Вскоре после рождения сына я начал работать в известном учебном заведении для мальчиков – в школе Хейверфорд, в пяти километрах от Филадельфии. Эта школа уже долгие годы занималась воспитанием и обучением мальчиков, однако лишь почти через столетие со дня основания усомнилась в своей ключевой миссии. Исследования рынка показывали: многие семьи с недоверием относятся к школам, в которых мальчиков обучают отдельно от девочек; чем сильнее становились опасения по поводу нарушения духа равенства, тем чаще выбор падал на совместную форму обучения.
Тогда я еще даже не думал получить официальную должность в школе, однако меня попросили рассказать родителям о том, насколько мальчики склонны к химическим зависимостям и иному рискованному поведению, ведь на этом была сосредоточена моя клиническая практика. После лекции меня ожидала беседа с администрацией школы: речь шла о крайне способном ученике, страдающем от наркотической зависимости. Все закончилось вмешательством извне, госпитализацией и объятиями с директором школы на глазах у всех во время выпускного – в качестве благодарности за спасенную жизнь студента.
К тому времени я уже помог многим мальчикам и их родственникам справиться с похожими ситуациями, основываясь на собственном ужасном опыте, пережитом несколько лет назад. Поздней весной, когда мне было 23 года, мой младший брат погиб в автокатастрофе. И хотя он мучился проблемами все юношество – пил, употреблял наркотики и стремился огородиться от школы и семьи, – незадолго до трагедии в его жизни наконец-то настала светлая полоса. Когда брату исполнилось восемнадцать, он начал принимать все более здравые решения. Но тем вечером он зависал где-то с другом. Они пили алкоголь, возможно, употребляли наркотики, и брат, забыв о страхе, оказался на пассажирском сиденье в машине друга. Друг не справился с управлением, спускаясь по склону холма, и автомобиль врезался в большое старое дерево во дворе соседей. Я никогда не забуду, как в два часа ночи нам позвонили в дверь, как полицейский спросил, здесь ли живет мой брат, и как после его рассказа перед моими глазами встала невыносимая картина: мой брат и его друг в объятом пламенем автомобиле, обернувшем несокрушимый древесный ствол.
В том же году, но ранее я получил первую должность после выпуска из колледжа и стал консультантом в суде по семейным делам; меня направили в отдел, работавший с несовершеннолетними перед вынесением приговора. Дверь здания суда вращалась не переставая под напором потока мальчишек, уличенных в различных правонарушениях: кражах, драках, нежелании посещать школу, побегах из дома, ограблениях, угонах автомобилей и даже убийствах. На мою долю выпало следить за ходом их мыслей, оценивать слабые и сильные стороны и давать оценку возможных последствий их поведения. Мне приходилось читать в большинстве своем душераздирающие отчеты школ и полиции, видеться с юношами и их опекунами и просчитывать, как именно они могли бы избежать проблем в будущем.
В первые дни после автокатастрофы, когда жизнь моего брата висела на волоске, а семья непрестанно дежурила возле его постели в реанимации, я разбирался в произошедшем. Существовала ниточка – о которой печальным образом умалчивали, – соединявшая историю моего брата с историями моих посетителей: в каждой из них шла речь о мужественности. Во всех случаях за принятым подростком решением (порожденном склонностью или к самозащите, или к саморазрушению) скрывалось поразительно развитое самосознание, некоторая доля равнодушия, а также ощущение потерянности, отчужденности и одиночества. В середине 1970-х годов все еще слабо понимали, что в жизни юноши существует этап, который канадский активист и ученый Майкл Кауфман затем опишет примечательным: «Необычная смесь ощущения власти и беспомощности, своего преимущества – и мучительной боли»[1]. Основополагающая, естественная склонность мальчика к общению тогда осуждалась еще больше – то есть не было даже места мыслям о том, будто человек развивается, взаимодействуя с окружающими.
Ежедневные несчастныеслучаи – горькая правдамальчишеской жизни.
Но поддерживаемое успехом женского движения, мужское также дало побеги. Всего лишь робкие ростки, однако основанные на мысли о том, что мальчикам и мужчинам причиняется значительный ущерб. Воспитатели – родители, учителя, сообщества – прививают традиционные представления о мужественности мальчикам, и это, согласно психологу Уильяму Поллаку из Гарвардской медицинской школы, приводит к «травмирующему уничтожению той среды, которая могла бы стать опорой для мальчика»[2]. Слишком много мальчиков уже в ранние годы теряют близкую связь с родственниками и избавляются от отголосков эмоций в своей душе. Однажды оторванные от спасительного якоря отношений с семьей, мальчики становятся восприимчивыми к соблазнам современности и перестают осознавать себя как личность.
Именно это я видел, работая в семейном суде, именно это увидел в своем брате и, позднее, замечал в юношах, которым помогал пройти процесс реабилитации. На каждого из них повлияла дарвинистская модель маскулинности, пагубно отразившихся на их развитии, ценностных ориентирах и здоровье.
Я понял, что необходимо действовать. После того разговора с родителями, храня в глубине души память о погибшем брате, я принял предложение занять должность психолога-консультанта в школе для мальчиков; я был уверен, это позволит мне сосредоточиться на новой роли – роли отца, который занимается воспитанием сына. Прошли восьмидесятые, девяностые годы, начался новый век, и параллельно с тем, как из моего сына вырастал мужчина, а из меня – все более сознательный родитель, школа также развивалась. В поисках подходящего плана действий она взялась за воспитание мальчиков с двойным усердием и в итоге создала программу под названием «В интересах мальчиков» (англ. «On Behalf of Boys»). Результатом ее запуска в 1995 году стало создание национального консультативного совета, разработка новых образовательных программ для родителей, а также финансирование масштабных исследовательских проектов.
Если честно, я был обеспокоен будущим моего сына. Все чаще я слышал, насколько мальчикам приходится нелегко: они не успевают в школе и не поспевают за течением жизни; они то в состоянии «войны», то в состоянии «кризиса»[3]. Мое желание работать лишь усилилось с рождением второго сына. К тому времени стало ясно: мы с их матерью ни за что не сможем всегда ходить за ними по пятам, уберегая от соблазнов, сгубивших многих мальчиков. В итоге я заключил: мы можем лишь бороться за достоинство, целомудрие и будущее других мальчишек таким образом, чтобы это видели наши сыновья.
Ежедневные несчастные случаи – горькая правда мальчишеской жизни. Мальчики из самых разных семей не могут успешно пройти этап взросления, особенно если попытки вырастить из них «настоящего мужчину» сопряжены с проявлениями расизма и нищетой. В журнальной статье 2009 года под заголовком «The State of American Boyhood»[4] психолог Джудит Клайнфелд из Университета Аляски выразила особенное волнение по поводу «отчужденной» молодежи, группы, в которую мальчики попадают в два раза чаще девочек, а представители цветного населения – намного чаще представителей белого. Эти отчужденные подростки из-за половой принадлежности оказываются на периферии образования, трудоустройства и гражданской жизни – путей определенных и измеримых. Более того, даже повзрослев и став мужчинами, многие из них продолжают жить отчужденно. И в мире, где главную роль играют интеллектуальные способности, глобализация экономики и равенство полов, необходимо подходить к воспитанию мальчиков с умом. Сложившаяся модель воспитания, которая не менялась поколениями, уже давным-давно устарела, как бы прискорбно это ни звучало. Том Мортенсон, специалист в области демографии из Национального центра государственной политики и высшего образования, утверждал: «Мужчина не способен легко и просто вписаться в современную жизнь. Все больше мужчин вообще в нее не вписываются, и это ломает их»[5].
Как мы можем усовершенствовать систему воспитания мальчиков? Как мы можем защитить доверенных нам отроков от всех угроз юношества? Что позволит нам лучше всего подготовить сыновей к вступлению во взрослую жизнь? Со дня гибели брата моя психологическая практика успела пополниться тысячами примеров: я беседовал с мальчиками и юношами, работал с ними, изучал их проблемы. Юнцы со всего света делились со мной историями своих надежд и обид, успехов и потерь. По рассказам становилось ясно, что именно мальчики чувствуют по поводу выпавшей на их долю участи: как ограниченные возможности нередко противоречат их человеческой натуре; как они ощущают себя брошенными и одинокими или обнаруживают, что их не понимают или неверно оценивают.
Их убедительные истории в итоге привели к моему согласию с британским социологом Кэролайн Нью, предположившей, будто жизнь мальчиков и вправду основана на «систематическом притеснении» и не сами мальчики, а те, кто ответственен за создание и внедрение правил их воспитания, должны исправить все недочеты системы[6]. В конце концов и сами мальчики станут активно помогать нам: начав вести себя искренне и перестав скрывать громкое биение своего сердца за маской, которую они вынуждены носить. Однако, чтобы исправить ошибки воспитания, мы должны первым делом признать: эти ошибки существуют, и вместе разобраться в их причинах.
Это сложнее, чем кажется. Я ожидал, что программа «От лица мальчиков» будет принята хорошо и благодаря ей взрослые начнут чаще задумываться о нуждах мальчиков. Однако все усложнилось с самого начала. Представители школьного коллектива, привыкшие к традиционным методам воспитания, с презрением относились к любому упоминанию пола мальчиков; в то же время те из них, кто поддерживал феминизм, боялись, что это какой-то заговор и в конце концов всех мальчиков поведут в лес, дабы возвестить миру об их мужественности. Журналист из местной газеты, учуяв противоречие, высмеял наши начинания и озвучил внутренние опасения: «Мальчикам необязательно быть храбрыми. Им необязательно оставлять после себя потомство. Мальчикам следует больше походить на… ну, полагаю, на девочек».
Истина в том, что в жизни мальчика слишком рано появляются предрассудки и стереотипы, формируя и искажая представления даже самых заботливых взрослых. Проведя тщательное исследование четырех-пятилетних мальчиков, психолог из Стэнфордского университета Джуди Чу изучила, как родители и учителя определяют, «какими должны быть мальчики». Она заметила: некоторым мальчикам закаляли характер; им запрещали поступать определенным образом и требовали «излишнего соответствия» культурным нормам и давлению, которое оказывалось в рамках взаимоотношений. После двух лет пристальных наблюдений открытые и искренние мальчики стали сдержанными и напряженными. Джуди Чу пишет: «То, что нередко считают и называют естественным для мальчиков, на самом деле не заложено в них природой, а является результатом адаптации к культуре, требующей от мальчиков мужественности, решительности, конкурентоспособности – если они желают, чтобы их распознавали и принимали как „настоящих мальчиков“»[7].
Судя по моему опыту, стереотипы о мужчинах встречаются повсеместно, мы следуем им невольно и они влияют на восприятие самого понятия «мальчик». Одна моя подруга, преподающая биологию в старшей школе, несколько лет назад вынашивала близнецов и говорила: «Я знаю, который из них мальчик». Я полюбопытствовал, как именно она это определила. На что получил объяснение: «Мальчик пинается». Ниобе Уэй, профессор Нью-Йоркского университета, в результате наблюдений за развитием юношей заключила: распространенные суждения о них почти никак не подкрепляются фактами и еще меньше – их истинными нуждами. Вопреки сложившемуся мнению, будто мальчики предпочитают независимость и не заинтересованы в тесных связях, дети, участвовавшие в исследованиях, признавались, что погибнут или сойдут с ума без своих друзей. Профессор обращает внимание на следующую закономерность: в основе нездоровых семейных отношений и образовательных практик, а также знакомых всем вызванных усталостью проблем (таких, как низкая успеваемость, стремление к уединению, зависимости и плохое поведение) лежат устоявшиеся культурные представления о мальчиках[8].
Когда я только-только впервые стал отцом, в глаза начали бросаться, порой сбивая с толку, культурные предрассудки, о которых я почти не имел представления. Мы с семьей жили в одном из типичных для Филадельфии районов, где дома тянутся рядами. Отправившись в конец улицы, можно было наткнуться на небольшую спортивную площадку – там группы мальчишек ежедневно играли в лакросс или баскетбол. Мой сын обожал спорт и любил игры, однако он не был готов к тому, что произошло, когда его товарищи достигли подросткового возраста. Несмотря на годы совместных игр, веселья и беготни по округе, некоторые мальчишки выросли злыми и будто забыли о прежней дружбе. В конце концов они подбили всю группу ополчиться против моего сына, отказаться от общения с ним и изгнать его с территории площадки. Раз за разом он плелся домой, поджав хвост.
Поначалу я не позволял ему сидеть дома одному и смотреть телевизор или играть в видеоигры; вместо этого я сам играл с ним, пытаясь укрепить его уверенность в себе, дабы впоследствии он снова попробовал выбраться на площадку. Но одним воскресным утром, уже отдохнув после тяжелой рабочей недели и заметив, как мой сын вновь возвращается с игровой площадки расстроенный, я встал у входа в дом и сказал, что не пущу его. «Разберись с этим сам, – потребовал я. – Я буду стоять здесь хоть до скончания века, однако сдаться тебе не позволю». Он попытался пробиться в дом силой; его стыд и разочарование вскоре обратились в ярость и злобу. Он заорал, что не желает идти обратно на площадку, после чего окончательно размяк и принялся кричать и плакать, пытаясь пробраться внутрь. Я твердил: «Ты справишься. Не сдавайся». Из дома вышел сосед: ему, должно быть, показалось, я издеваюсь над ребенком.
Но желал ли я помочь сыну? Или всего лишь подчинялся стереотипу о том, что мальчики не должны смущаться драки? Разве мой урок не заключался в том, что мужчина всегда должен справляться с трудностями – и неважно, сильно ли он напуган или разбит? Пытаясь побороть ситуацию, как мне казалось угрожающую будущему моего сына в компании мальчишек, я, кроме того, боролся еще и с чем-то в глубине своей души. Насколько большой вклад в происходящее внес мой собственный страх: моего сына изгонят с площадки окончательно, оградив его от «мальчишеских» забав и вынудив его жить в более мирной обстановке?
Распространенные суждения о них почти никак не подкрепляются фактами и еще меньше – их истинными нуждами.
Мне повезло. Я сумел определиться и найти ответы на эти вопросы. Вскоре после колледжа я начал практиковать консультации со сверстниками, и именно это стало знаковым поворотом судьбы, благодаря которому изменилась моя жизнь, а впоследствии – и определилась будущая карьера. Я научился слушать и в свою очередь высказываться – терпеливо, открыто, ничего не упуская. Я работал с обычными людьми, помогая им справляться с напряжением и предрассудками, мешающими нам полноценно жить. Именно так: клиенты избавлялись от устаревших представлений о взаимоотношениях и учились выстраивать связи по-своему. Мне то и дело приходилось выговариваться, распутывать хитросплетения чувств и проблем, избавляться от давно накопившегося напряжения, и в итоге я почти до совершенства отточил умение быть честным с собой. Кроме того, постоянно слушая других, я в общем и целом стал более чутким. Шли годы, и, постоянно разбираясь в своих реакциях, ощущениях и мыслях, я сумел справиться с такими непростыми событиями, как смерть брата, а также со стороны взглянуть на наклонности, привитые мне уже в юные годы и ограничившие мое мировоззрение. Я даже начал понимать, в каких случаях учу сыновей важному скорее для меня, а не для них.
Анализируя случай, описанный выше, я осознал, что пытался схитрить и одновременно сделать две вещи: пожалеть сына, поскольку друзья отнеслись к нему нехорошо, и убедить его добиваться своего, невзирая на препятствия. Я желал преподать сыну важный урок, которого так недоставало мне самому в ранние годы: человек сам способен определять будущее, и неважно, насколько безнадежным или потерянным все кажется сейчас. Позже, когда мы уже успокоились и сидели рядом, я попытался передать сыну свою мысль – так, чтобы он выслушал меня, не испытывая при этом прежней досады, страха и грусти; тем не менее я наверняка пропустил в свои слова некую долю волнения. Мой сын и без того был крайне расстроен; если бы я дал волю эмоциям, это расстроило бы его еще сильнее.
Родители мальчиков нередко ощущают себя так, словно вот-вот сорвутся. Когда сыновья начинают вести себя определенным образом – не проявляют интереса к учебе, эгоистично ведут себя дома, не могут наладить общение со сверстниками, недружелюбно относятся к сестре или брату, не принимают активного участия в спортивных состязаниях, становятся встревоженными, или раздраженными, или стеснительными, – родители не выдерживают. Они вмешиваются в жизнь ребенка, снедаемые тревогой или раздражением. Они пытаются давать советы, и расстраиваются, и тревожатся лишь сильнее, если сыновья не понимают их.
К счастью, мы с сыном сумели преодолеть произошедшее у двери нашего дома, хотя впереди нас ожидали и иные испытания. Мой сын вырос чудесным, терпеливым преподавателем для мальчиков и любящим отцом для своего собственного сына. Я не уверен, понял ли он тогда то, что я желал ему объяснить. Но, как и любой мальчик, он прошел через множество, множество проверок на прочность, и ему определенно пришлось воспитать в себе отвагу. Наши отношения многое преодолели, и, уверен, он понимает: даже будучи неуклюжим в своих попытках, я все равно всегда готов помочь ему разобраться со сложными жизненными проблемами.
Я поставил вопрос перед группой родителей мальчиков-подростков: «Бывало ли так, чтобы кто-то – учитель, тренер или наставник – действительно помог вашему сыну?» У каждой матери и отца нашлись воодушевляющие примеры. Чем больше историй они рассказывали, тем теплее становилась атмосфера. Еще до этого мы все попросили в молитве, чтобы наши сыновья жили счастливо и благополучно, они пустили корни глубоко в землю и тянулись ввысь к мечтам. И не было большего блага для родителей, чем помощь со стороны!
Поразительно, насколько эмоционально родители описывали то, как кто-то помог их сыну. Кто-то из отцов рассказал о случае, когда его сын сначала попался на баловстве, а затем солгал учителю. Отец не оправдывал поступка ребенка; наоборот, ему не нравилась привычка врать и он считал ее пагубной. Мальчику не повезло: на следующий год у него начал вести математику тот самый педагог, которого он обманул. Однако преподаватель не стал основывать свою работу на негативном впечатлении, которое тот произвел в прошлом году; он вел себя с мальчиком так, будто последний всего лишь ошибся и теперь может начать все с нуля. Учитель с удовольствием дополнительно занимался с учеником и справлялся, насколько он уверен в своих силах. В конце учебного года успеваемость ребенка достигла невиданной прежде отметки, он стал намного увереннее чувствовать себя на уроках математики, а помогавший ему педагог вошел в число его любимых учителей.
Одна мама рассказала о том, как однажды ее сын заболел и нуждался в длительной госпитализации. И, пока ребенок находился в больнице, его учитель не только постоянно связывался с ним по поводу домашнего задания, помогая поспевать за программой, но даже пришел в больницу и принес письма от одноклассников. Мама призналась в своих чувствах к преподавателю: «И тогда я поняла: мой сын нужен не только родителям; есть и другие люди, которым не безразлична его судьба. Педагог потратил свое свободное время, чтобы посетить ученика и узнать о его самочувствии. Хотя это не входило в его обязанности. Я всегда считала своего сына изумительным, однако меня поразило то, что кто-то еще считает его особенным. Я до конца жизни буду благодарна этому учителю».
Тем временем другая мама рассказала историю о тренере, который особенно постарался отточить спортивные навыки ее сына – и мальчик стал хорошим спортсменом, его заметили тренеры регионального уровня. Когда я спросил у матери, что она ощущала, наблюдая за отношениями между сыном и его тренером, та ответила: «Облегчение». «Облегчение?» – спросил я. Она объяснила: «Благодаря взаимоотношениям с тренером он поверил в себя. Больше всего я боялась, что он не сумеет распознать свой талант. Но теперь, как мне кажется, он сделал важное открытие – и будет вспоминать до конца жизни».
Возможно, эти чувства и свойственны любому родителю, рассказывающему о своем ребенке. Однако мне показалось, они особенно сильны потому, что мы говорим о мальчиках. Все промолчали о сомнениях, которые родители испытывают по поводу воспитания мальчиков, особенно сегодня. Слишком уж многое может сломать сыну жизнь. Дэвид Стейн, автор книги «Unraveling the ADD/ADHD Fiasco»[9], утверждает: поведение мальчиков часто приводит к тяжелым последствиям. Например, он приводит статистику: на каждую девочку с каким-либо психическим расстройством приходится пять таких же мальчиков[10]. В статье 2012 года, посвященной гендерным предпочтениям приемных родителей, сообщается: девочек предпочитают принимать в семьи почти на 30 % чаще, чем мальчиков. Исследователи объясняют это тем, что с девочками «меньше рисков»[11].
Такие наблюдения особенно тревожат сегодня, когда можно заранее узнать пол будущего ребенка. Актер Джастин Бальдони, в первую очередь известный по роли Рафаэля Солано в сериале «Девственница Джейн» (канал «The CW»), в разговорах и публикациях делится воспоминаниями о том времени, когда его жена вынашивала их сына. Недавно он написал следующее: «Живот моей жены все рос, а в моей душе тем временем росло неуместное чувство – ужас». Что же пугало Джастина? Бальдони не слишком дружил с собственным организмом и боялся, как бы сын не повторил его ошибок. «Я не хотел, чтобы он хоть сколько-нибудь был похож на меня. Я хочу, чтобы он был умнее, счастливее и успешнее меня»[12].
Каждый хоть раз слышал историю о мальчишке, который ввязался в неприятности. Одна из таких историй – о мальчике-семикласснике.
Когда мне позвонила мать Дэвида, Лили, он уже совсем отбился от рук: даже будучи довольно способным, он не успевал в школе, поскольку ленился и часто баловался; он вызывающе вел себя с родителями и плохо, порой даже издевательски обращался с младшей сестренкой. Его мама попыталась обратиться в службу поддержки родителей, однако те порекомендовали относиться к сыну строго, но с любовью – и лишь все усугубили. Когда я лично встретился с Дэвидом, то выяснил следующее: мальчик был уверен: мама его не любит, она его разлюбила. В пылу очередной ужасной ссоры она теряла власть над собой и заявляла: «Я не хочу быть твоей матерью». Это повторялось какое-то время, а когда Дэвид стал юношей, то еще сильнее воспротивился попыткам воспитать его.
Я встретился с Лили тет-а-тет и спросил, любит ли она своего сына; та призналась: сначала ей было сложно разобраться в себе, поскольку она мечтала родить дочь, – это и произошло несколько лет спустя. Когда она рассказала о первых родах и младенчестве Дэвида, я понял: Лили переживала послеродовую депрессию, а крики сына вызывали у нее желание заткнуть уши. Напуганная, ничего не понимающая, Лили часто раздражалась и не хотела реагировать на плач ребенка. Отношения, установившиеся с сыном с самого начала, всего лишь разрослись в непонимание и злобу, когда тот стал подростком.
Оставаясь наедине со мной, Дэвид вел себя очень даже дружелюбно, и со временем нас с ним связали крепкие узы.
Он видел, мне нравится с ним общаться, и считал себя одаренным и славным мальчиком. Мы смеялись вместе, а я был осторожен и ни в коем случае не винил его в ссорах с родителями, плохих оценках или проблемах с поведением; вместо этого я во всех случаях говорил, что он молодец и старается изо всех сил. В конце концов я довел наши отношения до такого уровня, когда смог спокойно указать ему на пагубные черты его поведения – и юноша признался в желании их исправить. Я также серьезно побеседовал с родителями Дэвида и посоветовал отсрочить любые принуждения и наказания; кроме того, поработал с его матерью – в частности, чтобы пробудить в ней любовь к мальчику. Поскольку ее сын был сильным, спортивным юношей, любящим поозорничать, я предложил ей практиковать битвы на подушках и совместное безобидное баловство.
Не все шло гладко. Дэвид поначалу недоверчиво относился к любви, которую пыталась проявить его мать, а Лили с трудом сдерживалась, чтобы не бранить его за дерзкое поведение и за то, что он не ценит ее стараний. Но когда Дэвид подрос и начал интересоваться девочками, я поднял ставки. И объяснил ему: отношения с матерью – чувства к ней, опыт близкого общения и проявляемое доверие – станут основой для его взаимоотношений с женщинами. Я посоветовал ему выстроить здоровые, близкие отношения с матерью, чтобы они оба смогли забыть о болезненном прошлом. Кроме того, я запретил ему плохо обходиться с сестренкой. Шло время, и, с активной поддержкой матери, Дэвид избавился от дурных привычек, приобретенных в ранние годы своей жизни.
Когда Дэвид был уже девятиклассником, за несколько месяцев до Дня благодарения мы перестали с ним видеться; тем не менее в праздник я получил электронное письмо от его матери:
«Я всего лишь хотела пообщаться с вами по поводу Дэвида. То, что мне так долго не приходилось связываться с вами, – добрый знак. Как бы то ни было, Дэвид изо всех сил работает над собой. Надеюсь, прислав это письмо, я не спровоцирую действие закона подлости. Я часто думаю о вас и о том, как сильно вы ему помогли. А теперь, наконец, я пожинаю плоды своих стараний. Дэвид намного сильнее привязался к своему отцу и ко мне. Он стал чуть лучше относиться к сестре. (Кажется, он не начнет искренне любить ее до тех пор, пока она не вырастет.) Кроме того, он начал вести себя ответственнее и научился признавать свои ошибки. А важнее всего то, что он позволяет мне быть его матерью. Словами не выразить, насколько я вам благодарна. Ваша помощь была бесценна!»
Семья Дэвида оказалась в беде, а сам мальчик чуть не сошел с пути окончательно, пустив жизнь под откос. Оценивая этот случай, я сделал вывод, что кризис в семье случился из-за ошибки в суждениях родителей: они были уверены, будто их сын ведет себя плохо по собственной воле и всего лишь проверяет, как долго его мать и отец продержатся в яростной борьбе за влияние. В конце концов родители убедили себя, будто лучшая реакция на плохое поведение сына – это принуждение и нравственное порицание.
Мое вмешательство подразумевало прямо противоположное направление мысли: я предположил, что мальчики по природе нуждаются в доверительных отношениях с родителями. Я расценивал Дэвида как ребенка, травмированного тем, что его отвергла мать, которая не могла разобраться в своих чувствах и потому сдерживала их. Я говорил с ними обоими о проблемах, с которыми Лили столкнулась сразу после родов, задавших пагубный тон ее отношениям с сыном. Дав Дэвиду осознать несправедливость обвинений со стороны его родителей, а Лили – проявить любовь к сыну и добиться его уважения, я позволил обоим убедиться в том, что понимаю их. После чего сумел надавить на Дэвида, дабы тот начал вести себя лучше: мне удалось вдохновить его стать таким мужчиной – старшим братом, сыном, учеником, спортсменом, – каким он всегда желал быть.
Если семья не способна справиться с воспитанием сына, очень важно выявить основные причины проблемы – это позволит понять, почему же подход к ребенку не сработал. Необходимо составить четкий список возможных недостатков воспитания. Если получится выявить, почему все пошло не так, удастся и разработать новый подход – в котором уже будет осознанно учитываться потребность мальчика в отношениях. Во многих семьях образуется огромная пропасть между направленными на сына ожиданиями и тем, что ребенок представляет собой на самом деле. Расплачиваться за это приходится мальчику – тем раньше, чем нетерпимее и равнодушнее его родители. Большинство мальчишек с самого начала изо всех сил стараются оправдать надежды и ожидания родителей; некоторые заключают: все усилия тщетны, а потому ищут самореализации в другом месте. Однако послушание и яростное желание угодить приводят к негативным последствиям: мальчик находит смысл жизни в ублажении окружающих. Привычное многим родителям проявление любви не позволяет мальчикам ощутить себя в безопасности.
Родители будто уверены: жизнь предоставит им именно такого сына, о котором они всегда мечтали, а если это оказывается не так, то они силой загоняют ребенка в симпатичные им рамки. Сколько раз в той или иной форме мальчики слышали от родителей, что пора «вести себя по-мужски»? «Трудиться усерднее» в учебе или спорте. «Добиваться». «Подавлять» чувства и проявлять больше «воли» и решимости? Старомодные представления о мужественности – «все можно решить упорным трудом» – не учитывают научных наблюдений о том, как именно развивается сила воли и насколько трудолюбие переплетено с эмоциональным состоянием мальчика. Попытки загнать ребенка в заранее определенные рамки дают ему понять о себе лишь одно: он недостаточно хорош.
Британский писатель Джордж Оруэлл, автор романа «1984», в молодости работал полицейским в колониальной Бирме. В 1936 году он написал эссе «Как я стрелял в слона» – вольную интерпретацию собственного опыта. Согласно сюжету, полицейский с трудом выполняет данное ему задание – убивает взбесившегося слона, бегающего по улицам. Полицейскому нужно было не только застрелить животное, но еще и казаться при этом хладнокровным, умелым, уверенным в своих действиях человеком. Цитата из этого произведения открывает фильм «Маска, в которой ты живешь», представленный в рамках кинофестиваля «Сандэнс» в 2015 году. Картина «показывает жизнь мальчиков и юношей, которые изо всех сил пытаются оставаться собой и при этом вписываться в четкие представления Америки о настоящих мужчинах». Как писал Оруэлл: «Постоянно скрытое маской лицо со временем неотвратимо срастается с нею»[13]. На самом деле метафора с маской отнюдь не полноценно отражает масштаб потерь, переживаемых мальчиками. Американская организация «Promundo-US», мировой лидер по образовательным и социальным программам для мужчин и мальчиков, в 2017 году опубликовала результаты исследования стереотипных представлений о поведении «настоящего мужчины». В понятие «настоящий мужчина» входит то, каким должен быть нормальный представитель мужского пола: ему должны быть свойственны и самостоятельность, и грубость, и физическая привлекательность, и гомофобия, и гиперсексуальность, и напористость, и властность. Исследователи провели опрос среди жителей США, Великобритании и Мексики в возрасте от восемнадцати до тридцати лет и обнаружили, что результаты по таким показателям, как склонность к жестокости, издевательствам, сексуальному насилию, депрессии и суицидальным мыслям, в поразительной мере отличается у молодых людей, придерживающихся – и не придерживающихся – стереотипного поведения. Группа ученых заключила: «Негативные последствия стереотипного представления о „настоящих мужчинах“ тяжелы, реальны и негативны. Большинство представителей мужского пола, следующих правилам „настоящего мужчины“, намного чаще рискуют здоровьем и благополучием, отказываются от близких отношений с друзьями, не обращаются вовремя за помощью, страдают от депрессии и часто задумываются о самоубийстве»[14].
Самые первые ученые, занимавшиеся гендерными проблемами (такие, как Сандра Бем, первооткрывательница в вопросах полярной разницы между полами и гендерными стереотипами[15]), утверждали: мальчики намного сильнее привязаны к гендерным нормам, нежели девочки. Одно дело, когда девочка растет «сорванцом», и совсем другое, когда мальчик – «неженкой». И дома, и на людях мальчиков, отошедших от стереотипного поведения, отчитывают строже. В своей книге «Смелость вырастить хороших мужчин» семейный психотерапевт Ольга Сильверстайн привела в пример научный эксперимент, в ходе которого мать приходила в больницу, держа на руках младенца в белой одежде, без явных признаков принадлежности к полу. Когда медсестра приглашала мать в кабинет, та вежливо просила кого-либо в очереди подержать «дочку» или «сына», обещая вскоре вернуться. Все записывалось на скрытую камеру. Когда младенец играл роль девочки, окружающие прижимали его к себе, говорили и играли с ним; если же ребенок был «мальчиком», его чаще всего усаживали на ковер со связкой ключей в руках вместо игрушки[16].
Мальчики по природе нуждаются в доверительных отношениях с родителями.
Матери играют важную роль в становлении мужества их сыновей. Во время написания книги «Миф о маменькином сынке: Чем ближе мы к своим сыновьям, тем они сильнее» журналист Кейт Стоун Ломбарди беседовала с матерями, воспитывающими сыновей, чтобы изучить, как культурное давление повлияло на их взаимоотношения. Она выяснила: матерей тяготят строгие предрассудки, вынуждающие их отдаляться от сыновей даже вопреки здравому смыслу. Ломбарди написала: «Уже не меньше сотни лет всеобщее представление о матерях и сыновьях выглядит следующим образом: случаи, когда мать поддерживает близкую эмоциональную связь с сыном, достигшим, скажем, нежного возраста пяти лет, уже считаются неприемлемыми. Она, эта мать, душит сына своей любовью и не позволяет ему вырасти сильным, независимым мужчиной»[17].
Исследователи из организации «US-Promundo» опрашивали респондентов о различных источниках давления, формирующих привычные представления о мужественности. 60 % американских юношей согласились со следующим утверждением: «Родители учили меня, что “настоящий мужчина” выглядит сильным, даже если на самом деле он взволнован или напуган». В их юношеские годы и родители, и общество предъявляли на удивление схожие требования. Трое из четырех опрашиваемых соглашались с фразой: «Юноша должен быть сильным, даже если в душе он напуган или взволнован», а 68 % подписались под утверждением: «Юноша, который не может дать отпор обидчику, – слабак»[18].
Воспитание мужественности в мальчике начинается в семье, а в школе лишь набирает обороты. Наблюдая за группой детей от четырех до шести лет в течение времени, когда они посещали подготовительный класс и детский сад, Джуди Чу видела, как прямолинейные, открытые, чуткие и внимательные мальчики учились притворяться и держать чувства в себе. Как сказала Чу, они стали «циничными» и «сдержанными», менее «жизнерадостными» и более «недовольными». Она заключила, что развитие мальчиков идет по пути «от чуткости к притворству через установки»: мальчики со временем осознают значимость не их истинного лица, а того, насколько хорошо они справляются со своей ролью[19].
Одним притворством потери мальчиков не ограничиваются. Стереотипные представления о мужественности – распространенные в культуре, пропагандируемые средствами массовой информации, играми и телевидением – приводят к тому, что мальчик идет на чрезвычайные меры. В исследовании Джуди Чу были мальчики, которые собирали «команду задир» и отправлялись «докучать людям» – а именно одноклассницам. Любой намек на сочувствие в сердцах мальчиков подавлялся групповым мышлением.
Обеспокоенность по поводу воспитания мальчиков нарастала уже в девяностые, однако проблемы юношества живы и по сей день. Согласно данным Центров по контролю и профилактике заболеваний США, родители мальчиков в возрасте от четырех до семнадцати лет обращаются за помощью в службы здравоохранения или к сотрудникам школ в два раза чаще родителей девочек. Мальчики, в отличие от девочек, не только легко идут на риск, не проявляют должной внимательности на уроках и притягивают проблемы, но и обладают менее развитыми социальными и поведенческими навыками, определяющими успеваемость в школе; мальчики чаще непоседливы, скучают на уроках, дерзят и не поддаются контролю. Постоянно мешая окружающим, а также не умея или не желая слушаться взрослых, мальчики вынуждают учителей применять воспитательные меры. Именно мальчиков в первую очередь подвергают дисциплинарным наказаниям, им первым прописывают медикаменты – хотя, согласно оценке Л. Алана Сруфа, исследователя из Миннесотского института развития ребенка, «на сегодняшний день не было обнаружено долговременного положительного влияния медикаментов, предназначенных для лечения синдрома дефицита внимания, на успеваемость, взаимоотношения с ровесниками или поведение»[20].
Воспитание мужественности в мальчике начинается в семье, а в школе лишь набирает обороты.
Кроме того, мальчики чаще девочек совершают поступки, приводящие к болезни, травме или смерти – как их, так и кого-то другого: они чаще носят с собой оружие, чаще дерутся, реже пристегиваются за рулем, чаще водят автомобиль в нетрезвом состоянии, чаще занимаются незащищенным сексом, чаще употребляют алкоголь или наркотики перед сексом. Вызывает тревогу связь между традиционными нормами мужского поведения и асоциальными поступками. Еще одно исследование на стыке культур, проведенное антропологом Дэвидом Гилмором из Университета Стоуни-Брук, показало: различные женоненавистнические практики, которые можно назвать одним термином – «мужское расстройство», лучше всего объясняются попытками мужчин подавить в себе все то, что они считают женственным. Дэвид Гилмор писал: «Мужчины, которые ненавидят женщин, еще больше ненавидят самих себя»[21].
Жизнь в рамках стереотипов или под покровом маски не просто ограничивает мальчиков, она также уничтожает их доброту и достоинство. Прячась за маской, притворяясь внешне, мальчики отделяются и отдаляются от окружающих, обретая ложные нравственные ориентиры и сбиваясь с пути навстречу отношениям. Притворство подавляет подлинные чувства, внешняя «крутость» оказывается сильнее искренности, а неуспеваемость заменяет трудолюбие. Все заявления родителей о честности, справедливости и искренности теряют значимость на фоне компании сверстников и вечеринок в стиле «Зверинца» Джона Лэндиса[22]. Вынужденные соответствовать стереотипам, мальчики восприимчивы к тому, что спешит захватить их разумы и сердца. Например, отдалившихся от семьи мальчиков чаще привлекает порнография, искажающая восприятие сексуальности и любви. И список можно продолжать.
К счастью, проблемы мальчиков решаемы. Если мы достаточно отважны, мы сумеем открыться подлинному мальчишескому опыту и создать атмосферу, которая позволит нашим сыновьям быть собой. Целый поток литературы о мальчиках, выпущенной в конце 1990-х годов, предложил нам ценные наблюдения. Вот только эти книги в основном придерживались одного из двух полярных мнений: первое – мальчики от природы любят шумные игры, злятся без причины, беспрестанно рискуют; второе – мальчики на самом деле наивные и невинные создания, ставшие жертвами общественного давления, молчаливыми мучениками. В обоих случаях мальчиков выставляют жертвами – с генетической или общественной точки зрения. Однако нигде не упоминается, что больше всего радости и вдохновения мальчикам дарует их собственное воображение.
Тем не менее я продолжаю надеяться, исторический прорыв в данном вопросе уже не за горами. Хотя мальчиков продолжают ограничивать мифами и предрассудками родом из прошлого, а более здоровым способам стать мужчиной никак не удается заменить старые представления, противоречия между финансовым положением граждан, динамикой развития института семьи и традиционными нормами обязаны породить новое представление о мужественности. И, поскольку новые общественные требования разоблачают совершенную ограниченность старых методов воспитания, популярность обретут свежие идеи.
Вот несколько коротких примеров, по которым можно судить о возможном будущем.
Когда знаменитая школа-интернат, 150 лет обучавшая лишь мальчиков, ввела совместное обучение, она столкнулась с невиданным прежде числом прогулов. Прошло всего несколько лет с тех пор, как в школу пришли девочки, – и вдруг ученики девятых-десятых классов начали бросать учебу. Меня попросили поговорить с юношами, их семьями и учителями, чтобы понять, почему мальчики несчастны на этот раз. Ответ был прост: на глазах у педагогов – это считалось нормальным, и никому в голову не приходило жаловаться, – практиковалась дедовщина – старшие студенты издевались над младшими, а у девочек ничего подобного не было. Мальчики, поступив в школу, проходили через жесткие ритуалы взросления, переживали немало насилия – и взамен тешили себя надеждой отыграться на следующем поколении учеников. Этой традицией гордились; родители, учителя, консультанты и школьная администрация негласно сходились во мнении, что она воспитывает в мальчиках характер. Вот только у девочек был совсем иной опыт – и мальчикам все труднее и труднее было мириться с этим. Школа пользовалась извращенной методикой воспитания и неверно растила мальчиков.
Я поделился наблюдениями и предположил: существует связь между дедовщиной и прогулами; в итоге руководство школы предприняло решительные меры. Оно пересмотрело методы воспитания учеников младших классов, введя концепции «защиты» и «наставничества», и методично избавилось от третирования новичков. Изменения дались нелегко, однако традиция постепенно исчезла, и мальчики перестали бросать занятия. Сегодня эта школа уверенно занимает позицию передового образовательного учреждения.
Второй пример – из тура вопросов и ответов, который начался после моего обращения к родителям с речью. Было ясно: они вышли из дома зимним вечером лишь из-за надежды помочь своим сыновьям. И матери, и отцы рассказывали личные истории о переживаниях, потерях и печалях. Одна из матерей подняла руку. Она воспитывала сына одна, с отцом ребенок не видится, и ей все тяжелее и тяжелее было справляться с мальчиком. Сын отдалился от нее, стал неприветливым и совершенно не воспринимал попытки матери хоть в чем-то ограничить его.
Женщина спросила: «Так бывает? И нужно ли мне отправить его к отцу, раз он уже подросток?»
Кто-то из присутствующих понимающе кивнул и даже согласился с предложенным решением. С самого начала карьеры я в той или иной форме слышал этот вопрос, а потому сейчас нисколько не удивился ему. Я участвовал в дискуссиях экспертов и встречал уверенное: конечно, лишь мужчина может сделать мужчину по-настоящему мужественным. Хотя один эксперт, кстати, заметил: это мать должна «выстроить мост к отцу» для своего сына.
Мнение, что лишь мужчина может научить мальчика быть мужчиной, несовершенно на нескольких уровнях. Во-первых, этому нет никаких научных доказательств. На самом деле такого рода наставничество лишь увековечивает устаревшие взгляды. Конечно, мальчики могут узнать много важного благодаря дружбе с мужчиной: увидеть, как он просыпается, бреется, общается с домашними, выполняет обязанности. Мальчики любят, когда другие мужчины делятся с ними мудростью. Однако восприимчивыми к стереотипам мальчиков делает отсутствие крепких взаимоотношений. Тем не менее, сосредоточившись на одной только мужественности, мы забываем о необходимости воспитывать в мальчике человечность и прививать ему навыки, нужные для достижения успеха в современном обществе.
Вот мой ответ той матери: «Меня всегда радует крепкая связь между мальчиками и их отцами, однако миф, будто матери должны держаться в стороне от этих отношений из страха навредить мужественности своего сына – превратить его в маменькиного сынка, – нарушает любые представления ученых, исследующих психологию развития, о том, как сильно ребенок нуждается в надежных, доверительных отношениях. У мальчиков, как и у девочек, имеются основные человеческие потребности, о которых стоит забывать лишь в минуты опасности. Ребенок, которому недостает безусловного одобрения и любви со стороны родителя – или хотя бы кого-нибудь еще, – вырастет не таким храбрым, не столь уверенным в себе, более восприимчивым к негативному влиянию. Прошу, не отдаляйтесь от сына, – взмолился я. – Если вы будете поддерживать его на пути во взрослый мир, ему будет намного проще».
Отцы кивали и изумлялись моим словам; во взглядах матерей я видел благодарность и проснувшуюся вновь решимость. Больше всего меня поразило то, как сильно на ту мать влияли неверные представления, противоречащие ее родительскому чутью, – и как она рада была разрешению подчиниться своей интуиции.
У мальчиков, как и у девочек, имеются основные человеческие потребности, о которых стоит забывать лишь в минуты опасности.
Третий пример запомнился мне благодаря программе по предотвращению насилия, разработанной для мальчиков-подростков, живущих по соседству со мною – в Филадельфии и около нее. Поскольку свидетели насилия нередко сами становятся жестокими людьми, группа исследователей под моим руководством начала с того, что оценила, насколько мальчики уязвимы в этом плане: как часто становятся свидетелями драк, наблюдают перестрелки или слышат выстрелы, напрямую подвергаются действиям преступников или угрозам. Нашей целью было создать программу на основе достоверных данных о том, насколько регулярно мальчики переживают опыт, запускающий реакцию «бей или беги», и насколько данный опыт жесток.
Полученные результаты заставили нас похолодеть. Несмотря на наличие веских доказательств того, что уровень внешнего стресса у мальчиков ненормален, мы столкнулись с недоверием со стороны спонсоров и консультативного совета: они усомнились, поможем ли мы мальчикам, если вмешаемся в их жизнь в попытке защитить и спасти от разрушительного влияния стресса. Некоторые не согласились с тем, что мальчики переживают слишком много стрессовых ситуаций, мальчиков слишком загоняют, у них слишком мало сил, общественные нормы слишком яростно пропагандируют жестокость. Нашим мыслям противопоставили старые предрассудки, основанные на расовой, классовой и половой принадлежности, и добавили: ничего менять не нужно.
Однако нежелание подвергать мальчиков двойному риску было слишком велико. Мы организовали группы продленного дня и вскоре обнаружили: многие мальчики были совсем не прочь поговорить с другими детьми и взрослыми руководителями о различных сторонах своей жизни. Многие ребята посещали группу годами: они общались, играли – другими словами, справлялись с напряжением, которое накапливалось дома, в школе и на улице. Открытые дискуссии позволяли им честно делиться эмоциями и, как показали результаты исследования, избавляли их от склонности к неосознанному повторению жестокого поведения.
Многим были близки чувства, озвученные Терренсом: хоть ему и приходилось порой защищаться посредством силы, он «не любил драться». Маленький мальчик Хуан развил мысль: «Вообще-то, я не драчливый человек. Я вроде как любимец женщин. Я не дерусь. Вообще-то, получается, я предпочитаю любовь драке, правильно? Я пишу стихи. Я разное умею».
В каждом из примеров обращение к подлинным эмоциям мальчиков оказалось сильнее сложившихся предрассудков.
Если воспитание мальчиков начинается с развития их потенциала, то влияние семьи, школы и общества может быть совершенно разным. Марта Нуссбаум, профессор права и этики Чикагского университета, утверждает: с точки зрения морали подходящим мерилом заботы о ребенке является его способность понимать «что люди могут делать и кем они могут стать»[23]. Она считает, этичное общество определяет умение создавать условия – ресурсы и взаимоотношения, – позволяющие детям превращать свои внутренние способности в реальные умения. Какие же условия позволят мальчикам полностью реализовать свои способности?
Мысли разных исследователей по данному вопросу движутся в одну и ту же сторону. Психолог Ниобе Уэй говорила: «Людьми нас делают взаимоотношения и эмоции, и мы должны определить, как развиваться в этих двух направлениях»[24]. Тем не менее она наблюдала значительные изменения в качестве отношений у мальчиков раннего и позднего подросткового возраста. Пусть мальчики помладше и проявляли заботу, желание общаться, делились личным и сокровенным друг с другом в детстве, в юности им не удавалось избежать культурного давления. В итоге отдалившись от близких друзей, мальчики теряли связь с главным источником отношений и эмоций. Они даже теряли желание выражать чувства из страха показаться геями. Жизнь без друзей казалась мальчикам мрачной, а иногда и вовсе невыносимой, но лишь немногие из них сумели пойти против течения. Большинству так или иначе пришлось прийти к уже знакомому нам узкому спектру эмоций, социальной изоляции и притворству.
Выводы Уэй согласуются с выводами других ученых из различных областей. Недавние исследования мозга показывают, насколько традиционные представления далеки от истины. Психиатр Эми Бэнкс из Института Джин Бейкер Миллер (Колледж Уэллсли) утверждает следующее: толкование понятий «независимость» и «индивидуальность», лежащих в основе юношеской системы ценностей, противоречит человеческой природе. Кроме того, она добавляет: относительно новая область науки – нейробиология отношений – учит, что контакт с другим человеком – это не просто приятное, случайное дополнение к жизни, а основа благополучия. Любой человек, как мужчина, так и женщина, «создан для жизни в окружении любящих людей»[25]. Когда человек отказывается от связей, на его мозг обрушивается целый водопад негативных последствий. Здоровье и счастье – вот в чем живительная сила отношений.
Доказательство можно найти в нашем мозге и других органах. Бэнкс выделяет четыре вида нейробиологических систем, призванных способствовать нашему общению с окружающими: блуждающий нерв отвечает за нужные эмоции в социальном контексте; дорсальная часть передней поясной коры головного мозга управляет нашим откликом на социальную изоляцию и боль; система зеркальных нейронов помогает понимать окружающих и эмоционально отзываться на них;
а дофаминовая система поощрения позволяет наслаждаться общением. Эти нейробиологические наблюдения во многом помогают воспитанию.
Здоровье и счастье – вотв чем живительная силаотношений.
В своей книге «Parenting from the Inside Out: How a Deeper Self-Understanding Can Help You Raise Children Who Thrive»[26] Дэниэл Сигел и его соавтор Мэри Харт-целл оспаривают традиционное мнение о том, что «мальчуковость» мальчиков заложена в них природой и наследственностью. «Биология – это опыт, – утверждают ученые. – Наше отношение к детям влияет на их представление о себе»[27]. Именно «нейробиология взаимоотношений» предопределяет, какой моделью мышления дети будут пользоваться в общении с окружающими, ведь, согласно канадскому психологу Дональду Хэббу, «нейроны, которые разряжаются вместе, связаны».
Сигел и Хартцелл приводят в пример изыскания, полученные в ходе примечательного исследования развития детей. Под руководством ученых родители заполнили специальную анкету, позволяющую оценить качество отношений между родителем и ребенком. Данный тест с 85-процентной точностью определил дальнейшие изменения в качестве взаимоотношений. Получается, заявление «мальчишки есть мальчишки» в корне неверно. «Взаимодействие с окружающей средой, и особенно отношения с другими людьми, напрямую определяется развитием структуры и функций мозга», – заключает Сигел[28].
Мальчики особенно уязвимы в раннем подростковом возрасте. В сердце каждого ребенка природой заложена верность опекуну. И любой разочаруется, если, словно канарейка в шахте, начнет задыхаться от недостатка необходимых для развития условий: контакта с окружающими, чьей-то помощи, ощущения безопасности, любви. Чтобы закалить характер мальчика, необязательно наказывать; чтобы научить мальчика самостоятельности, не нужно оставлять его в одиночестве. Многие родители недооценивают важность крепких уз. Мальчики открыты и восприимчивы к широкому кругу факторов за пределами семьи и основывают свое поведение на образах, всплывающих в памяти, живущих в сердцах; на понимании того, что они не одни. Никто не может сделать сына неуязвимым – но мы не должны сбрасывать со счетов силу отношений, которая способна придать нашим мальчикам сил и защитить их.
Психолог Элисон Гопник из Калифорнийского университета в Беркли не согласна с методами воспитания, сконцентрированными на развитии мальчиков в строго определенном направлении. Обзор исследований, посвященных взрослению детей, позволил ей заключить: родители и другие взрослые постоянно проводят неверную аналогию. Элисон Гопник заметила, что уже в середине 1950-х, когда жизненный уклад в семьях изменился в связи с новым подходом к трудовой деятельности и потреблению, в моду вошла концепция «воспитания». Теперь воспитание походило на работу плотников, которые берут бревно и превращают его в заранее определенное изделие – например, стол или стул.
Гопник же считает, родитель должен быть садовником: «А когда мы ухаживаем за садом, мы создаем условия, в которых деревья спокойно могли бы расти в полную силу»[29]. Нейронаука и лабораторные исследования поддерживают ее точку зрения: ребенок – не проект, и воспитание должно быть сосредоточено не столько на результатах деятельности, сколько на процессе взаимоотношений. Элисон Гопник пишет: «Быть родителем – то есть заботиться о ребенке – значит быть частью глубоких и неповторимых отношений между людьми, своеобразного вида любви». Тем не менее любовь родителей не исключает полностью строгость или требовательность; она преследует важные цели[30]