Колорадо Крестоун
Однажды в августе я получила долгожданное письмо:
Кейтлин,
одна из уважаемых членов нашего общества, Лаура, была найдена мертвой сегодня утром. Ей недавно исполнилось семьдесят пять лет, и у нее были проблемы с сердцем. Надеюсь, ты неподалеку, мы будем ждать тебя.
Смерть Лауры была неожиданной. В воскресенье вечером она самозабвенно танцевала на местном музыкальном фестивале. В понедельник утром ее нашли мертвой на полу собственной кухни. Уже на следующий день ее семья должна была приехать на церемонию кремации, и я тоже туда собиралась.
Кремация была назначена на семь утра, когда лучи солнца прорезаются из-за горизонта. Скорбящие начали собираться уже около половины шестого. Сын Лауры привез на грузовике ее тело, одетое в саван кораллового цвета. Собирались даже привести любимую лошадь Лауры, Биби, но в последний момент семья решила, что большое скопление народа и огонь могут напугать животное. Объявили, что лошадь, «к сожалению, не сможет присутствовать».
Родственники Лауры вытащили ее тело из пикапа и на матерчатых носилках отнесли через поле рудбекии на небольшой пригорок с погребальным костром. Звучал гонг. Когда я шла с парковки по песчаной дорожке, сияющий от радости волонтер протянул мне свежесрезанную ветку можжевельника.
Лаура лежала под огромным куполом сияющего неба на решетке, установленной поверх двух параллельных плит из гладкого белого кирпича. Прежде мне дважды доводилось видеть погребальный костер, но лежащее на нем тело делало его более понятным и логичным. Один за другим скорбящие подходили к телу Лауры и клали на него веточки можжевельника. Как единственная, кто не был знаком с Лаурой, я колебалась, стоит ли мне следовать их примеру, – можете назвать это похоронной неловкостью. Но у меня было не очень-то много времени на раздумья (слишком очевидно), спрятать веточку в рюкзак я тоже не могла (она была липкой), так что я подошла к телу и положила можжевельник поверх савана.
Семья Лауры, включая мальчика лет восьми-девяти, выложила вокруг костра еловые и сосновые поленья – эти сорта дерева были выбраны из-за интенсивности горения. Муж Лауры и ее сын стояли с факелами по обе стороны от погребального холма. Как только солнце появилось над горизонтом, им подали сигнал, и они одновременно подошли, чтобы зажечь пламя.
Когда тело Лауры вспыхнуло, белый дым заструился маленькими циклонами, закручивающимися кверху и исчезающими в утреннем небе.
Запах напомнил мне строки Эдварда Эбби:
Огонь. Запах горящего можжевельника – это сладчайшие духи на свете, как мне кажется; сомневаюсь, что курильницы дантового рая могли бы сравниться с ним. Один глоток можжевелового дыма, словно аромат полыни после дождя, рождает такое же волшебное чувство, как музыка, пространство и свет, ясность и необычайная пронзительность американского Запада. Пусть можжевельник горит долго!
Несколько минут спустя дымовые вихри рассеялись, и на их месте осталось плясать пылающее красное пламя. Огонь набрал силу и достигал уже двух метров в высоту. Скорбящие – все сто тридцать человек – молча стояли вокруг костра. Был слышен только треск горящего дерева, словно воспоминания Лауры одно за другим растворялись в эфире.
Обряд кремации, такой, как я сейчас описала, существует уже десятки тысяч лет. Древние греки, римляне и индийцы были самыми известными среди тех, кто использовал скромные возможности огня для уничтожения плоти и освобождения души. Но сам обряд кремации возник гораздо раньше.
В конце 1960-х годов в австралийской глубинке один молодой геолог раскопал скелет кремированной взрослой женщины. Он определил, что костям около двадцати тысяч лет. Дальнейшие исследования увеличили их возраст до сорока двух тысяч лет, то есть эта женщина жила задолго до того, как двадцать две тысячи лет назад Австралию населили коренные жители. Ее жизнь прошла среди зеленых ландшафтов, населенных гигантскими животными (кенгуру, вомбатами и другими грызунами непривычного нам размера). Она питалась рыбой, зерновыми и яйцами громадных эму. Когда эта женщина, теперь известная как леди Мунго, умерла, соплеменники ее кремировали, после чего раздробили и снова сожгли кости. Перед похоронами их покрыли ритуальной охрой, и так они и пролежали в земле все эти сорок две тысячи лет.
Кстати об Австралии (это отступление окупится сполна, обещаю вам): через десять минут после начала кремации Лауры одна женщина подняла диджериду (музыкальный инструмент австралийских аборигенов, бамбуковая труба) и подала сигнал джентльмену с деревянной флейтой, чтобы он присоединялся к ней.
Я собралась с духом. Диджериду – довольно нелепый музыкальный инструмент для американских похорон. Но сочетание всепоглощающего жужжания диджериду и стенаний флейты захватило, успокоило людей, и они еще глубже погрузились в созерцание огня.
Так все и шло: еще один небольшой американский городок, еще одно скорбящее общество вокруг погребального костра. За исключением очевидного «но»: погребальный костер в Крестоуне – единственный публичный крематорий в Америке и во всем западном мире. (Если не считать погребального костра в горном центре Шамбалы, буддистском месте для уединений в северном Колорадо.)
Кремации в Крестоуне не всегда предполагали такое смешение ритуалов. Когда-то, задолго до торжественных процессий на рассвете, диджериду и организованной раздачи можжевеловых веток, были только Стефания, Пауль и их портативный погребальный костер.
– Мы всегда были неотделимы от погребального костра, – как бы между прочим бросила Стефания Гейнс. Она говорила о себе как об увлеченной буддистке. – Я сильный Овен, – добавила она, – тройной Овен – в Солнце, Луне и асценденте.
В свои семьдесят два она носит короткий боб на седых волосах и с невероятным обаянием организует крестоунские погребальные костры.
Стефания и Пауль Клоппенберг, не менее замечательный человек с сильным голландским акцентом, позаботились о мобильности своего погребального костра. Они перевозили его с места на место, организуя кремации на частных территориях и уезжая прежде, чем власти могли остановить их. Всего они организовали семь таких кремаций.
– Мы просто приезжали и устанавливали костер в вашем дворе, – сказал Пауль.
Порта-Пайр был низкотехнологичной системой из шлакоблоков с решеткой поверх них. Решетка деформировалась и изгибалась от сильного жара во время каждой кремации.
– Нам приходилось проезжаться по ней грузовиком, чтобы она снова выпрямилась, – весело и без смущения рассказывала Стефания.
В 2006 году пара стала подыскивать постоянное место для погребального костра. Крестоун, расположенный в четырех часах пути от Денвера, показался им идеальным местом, классическим провинциальным городком с населением в сто тридцать семь человек (тысяча четыреста человек с окрестными деревнями). Это придавало Крестоуну либеральный налет и гарантировало особое преимущество невмешательства властей. Ни травка, ни бордели здесь не запрещены (не то чтобы они здесь были, но могли бы быть).
Городок привлекает разнообразных искателей духовности. Люди со всего мира, включая Далай-ламу, приезжают сюда медитировать. Рекламные листовки предлагают натуральную еду, инструкторов по цигун, преподавателей «теневой мудрости», курсы для детей «по пробуждению их природного гения», курсы североафриканских танцев и еще что-то под названием «Зачарованное святое лесное пространство». В Крестоуне живут хиппи и растаманы, но большинство жителей – серьезно практикующие буддисты, суфии и кармелитки. Сама Лаура много лет была последовательницей индийского философа Шри Ауробиндо.
Первая попытка Пауля и Стефании найти постоянное место для погребального костра разбилась о сопротивление владельцев домов с подветренной стороны («Курильщиков, между прочим», – прокомментировал Пауль), которые начали протестовать под лозунгом «только не на моем дворе». Стефания назвала их «грубиянами», которые не желали слышать, что никакой угрозы в виде лесных пожаров, неприятного запаха, отравления ртутью или летящего пепла нет. Курильщики написали жалобу в совет округа и в Агентство по охране окружающей среды.
Для борьбы с ними команда Порта-Пайр решила легализовать проект и основала некоммерческую организацию «Крестоунский проект „Завершение жизни“». Они подавали прошение за прошением, собрали четыреста подписей (почти треть жителей округи) и накопили толстую папку бумаг и исследований. Они даже навещали жителей Крестоуна, чтобы выслушать их возражения.
Вначале сопротивление было очень сильным. Один из противников назвал свою группу «Соседи сожгут соседей». Когда Пауль и Стефания в шутку предложили финансировать платформу на местном параде, одна семья заявила, что «ужасно непочтительно» украшать платформу языками пламени из папье-маше.
– Люди в городке боялись, что из-за погребального костра здесь будет слишком интенсивное дорожное движение, – рассказывала Стефания. – И учтите, что для Крестоуна шесть машин – это уже пробка.
– У них было очень много страхов, – объяснил Пауль. – «Как насчет загрязнения воздуха? Оно не спровоцирует болезни? У меня от мертвых мурашки». Нужно было много терпения, чтобы выслушивать их вопросы.
Пауль и Стефания не сдавались, несмотря на многочисленные юридические препятствия, потому что идея погребального костра была принята обществом. (Люди настолько заинтересовались кремацией на погребальном костре, что вызывали Пауля и Стефанию и просили установить шлакоблоки и решетку костра на своих подъездных дорожках.)
– Много ли людей предлагают услуги, которые находят отклик у других людей? – спросила Стефания. – Если что-то не находит отклика, забудьте об этом. Этот отклик подпитывал меня.
Наконец они нашли подходящее место: за городом в нескольких сотнях ярдов от главной дороги. Земля была пожертвована Храмом горного дракона – группой дзен-буддистов. Погребальный костер не стараются скрыть. Наоборот, на въезде в город красуется металлический указатель в виде языка пламени с надписью «Костер». Этот знак – весьма недвусмысленный – собственноручно изготовил один местный фермер, выращивающий картофель (по совместительству еще и коронер). Сам костер расположен на песчаном ложе, окруженном бамбуковой стеной, которая чем-то напоминает каллиграфическое письмо. Здесь были кремированы более пятидесяти человек, включая основателя группы «Соседи сожгут соседей», который перед смертью переменил свое мнение.