Пролог
Вечером 3 сентября 1907 года Лыков и Азвестопуло вышли из пригородного поезда на платформе Чесменская Московско-Курской железной дороги. Дачный сезон заканчивался, пассажиров почти не было. Сыщики направлялись к концу дебаркадера, когда их перехватил унтер-офицер жандармской железнодорожной полиции.
– Здравия желаю, господа. Куда путь держим? Готов подсказать, ежели что надо.
– Ничего не надо, мы сами, – попытался отмахнуться Сергей.
Но жандарм не уходил. Он пристально смотрел на путников, потом спросил:
– Вы чего здесь забыли? Я баловства не допущу.
Лыкову пришлось вынуть полицейский билет. Увидев чин и должность, служивый взял под козырек.
– Мы ищем одного мазурика, – вполголоса объяснил коллежский советник. – Есть сведения, что он может прятаться у смотрителя переезда Затулкина. Что про него скажешь?
– Очень даже запросто, – ответил жандарм. – Дурного поведения человек. Вас проводить?
– А еще поезда сегодня будут?
– Через час последний.
– Тогда останься здесь, кто-то должен нести охрану. Мы правильно идем? Назад около версты?
– Так точно, ваше высокоблагородие. Будка Затулкина у пересечения с Перервинским трактом. Поменее версты; там еще фонарь горит.
Сыщики спустились на путь и зашагали по шпалам обратно к Москве. Было темно, со стороны Сукина болота несло тиной и чем-то еще.
– Дерьмом откуда-то попахивает, – сказал Азвестопуло, принюхавшись.
– Вдоль Перервинского шоссе идет главная труба городской канализации, – пояснил помощнику Лыков.
– Куда идет? – не понял Сергей.
– В поля орошения.
– А-а…
Некоторое время они шли молча, пока их не нагнал поезд. Сыщики отошли в сторону. Поезд медленно тянулся мимо них и вдруг остановился. Лязгнула дверь товарного вагона, высунулся невидимый в темноте человек.
– Принимай, нехристи!
Что-то тяжелое вылетело наружу, чуть не зацепив титулярного советника. Паровоз рыкнул и тронулся с места. Когда последний вагон прополз мимо сыщиков, хвостовой кондуктор с него крикнул:
– У, ворье!
– Что все это значит? – спросил Азвестопуло у шефа, когда огни поезда удалились.
– Пойдем-ка отсюда, пока нас не поймали, – вместо ответа сказал Лыков.
Но уйти они не успели: из темноты появились полдюжины людей. Мужики обступили сыщиков, и главный спросил:
– Вы че тут делаете, дурни еловые?
– Да мимо шли, – ответил Лыков. – Нельзя, что ли?
– Нельзя, – ответил атаман со злостью. – Считай, что пришли уже. Амба.
Наступила зловещая тишина. Бандиты сделали шаг вперед, но тут заговорил Алексей Николаевич:
– Ты кого стращаешь, сосунок? На чертолом хочешь облапиться?[1] Пупок сначала зашей.
Главный, услышав знакомые слова, сделал остальным знак: погоди. Всмотрелся в Лыкова и спросил:
– Ты кто?
Тот небрежно бросил:
– Своя своих не познаши, дубинородные. Сюда смотри!
Он нагнулся, взялся за железнодорожный костыль, покряхтел и рывком выдернул его из шпалы.
– А теперь брысь!
Бандиты мигом расступились, и сыщики продолжили путь.
– Так что это было? – вернулся к своему вопросу титулярный советник, когда они удалились шагов на сто.
– Сбросили кипу хлопка, а эти ребята его сейчас подберут, – пояснил шеф.
– Кипа – это такая шапка у евреев!
– А еще спрессованная хлопковая масса. Я в Ташкенте видел, как его пакуют.
– Едва она меня не задавила, – хмыкнул Сергей. – То-то бы посмеялись.
– Тихо. Видишь свет от фонаря? Это переезд.
Сыщики спустились с насыпи. Вскоре они оказались возле будки смотрителя. В окне горел свет, но занавеска была плотно задернута.
– Постучать и вызвать? – предложил грек.
– И кем назовешься? Почтальоном с телеграммой? – язвительно спросил коллежский советник.
– А дорогу спросить. Иду, мол, в Николо-Угрешский монастырь. Правильно али как?
– Хм. Ну попробуй. А я спрячусь.
Так они и сделали. Лыков вынул браунинг, поставил на боевой взвод и убрался за угол. Азвестопуло же постучал в окно и запричитал гнусаво:
– Дяденька, а дяденька!
Занавеска отдернулась, и в окне показалось хмурое лицо смотрителя.
– Чего еще тут за рыло?
– А нету ли водицы? Пересохло оченно в утробе, а до Угреши еще идтить да идтить…
– Из речки попьешь. Пошел прочь!
– Спасибо на добром слове, раб божий.
Помощник перебежал к шефу и сказал:
– Видел на столе два стакана.
– Значит, Комоха там.
Он-то и нужен был сыщикам. Известный налетчик Флегонт Тюхтяев по кличке Комоха подозревался в убийстве станового пристава Дмитровского уезда Винтергальтера. Уездная полиция не сумела найти преступника. Сыскная полиция градоначальства попробовала, но тоже не нашла. Губернатор, флигель-адъютант Джунковский, обратился за помощью в МВД. Столыпин приказал из-под земли достать убийцу…
– Что делать будем? – возбужденным голосом спросил Азвестопуло. – Вы постойте здесь, а я сбегаю за жандармом. Втроем веселее.
– А они как раз пойдут на прорыв? Если один полезет в дверь, а второй в окно, я не услежу. Ты вот что…
Но их спор был неожиданно прерван. Видимо, появление ночного прохожего насторожило Комоху, и он решил осмотреться. Стукнул ставень, кто-то высунулся наружу, увидел сыщиков и без раздумий открыл огонь. Лыков с Азвестопуло едва успели отскочить в темноту и укрыться.
Далее случилось то, чего и боялся коллежский советник. Один из преступников распахнул дверь и начал высматривать чужаков. А второй с противоположной стороны дома попытался выбраться в окно. Питерцы выстрелами тут же загнали их обратно. Бандиты озадачились и стали совещаться, сыщики – тоже.
Лыков крикнул:
– Эй, Затулкин! Ты-то куда полез, дурак? Комохе виселица светит, я его понимаю, неохота. А ты? Вооруженное сопротивление полиции. Тоже в петлю захотел? Сдавайся.
Бандиты переговорили, и сторож подозрительно быстро ответил:
– Сдаюсь! Не стреляйте!
– Кинь пушку в окно и выходи с поднятыми руками.
Затулкин выбросил револьвер.
– Приготовься, это ловушка, – предупредил помощника Лыков. – Комоха всегда ходит с двумя «наганами», он отдаст второй напарнику.
Так и оказалось. Сторож вышел наружу, сделал три шага – и выхватил оружие. Но больше ничего не успел: Лыков продырявил ему плечо. Следом за ним в дверь вылетел Тюхтяев, пальнул раз-другой и упал со стоном на землю – Азвестопуло прострелил ему ногу.
Минуту спустя Алексей Николаевич перетягивал налетчику бедро его же ремнем и ругал помощника:
– Сколько раз говорил, чтоб не в ногу! Теперь с ним хлопот полон рот, иначе помрет от потери крови. Вот смотри, как я: в плечо – и чисто.
– Да уж… После Ростова нам до пенсии всех живьем брать придется… – с досадой отозвался Азвестопуло.
Перевязав арестованных, полицейские зашли в сторожку.
– Ого! – поразился Лыков. – Богато нынче живут смотрители переездов!
Вся будка оказалась заставлена коробками с папиросами. Среди них были и дорогие сорта.
– Это все железная дорога, – вздохнул коллежский советник. – То тебя чуть кипой хлопка не убило, теперь вот табак. Когда только это прекратится? Куда смотрит московская сыскная?
Азвестопуло, курящий по пачке в день, молча набивал себе карманы.
– Эй, слуга закона! Беги на шоссе, тут до городских боен две с половиной версты. С ворованным табаком быстро домчишь. Пусть пришлют доктора или хотя бы фельдшера. А я их покараулю.
За окном требовательно загудел паровоз – проехал очередной состав, из которого опять что-то выбросили.
– Сходи, погляди, что там.
Грек подскочил, наклонился над коробкой.
– Ого. Чур мое! Спрячьте это от обыска, Алексей Николаич. Хоть в кусты, а я утром потихоньку заберу.
– Да что в коробке?
– Папиросы «Грация» фабрики Богданова. Высший сорт!