Перу
Январь 1860 года
Панаму мы пересекли на повозке – очень медленно, чтобы не повредить стеклянные ящики для растений, – затем погрузились на найденный Минной корабль компании «Пасифик энд Ориент» и поплыли на нем вдоль западного побережья. Проходя мимо Лимы, мы увидели лишь шпили церквей над скалами, изборожденными морщинами, словно корни хлопкового дерева. Лима находилась даже не на полпути к Перу, нам предстояло двигаться еще дальше на юг.
На этом небольшом корабле путь занял три дня. По ночам над перистыми облаками разгоралось удивительное полярное сияние, за которым мы с Клемом наблюдали в полном восхищении. От созерцания нас оторвала Минна, которая пришла на палубу, чтобы показать компас с бешено крутящимися стрелками. Солнечная буря. Можно было лишь надеяться, что корабль не собьется с пути.
Мы сошли на берег у небольшой рыбацкой деревушки под названием Ислай, мало чем походившей на порт. Единственной доступной там едой оказались морские свинки на палочке и местная разновидность севиче – отвратительного вида блюдо из рыбы, маринованной в чем-то цитрусовом до почти полного исчезновения рыбного вкуса. Хоть в гостинице и предупредили, что меня ограбят, если я буду болтаться на рынке один, но я решил, что ананасы и настоящий кофе стоят риска. Кофе продавался в избытке, но его почему-то нигде не подавали как напиток. Было здорово сидеть во внутреннем дворике рядом с пекарней, наблюдая за безмятежной ламой хозяина и перемалывая зерна в ступке пестиком.
Первым крупным городом на нашем пешем маршруте стала Арекипа. Она расположилась в нескольких милях от берега, и путь туда проходил по крутой дороге, постоянно поднимавшейся вверх. Настолько голубое небо я никогда не видел в Англии.
В городе Минна нашла нам пару мальчишек-индейцев для помощи с мулами и сняла для себя комнату в старом постоялом дворе с фундаментом из грубых многоугольных камней, которые использовали в строительстве инки. Клем пытался уговорить ее изменить решение и пойти с нами, но безрезультатно.
Чтобы проводить нас, Минна поднялась на небольшую террасу на крыше, но из-за плотной городской застройки и узеньких крутых улиц она быстро затерялась среди ярких ставен и декоративных тканей на развальчиках по бокам дороги.
Какое-то время после этого Клем холодно поглядывал на меня. И хоть он быстро снова начал вести себя жизнерадостно, расстройство у него скрыть не получилось. Я бы уделил ему больше внимания, но был вынужден присматривать за мальчиками-индейцами, которых настолько взволновала идея дойти до Карабайи, что они делились своим восторгом с каждым встречным, словно Карабайя находилась на Юпитере. Одному было двенадцать лет, второму – четырнадцать, и хоть я и обещал их матери позаботиться о них, но они делали это чертовски сложной затеей, кажется, намереваясь рассказать всему Перу о том, куда мы направлялись. Охотник за викуньями[6] ехал с нами какое-то время, и мальчики серьезно и встревоженно сообщили ему, какие же мы безумцы.
– На вашем месте я бы туда не поехал, – сказал мне охотник. Ехавший впереди Клем уже ослабел от высоты, поэтому не был способен поддерживать разговор. – В тех лесах живут призраки.
– Неужели? Превосходно.
Поначалу наше путешествие шло гладко. Инкские дороги были ровными, прямыми и прекрасными, на них часто встречались почтовые станции и постоялые дворы, где можно было сменить лошадей и мулов или заночевать за небольшие деньги. И это было очень кстати, так как, несмотря на разгар лета, ночи в горах были очень холодными. Мальчики сказали, что зимой здесь еще холоднее. Странный климат. Днем стояла жара, поэтому поначалу мы расстегнули и приспустили сюртуки, но быстро поняли свою ошибку: за пятнадцать минут на свирепом солнце обгорели даже мои ладони. Тяжелее всего приходилось бледнокожему Клему. Трава на равнинах высохла, а местые фермеры по непонятным мне причинам выжгли огромные участки, так что холмы вокруг нас покрылись желтыми и угольно-черными полосками. Как только мы оказывались в тени, на постоялом дворе или под голыми ветвями изогнутых деревьев, то начинали сразу же мерзнуть. Будучи в самой плохой физической форме среди всех остальных, я начинал дрожать от холода уже через несколько минут. Тем не менее все это скорее развлекало, чем доставляло серьезные проблемы, – пока мы не добрались до озера Титикака…
Там, на высоте двенадцати тысяч футов над уровнем моря, я тоже ощутил влияние высоты – неприятное давление в ушах, словно кто-то пытался продавить перепонки внутрь. Города становились беднее и попадались все реже. Остановки перестали приносить облегчение. Повсюду виднелись руины добротно построенных зданий: каменные арки с разрушившимися опорами, многие из которых теперь вели в никуда, а некоторые – к воде, где укутанные в шкуры люди передвигались на лодках и плотах из тростника. Все, что инки сделали для развития местной экономики, осталось в прошлом.
Жители Арекипы, где осталась Минна, лучились здоровьем, на озере же все выглядели болезненно. Местые не отличались высоким ростом. Самые бедные – те, кто подметал дворы обветшалых постоялых дворов, – были и вовсе крошечными. Некоторые женщины едва доставали мне до ребер, даже Клем рядом с ними смотрелся великаном. Мы угощали людей в постоялых дворах, сорили деньгами, но вряд ли чем-то серьезно помогли. Я почти разозлился на местных, потому что им было бы гораздо проще перестать терпеть такие условия, собраться и найти более приятные места для жизни. Очевидно, что-то удерживало их здесь – законы или родственники, – но на разруху и нищету было тяжело смотреть. Наверняка тут были умные люди вроде Синга, которые могли бы стать хладнокровными торговцами-миллионерами, но они были слишком заняты плетением идиотских плотов из тростника. При этом рядом, за горами, простирались амазонские джунгли, и никто из местных не догадался заняться торговлей древесиной. Три достойных плотника и один умелый торговец организовали бы все за месяц, но отчего-то было понятно, что в этом месте этого никогда не произойдет.
Я не сразу понял, что отчасти виной нашему раздражению была высота. Она вызывала вязкую и отравляющую мигрень, но хуже нее было то, что даже ходьба на пару ярдов теперь ощущалась забегом на сотню. Когда я просыпался по ночам, сердце билось так, словно я убегал от смертельной опасности. А Клем чувствовал себя и того хуже. Так что мы оба были постоянно истощены, даже по утрам, а ничто не затягивает путешествие так сильно, как усталость, из-за которой не хочется смотреть по сторонам.
Мы старались не гнать ни себя, ни мулов, которые никогда не оставляли попыток достичь главную цель жизни – сбежать. От этого тяжелее всего приходилось Клему и мальчикам. Я им ничем помочь не мог, так что оставалось лишь найти удобный камень и что-нибудь почитать, одним глазом наблюдая, как они ловят животных. Мы проходили всего пару миль в день, и я начинал беспокоиться, не займет ли путь обратно дольше одного месяца, через который черенки погибнут.
На своем пути мы встречали только индейцев, но, по-видимому, белые люди приезжали сюда нередко, потому что нам никто не удивлялся. Люди просто улыбались и продолжали гнать лам или гусей по широкой дороге. Вскоре я решил, что к нам относились как к привычному, но все же занятному зрелищу, как, например, к верблюдам в Лондоне.
На дальней стороне озера находился Асангаро, последний крупный город перед Андами. К нему вела хорошая земляная дорога, замерзавшая в тени и превращавшаяся в грязь под лучами солнца. За последнее время по ней прошло много людей: в Боливии шла война, о которой в силу своего возраста сопровождавшие нас мальчики практически ничего не знали. Вскоре началась гроза. Снег с дождем проникали за воротник и в лампы, из-за чего пламя дрожало и шипело. Наконец вдалеке мы увидели покосившийся церковный шпиль – город был уже близко. К тому времени у Клема началась настоящая горная болезнь: он ехал, прижимая платок к носу, на котором почти каждый час расцветало новое красное пятно.
Город представлял собой большое скопление домов без дверей, укрытых соломенными крышами. В дверных проемах свисали мешковатые занавески, через которые порой можно было рассмотреть людей, сидевших вокруг круглой печи на грязном полу. Я отправил мальчиков искать почтовую станцию, надеясь, что мы еще не ушли слишком далеко на восток и почта сюда доходила. Нас ужасала мысль, что придется ночевать в землянке, а не в доме с нормальной крышей. Дул пронизывающий ветер, и я ехал, прижав голову к одному плечу.
Клем застонал и начал сползать с лошади. Я его вовремя догнал и, чтобы не дать упасть, уперся рукой ему в плечо. В такой странной позе мы и ехали, пока мальчики не вернулись с неким испанцем. На нем был хороший сюртук, и его сопровождали два индейца. Встреча произошла на главной площади города. У домов здесь были двери и окна, и во многих из них были растоплены печи. Гроза погрузила город в мрачные сумерки, хоть до вечера было еще долго.
– Мы вас ждали! – воскликнул испанец. Я слишком замерз и ослаб, чтобы спросить, за кого эти люди нас приняли. Он подошел поближе, помог Клему слезть с лошади и повел его куда-то. Я тоже начал выбираться из седла. Делом это было непростым, так как мне приходилось спускаться под неудобным углом и спрыгивать на землю, держась за поводья, чтобы вес пришелся на здоровую ногу. Лошадь при этом должна была стоять очень спокойно. Больной ноге с каждым таким спуском становилось все хуже.
– Вам лучше зайти внутрь, – крикнул мне мужчина, обернувшись. – Не ждите чего-то особенного, но тут хотя бы тепло. Сюда.
Место, куда мы направлялись, находилось напротив полуразрушенной церкви. Такой дом в Лиме или Куско посчитали бы убогим, но здесь он выглядел как дворец. С улицы он выделялся ставнями на окнах, внутри же плиточный пол покрывали ковры. Войдя внутрь, я с облегчением оперся на трость и придержал дверь – мальчики и два индейца молча занесли наши вещи внутрь, сложили их в прихожей и ушли распрягать лошадей и мулов. Я закрыл за ними дверь – она плотно прилегала к косяку и не пропускала ветер.
Я прошел по коридорору и попал в просторную комнату с медвежьими шкурами на полу и огромной печью. Из-за грозы ставни были закрыты, и повсюду горели свечи. Напротив печи стоял стол. Видно, когда мы приехали, люди обедали, точнее человек: стол был накрыт на одного.
– Простите за беспокойство, – сказал я, нахмурившись. Испанский давался мне с трудом. Я не замечал этого раньше, но из-за разреженного воздуха отдельные участки моего мозга словно перестали работать.
– Не говорите ерунды, – весело ответил испанец. Он усадил Клема на лежанку рядом с печью. Лицо у мужчины было широкое, с грубыми чертами, его можно было назвать уродливым, если бы не огромные глаза и аккуратно постриженная бородка. Он был хорошо одет. Сюртук с воротником из зеленого бархата выглядел бы щегольски на мне, но отлично подходил ему. В этом человеке все было открытым и широким, и мне показалось, что я встретил испанскую версию Клема.
– Спасибо, – ответил я, чувствуя себя маленьким и болезненным по сравнению с ним, как всегда чувствуют себя англичане, поставь их рядом с человеком из страны с более благоприятным климатом. В этот момент в комнату вошли индейцы. От их сюртуков пахло сырой кожей. У одного из них были такие длинные волосы, что, когда он прошел мимо, конец его косы задел мой локоть.
– Меня зовут Мартель, я торговец, – представился наш неожиданный хозяин. Что-то в наклоне его головы дало мне понять, что он заметил мои переживания и попытался все исправить. – Отдадите сюртук Эрнандесу? – Мартель кивнул в сторону более молодого индейца. – Сейчас вам холодно, я знаю, но вы быстро согреетесь.
Я кивнул и отдал сюртук индейцу.
– Мы заплатим вам, если вы поделитесь парой одеял и позволите переночевать на полу.
– Боже, не беспокойтесь о деньгах. У меня есть свободная комната с кроватью. – Мартель окинул взглядом Клема и продолжил: – Что ж… сейчас он без сознания, но скоро придет в себя. Это все из-за высоты. У кого-нибудь есть кока?
На мгновенье я решил, что испанец имел в виду какао, и не понял, почему он заговорил о нем. Но один из индейцев принес холщовый мешочек с сухими листьями.
– Эрнандес, дай ему листья. Я не знаю, сколько нужно. Киспе, поднимись наверх и приведи Рафаэля. Проследи, чтобы он выглядел достойно. А вы – мистер?.. – спросил он у меня.
– Тремейн. А это… мистер Маркхэм. Обычно он отвечает за хорошую беседу.
– Не волнуйтесь, мы с вами поладим. Присаживайтесь, места хватит на всех.
Как только я сел, ко мне подбежала девочка с едой и глиняной посудой. Первым делом я подал еду мальчикам, чем очень возмутил ее, но затем она принесла еще две миски. Я потянулся за одной и едва не потерял сознание от усталости. Мартель предложил мальчикам сесть у огня. Они опустились на колени рядом с Эрнандесом, используя печь в качестве стола. Если они и обиделись из-за того, что их не пригласили за общий стол, то не подали виду.
– Почему бы вам не пойти на кухню? – спросил Мартель у мальчиков.
– Я пообещал их матери не терять их из виду. Если вы не возражаете, – быстро сказал я. Я не знал, насколько тепло была на кухне.
– Они взрослые мужчины, – рассмеялся он. – Уверен, они не нуждаются в присмотре.
– Я дал слово.
– Полагаю, мир не рухнет, если мы будем нарушать слово, данное чужим матерям. Она испанка? – поинтересовался Мартель. – Мальчики, вы метисы?
– Что значит «метис»? – спросил я, прежде чем мальчики ответили.
– Это значит наполовину белый, наполовину индеец.
– Метисы отличаются от мулатов? Извините, мой испанский не очень хорош. Особенно здесь, – признался я.
– Боже, не переживайте. Конечно, вам нелегко. Оказаться здесь впервые – словно начать дышать одним легким. Мулат – наполовину черный. Метис – наполовину индеец. Если один из родителей – метис, а другой – индеец, получается что-то новое, – с улыбкой пояснил Мартель. – Здесь так мало настоящих белых людей. Боюсь, в наши дни метисы приравниваются к белым. Это ужасно, но… что ж, сегодня мы все перуанцы. Испанцев больше нет.
Я разглядывал Мартеля, пока тот говорил, и думал: скажи он то же самое в Лондоне, показался бы он таким, каким виделся мне сейчас – мечтавшим собрать всех евреев и снова утопить их в Темзе. Но по сравнению с ним думавшие так же англичане были менее веселыми и вежливыми. Пусть мы и пересекли весь Перу в ширину, но мы не задерживались в городах и толком ни с кем не общались. У меня сложилось лишь смутное представление о том, что хорошие люди здесь предпочитали показывать, а что – скрывать. Я был уверен лишь в том, что личные границы здесь отличались от английских, но надеялся, что не так сильно, как отличались китайские: было очень утомительно дружить с людьми, добрыми и приветливыми наедине со мной, но при этом державшими своих жен в задних комнатах, словно пленниц.
– У вас очень задумчивый вид, – рассмеялся Мартель.
– Просто усталость. – Я приложил руки ко лбу. Головная боль из-за высоты стала привычной и терпимой, но теперь перед глазами стоял туман. Я легко определил бы, каким человеком был Мартель, будь мы на уровне моря. Я поднял голову, когда Эрнандес поставил передо мной чашку с отваром листьев коки. Мартель едва заметно улыбнулся. У пара, поднимавшегося над горячим напитком, был глубокий травянистый запах.
– Индейцы считают преступлением использовать это растение в качестве чая, но порой мне кажется, что отчасти виной тому холод, – пояснил он. – Подождите, пока напиток не станет зеленым.
– Спасибо, – ответил я. Я откинулся на спинку стула, прислушиваясь к болезненно громкому пульсу где-то в ушах.
– Прошу меня извинить, так как, вы сказали, вас зовут? Тремейн? – переспросил Мартель. Он снял сюртук, под которым скрывался прекрасный жилет из парчи винного цвета. – Ваше имя кажется мне очень знакомым.
– Моя семья жила здесь. Мой дедушка приехал сюда в… – Неожиданный поток цифр в голове заставил меня остановиться на полуслове. Такого никогда не случалось в Лондоне. Словно в лихорадке, я почувствовал, как медленно говорил. Не так медленно, как говорят опьяневшие люди, но это все равно было заметно. Я размешал отвар коки ложкой и сделал глоток, пытаясь вспомнить год. По вкусу он напоминал обычный травяной чай. – В тысяча семьсот… восьмидесятом?
Мартель одобрительно кивнул.
– Его поймали на краже коры хинных деревьев, и ему пришлось скрываться в индейской деревне. Потом он не раз ездил туда на протяжении следующих двадцати лет, потому что она ему нравилось. Мой отец родился тут. Он приезжал сюда жить по несколько месяцев каждый год.
Когда Мартель упомянул Рафаэля, я решил, что он имел в виду собаку, но Киспе вернулся с мужчиной. Мартель выдвинул ногой стул напротив меня. Он не представил нас друг другу. Казалось, он относился к нему как к слуге или охраннику – словом, как к человеку, чье имя не имело значения. Но мужчина держался очень прямо, не как слуга. Его одежда была простой, но хорошей, выглаженной, а когда он шел мимо меня, я уловил запах горячего хлопка. Мужчина был индейцем, но отличался от Киспе, Эрнандеса и мальчиков короткими волосами, высоким ростом и отсутствием характерного инкского носа. Двигался он нарочито медленно, как ходят очень сильные люди. Я тут же решил, что он наверняка был высокомерным ублюдком, хотя после того, как по пути сюда мы встретили так много ослабевших людей, я испытал облегчение, увидев человека, выглядевшего так, словно уложит на землю любого, кто попытается заставить его подметать двор.
Рафаэль хотел было сесть на стул, но, увидев меня, замер. У него чуть раскрылись глаза, словно мужчина меня узнал, но затем, поняв, что обознался, он опустился вниз. Мартель толкнул его, чтобы тот поздоровался. Рафаэль и глазом не моргнул, зато Мартель выглядел так, словно только что повредил руку. Рафаэль оценивающе разглядывал меня. За кого бы он ни принял меня по ошибке, видимо, мы были действительно похожи.
– Меррик Тремейн, – наконец проговорил я, поняв, что никто не собирается нас знакомить.
Все по-прежнему молчали, но Рафаэль пожал мне руку. У него была железная хватка. Затем он перевел взгляд за мое плечо. Наши мальчики во все глаза смотрели на него, не обращая внимания на Киспе, который протягивал им хлеб. Младший прижался к старшему. Наконец, старший заметил хлеб и быстро его взял. Эрнандес потрепал младшего по голове и сказал что-то на кечуанском, чтобы его приободрить. Рафаэль отвернулся и уставился вниз на край стола. Казалось, он знал, что пугает мальчиков, но, по-видимому, давно смирился с тем, какое впечатление он производит на других. Интересно, не существовало ли в этих краях неизвестное мне деление на касты, которое нельзя было сгладить с помощью простой улыбки.
– Что случилось? – спросил я, но вместо Рафаэля ответил Мартель.
Он налил мне немного вина.
– Индейские племена, живущие за горами, славятся своей жестокостью. Сложно уговорить индейцев, живущих по эту сторону гор, работать с ними. Они зовут их chuncho. По их словам, «чунчо» означает «варвары», но я думаю, что это слишком мягко сказано. Представляете?
– Викинги, – неуверенно предположил я. Папа рассказывал о них наряду с эльфами и драконами, поэтому я никогда не верил, что они действительно существуют. Эти люди выходили зимой из глухих лесов и сжигали все, что не могли завоевать. Они не были ни индейцами, ни белыми, и никто – ни инки, ни испанские короли – не мог отнять их земли. Если кто-то и пытался, от него оставались пепел и соленая земля. – Я хотел сказать… захватчики, – добавил я.
Мартель рассмеялся.
– Нет, вы правы. Викинги. Я позаимствую у вас это слово, если вы не против. Будет проще объяснять иностранцам.
Рафаэль отвел взгляд, демонстрируя всем своим видом, что считал это преувеличением. Было сложно с ним не согласиться. Если он и был родом из лесных племен, то теперь выглядел как настоящий испанец: испанская одежда, четки на запястье, никаких татуировок, этнических украшений и даже сережек.
– Но… вы коллеги? – поинтересовался я. Мне хотелось узнать, почему Мартель пригласил к столу Рафаэля.
– Рафаэль работает на меня. Он проведет вас через горы.
– Мистер Мартель, – возразил я после небольшой паузы. – Вы сказали, что ждали нас. Я беспокоюсь, что вы приняли нас за кого-то другого…
– Нет-нет. На прошлой неделе люди с озера Титикака сообщили мне о приезде двух англичан. Меня, скажем так… предупредили, – с сочувствием произнес Мартель. – Любой, кто собирается перейти горы, останавливается в этом городе. Это единственный достойный перевал на протяжении многих миль. Для иностранцев путь может быть опасным. Когда-то здесь добывали хинин, но даже сегодня люди, работающие на северных поставщиков, застрелят любого, кто угрожает монополии. Понимаете?
– Простите, что? Монополия на хинин? – переспросил я. Теперь у меня появились силы врать, и я обрадовался этому. Отвар листьев коки прояснил мысли. На столе все еще оставались сухие листья, поэтому я налил себе новую чашку. – Я не думал, что из Карабайи до сих пор возят хинин.
– Нет, не возят. Но возили раньше. Деревьев почти не осталось – разумеется, для любых коммерческих целей деревьев никогда не будет достаточно. Но северные поставщики следят, чтобы никто ничего не забрал. Время от времени сюда приезжают экспедиции за черенками, а им достаточно всего одного дерева. По-видимому, голландцы сейчас пытаются вырастить плантацию на Яве. Ходят слухи, что Министерство по делам Индии тоже в этом заинтересовано.
Мартель и Рафаэль пристально посмотрели на меня. Несмотря на высоту, механизмы в моем мозгу, которыми я не пользовался уже долгое время, вдруг заработали, и ход мыслей ускорился. Вряд ли можно было считать это чем-то выдающимся, но я давно переживал, что в моей голове все заржавело, поэтому обрадовался, когда снова начал быстро соображать.
– Хм-м-м, звучит… запутанно, – ответил я.
– Правда? – спросил Мартель. – Наверное, я привык ко всем этим проблемам. Если коротко… В Перу растут хинные леса, как вы знаете.
Я кивнул.
– Но мы – бедная страна, – продолжил он. – Чтобы повысить цены, правительство установило монополию. Мы следим, чтобы никто не вывозил хинин или хинные деревья из Перу. Если это случится, наша экономика будет разрушена в одночасье. Все довольно просто. Знаете, что приносит нам максимальную прибыль по экспорту? От какого товара мы зависим, помимо хинина?
– Нет.
– Гуано. Да, вы смеетесь, но это так. В любом случае несколько хинных лесов можно встретить в Боливии, но путь до них непрост. Слишком много джунглей, слишком мало дорог. Перу – единственная в мире страна с солидным запасом хинных деревьев. Понимаете?
– Вроде да.
– Было бы глупо позволять каждому выращивать эти деревья на продажу. Тогда бы предложение хинина взлетело, а цена упала. Ничего хорошего. Поэтому теперь торговля хинином сродни торговле алмазами. Из страны можно вывезти лишь несколько алмазов. В Перу повсюду растут хинные леса, но теперь они заброшены, за исключением одной плантации на севере. Если кто-то попытается выращивать цинхону или продавать хинин незаконно… – Мартель приложил два пальца к виску, изображая револьвер. – Члены северной монополии платят за то, чтобы не пускать людей в южные регионы. Если кто-то поймает вас и убедит нужных людей, что вы приехали за хинином, он получит хорошую награду, а вас застрелят. Теперь Анды – не лучшее место для белых.
– Я не… Насколько здесь опасно? Нам… не следует оставаться здесь?
– Что ж, могу я узнать, почему вы здесь? – тихо спросил Мартель.
– Мы… Кофе. – Я умел изображать тревогу. У меня всегда было подходящее лицо, а теперь, с поврежденной ногой, взволнованное выражение шло мне даже больше. Я провел рукой по волосам. – Мы надеялись попасть в долину Сандия… в деревню Нью-Бетлехем. Она находится выше пяти тысяч футов над уровнем моря, так что можно найти более морозостойкие растения.
Мартель опустил взгляд на бокал с вином и снова посмотрел на меня.
– Именно там находятся последние хинные леса.
– Да, я… знаю об этом. Я садовник. Боже, я знаю, о чем вы подумали. Я знаю, что хинные деревья росли здесь испокон веков, просто я… не знал о местной политике.
Теперь Эрнандес и Киспе тоже прислушивались к нашему разговору. Мальчики, сидевшие у огня, обменивались испуганными взглядами. Клем по-прежнему лежал в бессознательном состоянии. Я не раз отмахивался от мысли, что когда-то был таким же сильным и неторопливым, как Рафаэль, но она возвращалась и каждый раз обдавала неприятной резкостью. Я положил руки на столовые приборы и позволил им немного дрожать. Это было легко: еще со времен экспедиций в Китай в минуты волнения у меня появлялся легкий естественный тремор, который я мог остановить, сосредоточившись. Здесь руки дрожали еще сильнее, чем дома.
– Меня не отправили бы сюда, если бы здесь было так опасно.
Мартель кивнул.
– Нет, успокойтесь. Но послушайте. Не хочу обидеть вас, но вы можете доказать, что приехали в Перу за кофе, а не за цинхоной?
– Я не могу доказать обратное. Я… я могу рассказать лишь, как узнал о кофе.
– Продолжайте.
– Я рассказал вам о моем дедушке. Он остался жить в Нью-Бетлехеме и привез домой самые разные растения – орхидеи, белые сосны… Среди них был кофе, который хорошо переносил морозы. Растения были утеряны, а теперь сады Кью и Министерство по делам Индии заинтересовались ими. Мы надеялись добыть новые образцы. Я никогда не слышал, чтобы этот вид кофе рос в других местах, поэтому мы отправились…
Мартель резко повернулся к Рафаэлю.
– Что скажешь? Как у тебя с морозостойким кофе?
– Не жалуюсь, – ответил он.
– Он существует?
– У меня целый сад этого кофе. Даже у вас есть немного. По вкусу как какао.
Мальчики и индейцы, которых мы встретили на нашем пути, говорили на смеси испанского и кечуа, но речь Рафаэля была чистой. К тому же он говорил тихо, что придавало его словам элегантности.
– Ах, этот, – воскликнул Мартель. – Боже, я и не думал, что это кофе. Я был уверен, что ты просто не знаешь, как будет «какао» по-испански.
Рафаэль перевел пустой взгляд на свой бокал с вином и промолчал.
– Не смотри так. Помнишь, когда-то ты не знал, как будет по-испански «собор»?
– Нет, – ответил Рафаэль, не отрывая глаз от бокала, – это вы не знали. «Собор» по-испански qorikancha.
– Так называется собор в Куско.
– А как вы называете более древнее место, на котором он построен? – Длинные предложения Рафаэль произносил странным голосом. Он словно добывал слова в глиняном карьере.
– Фундамент, – уверенно ответил Мартель.
– Ради всего святого!
Я слушал, как они подшучивали друг над другом, будучи уверенным, что Мартель болтал без умолку нарочно, чтобы повременить с вынесением вердикта моей истории о кофе. Рафаэль бросил на меня взгляд, пока Мартель все еще смеялся. В его глазах была печаль. Он ни разу не улыбнулся. Мое сердце снова забилось. Я не знал, поверил ли мне Рафаэль. Возможно, он просто хотел оказаться в другом месте.
Мартель улыбнулся.
– Прошу меня извинить, я напугал вас. – Он поставил бокал на стол и подался вперед, взяв меня за руки. Его руки были теплыми, и я с трудом сдержался, чтобы не отпрянуть. – Я верю вам, но мне приходится быть осторожным, понимаете? Если бы вы приехали сюда за хинином, мне бы пришлось заставить вас уехать или позволить рисковать своей жизнью. К тому же… думаю, вы понимаете, что у меня тоже возникли бы проблемы, если бы северные поставщики узнали, что я вас пропустил.
– Да. Теперь… я понимаю.
– Хорошо. – Похоже, Мартель почувствовал, как я замерз. Он сжал костяшки моих пальцев. Я хотел отдернуть руки, но вспомнил, что уже обижал местных жителей, не позволяя им целовать меня. – Значит, вы понимаете, что должны проделать путь в безопасности, с хорошим проводником. Вот почему я позвал Рафаэля. Он проведет вас через горы. На самом деле он из Нью-Бетлехема.
– Неужели?
– В тех краях всего несколько деревень, – ответил Мартель. – Нью-Бетлехем – самая большая из них. Простите, что так много говорю, но вы должны знать об этом.
Я покачал головой.
– Позвольте спросить, почему вы помогаете нам? Если вы опасаетесь проблем из-за моей лжи, вам стоило бы прогнать нас, даже если вы верите нам.
Мартель вскинул брови.
– Вероятно, вы не представляете, как часто это происходит. Не меньше раза в год. Я устал ужинать с человеком, а через неделю узнавать, что его убили. И неважно, за чем он приехал – за хинином или за перцем. Это невыносимо. Я не смогу жить в страхе за людей, которые приехали за такой ерундой, как кофе.
Рафаэль подался вперед, его мышцы напряглись. Я невольно откинулся на спинку стула. Я словно сидел напротив огромного зверя. На брови Рафаэля была свежая царапина. Кто-то ударил его по лицу оружейным прикладом. Я легко узнал этот шрам. Такие можно было встретить у служащих военно-морского флота и членов всех экспедиционных отрядов Ост-Индской компании. Я заметил, что Рафаэль слегка отодвинулся от Мартеля. Очевидно, ему не хотелось сопровождать нас.
– Правильно ли я понимаю, что Рафаэль также будет следить за тем, чтобы мы не сбежали в хинные леса? – спросил я.
– Да, – признался Мартель. – Но… вы же понимаете? Иначе я не пропущу вас. Это небезопасно. Ни для кого из нас.
– Конечно, понимаю. Вы очень добры и предусмотрительны. Боюсь, вы посчитали нас весьма безрассудными.
Мартель едва заметно улыбнулся.
– Никогда не знаешь, что тебя ждет, если в твоем распоряжении лишь нечеткие приказы добыть кофе, – ответил он. – Очень смело с вашей стороны приехать сюда, в таком состоянии.
Я невольно дотронулся до своей трости. На самом деле Мартель легко остановил бы калеку и мужчину, страдающего горной болезнью, если бы мы только попытались бежать. Но он благородно умолчал об этом. Теперь мы были в руках Рафаэля. Даже если нам удастся сбежать от него, он жил в деревне, в которую мы должны были попасть. Проблему Рафаэля придется приберечь для Нью-Бетлехема, но я не возражал. Я слишком устал из-за всех наших проблем, и, к счастью, Нью-Бетлехем находился не на столь большой высоте. Оставалось надеяться, что там я смогу мыслить как человек, а не как умная овца.
– Вы не против нашей компании? – спросил я у Рафаэля.
Рафаэль смотрел на свое вино, но поднял голову, когда понял, что я говорю с ним. У него были черные глаза. Я никогда не видел таких даже в Азии. Он аккуратно поставил свой бокал. Крест на его четках зазвенел о хрустальные бусины.
– Нет.
– Хо… рошо, – неуверенно ответил я. – Судя по вашему голосу, вы не рады.
Он метнул взгляд на Мартеля.
– Он сожжет мою деревню, если я не уберегу вас.
– Единственный способ, – беззаботно пояснил Мартель. – Крепкая рука. Переговоры – не сильная сторона чунчо.
Рафаэль посмотрел на него с усталой ненавистью. Сквозь его усталость проглядывала безропотность. Мартель заметил это и легонько ударил его по затылку. Рафаэль медленно отвернулся. Сопротивление показалось мне наигранным. Они словно шутили друг с другом.
– Вы имеете право? – поинтересовался я.
– Это моя земля, – ответил Мартель. – Все земли в той стороне мои. Жители работают на меня. Это их единственный способ заработать на хлеб. Мне бы не хотелось сжигать ту деревню – такое чудесное место. Но я передумаю, если Рафаэль вытворит что-нибудь индейское.
– Однажды я покажу тебе что-нибудь индейское, – беззлобно пробормотал Рафаэль.
Мартель фыркнул.
– Вы привыкнете к нему. – Он довольно смотрел на Мартеля пару секунд. Затем он разлил в наши бокалы остатки вина. – Выпьем. За кофе.
Я поднял бокал, но не стал пить. Здесь, в спокойной обстановке, я особенно остро ощущал давление в своем черепе. Казалось, вместо вина по бокалам была разлита пульсирующая головная боль.
– Послушайте, что бы вы хотели получить от нас за свою работу проводником? – спросил я у Рафаэля.
– Мне ничего не нужно, – резко ответил он, словно сама идея встревожила его. – Мне платит мистер Мартель.
– Должно же быть хоть что-то, – не отступал я. Как бы меня ни радовала возможность отблагодарить этих людей, ложь казалась подлостью, а желание вести дела честно по-прежнему было сильным. – Если не деньги, то?..
Рафаэль посмотрел на Мартеля, и тот кивнул.
– Часы, – ответил Рафаэль. – Здесь за углом антикварная лавка. Не важно, работают ли они. Любые, цена на которые не покажется вам грабительской.
Я нахмурился.
– И это все?
– Две пары часов, если вы так великодушны.
Мартель держал Рафаэля за плечо. Я видел, как состоятельные люди делали это с бедными жителями по всей стране. Теперь он усилил свою хватку.
– Делаешь бомбы по ночам, мой дорогой?
Рафаэль отвернулся от него.
– Подброшу вам их в шкаф.
– Значит, часы, – сказал я.
– Спасибо, – ответил Рафаэль. Он терял голос, хотя едва ли сказал пару слов. Должно быть, это происходило нередко, потому что он не выглядел удивленным. Впрочем, я тоже. Даже в начале нашего разговора его голос был слабым.
– Разве ты не был в антикварной лавке в понедельник? – спросил Мартель. Он метнул на меня взгляд, словно предлагая посмотреть, что будет дальше. Я выпрямился, не желая видеть того, что могло произойти.
– Нет, я сказал, что зайду в следующий понедельник по пути домой, – возразил Рафаэль. Он завел руку за спину, словно показывая на что-то. До этой минуты он не жестикулировал, но теперь, когда его голос слабел, это казалось верным решением. – И я спрашивал вас в прошлый понедельник. Вы сказали нет. – Теперь он выставил руку перед собой. Я смутился, и затем Мартель ударил его по руке. – Впереди прошлое, позади – будущее, – добавил Рафаэль.
– Не говори о времени на испанском, если думаешь на кечуа, дорогой. Они плохо сочетаются, и от этого у меня болит голова.
Рафаэль медленно повернулся и окинул Мартеля взглядом.
– Разве ваш выдающийся испанский мозг не может признать обыденные вещи, когда они движутся вспять? Должно быть, вас боятся лошади, бегущие в обратную сторону.
Мартель рассмеялся.
– Интересно, не правда ли? – спросил он у меня.
– Д..да, – промямлил я. Увы, я не мог подобрать необидные слова, чтобы признаться, что настоящий англичанин счел бы подобную перепалку скорее неловкой, чем интересной.
– В любом случае я уверен, что Киспе может сходить за часами, – заявил Мартель. – Вряд ли вы отважитесь пойти по слякоти и льду.
– Я не против, – возразил я. Меньше всего мне хотелось куда-то идти, но мне нужно было отдохнуть от испанского и попыток понять их странную манеру общения. – Вас интересует особая марка? Часов, я имею в виду.
– Нет… но с хорошей ходовой пружиной, – ответил Рафаэль. – Знаете, что это?
Я кивнул. Я неплохо разбирался в ходовых пружинах после года работы в Китае. Мой переводчик работал часовщиком. Все это время я старался не думать о Кэйте.
– Стальная или золотая ходовая пружина. Скоро вернусь.
Лавка находилась по диагонали от дома Мартеля, и вместо антиквариата в ней продавалось перуанское старье, которое теперь должно было расти в цене, так как из Испании не везли новых товаров. Повсюду были разбросаны ящики с испанскими книгами с золочеными корешками, темная мебель на львиных лапах вроде бессмысленных крошечных столиков, на которых можно было поставить разве что бокал вина, или миниатюрных стульев, сидеть на которых было все равно что сидеть на полу. Но по соседству с грязными лачугами без дверей я был рад увидеть бронзовые заклепки в обивке и деревянные столы, украшенные орнаментом. Я замер у столика с отличными кожаными сумками и стопкой книг на голландском – романами и монографиями. Здесь же стоял прекрасный микроскоп и целый набор инструментов для раскопок с фирменной маркой, которая гласила, что он был изготовлен в Амстердаме. Эти вещи были гораздо новее, чем все остальное. Они сразу бросались в глаза.
– Вы не местный, – заявила пожилая женщина, стоявшая за витриной.
– Нет. Я хотел бы приобрести часы. – Я всего лишь пересек улицу, но теперь не мог отдышаться. – Неважно, ходят ли они, – добавил я.
– У меня много часов, – ответила женщина, протягивая мне одни.
– Вы не против, если я открою их?
– Зачем?
– Мне важна пружина. Это ведь отвертка? Спасибо. – Я открыл корпус часов, радуясь, что вспомнил, как будет слово «отвертка» по-испански. – Все в порядке. У вас есть еще?
– Эти стоят пять реалов, – с сомнением сказала она.
– Хорошо, – кивнул я, хотя я не использовал перуанские деньги так давно, что не знал, хорошая ли это цена или безумная.
– Хотите обменять их на что-то? Возможно, так будет выгоднее.
– Нет, я заплачу вам… Люди обычно обмениваются?
Женщина кивнула в сторону столика с голландскими вещами.
– Последний мужчина, купивший часы, принес все это.
По моей шее побежал холодок. Я бездумно восхищался инструментами и книгами, не осознавая, что они принадлежали пропавшим членам голландской экспедиции. Их тоже сопровождал Рафаэль.
– Я заплачу вам, – снова повторил я.
Женщина предложила другие часы, меньшего размера. Она обернула их в старую газету, и я почувствовал их тяжесть.
– Осторожнее на снегу, – предупредила она, когда я толкнул дверь локтем, держа в одной руке трость, а в другой – часы. От маленьких снежинок покалывало кожу. Очевидно, Киспе наблюдал за мной, потому что он распахнул дверь в дом еще до того, как я подошел. Мартель и Рафаэль сидели на прежних местах. Я положил сверток с часами на стол.
– Вот эти отличные, – пробормотал Мартель, развернув газету. Рафаэль взял вторые часы и положил их подальше от него, на другой край стола. Он откуда-то достал маленькую отвертку и открыл корпус первых часов. Его глаза загорелись, когда он обнаружил стальную пружину.
– У других часов позолоченная, – сообщил я. – Надеюсь, она не будет слишком мягкой. Все остальное в лавке выглядело ржавым даже снаружи.
Рафаэль недоверчиво посмотрел на меня, но казался довольным. Я хотел сказать, что его помощь стоила сотен тысяч стальных пружин, но в этот момент Клем попытался сесть на лежанке и выругался. Я подошел к нему, опираясь на край стола. Эрнандес поспешил на кухню и тут же вернулся с маленькой чашкой крепкого черного кофе, от которого пахло горечью.
– Да, ступай, – пробормотал Мартель Рафаэлю, и тот скрылся на лестнице в сопровождении Киспе. Там горела лишь одна небольшая лампа. Рафаэль исчез в темноте, но затем его силуэт снова появился, когда он вышел на слабый свет. В его четках была одна серебряная бусина, и она блестела.
– Я уж было решил, что ты умер, – сказал я Клему, помогая ему выпрямиться. – С тобой все в порядке?
– Да, если не считать того, что я чувствую себя дряхлой старухой. Где мы?
– В Асангаро. Это мистер Мартель, мы у него дома.
Мартель махнул рукой, не поднимаясь из-за стола.
– Это все кока. Она придаст вам сил.
Клем рухнул на подушки.
– Как вы думаете, можно мне еще? – простонал он.
Наверху лестницы Киспе открыл дверь для Рафаэля и запер его в комнате. Он спустился вниз, все еще пытаясь прикрепить ключи к ремню.
В комнате на верхнем этаже была печь без дымохода. Киспе велел не открывать заслонку до тех пор, пока угли не прогорят полностью. Я сказал, что не собирался отравить нас, и, хотя это была шутка, Киспе выглядел встревоженным. Клем рухнул на постель.
– Он нашел нам проводника, – сказал я. – Думаю, мы отправимся с ним завтра утром, если с тобой все будет в порядке.
– Проводник? Ты не сказал ему о…
– Нет. Я рассказал историю о кофе. Этот мужчина – из Нью-Бетлехема. – Я помолчал и продолжил: – Рано или поздно нам придется рассказать ему правду. В хинные леса так просто не попасть.
– Ну и простак же ты, Эм, – сонно произнес Клем. – Конечно, мы не будем ничего рассказывать. Мы просто выйдем на прогулку однажды утром. Ты слишком любишь волноваться по пустякам.
Я укрыл его одеялом и сел на пол, в дрожащее тепло от печи. Крюк моей трости идеально подходил под ручку ставен на окне. Мне стало любопытно, и я слегка приоткрыл окно. Стекло в раме было старым. Оно звенело, и холод проникал сквозь щели. Должно быть, мы находились в боковой части дома, потому что его передняя сторона выходила на церковь и дорогу, по которой мы пришли. Из окна нашей комнаты был виден город, а дальше, примерно в тридцати милях отсюда, за холмами простирались горы с зазубренными белыми вершинами. Они тянулись в обоих направлениях, пока не исчезали в тумане. Горы выглядели недружелюбно, и перевала не было видно, хотя он должен был быть недалеко, если мы собирались пересечь их завтра. Я закрыл ставни, и стекло перестало дрожать, но на крыше по-прежнему завывал ветер. На стропилах раздался треск, а потом шуршание и писк.