В начале всех миров - читать онлайн

Он опять ей твердит о том, что готов жениться,

Оправдав эту блажь повальной нехваткой принцев,

И, спугнув журавля, кладет ей в ладонь синицу.

А она смеется, как будто ручей искрится:

Не мути, – говорит, – водицу…

Он при ней, не стыдясь, снимает и грим, и панцирь,

Ради встречи мотая за́ день десятки станций.

Он давненько в нее влюблен – и готов признаться —

Да она все воротит нос, и уж если вкратце:

Продолжает над ним смеяться.

И тогда он решает: все, наигрались, баста.

Начинает везде искать от нее лекарство,

А потом – выжигает сердце и клеит пластырь.

Он внушает себе, что будет любим и счастлив,

Чтобы к старости этим хвастать.

…А она – поначалу ждет, что он вдруг вернется,

С каждым днем опускаясь глубже на дно колодца.

Ей по-прежнему как-то дышится и живется,

Но с тех пор она – признавая свое сиротство —

Никогда уже не смеется.

Разгоняйся, покуда ноги тебя несут.

Спотыкайся, падай – скрашивай свой досуг.

Это мелко – ждать, что тебя спасут,

Уповая на Божий суд.

– Не ищи покоя – покою не будешь рад.

Совершай ошибки, действуя наугад.

Если опыт – лучшая из наград —

Не стесняйся, что им богат.

Ты ведь сам создаешь и рушишь свои табу.

Но свобода мысли – знаковый атрибут,

Так что глупо плакаться на судьбу.

– Запиши у себя на лбу.

А когда устанешь – тогда оглянись кругом:

Путь от точки А до В под крутым углом —

Это жизнь, которая must go on.

– Научись набирать разгон.

Как видно, не нашлось острее лезвия,

Чем скальпель, удаляющий саркому:

Словами – рассудительными, трезвыми —

Он резал – без наркоза, по живому.

Неловкий жест – а ткань уже испорчена.

И сложно оценить масштаб утраты.

– Но то, что раны долго кровоточили,

Едва ли занесут потом в медкарту.

Однако по какой-то злой иронии

Все время пребывания в палате —

Как будто это было оговорено —

Меня же покалечивший оплатит.

…Сейчас, когда формальности улажены,

Мы тщетно игнорируем друг друга.

– Я знаю, как мне следует выхаживать

Того, кто побывал в руках хирурга.

Истерия – как признак отсутствия вкуса.

Проверяя по ГОСТу железные нервы,

Удивляюсь тому, что по-прежнему сплю с ним:

Каждый раз – будто первый.

И скроив свой макет по стандартному плану,

Я другого расклада, пожалуй, не мыслю.

– Почему «эпизод» этот так и не канул

В кинохрониках жизни?..

Как герой он едва ли годится сюжету —

После титров обычно претензий навалом…

Мне придется стихи до скончания лета

Собирать по карманам.

Мне придется искать «вариант» среди прочих,

Убеждая себя, что я многим умнее…

Только жаль, что другие читать между строчек

– Так как он – не умеют.

Я совсем одна, а вокруг ледяная твердь.

И привычно гуляет вьюга у стен дворца…

Мне придется тебя любить, а тебе – взрослеть.

Герда станет все отрицать.

Если скажет она, что не было этих дней,

зачарованных, проведенных в моем плену,

я прошу тебя, не берись пререкаться с ней,

подтверждая мою вину.

Я могла бы найти замену тебе, мой Кай.

Подошел бы вполне Пиноккио или Нильс.

Только думаю о других – и берет тоска,

от которой мне не спастись.

Даже если собрать их дружно одной гурьбой

(Питер Пэн, Том Сойер и маленький мальчик Мук),

наша сказка едва ли сбудется, но с тобой…

люди сразу ее поймут.

Я уже не считаю, сколько прошло ночей

с той поры, как ты возвратился в свой старый дом.

Жаль, что внешний мир не прельщает меня ничем,

а тебе не жилось в моем…

Но когда мои сани мчатся по облакам,

обрекая на лютый холод зверье и птиц,

я прошу тебя, вспоминай обо мне, мой Кай —

заклинаю тебя, мой принц.

Пока рикошетит из трубки с грохотом

Который раунд – держусь инструкций:

Я молча слушаю, как же плохо там,

Куда он вынужден был вернуться.

«Упавших больше не бить – из жалости» —

Мое табу, свод негласных правил:

Ему так паршиво, что я – не жалуюсь,

Хотя он первый меня «ударил».

А дальше, в общем-то, по накатанной:

Подшила связки, срастила кости —

Когда он снова послал в нокаут меня

Обычной фразой «заеду в гости».

Я выбираю – всегда заочно —

Большее из двух зол,

Чтобы проверить себя на прочность,

Выдержать на излом.

Чтобы спуститься как можно глубже,

Грохнуться свысока.

Я выбираю – намного хуже —

Чтобы наверняка!

Чтобы концовка была трагичной

И проняла насквозь.

Я выбираю – себя цинично

Пробуя на износ.

Я выбираю. И с каждым разом,

От одного к другим,

Я получаю – как по заказу.

– Господи, помоги…

Он опять не спит, любуясь ее лицом.

И, хотя уже репетировал раз пятьсот,

говорит ей с почти предательской хрипотцой:

«Я ведь точно знаю, что ты создана́ Творцом

для таких вот, как я, – глупцов…

Отчего же я не бегу от тебя стремглав,

чтоб отсрочить финал романа на пару глав?..

Я бы мог позабыть о том, что Земля кругла,

и начать бестолково маяться по углам,

если б ты на то обрекла…

– Ты вольна решать, но я тебя не корю.

Я бы рад опять нацепить на себя броню,

но пока безоружным пленным стою в строю:

если хочешь толкнуть – то вот он я, на краю.

Только ждут ли меня в раю?..»

А она молчит. И тогда он ее во сне

прижимает к себе тесней…

Завязать бы мысли в тугой клубок:

Как ни бейся – а не распутать.

Осыпается медленно с рук и ног

Жизнь.

И кро́шится на минуты…

Путь, что пройден нынче почти на треть,

Не оставил сомнений, кроме

Глупой прихоти – взять и переболеть

Тем,

Кто сам изначально болен.

Если учишь правило – на зубок! —

Не спеши сочинять другое.

И не хочется знать, что в конце дорог

Мне.

И близко ли от него я…

…И вновь на плечах как будто лежит гора:

Пусть ты как Сократ – мудра, как Земля – стара,

Да только не спится в 4 часа утра

– В осколках былых утрат.

И ты, уткнувшись в подушку, опять ревешь,

О том, чего не продать/не купить за грош,

Покуда память кромсает и режет сплошь

Обшивку дебелых кож.

– Но крыть больше нечем, ибо накрыло так,

Что сердце вот-вот собьется, изменит такт,

И в пору лечиться – в надежде на добрый знак —

Колесами натощак.

…Когда же попустит – отпустит в объятья сна:

Ты станешь как боль – сильна, как Луна – бледна.

А те, кто в бреду зовутся по именам —

Простятся тебе – сполна.

– Зачем я тебе?.. Какая такая блажь

Тебя заставляет биться со мной без толка?..

Я стала циничней шлюхи и злее волка.

Но даже если ты меня не предашь —

То будешь со мной недолго.

Во мне все подделка. Видимость. Суррогат.

Нужда создавать и множить свои личины.

И я однозначно сдохну неизлечимой,

Когда башка однажды придет вразлад —

Без повода и причины.

Пока же – слова во рту отдают свинцом,

Чтоб их потреблять прицельно (и это финиш).

Но стоит вглядеться лучше – и ты увидишь,

Как от улыбки сводит мое лицо

В попытке исправить имидж.

Однако тщетно… Фактура – не первый сорт.

И время разумных доводов истекает,

Пока ты напрасно маешься неприкаян:

Когда вокруг довольно других красот,

Зачем я тебе – такая?

Зачем я тебе – такая?..

Хоть и не свято – пустеет место…

На зависть публике разномастной

Он был как будто другого теста —

Особой касты.

Он отличался – по всем приметам —

И, выбиваясь из всех канонов,

Он словно жил по другим заветам —

Своим законам.

Ступая смело по тонкой грани —

Как представитель иной породы —

Он ставил выше стандартных правил

Свою свободу.

И был, казалось бы, всем доволен…

Но с ним простившись, я понимаю —

Он тоже воин – того же поля,

Что и сама я.

Имя – столь непривычное,

Чуждое языку…

Чтобы найти отличия —

Пробуй его.

Смакуй.

Звуками перекатывай

Медленно по губам.

Имя его – с заплатами,

С брешами – пополам.

Золотом, мной украденным,

Пролитым мной вином —

Имя, что было дадено

Кем-то ему давно.

Искрами серебристыми

Стелется налету.

Имя его – как выстрелы.

В яблочко.

За версту.

Я готов оплатить нам Лондон, Берлин, Париж

И хоть как-то тебя отвлечь от всего, малыш.

Но пока ты пьешь и о чем-то своем молчишь,

Мы как будто глобально в ссоре.

А могли бы объехать мир, что не так уж плох…

– Раз тебе до меня достался отборный лох,

Ты внуши себе невзначай, будто он издох

От какой-то внезапной хвори.

Я бы мог прикупить нам «Порш» и уютный дом,

Если это поможет снять «болевой синдром» —

Ты ж его забываешь, крошка, с таким трудом,

Что диагноз уже формален.

Ты себя защищаешь тщетно, со всех сторон,

Потому что он посягнул на твое нутро.

– И не ясно, какой тебе причинен урон,

Но тебя до сих пор «ломает».

Я не знаю, чего он делал с тобой и как.

Если он твой Бог – очевидно, что я дурак,

Но пока твое тело спит на моих руках —

Я счастливейший из дебилов.

…Мы увидим с тобой Варшаву, Монако, Рим.

А когда затянется брешь у тебя внутри,

Станет легче – и вот тогда мы поговорим,

Не касаясь того, что было.

Только мне не изъять всю дурь из тебя силком.

– Собирайся, детка. Пора завершать ситком.

Приезжай, мой друг, пока пустотел мой дом —

Я открою дверь, сказав, как безумно рада.

Будем пить самбуку, водку и ром со льдом

И шутить о том, о чем говорят с трудом,

Чтобы твой визит казался вдвойне оправдан.

За избытком слов считается весь контекст:

Ты опять блеснешь подборкой своих интрижек,

А потом – привычно сдержишь в себе рефлекс…

Даже если мы замутим улетный секс —

Он не сделает нас понятнее или ближе.

Ты же знаешь, как напрасна моя страда —

Я ищу в других надежности и покоя.

А вблизи тебя – зашкаливает радар,

Кровь моя струится током по проводам

И приборы чувств выходят из-под контроля.

– Я на самом деле сломана и больна,

Но тебе мои симптомы давно знакомы:

Мир внутри меня – не более чем война.

Только если ты останешься дотемна,

Научи меня, как может быть по-другому…

Пла́чу опять без повода,

Зная – не станет легче…

Жизнь моя – это проводы

Тех, кого держат крепче.

…И не такое вынесу,

Лишь бы – в порядке бреда —

Боль моя стала вымыслом

В сказке без хеппи-энда.

– Моя мама совсем седая и много вяжет:

У нее в руках оживают клубок и спицы.

Но у мамы моей нет внуков – а это важно,

Потому что ее носочки должны носиться.

– И она раздает их детям моих подружек:

Малыши подрастают споро и торопливо…

Но покуда ее носочки исправно служат,

Моя мама себя считает почти счастливой.

– Дочь у мамы, конечно, тоже не белоручка:

Отчего же я засиделась одна в невестах?

Мне бы мамой стать – да только не выпал случай,

И носочкам в моей квартире, увы, не место.

– Моя мама себя корит – за меня в ответе.

Вьется нитка по спицам, чей перестук отлажен:

Убегает за годом год, подрастают дети,

Мама вяжет носочки, я покупаю пряжу…

Детка-детка… чего ж ты себя корежишь,

Загоняя такого – себе под кожу?

– Будто кто-то тебя просил…

Ты найди себе проще – он слишком сложен:

С ним бы надо грубее, жестче и строже,

Да уже не хватает сил.

Ты ведь им переполнена, под завязку.

Но от всякой случайной прохожей ласки,

Мельком брошенной на бегу,

Не спасает тебя ни жилет, ни каска.

– Потому ты глядишь на него с опаской,

Только он в ответ – ни гу-гу.

У него же таких – ровно два десятка.

Или три?.. В общем, все у него в порядке:

Целый выводок – под рукой.

А прикол в том, что ты при твоих повадках —

Скоростная прыть да стальная хватка —

Охраняешь его покой.

И хотя он мнится тебе полубогом —

Не стели ты ковром перед ним дорогу —

Пусть всего достигает сам.

Постарайся стать грубой. Жесткой. И строгой.

Уложи его в раз на лопатки – слогом —

И ступай по своим делам.

У тебя ведь вся жизнь впереди – плацдармом.

Ты ж ему не нужна – ни в кредит, ни даром,

Так что хватит. И но́шу с плеч.

Согласись с тем, что он для тебя не пара.

– Ты вполне устоишь под таким ударом,

От которого впору слечь.

Только вот ведь беда – те же грабли, вилы,

Позывные навроде «родная? – милый!» —

Слишком цепкие стремена.

И ты скачешь галопом, мотая мили —

Потому что иначе не научили! —

Оставаясь ему верна.

Ныне.

Присно.

Во все времена.

Безнадежно взрослеет племя моих самцов:

Я гляжу, как Бетховен, Сахаров и Конфуций

Обрастают бытом и в офисах дружно трутся,

Но никто не горит идеями революций…

– Пареньки, что любили трогать мое лицо,

Мужиками в него смеются.

Каждый новым статусом будто бы даже горд,

А когда-то – летели в пекло, не зная брода,

С перспективой меня беречь и любить до гроба.

…Тициан и Пушкин ругаются на погоду

И мечтают однажды вырваться за бугор,

Наплодивши детей в разводах.

– Ничего не вышло, но разве я их виню,

Что себя с трудом поднимаю с утра с кровати?

Если мыслить здраво, то в целом расклад понятен:

Просто так «подфартило» – силы на них истратить,

Чтобы нынче из мазохизма писать фигню

И бояться, что слов не хватит.

Но пока еще существует моя Орда —

Потому я плачу им дань и делюсь на части,

Хоть призывный клич раздается уже нечасто…

– Очевидно, что Ганди весел, а Дарвин счастлив.

И, наверно, их не волнует, что я одна,

Словно преданный соучастник.

Тишина вокруг порождает побочный шум —

Он фонит извне, ночами не затихая:

Я так много бредовых мыслей в себе ношу,

Что пора уже отхаркиваться стихами.

Только то, что я постигаю с таким трудом,

Не облечь в слова – на прописях или устно…

– Просто Бог кладет меня бережно на ладонь,

А потом в кулак сжимает ее до хруста.