Небо над морем сделалось свинцовым. Словно кто-то там наверху закрыл его привычную голубизну ото всех грязным пологом. Холодные волны перекатывались, бились о бетонный берег, с шипением откатывались назад, чтобы тут же вернуться. Они всегда возвращались, подгоняемые яростным желанием захлестнуть пирс. Зачастую им это удавалось, и тогда она возвращалась в домик на берегу в промокших насквозь ботиночках. Дома снимала их у порога, стаскивала с себя мокрые теплые колготки, ставила ботиночки на горячую трубу отопления, опоясывающую весь домик. На нее же развешивала колготки. Надевала домашние легкие джинсы с прорехами на коленках. Вдевала ноги в мохнатые высокие тапки и шла в кухню готовить себе горячий шоколад.
Она превратила все это в ежедневный ритуал. Это стало для нее обязательным, как спать, есть, снова спать. Ей надо было сначала промерзнуть до костей, желательно еще и вымокнуть. Потом вернуться домой, в тепло. Ей необходимо было окунуть себя в этот контраст, остро прочувствовать, где хорошо, а где плохо. Это ненадолго, но помогало ей просто жить.
Горячее молоко поднялось в кастрюльке пышной пенкой. Она убрала ее с огня, влила в него разведенное какао с сахаром, всыпала чуть корицы, имбиря, снова поставила кастрюльку на огонь, сильно его убавив. Минуты три-четыре – и горячий густой напиток будет готов. Она нальет его в большую пузатую чашку. И заберется с ней на подоконник. Подоконники в домике были низкими, широкими. В кухне выстланы мохнатыми овечьими шкурами для тепла и удобства. Она забиралась на подоконник с ногами, обхватывала чашку обеими руками, пила мелкими глотками огненный густой шоколад. И смотрела, смотрела не отрываясь на свинцовое небо, огромные темные волны, с яростным шипением откатывающиеся от берега.
О чем она в тот момент думала? Почти всегда об одном и том же. Что на улице холодно и мерзко. Как обычно, серо и уныло. А в доме хорошо. Ей тепло, пахнет шоколадом, ей вкусно, ей ничто не угрожает. Весь день у нее расписан. Через час она выйдет из кухни. Пойдет в свою маленькую мастерскую, которую для нее оборудовал ее муж. И там займется чем-нибудь часов до двух-трех пополудни. Это каждый раз бывали разные занятия. Она то принималась шить, то вязать, то ваять из глины, пробовала даже рисовать. Но муж смешно сморщил нос и помотал отрицательно головой.
– Дорогая, это не твое, – произнес он со смущением.
И она оставила эту затею, сосредоточившись на шитье. Месяца два назад она начала смотреть по телевизору курсы лоскутного шитья. И ее вдруг захватило. Пока еще из ее рук не вышло ни одного готового изделия, но сама процедура собирания из разрозненных клочков единого какого-то рисунка ей понравилась.
Это прямо как с жизнью ее, пощипывало что-то глубоко внутри. С жизнью, которая разбилась в один прекрасный день на тысячу острых осколков, до какого ни дотронься – поранишься. Но она же справилась. Вернее, пытается справиться. Она подгоняет эти осколки друг к другу, лепит их как-то, заставляет срастаться.
Выходило не всегда и порой бывало плохо. Она замыкалась, делалась рассеянной. И тогда муж, заподозрив страшный диагноз, снова заставлял ее проходить полное медицинское обследование. Диагноз никогда не подтверждался. Он радовался, как ребенок. Она неохотно улыбалась. И часто думала, что, наверное, не расстроилась бы, случись по-другому.
А еще ее муж очень хотел ребенка. Заставлял ее принимать витамины, гонял на пробежки, часто и изнурительно занимался с ней сексом. Ничего не получалось. Он недоумевал. Они же были оба здоровы – почему?
«Просто для этого необходимо благословение небес, – хотелось ей ему сказать. – Ну, или хотя бы желание двоих».
Она не хотела ребенка. Потому что считала, что тогда это заставит ее цепляться за жизнь, а она за нее не цеплялась. Она в ней не видела никакого смысла.
В дверь их домика дипломатично негромко постучали. Сосед. Пожилой грузный мужчина, овдовевший несколько лет назад. Он часто заходил к ней пропустить чашку-другую горячего шоколада. Она варила с запасом. Заходил, снимал у порога тяжелые резиновые сапоги на меховой подкладке. Приглаживал перед зеркалом редкие седые волосы. Проходил в кухню, усаживался за стол. Принимал из ее рук точно такую же, как у нее, большую пузатую чашку с горячим густым напитком. С благодарностью улыбался, когда у нее находилось для него домашнее печенье или бисквит. Пил, ел, говорил с ней. Обо всем говорил. О погоде, о ее настроении, новом рисунке на ее изделии, которое должно было стать одеялом.
Он был хорошим дядькой. Добродушным. Никогда не лез с ненужными вопросами. И еще он отлично говорил по-русски. И это была еще одна причина, по которой она его охотно принимала у себя в гостях. Остальные соседи языка не знали. Она на их языке говорила плохо, мало и не стремилась изучить. Поэтому общения не выходило. Ее это устраивало.
Петри – так звали их соседа. Он разрешил ей называть себя Петром – на русский манер. Он называл ее Тая, хотя по паспорту она была теперь Татьяной. Татьяной Ирве.
– Доброе утро, – улыбнулся ей Петри, переступая порог. И произнес обычное: – Холодно сегодня.
– Да, очень. – Она сунула ладонь под высокий воротник свитера, обхватывая тонкую высокую шею пальцами. – Ноябрь.
– Дальше будет еще холоднее, – как будто предупредил Петр. И напомнил ей: – Скоро декабрь.
– Проходите, – улыбнувшись, указала она ему рукой на кухонный дверной проем. – Шоколад готов. Есть пончики.
– Ох, Таечка! Балуете старика! – Сосед расплылся в довольной улыбке.
Аккуратно – носок к носку, пятка к пятке, поставил сапоги под вешалкой. Повесил тяжелую толстую куртку. Пригладил редкие седые волосы перед зеркалом. Одернул свитер домашней вязки. Пошел за ней в кухню. Там сел на гостевой стул, прекрасно зная, какой обычно занимает она, а какой ее муж. Кивнул удовлетворенно, когда она поставила перед ним чашку с горячим шоколадом и блюдо с пончиками. Спросил про начинку. Счастливо зажмурился, услыхав про творог.
– Моя покойная жена любила готовить ватрушки, – признался он, взяв в руки пончик. – Очень вкусно было. Но вас, Таечка, она в мастерстве не обошла. Вы прирожденный кулинар.
Не прошло и трех лет, как она им стала. Она грустно усмехнулась. Она прежде ненавидела готовить. И не выходило у нее. То подгорит, то убежит, то свернется. Сейчас как-то все поменялось в ее новой жизни. Новая жизнь. Новое имя. Новое лицо.
Она привычно поймала свое отражение в стеклянной дверце навесного шкафа, чтобы снова удостовериться, что все – не сон. Чтобы не забыть, как она теперь выглядит.
Ее спасители – ее муж Олег Ирве и его друг – постарались, сделали ее красивой, даже очень красивой. Совсем не похожей на ту – прежнюю, носившую другое имя. У нее стал тоньше нос, полнее губы, выше скулы. Разрез глаз поменялся, в него добавилось что-то азиатское. Цвет лишь остался прежним – удивительным, голубым, почти прозрачным.
– Вы ходили гулять, Тая? – спросил между вторым и третьим пончиком Петр.
– Да. Выходила на пирс.
– Не промерзли?
– Немного.
– Не промокли?
– Совсем чуть-чуть.
Они встретились глазами и рассмеялись. Оба понимали, что не промокнуть, стоя на самом краю бетонного пирса, невозможно – сильно штормило. Но эти вопросы тоже были привычными и домашними, немного отдающими заботой. Как чашка горячего шоколада в руках соседа.
– В магазине не были, Тая? – спросил вдруг Петр, с великой неохотой отодвигая от себя блюдо с пончиками.
– В магазине? – удивленно отозвалась она.
Вопрос был непривычным, задан был непривычным тоном, и это слегка встревожило.
– Да, в магазине, у Элины?
И сосед глянул на нее почему-то обеспокоенно и тут же увел взгляд в сторону широкого окна. Из него ничего, кроме свинцового неба, серого берега и широкой полосы темного холодного моря, не было видно. Пейзаж был привычен для Петра и не очень им любим, но он почему-то принялся его рассматривать с преувеличенным вниманием.
У нее неприятно заныло в желудке.
Элина владела единственным продовольственным магазином на их маленьком острове. Это был своего рода местный гипермаркет, в котором можно было купить все: от коробка спичек, молока, мяса, яиц и рыбы до снегохода. Начинался ее магазинчик с небольшого строения площадью десять на десять метров. И было это, со слов Петра, еще лет двадцать назад. Потом сыновья Элины подросли, возмужали и потребовали расширения бизнеса. И небольшое строение в сто квадратов начало обрастать пристройками. Появился даже второй этаж, где оборудовали отдел полуфабрикатов и закусочную, в которой вкусно кормили и подавали спиртные напитки.
Она сама редко там бывала, но муж и Петр любили посещать второй этаж.
– Там невероятно вкусные рыбные деликатесы, дорогая, – уверял ее супруг и даже неоднократно приносил что-то из отдела полуфабрикатов. – Ты обязательно должна попробовать.
Она пробовала, не спорила, было действительно вкусно. Но заходить на второй этаж все равно избегала. Сама не знала почему. Может, ей было неуютно среди скопления людей, не говоривших на ее родном языке. Может, ей неуютно было среди них в своем новом облике. Казалось, что все видят швы от пластической операции. Любопытно таращатся, задаются вопросами.
– Я не была в магазине у Элины, Петр, – с натянутой улыбкой проговорила она. – Там что-то новенькое появилось в продаже?
– Новенькое? – Он беззвучно пожевал губами, не сводя взгляда с оконного проема. И вдруг проговорил: – Новенькое, но не в продаже, Тая.
– Как это понимать?
Боль в желудке стала почти невыносимой от тревожного чувства, что Петр сейчас скажет что-то такое, что снова заставит ее бояться. Страшно бояться. И та жизнь, которую она старательно собирала из острых осколков прежней, пойдет мерзкими трещинами.
– Появился новый человек, Тая, – проговорил Петр, все так же с преувеличенным вниманием рассматривая сквозь стекло высокие волны, которые за долгие годы его проживания на острове ничуть не изменились.
– Новый человек? – Она нащупала пальцами спинку своего стула, оттащила его от стола, осторожно присела. – На острове?
– На острове, Тая.
Новые люди на острове появлялись крайне редко. Отчасти потому, что здесь было совершенно нечем заняться. Все ниши скромного бизнеса, который здесь велся, были давно поделены между семейными кланами и были заняты. Отчасти потому, что остров с его скудной растительностью и заурядной архитектурой не вызывал никакого интереса у туристов. Здесь также негде было скрыться, соберись кто спрятаться. Все здесь были на виду. Поэтому новички у жителей острова вызывали неподдельный интерес.