– Я полностью признаю свою вину и отдаю себя в руки закона.
Она не сопротивлялась полицейскому, который защелкнул наручники на ее руках. Совершенно спокойная, она покорно исполняла все указания тех, кто пришел ее пленить. Белая рубашка, мокрая от крови, выправилась из юбки и болталась на ней как грязная тряпка. Лицо и шея, еще разгоряченные от гнева и ярости, были влажными от пота. Она потребовала адвоката и попросила, чтобы сообщили ее родителям как можно деликатнее. Она понимала, что такие новости не могут быть деликатными, но этими просьбами она будто пыталась казаться той благородной служительницей человечеству, которой она была всего несколько часов назад.
– Зачем вы сделали это? – спросил рыжий мужчина в деловом костюме и красном галстуке.
– Довольно безвкусно и неуважительно носить красный галстук в такой день и по такому поводу, – говорила она тихо, почти шепотом.
– Нам нужно обсуждать ваше дело, а не мой стиль, – криво улыбался адвокат.
– У вас нет стиля, сударь, – усмехнулась она.
Он молчал в ожидании ответа на свой вопрос.
– Верность, – вдруг сказала она.
– Что? – переспросил адвокат.
– Есть много всяких мыслей и книг об этом. Только все это ложь.
Она сидела в наручниках и в серой тюремной форме, совсем не двигаясь. Казалось, что ее тело онемело, и только губы двигались, произнося слова с непоколебимым спокойствием. Темные волосы были аккуратно собраны в пучок на затылке, а синие глаза стали немного светлее. Она выглядела абсолютно здоровой и свежей. Не было никаких признаков страдания. Алые губы были влажными, а кожа сияла, будто она только что вышла от косметолога.
– Верность выдумали, – вдруг заявила она, – придумали как религию, чтобы управлять людьми. Я уверена, что в давние времена люди любили друг друга без понятий верности или измены. Они просто были с тем, с кем было хорошо в конкретный момент. А может и со всеми сразу. Или ни с кем.
Она замолчала и закрыла глаза.
– Если вы так рассуждаете, то зачем вы это сделали? – продолжал адвокат.
– Я думала, что смогу делить его с кем-то. Я хотела понять природу истины. Я пыталась понимать его и уважать его суть. Мужчины, знаете ли, не меняются. Когда мы поженились, он зачем то пообещал, что никогда не изменит мне. Хотя я знала о нем все. И поэтому его обещание было смешным. Я попросила его тогда, чтобы он не изменял себе, в первую очередь, и чтобы всегда был честен со мной. Он понял меня. Я видела это. И вы знаете, я прощала ему все измены. Так называемые измены! Я старалась сохранять в себе убеждение, что все это нормально и нет повода для беспокойства. Мужчины полигамны, говорила я себе. Я уверяла себя, что нужно быть понимающей женой как какая-нибудь европейская королева. Судя по книгам, которые я читала, они часто сами выбирали любовниц для своих мужей – королей. И в наше время я встречала такие семьи. Я хотела быть не такой как все. Хотела быть мудрой. Но я только такой казалась.
Она протянула руку к стакану с водой и продолжала.
– Каждый раз это была какая-то новая девица. И все они были на раз. Я не беспокоилась и иногда даже презервативы ему в бардачок складывала. В глубине души я наделялась, что он их выбрасывает. Но я знала, что он использует их. И довольно часто.
Она выпила полстакана воды и посмотрела адвокату в глаза.
– У вас есть жена?
– Нет.
– Я рада. Вам некого огорчать. Сейчас редко встретишь адекватную свободомыслящую даму.
Молодая женщина села в первоначальную позу и продолжала свой рассказ.
– Я знаю каждую девушку, с которой он спал. У нас была с ним договоренность. Ведь он обещал быть честным. Если мы встречали где-нибудь одну из его «одноразовых» девиц, он определенным образом кивал в ее сторону. Так я могла оградить себя от дурного окружения. Ведь я человек общественный. Вокруг меня всегда много женщин и мужчин. Больше женщин. Он знал, что я не выношу грязные слухи и т.п. вещи, и поэтому наша договоренность внушала мне даже уважение к самой себе. И я могла быть уверенной в том, что среди моих друзей и знакомых, среди моих сотрудников нет ни одной шлюхи. Хотя шлюхами были вовсе не все эти девицы. Мы договорились, что в моем окружении для него нет «добычи».
– Но его любовница, с которой он был в ту ночь, как раз ваша сотрудница, – тихо и быстро проговорил адвокат.
– Да, – она вздохнула. – Он совершил ошибку. Последнюю ошибку в своей жизни. И он знал об этом.
– Вы хотите сказать, что угрожали ему до этого? – адвокат опустил голову так, что теперь он смотрел на свою подопечную исподлобья.
– Я говорю то, что говорю. И ничего больше. А вам бы стоило поучиться манерам. Перебивать – плохой тон. И вас не оправдывает то, что вы адвокат хладнокровной убийцы.
– Извините, – он снова скривил рот.
– Не извиняйтесь. У вас не получается.
Она сделала паузу и снова посмотрела ему в глаза, а потом отвела взгляд в угол комнаты и продолжила.
– Он ничего от меня не скрывал. И когда я взяла ее на должность своей помощницы, он сразу признался мне, что находит ее привлекательной. Я предупредила его, что если он что-то надумает в ее адрес, я хочу это знать, чтобы заранее оградить себя от нее. Он посмеялся. С того дня как он посмеялся, прошло два года. Она стала моей подругой и правой рукой. Она была такой правильной и справедливой, что я и не могла заподозрить их связи. Я считала это абсурдом. Вышло, что абсурдом являлась моя наивность. Мы часто проводили время впятером. Я, он, она и двое его холостых друзей. Нам было весело и доверительно в компании друг друга. Все было как в британских фильмах. Мы все были воспитаны и образованы. И дружба наша казалась эталоном приятельских отношений. Однако, как и в британских фильмах, под манерностью и воспитанностью скрывалась ложь и грязь. Только сейчас я понимаю, что каждая секунда моего подозрения была сигналом интуиции. В ту ночь они сами мне все рассказали. Под дулом пистолета, конечно. Горькая правда лучше сладкой лжи. Это банально, но так и есть! Душевная боль? Нет. Это роскошь для бездельников. У меня трое детей. И сейчас я думаю только о том, как я буду их содержать, находясь за решеткой.
– Если мы с вами хорошо сработаем, то я уверен, что суд смягчит наказание. Ведь ваши дети еще очень малы.
– Я не надеюсь на это. И тот суд, который будет решать мою судьбу, не вправе этого делать, на самом деле. Все наше существование – большое цирковое представление и я не жду того, что сценарий вдруг изменится только потому, что у меня дома три маленьких карапуза.
– В жизни всякое бывает!
– Это не для всех, – она опять вздохнула. – Когда я была маленькой, мы с мамой жили в горном Алтае. Мы жили почти в лесу. Деревянный дом, печка, вода из колодца и еда с огорода. Знаете, это было самое счастливое время для меня. Я очень любила лес, маму и волков. Тогда я и подумать не могла, что в жизни всякое бывает.
– Волков? – недоверчиво переспросил адвокат.
– Да. Волков. Они выли по ночам, а днем я могла видеть их на другом берегу реки. Мама говорила, что волки самые совершенные животные. Их иерархия и отношение друг к другу восхищают. Они выбирают себе одного спутника на всю жизнь. А если в паре умирает один, то второй верен ему всю оставшуюся жизнь. Выходит, что определение верности выдумано людьми. Вы только подумайте! Они находят себе пару и больше никаких вариантов. Ни при каких обстоятельствах. И знаете, что еще более восхитительно? Если они не находят, то остаются одиноки на всю жизнь. В их мире нет понятий измены и верности. У них есть только любовь. Моя мама была именно такой. Когда папы не стало, она не искала больше. Ведь она уже нашла однажды. И что удивительно, когда не стало моей мамы, я слышала вой волков в лесу. У них есть такая традиция – смерть сородичей сопровождается поминальным воем. Ничего страшнее, печальнее и красивее я не слышала.
Она немного помолчала.
– А ведь где-то есть существа, для которых в порядке вещей быть со многими партнерами. Понимаете о чем я? – женщина смотрела на красный галстук адвоката и стучала пальцем по столу.
– Не совсем, – ответил мужчина.
– В нашем браке волком была я. Мой муж был кроликом. Большим и глупым кроликом. Я всегда защищала и оберегала его. Вы же знаете, что он был моложе меня, и вы, конечно, понимаете, что ждать от него верности было бы глупо. Но мне нужна была только честность. А он нарушил наш уговор. Я вынашивала и растила наших детей. А он развлекался с моей подругой и помощницей. Он полюбил ее, наверное. Мужская любовь – хрупкое явление. Но себя он не предал, как я и просила. Когда он забрал нас с детьми из роддома, я решила проверить его честность. Я спросила, любит ли он кого-то еще кроме меня? Он ответил, что нет. Но с такой же кривой улыбкой, с какой вы только что говорили со мной. И этот кривой лживый рот ни с чем не сравнить и не спутать. Это как почувствовать запах канализации в пекарне или в парфюмерном магазине.
Он был хорошим человеком. Но он был общественной баней, куда ходят мыть грязные тела. Он не смог стать храмом, в котором я бы молилась о чистых душах. Хотя если бы я об этом не знала или если бы воспитывалась в других традициях. Может быть, мне было бы все равно. А может, надо было просто завести себе любовника и не сходить с ума.
Она улыбалась и смотрела в окно. Что-то пробежало по ее лицу. Воспоминание.
– Знаете, он любил мне готовить. Нелепые сочетания продуктов. Иногда было просто отвратительно на вкус! – она засмеялась. – Например, салат оливье с красной икрой. А ещё он тащил домой всякие вещи, которые считал полезными в хозяйстве. Такой знаете, ежик! А когда он улыбался, у него ямочки на щеках появлялись. Если быть честной, то он никогда не был в моем вкусе. Но что-то в нем меня задело до глубины души. Может быть, эти ямочки или его грубая манера общения. А может мне нравилось все вместе и конечно, мне нравилось заниматься с ним любовью. Только была ли это любовь? В себе я уверена, а вот в нем уже нет. Я убила их! Да! И это было великолепно. Я знала, где и когда они встретятся. В тот вечер впервые залезла в его телефон. Когда он ушел, я позвонила няне и срочно ее вызвала. Вы знаете, это ведь моя квартира. Он встречался с ней в квартире, в которой я жила в студенческие годы и в которой для меня каждый угол был святым воспоминанием о тех беззаботных временах. Я вошла тихо, открыв замок вторым ключом. Они лежали голые и видимо, все уже закончилось. Он что-то смотрел в своем телефоне, а она пила вино, сидя к нему спиной. Я тогда подумала, что все это адски скучно и банально. Ради этой скуки он ушел в ночь из дома от меня и от наших мальчиков. Я не могла поверить. Я тихо вошла в комнату и села на стул у порога. Он услышал и посмотрел на меня. Убрал свой телефон и тронул ее за плечо. Она обернулась. И что вы думаете? Она даже не удивилась. У нее всегда было такое странное лицо. Глаза серые, а губы всегда в каком-то надменном выражении. Иногда казалось, что это улыбка презрения. Я спросила, давно ли это продолжается. Она стала одеваться и сказала что два года. А он молчал. Я говорила обо всех своих подозрениях и страхах, а она подтверждала их, дополняя подробностями. Она была такой наглой и честной в тот момент. Меня это очень злило. Он не двигался. И когда я вопросительно смотрела на него, он кивал, соглашаясь со всем, что она говорила. Я ничего не чувствовала. Только ярость и злость, разгонявшие мою кровь из самого сердца. Я допрашивала их, мне хотелось знать правду и закончить уже с этим. Я смотрела на его тело и хотела быть с ним вечность. Я хотела умереть с ним, как это было суждено ей. Я желала его как никогда. Говорят, близость смерти возбуждает. Это как-то связано с выработкой адреналина. Ну, знаете, вся эта химия! А еще в каком-то романе я прочла, что чахоточные больные перед смертью особенно красивы. И я представила, что мой муж болен чахоткой. Потому что в тот миг он был красив как бог. Я подошла и страстно поцеловала его в последний раз. На его губах осталась моя помада. Она хотела уйти, но я достала пистолет. В этот момент они затряслись как кролики. Как настоящие трусливые кролики. Как же мне было смешно! Такие беззащитные, только что совокупляющиеся и разгоряченные. Они были теперь голыми передо мной не только телами, но и душами. Я выстрелила ей в голову. Я хотела покончить с ее надменной улыбкой и каким-то нелепым длинным телом. Она упала на пол как мешок с рисом. И это тоже казалось смешным. А он заплакал. Представляете? Никогда не видела его слез. Но именно такими, отчаянно детскими я их и представляла. Он упал на колени и выл как испуганный мальчишка. О боже, как он был красив! Я пнула его ногой и спросила, почему он перестал быть честным со мной. И знаете, что он ответил? Он сказал, что я не так все поняла. Что может быть глупее!? Я выстрелила ему в ногу, затем в другую. Он кричал. Третий выстрел был в сердце. В голову стрелять было бы кощунством. Вы видели его красивое идеальное лицо? Он умер со слезами на глазах и держал мою руку у своих губ. Это было очень красиво. Как и кровь на моей рубашке и туфлях. Как в фильмах или книгах. Такая драма и такое эстетическое наслаждение от всех тонкостей этой истории. Я убила их! Умышленно и хладнокровно. И я получила от этого удовольствие. Ничего другого я не скажу.