Воодушевленный редким успехом, который выпал в пятницу на долю «Хохота»[1], я поспешил интервьюировать автора этого действа.
– Как пришли вы к этой глубокой, единственной в мире философии хохота? – спросил я, преисполненный восторга.
– О, это целая история, – начал автор и рассказал мне следующее:
– Еще недавно я делил космос на три неравные половины. Самой большой из этих половин был я сам, я – царь природы, обладатель разума и воли. Второй половиной была моя пьеса – эта сокровищница моих мыслей и сценической бутафории. Третьей, самой маленькой половиной была публика, т. е. серая масса зрителей, читателей, покупателей моих книг и театральных билетом.
– Как это глубоко и тонко, – невольно перебил я.
Автор пропустил мимо ушей мое робкое замечание и продолжал:
– В этом делении я был властелином. Я царил над моей пьесой, а пьеса царила – т. е. должна была царить – над публикой. Я чувствовал себя сверхчеловеком. Я был счастлив. Так продолжалось до пятницы вечером, – прибавил он с меланхолической улыбкой.