Младенчество беспамятно. Именно в нем испытали мы полноту нерасщепленных чувств. Память об этой поре «вшита» в нас как первый чувственный опыт. Первое погружение в мир, первая, самая первая любовь. Хорошо тем, кого любили.
Мои первые воспоминания – лицо мамы, ощущение себя свитком в ее руках и какое-то пение.
Уже отчетливее помнится: большущие травинки, усыпанные маковыми точечками. Под лестницей бабушки-дедушкиного дома. Я сидела на нижней ступеньке и собирала урожай с травинок. Ссыпала «мак» в кукольную кастрюльку, это было долго, очень долго, потому что нужно было «зачернить» маком все дно и только затем варить «кашу», помешивая пальцем вместо ложки. Каша тоже почему-то варилась очень долго. Потом остужалась. Кукол я кормила с песнями. Про зайцев и белок, про всякую всячину. Мне хотелось, чтобы кто-то из взаправдашних людей, проходя мимо, услышал, как я пою, и похвалил меня.
Бабушка мое пение не ценила и выходила на веранду лишь затем, чтобы удостовериться, что я на месте. «Сидит и играет, золотой ребенок!»
Еще помню – нанизывание колец из стеблей опавшей турецкой сирени. Это происходило на морском бульваре. За нашей прогулочной группой были закреплены две большие скамейки. Воспитательница Луиза Вольдемаровна выбрала место в удаленной от моря аллее. Чтобы нас не унес ветер с моря и чтобы была тень. Тень от дерева турецкой сирени. Это дерево я числила в единственных и драгоценных. Позже я заметила, что ими обсажена вся аллея, но в раннем детстве взгляд упирается в то, что рядом, уходит вглубь, а не вширь.
Летом деревья выгорали от яркого солнца. От пышных благоухающих соцветий оставались гроздья желтых шариков и стебли-прутики. Ветер носил прутики по бульвару, и мы их собирали. Один конец прутика тонюсенький, а другой утолщенный, похожий на маленькое копытце; завернешь за него тонкий и выйдет кольцо. Потом проденешь в кольцо следующий прутик и снова соединишь концы. Мы плели длиннющие цепи и с упоением возили их за собой по асфальту.
Рисовать сиреневым мелом на асфальте мне не нравилось – мел скреб по пористой поверхности, а на костяшках пальцев горели ссадины. Наверное, поэтому я не провожу таких занятий с детьми. Хотя многим, наверное, это бы понравилось.
Чувственный опыт – сокровище. Он определяет нашу судьбу. Мы въезжаем в мир в детской коляске, катим по бульварам и паркам, не зная, что это такое. Мы еще не назвали ни один предмет и ликуем, когда нас вынимают из теплого укрытия и держат на руках, под огромным небом. И то, что небо – небо, еще только предстоит узнать.
Мы никуда не спешим, не выбиваемся из ритма. Когда он внезапно нарушается, нам становится страшно и мы плачем.
Помню, как старушка-няня часами могла просиживать у окна с нашим годовалым сыном. «Шук, шук, шук», – приговаривала она, отбивая такт ребром ладони. Тем самым она как бы внушала ребенку: «Смотри, не спеши. Все будет, как будет, такая жизнь… Вон машина едет, вон тетя идет, шук-шук-шук…»