улыбнувшись, протяжно пояснила:
– Мы ведь оказываем все услуги! – и, помолчав, осведомилась: – Хочешь, чтобы сменили топливо?
Ее интонация, однако, подсказывала, что имеются в виду вовсе не автомобильные нужды.
– Нет, мэм, спасибо! У меня в этом отношении все в порядке, но хотелось бы выпить кофе и, если есть, не помешала бы плюшка с корицей.
Рядом с кофейником висело еще одно объявление: «Чашка со льдом – бесплатно. Плевательница – 1 доллар». Когда я отвернулся, чтобы его прочитать, Бесси навалилась на стойку всей своей тушей, словно самка кита в телепередаче «Морской мир»:
– Знаешь, смех да и только, но все здешние очень любят жевать лед.
Стены в магазинчике были зеркальные, так что было видно, как она подтянула вверх безрукавку, вытерла рот, схватила тюбик губной помады, лежавшей на кассовом аппарате, и наложила на губы два жирных слоя темно-красного цвета.
– Оно и видно.
Откинувшись назад, Бесси внимательно оглядела мою фотокамеру:
– Большая! – и трижды попрыскала себя двумя разными духами, а потом поднесла к лицу зеркальце и, выпятив губы, словно для поцелуя, тронула их слегка и розовой помадой. – А ты все время носишь с собой эту штуку?
– Да, я редко куда-нибудь езжу без нее.
– Ха, да ты тот еще живчик, – и она хлопнула себя по колену, отчего жирное бедро затряслось, как желе. – Понимаешь, о чем я?
Я улыбнулся, внимательно ее разглядывая: да, она жила стремительно, без оглядки, но ей приходилось несладко, все доставалось с трудом, и эта бензозаправка была единственной ее опорой в мире.
– Да, вроде того.
– А тебе не тяжело повсюду таскать свою камеру?
– Да ко всему привыкаешь, как, например, к очкам. Я и думать об этом позабыл.
Женщина опять перегнулась через стойку:
– Ты, значит, фотограф или кто-нибудь вроде того?
Маленький ковбой уселся на пол рядом с полкой и сунул в рот сразу три пластинки жвачки, бросив фантики на пол. Теперь он с трудом мог закрыть рот, в уголках которого пузырилась розовая слюна.
– Я часто фотографирую по работе, но в остальные дни снимаю для собственного удовольствия.
– Понимаю, – и женщина кивнула, – расскажи еще что-нибудь об этом, а то теперь большинство покупателей ходят с фотоаппаратами. Всякими: большими, маленькими, тридцатимиллиметровками, цифровыми, а у некоторых даже есть кинокамеры. Я всяких навидалась, разных форм и размеров, – и она мотнула головой, – а есть такие, которые на треноге, но вот эта, – и, упершись рукой в бедро, другой она указала на мою фотокамеру, – эта очень хорошая. Сколько же она стоит?
Я снял фотокамеру с плеча и продемонстрировал ее хозяйке:
– Ну, скажем так: вам пришлось бы продать уйму галлонов бензина, чтобы купить вот такую. Вот, взгляните!
– Дорогуша, – Бесси вскинула голову, поглядев на меня снизу вверх, – я продаю не только бензин, много чего повидала, но вот как действует эта штука – невдомек. Да я сама чувствую себя так, будто меня все время снимают.
Я снова надел ремень от фотокамеры на плечо.
– Ну, значит, все в порядке, – и я потянулся за булочкой с корицей.
Пока ее рука машинально скользила по грязным кнопкам кассового аппарата, мальчуган на цыпочках прокрался у меня за спиной поближе. Бесси значительно взглянула на меня, и я тоже скосил глаза на мальчишку, шепнув ей:
– Я тоже когда-то так же любопытничал.
Она улыбнулась и уселась поудобнее, а я поставил кофе, блюдце с булочкой и жестянку с бобами на стойку:
– Давайте я расплачусь за все это и за бензин…
Но Бесси, вытянув шею, наблюдала за тем, как мальчуган исподтишка коснулся спусковой кнопки на камере, и я разглядел на ее тройном подбородке капельки от духов. Так мы и стояли в молчании, когда в ушах у меня зазвучал голос:
«Послушай, дитя, она ведь тоже Божье создание со всеми своими потрохами, так что не суди только по внешнему виду. Господу Богу все равно, как она выглядит. Он все равно проникнет в ее душу и в наши души тоже, и сделает это любым путем. Прими эту женщину такой, как она есть. И лучше сними очки».
– Да, мэм, – кивнул я и подумал, что мисс Элла вот уже пять лет как умерла, но все равно осталась рядом.
Если нажать на кнопку быстрой перемотки, то исчезает десять кадров в секунду. Добавьте к этому тот факт, что я никогда не отключал свою камеру совсем. А это означало, что когда мальчишка изо всей силы нажал на кнопку перемотки, словно запускал в космос ракету, половина катушки исчезла за одну секунду. Столь стремительное развитие событий испугало маленького ковбоя, и он вздрогнул, словно наступил на любимую лягушку и раздавил ее. Я присел рядом на корточки и заглянул ему в лицо, раздувшееся от непомерного количества жвачки за щеками и запачканное липкой розовой слюной. Лицо это выражало ужас. И одновременно такой же глубочайший восторг. Я поднес камеру к его рукам и прошептал:
– Раз мы с тобой это все начали, значит, должны все и закончить. Теперь, когда будешь тыкать пальцем, подержи его на кнопке подольше, и сосчитай до двух. Действуй как в прошлый раз, давай, вперед!
Мальчишка просто онемел от волнения. Весь красный, с прилипшей к зубам жвачкой, поняв, что ему предстоит совершить некое замечательное действо, он лишь кивнул и, пробормотав невнятное «да, фэр», осторожно приложил палец к камере, словно читал текст по системе Брайля. Когда он наконец нащупал кнопку, его глаза радостно вспыхнули, будто он наткнулся в коробке на последнее печенье.
И он нажал!
За три с половиной секунды перед нами промелькнуло тридцать шесть хорошо отснятых кадров. Мотор остановился, а потом катушка начала автоматически разматываться в обратную сторону. Мальчик отшатнулся, сунув руки в карманы, и осмотрелся, словно ожидая удара.
– Порядок, – шепнул я ему, – а теперь мы его снова запустим. Смотри!
Мальчуган наклонился вперед, гоняя языком жвачку между щеками, что требовало некоторых усилий, – и стал внимательно слушать. Перемотка остановилась, и я открыл заднюю стенку, вынул пленку и заправил конец. Я проделал знакомую мне процедуру в десятитысячный раз, но теперь в присутствии своего юного приятеля:
– Вот, держи-ка. Ты хорошо со всем справился на первый раз, и мы сейчас посмотрим вот в этот маленький глазок и выберем то, что захочется снять.
Держа игрушечный кольт в одной руке, а в другой пленку, маленький ковбой посмотрел на нее так, словно это была его лягушка, которую я воскресил. Я похлопал его по плечу, а женщина за кассой объявила:
– С тебя ровно сорок семь долларов!
– А за это? – и я указал на кофе и булочку.
– Нет, медовый мой, кофе за мой счет, и булка тоже, да она и черствая совсем. И бобы эти гадкие бери задаром. Я ведь заработала на бензине. И не говори, что кофе был хороший!
Она взглянула на мальчика и взмахнула короткой жирной рукой:
– А ты, парнишка, ноги в руки, валяй отсюда вон через ту дверь, пока не поздно.
Малыш испуганно поглядел на нее, потом на дверь туалета, сунул пленку в карман и со всех ног бросился к двери, за которой его матушка уже, наверное, домывала руки. Из его кармана при этом выпали четыре полоски жвачки и множество разноцветных фантиков.
– Спасибо, Бесси, – прошептал я и, взяв стакан с кофе, булочку и жестянку бобов, направился к выходу.
– Миленький, – оглянулась она, – ты всегда заезжай, когда бензин потребуется. В любое время, первый галлон будет бесплатно. И камеру не забудь!
Я толкнул задом дверь, прозвенел коровий колокольчик, висевший на обветшавшем шнуре, и хозяйка тут же уткнулась в телевизор, но, снова взглянув на мальчика, подняла телефонную трубку и, не глядя в книжку, набрала восьмизначный номер:
– Привет, Джордж, это Бесси. Мне хочется еще один браслетик, номер 217. Оставь для меня.
И в тот же момент в нижнем левом углу под телевизором, где помещался счетчик, появилась строка: «Звони: осталось двадцать три минуты».
За время моего пребывания у Бесси поднялся сильный ветер, небо затянули облака, скрыв октябрьскую луну. Стало заметно холоднее. Эта ночь, 4 октября, была еще все-таки довольно теплой, термометр, наверное, показывал градусов десять. Я посмотрел на небо, вдохнув влажный воздух – приближался дождь, – и подумал, что диктор, объявлявший погоду, не ошибся. Да, дождь будет обязательно. А может быть, и ураган.
К счастью – хотя одновременно и к сожалению, – я знал, что́ такое ураган. Пять лет назад, сразу после похорон мисс Эллы, Док направил меня на неделю к ученым из НАСА, которые изучали природу ураганов, бушующих на кукурузных просторах Среднего Запада. Ученые из той команды были, подобно мне, молоды, очень энергичны и наивны, как легендарный Пекос Билл[6], мечтавший укротить ветер с помощью лассо. Мы все подружились. Возможно, что даже чересчур: они из-за наших посиделок потеряли багажный фургон стоимостью в миллион долларов, да и все мы весьма пострадали. Когда, утихая, ураган задел амбар над подвалом, где мы спасались, тот исчез с лица земли. Одна грязь и только – вот что от него осталось. Я в тот момент одной рукой закрывал крышку люка, а в другой держал фотоаппарат, и в результате я раздробил запястье, сломал несколько ребер и заработал огромный шрам над правым глазом, который потом на снимке выглядел довольно красноречиво. И рана, и последствия были серьезными, так что я надел на глаз повязку и целый день провел в ожидании худшего.
Когда Док в Нью-Йорке получил снимки, он немедленно разместил их в Интернете, и через несколько дней они появились на обложках трех ведущих американских журналов, включая «Тайм» и «Ньюсуик», и еще в семнадцати газетах Среднего Запада. А «Ридерс дайджест» даже прислал в мой подвал своего корреспондента из Лондона, раздражительного, угрюмого новозеландца, автора ста пятидесяти красочных историй, чтобы он потом поведал читателям обо всех ужасающих подробностях случившегося. Через месяц, когда я стоял в очереди в магазине, то из бегущей строки телевизионных новостей узнал, что его рассказ о моем приключении занял первое место в списке подобных печатных материалов, опубликованных в Соединенных Штатах. Это сделало меня известной фигурой в газетном мире, но, если честно, я обязан своей популярностью прежде всего Доку. Когда я дома залечивал свои раны, он мне позвонил:
– Сынок, я занимаюсь этим бизнесом сорок лет и многое повидал, но ты просто настоящий счастливчик! Ты, правда, еще не самый лучший мастер, но можешь им стать. Не знаю, каким образом тебе это удается, но ты управляешься с камерой почти как волшебник. Это уже на грани искусства, и ничего лучше я пока не встречал!
Однако, если бы он знал всю правду, то не слишком бы удивлялся. О да, я снимал и, может быть, постоянно в этом деле совершенствовался, но если бы ему стало известно, что в это время происходило в моей голове, то, может, он не так сильно удивлялся бы.
Я повесил трубку и в тишине снова услышал голос мисс Эллы:
«Ты даже не думай об этом, не позволяй себе бахвалиться. Кому многое дано, с того многое и спросится».
«Да, мэм».
Я опять обогнул лужу и сел в свой грузовичок, положив камеру на сиденье – в тот самый момент, когда восемнадцатиколесный автофургон повернул к парковке, прогудел и подался назад. Еще одна заправка! Бесси взглянула вверх на это великолепное творение рук человеческих, и ее пальцы запорхали по кнопкам кассы.
В красной бейсбольной кепке, туго натянутой на уши, из туалетной комнаты наконец-то вышла мать мальчугана. Она подобрала с пола обертки от жвачки и положила на стойку вместе с пакетом от инжира и парой бутылочек из-под содовой. Кепки у матери и сына были одинаковые. Окна машины запотели, и я не мог как следует разглядеть женщину, но одно не вызывало сомнений: мать и сын были не похожи.
Я вставил ключ зажигания, подождал, пока прогреется мотор, и отмахнулся от мисс Эллы, которая начала цитировать из Нового Завета.
«Нет, мэм, я возвращаюсь домой».
Бесси смела со стойки мусор и заковыляла к черному ходу, а я снял крышку со стакана кофе, прислушиваясь к тому, как Максимус пытается что-то выскрести из-под металлической двери.
Отпив большой глоток кофе, я почувствовал, как тепло согревает мне горло и желудок, но Бесси права: кофе, конечно, ужасный, хотя кофеин там все-таки присутствует.
Нажав на газ, я рванул с места, повернул на север и вскоре, слыша только щелканье спидометра, снова стал думать о том, о чем размышлял в последние три дня. Вообще-то я думал об этом постоянно вот уже девять месяцев, и эта мысль оттесняла все остальные, опережая их, с какой бы скоростью я ни мчался на машине, летел на самолете или спасался от нее бегом. После девяти бурных лет жизни на дорогах – а я каждый год проводил в пути сорок недель – я побывал в сорока пяти странах, став обладателем весьма потертого паспорта. Я перенес с десяток прививок от дизентерии, малярии и тропической лихорадки, отснял десятки тысяч снимков, обеспечил фото для сорока семи американских и международных журналов, сделал бесчисленное количество фотоиллюстраций для множества газет по всей стране и теперь думал, как со всем этим покончить. Как вывести свою камеру из этой игры. И навсегда! Этот наркотик больше не действовал на меня. Как выразился однажды врач Гибби, я находился «за пределами эффективного воздействия данного лекарства». Я должен был бы предвидеть такой финал, ведь то же самое я уже испытал с игрой в бейсбол. Разумеется, в том случае посодействовала травма, именно поэтому я перенес расставание с игрой легче, нежели можно было предположить, однако правда остается правдой: большая часть лекарств, если принимать их достаточно долго, действуют с течением времени все слабее и, наконец, перестают помогать вообще. С той поры, как я доставил Мэтта к порогу лечебницы, в которой работал Гибби, я, между прочим, уже и сам вполне познал воздействие разнообразных наркотиков.
Где-то в пути, под сенью сосен, в мои дорожные размышления снова вторглась мисс Элла:
«У меня только один вопрос!»
– О’кей, но только пусть он будет один-единственный.
«А кого тебе напоминает тот мальчик на заправке?»
– Так я и знал, что вы меня об этом спросите!
«Такер, я задала тебе вопрос!»
– Ну, я слышал!
«И не груби мне! Кого же напоминает тебе этот мальчик?»
Сосны обступили дорогу с обеих сторон, и казалось, что я еду по глубокому и мрачному ущелью.
– Он напоминает мне меня!
«Да, именно тебя!»
Я поправил вентилятор и повернул руль:
– Но все же есть разница!
«В чем же она состоит?»
– Я все же кое-что сделал для этого мальчугана в красной кепке. То, чего Рекс никогда не делал для меня.
«И что же это такое?»
Мысленно я снова увидел встреченного мальчишку: кепка задом наперед, рот набит жвачкой, из карманов сыплются разноцветные обертки, ладони плотно лежат на блестящих рукоятках двух кольтов, коленки в ссадинах, на правой щеке грязное пятно. Но еще у него были большие любознательные глаза: ну самый настоящий мальчишка, и, между прочим, красивый.
– Я сделал так, что он улыбнулся.
С минуту мисс Элла хранила молчание, раскачиваясь взад-вперед в кресле-качалке возле горящего очага, с пледом на зябнущих ногах, а потом произнесла:
«Да, и это была улыбка благодарности».
У перекрестка я свернул на дорогу, ведущую к дому, до которого оставался только час езды. Дорога шла вверх по холму. От бензоколонки я уже отъехал миль на десять. В зеркальце заднего обзора я заметил «Вольво», который мчался по скоростной дороге.