В другой жизни.
В те первые трое суток ей беспрерывно казалось, что стоит только моргнуть, и все изменится. Что это всего лишь ошибка, сбой в системе мирозданья, неверный прорыв одного из ее лоскутов. Что нужно еще чуть-чуть подождать, и мир обязательно качнется, совсем, как когда-то вздрогнет, и тогда перед глазами вместо серого неба, окровавленных рук и камней, возникнет ведущая к дому дорожка. И номера квартир, все четные – десятая, двенадцатая, четырнадцатая… Закатное солнце, аллея, хрусткий в руках пакет.
Но мир не вздрагивал. И постепенно росток надежды захлебнулся ночными молчаливыми слезами – даже ему стало слишком много воды. Почему-то никто не увидел, что это сбой, и не починил систему – страшный мир не спешил исчезать, наоборот, с каждым днем делался все реальнее. И поначалу ежечасно ожидающая чуда Ани, к концу недели утратила в него веру.
Продолжение следует.
Яичница жарилась неохотно – вредная яичница. Шкворчала, пузырилась, брызгалась жиром. Два желтка, прозрачная вокруг клякса белка – ни колбасы, ни сыра, ни помидор. Пустая бутылка из-под масла отправилась в затянутую синим мешком урну. Недовольно смотрел на хозяйку пустыми полками холодильник; сморщились на веревке подсохшие штанины.
Ани любила магазины: колбасные ряды, яркие чайные упаковки, цветастые этикетки, приятная музыка и неспешные люди с корзинками – все это неизменно напоминало ей о чем-то хорошем. Забытом, но все же хорошем. И она обязательно купила бы колбасу, сыр и помидоры, если бы сегодня утром, не выхватила взглядом, склонившийся над рыбной витриной профиль, со знакомыми чертами – нос с горбинкой, пухлые губки, вьющиеся волосы и длинную шею. Профиль Ленни Маршала – носильщика из «Левенталя». Когда-то, сталкиваясь в коридорах или у выхода, они любили перебрасываться шуточками.
Вот и теперь Ани предчувствовала поворачивающуюся в ее направлении голову, расширившиеся зрачки серых глаз, качнувшуюся надо лбом рыжую челку и удивленный распахнувшийся рот-бантик (как можно такой целовать? Такой должен быть у куклы…) А после и удивленно-восторженный тон:
– Ани? Это правда ты, Ани? Глазам своим не верю!
И она сбежала из магазина. Набросила на голову капюшон невзрачной синей кофты и повернула к выходу. Почему-то забыла о том, что могла бы зайти в другой магазин – купить колбасу, сыра и помидор, а теперь стояла у плиты и смотрела на убогую и совсем неаппетитную глазунью из двух, словно глаза ослепшего клоуна, желтков и расплывшегося по бокам белка.
(Sophie Ellis-Bextor – Today The Sun's On Us)
Собирать информацию, анализировать, планировать, действовать – именно такие шаги придется пройти тому, кто хочет получить результат. И сегодня настала очередь «действовать». Еще говорят «съешь свою лягушку сразу», что означает, если в течение дня присутствует неприятное дело, не тяни, выполни его первым, чтобы этой самой лягушкой не пришлось давиться под вечер, когда хочется расслабиться.
Вот Ани и съела свою – сходила в салон подержанных автомобилей, взяла напрокат наиболее неприметный, по ее мнению, но вполне бодрый, «ходовой» седан светло-серого цвета, а теперь сидела на водительском месте и морщилась. Чужая машина, чужой запах, непривычный рукам руль, неудобные жесткие педали. Хотя ей любые педали показались бы неудобными по той простой причине, что Ани попросту не любила водить, и оттого откладывала покупку своего авто. Одно дело сдать на права – другое крутить баранку. Не женское это дело, не женское, но грань между «надо» и «хотелось бы» стерлась.
Мотор завелся с пол-оборота. Ощущая себя настолько же комфортно, как если бы сидела в квадратном корыте с размытыми габаритами, она вывернула с залитой дневным светом, полупустой стоянки на дорогу.
В цветочном магазине на окраине города царила тишина. Полуувядшие букеты за стеклами витрин смерзлись и застыли, а расставленные в глиняных горшках вокруг прилавка растения, обмякли листьями – видимо, за ними не следили.
Неудивительно. Вышедшая из дальней двери на звон колокольчика женщина, едва ли напоминала цветочника: кожаная куртка, жесткие сладки у неулыбчивого рта, частично поломанные, частично обгрызенные ногти. Пряди черных, крашеных волос, накрученных, казалось, еще в прошлом веке, так и засалились неопрятными локонами. Окончательно от ощущения, что перед тобой цветочница, уводил цепкий, неприятный взгляд и медленно пережевываемая во рту жвачка.
– Вам чего, милочка? Букетик, розочку, напольный цветок?
Голос прокуренный, низкий.
Ани осторожно осмотрелась вокруг, пытаясь сообразить, не ошиблась ли адресом, затем встретилась взглядом с «продавщицей» и, помедлив, произнесла.
– Мне взрыватель.
Комнатушка за ширмой, куда ее привели, предварительно заперев стеклянную дверь магазина, оказалась без окон; на этот раз интерьер подходил хозяйке куда больше: висящая на стене изъеденная круглыми отверстиями мишень – в том месте, где должна была находиться «десятка», красовалась дыра размером с кулак. Ящики, коробки, стол, мятый пыльный диван и, уводящий вглубь помещения, темный коридор.
– Какой взрыватель нужен?
– Частотный.
– Сейчас все покажем.
«Цветочница» удалилась в подсобку. За ту минуту, пока она отсутствовала, Ани успела выхватить взглядом новые детали: штампы «огнеопасно» на коробках, разложенные на столе металлические штырьки непонятного происхождения (видимо, ими и занималась хозяйка, когда прозвенел звонок) и стопку книг в углу – все, как одна, потрепанных.
Женщина вернулась. Быстро и ловко смахнула штырьки со стола в полиэтиленовый пакет, разложила на потрескавшейся лакированной поверхности капсуловидные предметы. Встала рядом, кивнула:
– Выбирай. Есть подороже, есть подешевле.
– Цена не волнует.
Ани-Ра какое-то время сканировала товар, одновременно выуживая из головы полученные ранее и накануне из книги «Разведка» знания, затем ткнула в один – тот, с которым работала прежде.
– Вот этот.
– Хороший выбор. – Голова с сальными волосами склонилась на бок. – Что-нибудь еще?
– Да. Мне нужен скремблер.
«Баба» в куртке (почему-то язык не поворачивался назвать ее «женщиной») усмехнулась, но посмотрела с уважением.
– Мстишь предавшему тебя дружку? Или босс на работе зарплату не выплатил в срок? Знаю-знаю…
Что означало «знаю-знаю» спрашивать не имело смысла – наверняка в дебрях искаженного от жестокости мозга плавало огромное количество связанных с чем-то нехорошим воспоминаний. Может, рассказов предыдущих покупателей – их откровений, с какой целью брался товар.
– Что-то типа того. – Неопределенно ответила Ани и отвернулась – стала смотреть на мишень.
– Моя! – Раздалось гордо, затем шаги снова стихли в коридоре.
Неужели она стала похожей на эту даму? Такая же жесткая, неухоженная,… бессердечная? Не женщина, а женское обличье – одежда и скелет, оболочка, у которой все внутри сгнило? Нет, наверное, еще нет… Когда дело будет сделано, она уедет, уедет куда-нибудь далеко, может, жить в другой город, начнет все с чистого листа, попытается восстановиться, забыть. А если не забудет…
Ани-Ра не стала озвучивать мысль в голове, просто знала – застрелится.
Да, один патрон. Быстро и безвозвратно. Единственный и самый действенный способ лишить человека всех проблем, а заодно и воспоминаний. Мысль не вызвала эмоций.
Вернулась продавщица, протянула похожий на рацию предмет – жесткий пластик, кнопки, небольшое окошко в центре и маленькая, закругленная на макушке антенна.
– Плюс двести пятьдесят баксов. Батарейки прилагаются.
Ани достала из заднего кармана штанов деньги. Пока отсчитывала купюры, по ее лицу, будто пытаясь отыскать вход в сокровенные мысли, скользил взад-вперед взгляд черных глаз.
– Пластид есть?
– Есть.
– Ты хоть знаешь, сколько его использовать?
Ани-Ра напряглась и разозлилась – не надо лезть не в свое дело, не надо. Женщина уловила недовольство.
– Да ты не кипятись, – сказала тихо, – заложишь больше, снесешь весь квартал. А там не только твой дружок, там еще и другие люди.
– Знаю. – Прозвучало злее, чем хотелось.
– Машина?
– Да, машина.
– Не переборщи.
«А ты не учи меня»
Внутри черных глаз что-то изменилось, и начавшей уставать от этой комнаты и этого места Ани вдруг показалось, что эта женщина, ее двойник, копия. Что она когда-то тоже…
– Война? – Вырвалось почти случайно. – Да?
– Что, Война?
Нет, показалось. Просто показалось.
– Ничего.
Уже на выходе в спину прозвучал финальный вопрос:
– А ты хоть умеешь его программировать-то? Взрыватель?
Раскрывать рот не хотелось – зачем выдавать лишнего? – но что-то толкнуло качнуть головой.
– Нет. Буду искать спеца.
Сзади снова усмехнулись; заскрипела спинка кожаного сиденья кресла.
– Когда снимешь частоту, приходи. Помогу.
Ответ получился ни «да» и ни «нет».
– Буду знать.
Мало ли.
На этот раз запах увядших в горшках цветов показался ароматом цветущего сада, а звякнувший над дверью старый колокольчик, провозгласил обретение свободы. Теперь к седану.
«Был бы помощник, было бы куда проще» – с досадой думала Ани.
Какой выбрать парик – рыжий, темный, шоколадный? Какой будет смотреться естественно и привлечет меньше всего внимания?
Русый. Но цвет ее собственных волос был светло-русым, соломенным – нельзя рисковать, придется взять темный.
Очередная продавщица косилась с любопытством – нормальная продавщица, не «баба» в кожаной куртке, а молодая, улыбчивая и вежливая, в общем-то, девчонка. В открытое окно магазина долетал теплый, полуденный ветерок, трогал нанизанные на штырек кассовые чеки, заставлял гору мертвых локонов, украшавших стену, шевелиться.
– Хотите попробовать себя в новом стиле? Сейчас в моде красноватый оттенок.
Ани скрипнула зубами; определилась, наконец, с выбором, бросила на прилавок темные, похожие на снятый с чужого черепа скальп, волосы и оплатила покупку.
Осталось выбрать одноразовую блузку, глянцевый журнал и бордовую, какую она никогда не наносила на губы, помаду.
Чем больше разница с настоящей внешностью, тем безопасней.
Ей повезло, насколько вообще может повезти человеку, задумавшему недоброе.
Черный внедорожник оказался припаркован у ворот – хозяин дома.
Просторный современный в техно стиле особняк высился за стройным рядом из пяти кленов. Три этажа, высокие без перегородок окна, отраженные стеклом оранжевые всполохи закатного солнца. Наверное, в огромной гостиной тепло и уютно, наверное, там здорово сидеть в кресле и шуршать газетой. Белые паласы, крутые лестницы, огромный экран телевизора, камин…. Интересно, есть ли в доме женщина? Почему-то раньше Ани никогда не задумывалась о том, есть ли у человека, которого она хочет убить, женщина – не стала и теперь. Незачем. Этот дом скоро разнесет в клочья, как и стоящий у ворот автомобиль. Да, заденет пару соседних зданий – не беда, все застраховано, отстроятся. Осталось лишь считать частоту при заведении мотора, отдать ее профессионалу, который запрограммирует на нее взрыватель, и все – дело сделано. Новая жизнь. Новый город. И чистый лист.
Ани и сейчас предпочла бы вместо страницы с фотографиями модной одежды смотреть в чистый лист. Раздражала духота салона, раздражали натянутые поверх чужих волос наушники, раздражал собственный беззаботный вид – а-ля, я просто жду своего дружка, – и напомаженный бордовым рот.
Как такое может нравиться? Она несколько минут с ужасом рассматривала собственное отражение в зеркале – темно-коричневый парик, светлые брови, серо-зеленые глаза, жирно обведенные черным карандашом веки и непривычно темная, делающая ее похожей на проститутку, помада.
Полнейший диссонанс. Зато если Эльконто решит подойти к ее машине и попросит закурить, чего, конечно же, не случится (она выяснила у информаторов не только его адрес, но и все полезные/вредные привычки, за что отдала половину скопленного когда-то состояния), он не узнает в ней привычную Ани.
Потому что он не знает, кто такая Ани.
Потому что не знает, что она вообще существует. Там, на Войне, для него не существовало Ань, Ивон, Томов, Бобов и прочих людей – там были только собаки, отбросы общества, на которых он – человек в плаще – натравливал своих солдат.
Сука. Поганая сволочь.
Просто выйди из дома, просто заведи свою машину, чтобы скремблер считал частоту, и тогда кожаная «баба» настроит на нее взрыватель. Просто сделай то, что требуется, и свободен, ведь не сидеть же в душном салоне всю ночь?
Ани-ра, нацепив на лицо беззаботное выражение, зло перевернула страницу журнала и уткнулась невидящим взглядом в рекламу духов. Хотелось выйти и пройтись по тротуару, хотелось размять затекшую спину, но больше всего раздражала не надобность подолгу сидеть без движения, а бесконечно чешущаяся лодыжка с татуировкой в виде штрих-кода.
Она – эта странная татуировка – появилась «там». На вторые или третьи сутки пребывания на Войне – по крайней мере, именно тогда ее впервые заметила Ани.
В другой жизни.
Первое ранение оказалось легким, поверхностным – прошедшим вскользь осколком гранаты, но царапина кровоточила обильно, и теперь Ивон лила на нее воду из бутылки. Злилась, знала, что не хватит для питья, но все равно лила.
Пытающийся пробраться в соседний сектор отряд задерживался; люди укрылись на местности, где и как могли: за камнями, в оставшихся от бомб углублениях, за насыпями. Ждали, когда раненая сможет идти.
Ани сжимала от боли зубы – мазь оказалась едкой.
– Терпи, зато за ночь затянется. А если сейчас не намажем, то…
Это самое «то» Ани-Ра уже частично видела, а остальное быстро домыслила – заражение, воспаление, адская боль. Сначала ее будут тянуть на плечах, но потом, когда ноша станет слишком тяжелой, бросят. Или отрежут ногу – ведь в фильмах про войну всегда так? Без обезболивания и ржавой ножовкой…
– Против кого мы воюем, Ивон?
Ани пыталась отвлечься от боли и серого, вгоняющего в тоску, пейзажа. Намеренно не смотрела на клубы дыма на горизонте.
– Против солдат.
– А за кого?
– За себя.
– За себя? Но в чем смысл? В чем конечный смысл?
– Да откуда же я знаю!
Жгуты-тряпки стянулись под коленом жестко и туго, и почти сразу же пропитались кровью. Ани побоялась задавать новые вопросы – пусть ее имени так пока никто и не спросил, но ведь тянут с собой, не бросили. Пока не бросили…
И однажды, если останется жива, она все выяснит.
Она ходила за Ивон уточкой. Только уточки так настойчиво следуют за теми, кого, открыв глаза, видят впервые в жизни.
Так случилось и с Ани: Ивон на два шага в сторону – Ани следом. Ивон составляет в голове план – Ани, не спрашивая разрешения, молча сидит рядом. Ивон разговаривает с Рональдом – Ани втихаря ловит их каждое слово.
Маленьким, сбившимся вместе отрядом из семи человек, командовали двое – Ивон и Рональд. Вели его к новым укрытиям, искали юницы, пропитание, защищали и пытались отбить у солдат «своих». Часто отбить получалось не всех, и тогда отряд делался меньше на одного или двух человек, а после находили новеньких. Всегда находили. И именно их, как поняла Ани, убивали быстрее всего – потому что ни умений, ни сноровки, ни опыта. Мертвые тела лежали тут и там – еще одетые в гражданскую одежду, безоружные, с застывшим, когда накрыла смерть, в глазах ужасом.
Ани повезло,… наверное, – возникла рядом с Ивон и оказалась спасена.
Так почему же ей все никак не удавалось почувствовать себя «счастливчиком»?
– Слышь, ты, хлеб остался у тебя?
От мужика, что стоял позади, воняло. Кудлатый, заросший щетиной, вечно согнутый в позвоночнике, будто тот состоял не из костей, а из еще одной, наполненной дерьмом, кишки. Ани попыталась вспомнить, как его зовут, но не смогла, и оставила попытки – какая разница? Кому здесь нужна вежливость?
Болела перевязанная нога.
– Нету.
Она даже не обернулась от щербатого оконного проема, в который смотрела на луну и бегущие по небу тонкие серые облака. Облака бежали быстро, спешили куда-то – клубились, тянулись, почти неслись. Наверное, и они, как и весь остальной воздух, пахли дымом.
Мужик недовольно кашлянул, обронил что-то про «раненая и новенькая, а жрешь столько…», сплюнул и побрел прочь.
Жрешь…
Много ли она «сожрала» за последние сутки? Одну баночку непонятных, состоящих из мясных обрубков «консервов» утром, пару сухих крекеров в обед, кусок хлеба вечером. И еще вода. А сколько бегала? В одном мужик прав – юнитов с едой они сегодня не нашли (не нашли из-за нее?), а, значит, голод, и, значит, все злые.
Сидеть в разбитом каменном доме не хотелось – из-за боли сон отступал.
Нащупав в кармане мятую пачку «Кварца», Ани поднялась и захромала к такому же сквозному, как и окно, дверному проему.
Интересно, что здесь когда-то строили? И для чего? И почему после это место превратилось в военный полигон? Откуда все эти одинокие разрушенные дома, и жили ли в них когда-то? Теперь трудно представить.
Она видела немногое, а увиденное все никак не могла сложить в единую картину: каменистые равнины, чахлая трава, окопы, насыпи, каменные сараи. На горизонте виднелись дома повыше – в пять-десять этажей – все, судя по отсутствию в дневное время отблесков, с выбитыми стеклами.
Город? Может, когда-то здесь стоял город?
Воюющие непонятно против кого люди – разношерстный сброд, к которым теперь причислили и ее, и подготовленные хорошо экипированные и вооруженные отряды солдат – откуда такое неравенство сил? Почему у одних есть шлемы, бронежилеты, военная обувь, а у других мятое шмотье, в котором за картошкой в погреб выйти стыдно?
Вопросы-вопросы-вопросы. И один самый главный – что среди этого ада делает она, Ани?
Отходить далеко страшно – высунешься макушкой, и ее тут же снесет выстрелом, поэтому Ани-Ра свернула от строения, в котором решил заночевать отряд, чуть в сторону, стараясь все же держаться в его прикрытии.
Под ногами шуршали высохшие стебли травы; над головой неслись облака. Вновь закровила нога – повязка сделалась теплой и липкой. Ничего, она недалеко. Только покурит и вернется, а там снова перевяжет и намажет мазью.
Впереди показался усыпанный камнями лог; откуда-то потянуло вдруг сигаретным дымом.
Ани напряглась – солдаты? Тот, кто курил, тоже услышал ее шаги и напрягся – послышался щелчок взведенного курка.
Инстинкт приказал быстро пригнуться к земле – нога резкому движению не обрадовалась; Ани охнула. И тут же услышала усталое, облегченное и почему-то разочарованное:
– А-а-а… Это ты.
Они курили без слов.
Сердце все никак не успокаивалось от нахлынувшей паники – истерично билось о грудную клетку, мешало думать. Катилась по небу вдаль рваная пелена из облаков; из-за шевеления подошв скользили вниз по склону мелкие камешки, плыл по воздуху едкий от дешевого табака дым.
Ани знала, что Ивон злится – злится, но не гонит прочь. Такие, как она – люди с принципами – не любят грубить. Не станут открыто злословить, замахиваться прикладом или открыто отталкивать, но и принимать не будут тоже. Зачем им?
Сильнее прежнего пульсировало колено; ночь, казалось, тянулась бесконечно – безликая, пустая и усталая.
– Ты не злись на меня, – зачем-то попыталась оправдаться Ани, – я знаю, что хожу за тобой везде. А ты, наверное, думаешь, обуза…
Черноволосая женщина курила, подтянув колени к груди; автомат лежал рядом, пистолет вернулся за пояс. На жалкую попытку извинений она не отреагировала.
– Я, может, и обуза. Но я пытаюсь научиться. Пытаюсь здесь выжить.
– Все пытаются.
Прозвучало ровно – вероятно, Ивон витала где-то в своих мыслях и поддерживать диалог с Ани-Ра не желала, но та не оставляла попыток.
– Ты бы рассказала мне побольше… Кто воюет? Как? Зачем? Против кого? Может, подумали бы вместе.
– Много тут… думальщиков. Толку мало.
– Мало. Но попытаться стоит. Никогда не знаешь…
Чего «не знаешь», Ани уточнять не стала – не хочет говорить, и не надо – попытается выяснить детали у других. Ведь хочется не просто выжить, хочется вернуться, а для этого нужна информация. Нужен план.
– Ты скажи, выход отсюда есть? Где-то его можно отыскать?
Ивон не поворачивалась целую минуту. Докурила одну сигарету, сразу же зажгла другую, выплыла, наконец, из собственных размышлений, склонила одно колено к земле.
– Есть, говорят. Но никто не знает где. Карты нужны.
– А у кого есть карты? В юнитах? У солдат?
– Может быть. Но мы пока не находили.
– Нужно найти. Я не хочу здесь сидеть.
Взгляд в свою сторону «дура, мол, а кто же хочет?» – удивленный и насмешливый, Ани поначалу проигнорировала. Потом не удержалась – ответила насуплено и зло.
– Надо придумать. Придумать, как выйти.
«Кварц» драл горло. Раньше она не курила – баловалась только, а тут начала, да. Кто бы ни начал?
– Да расскажу я тебе больше, несложно. – Вдруг донеслось из темноты. – Ночь длинная. Что знать-то хочешь?
– Что это за место? Как сюда попадают? Против кого сражаются, и есть ли выход? – Вопросы повалились изо рта, как медяки из опрокинутой вазочки. – Какое оружие самое эффективное? Сколько ты здесь? Почему вдали стоит город, но мы туда не идем? Много ли вокруг отрядов повстанцев? Почему не объединяются?
Ивон усмехнулась.
– Да ты стратег!
– Издеваешься? – Хотелось обидеться, но не позволяла тоскливая горечь и все еще пульсирующая в груди надежда. – Так сколько ты здесь, давно?
– Давно. – Ивон потушила окурок о камни, но, к облегчению Ани, с земли не поднялась, заговорила вновь. – Все спрашивают одно и то же, все. Как сюда попадают? А никто не знает, как. И никто не знает почему.
– Но как же так?
Женщина фыркнула.
– А ты знаешь?
– Нет. Я просто шла, шла по улице…
– Вот и все, что-то «просто» делали – спали, готовили, работали, стригли кусты. Нет системы. Нет ее – думаешь, я не пыталась найти? Ты шла по улице, я была дома – мир вздрогнул…
Ани-Ра отчетливо помнила этот момент – странный крен бытия, собственное падение и панический, почти животный страх.
– Я здесь уже больше месяца, а знаю не намного больше твоего, и уж точно не знаю «за что» – отчаялась понять. Как и все тут, училась стрелять, училась прятаться и выживать, а толку-то. Да, говорят, где-то есть портал – дойдешь до него, и выйдешь наружу. Но где? Как отыскать, куда двигаться, если тебе полметра пройти не дают, стреляют? Город на горизонте стоит, но никто не знает, что там. Солдаты? Юнитов на дороге к нему становится меньше – мы пытались в ту сторону двигаться, каждый раз возвращались назад, теряя провизию, вооружение, людей. Да и люди эти – не бойцы. Никто тут не боец.
Картина вырисовывалась не просто мрачная, зловещая. От никотина кружилась голова, хотелось закрыть лицо руками и запричитать, пожаловаться, раскачиваясь из стороны в сторону, на судьбу. Вот только кому жаловаться? Кому плакаться? И потому Ани сидела без движения, чувствуя, как немеют мышцы ног – слушала то, чего не желала слышать, а в голове прорисовывались все более неприглядные детали окружающего мира.
– У них хотя бы есть штаб, а у нас что? Перебежки с места на место – ни план составить, ни оружия собрать.
– Штаб? У них где-то есть штаб?
– Ходят слухи.
– Значит, кто-то этим всем управляет?
– А как же без управления? Но тебе-то что? Не дойдешь все равно.
Ани сжала зубы – злость придавала сил.
– Посмотрим.
– Прыткая ты. Упертая. Ногу подлатай к утру, а то вообще с места не сдвинемся.
Шумно втянутый воздух послужил ответом – подлатаю, мол. Не такая неженка.
Ивон лишь покачала головой.
– А мыться здесь где-то можно? Речки есть?
– Видела как-то одну, далеко отсюда. Карта нужна, девочка, карта. Без нее мы, как без рук. Хотя мы вообще без рук – как будто тут кто-то не желал их нам давать. Еда плохая, за каждую винтовку бьемся, спим без одеял. Как будто нас всех проучили за что-то. Прокляли.
Прокляли.
Последнее слово повисло в воздухе черным ореолом – оно давно пропитало здесь все: камни, бесплодную землю, обезвоженные стебли, покинутые дома.
Прокляли.
Ани перебирала пальцами комковатую сухую почву, слушала, как урчит измученный голодом желудок, и смотрела на противоположную сторону склона – на стреловидные, собравшиеся из мелких камушков, оползни.
– Может, и прокляли. Но мы еще живы… А если живы, будем биться.
Вместо ответа откуда-то с горизонта долетел грохот далекого взрыва. Ивон больше на нее – глупую, самонадеянную дуру не смотрела. Не воспринимала всерьез.
– Я – Ани, если что. – Ани-Ра тяжело поднялась с земли первой. – Вдруг пригодится.
Конец повествования.
«Объект» показался в районе шести вечера; к этому моменту Ани прокляла работу шпиона – невыносимо хотелось что-нибудь съесть и сходить облегчиться. И если для выполнения второго пункта в распоряжении были кусты соседского палисадника, то для первого пришлось бы сняться с места и покинуть точку наблюдения. Она идиотка, что не взяла еду с собой, а так же не подумала о приспособлении, в которое можно помочиться, не выходя из автомобиля. Такие существуют, она читала.
Ничего, в следующий раз будет умнее. Если он вообще понадобится – этот следующий раз.
Легкая футболка и штаны, летние мокасины, бодрая походка – Эльконто быстрым шагом направлялся от дома к машине.
Скорее-скорее! Оживший в руках скремблер затарахтел помехами. Притворяться беззаботной, читать журнал и одновременно управлять незнакомым гаджетом оказалось тяжело – Ани изо всех сил сосредоточилась; на висках и шее тут же выступил пот.
Давай, подходи, заводи машину… Это все, что требуется. Это быстро. Но «объект», как назло, притормозил у самой дверцы, когда сзади послышался собачий лай. Крупная лохматая собака с серовато-коричневой шерстью выскочила из-за деревьев, кинулась к хозяину и залилась басовитым недовольным гавканьем.
– Будешь дома, я сказал! Ты не со мной! Нет!
Пес подскочил к машине, уселся на асфальт и поскреб заднюю дверцу когтистой лапой.
– Барт! Не порти покрытие! Домой, я сказал!
Длинноухий питомец потряс головой и заскулил.
До этого момента Ани задумывалась о потенциальной женщине Эльконто, но никак не о питомце. Дом не жалко, машину не жалко, человека тоже. А вот собаку… Отпихивая эту мысль, Ани казалось, она отпихивает нищего от окон ресторана – неприятно, но надо.
– Давай. Быстро назад. В дом, я сказал!
Пес Барт послушался – неохотно поднялся и, ежесекундно оборачиваясь, побрел по дорожке к дому. Послушно тявкнул уже от самой двери.
– Да-да, защищай там.
Высокий человек с белой косичкой на затылке распахнул дверцу джипа и уселся внутрь; Ани напряглась. Трещал, выявляя одному ему известные сигналы, скремблер.
Давай же, давай… Осталось совсем чуть-чуть…
Как только взревел мотор черного внедорожника, на экране следящего прибора высветился ряд из цифр, а «рация» пикнула, сообщая о том, что код получен.
Получен.
Ани смотрела на экран размером в один на три сантиметра и не верила своим глазам.
Код. Заветная частота. Считана.
Теперь, как только она отправится во взрыватель, а бомба будет прикреплена к днищу, следующее заведение мотора станет последним.
Вновь быстро и почти радостно стучало сердце; сейчас в этих дворах царит аккуратное уютное лето: чистые дорожки, зеленые газоны, расслабленные беспечные люди. А скоро будут разбитые стекла, почерневший асфальт и куча искореженных деталей, среди которых распределятся ошметки обугленной человеческой плоти.
Все, как и должно быть.
Станет ли тогда спокойней? Станет? Будут ли сотни других жизней отмщены одной-единственной?
Выворачивая с обочины, Ани думала о том, найдутся ли среди обломков остатки того, что раньше было пушистой радостной собакой?
Грустно, если это будет так.
– Ну, посидел бы еще с нами! Там вторая серия осталась.
Они упрашивали хором.
– Не могу. Я итак, с вами просидел почти три часа. Еще эти… яйца… терпел на коленях.
Пушистые существа, сбившиеся у ног Клэр, смотрели на Эльконто одинаковыми золотистыми глазами – ему чудился во взгляде беззлобный упрек – мол, зря уходишь, могли бы еще поиграть после фильма. Ох уж эти Фурии…
– Они тебя любят!
– Юбим! Юбим! – Донеслось с пола.
– Да-да. Балдеть вы «юбите» и во что попало превращаться.[2]
Когда Бернарда – телепортер отряда специального назначения – смеялась, у него всегда теплело на сердце. Только она умела так улыбаться и так смотреть – тепло и с нежностью, и каждый раз, окутанному теплом этого взгляда, Эльконто казалось, что через ее серо-голубые глаза смотрят Ангелы – те самые, с крыльями, о которых некоторые писали в книгах, но которых никто и никогда не видел.
– Не могу. Рад бы, да не могу. Там Стив ждет.
Бернарда сдалась, ее долговязая подруга тоже.
– Ладно, тогда приходи к нам в следующий раз – Дина снова привезет Смешариков, посмотрим все вместе вторую серию. Хорошо хоть, торт успела допечь, сейчас принесу. И печенье тоже.
Клэр быстро исчезла в недрах дома.
Ночь утопала в треске цикад и монотонном поскрипывании сверчков – хорошая ночь, теплая – продолжение душевного вечера. Таких на памяти Эльконто было мало, и он ценил каждый.
Оставшись одни, они посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, улыбнулись. Бернарда привалилась к косяку; часть Смешариков укатилась следом за Клэр на кухню, другая часть поехала искать Ганьку – местную кошку – безоговорочного фаворита в партнерстве для игр.
– Как там Барт?
– Нормально. – Дэйн сцепил пальцы в замок и вытянул перед собой руки – повращал ими в кистях. Затекшие плечи тоже требовали активности. – Учу его, когда есть время. Тренирую, дрессирую.
– Поддается?
– А куда он денется? Жрать любит так же, как и я. Приходится его потом гонять.
– Зато характером оказался хороший.
– Это да.
– Все перегрыз тебе уже?
Дэйн усмехнулся. Он до сих пор помнил, как увидел этого пса на одной из улиц другого мира, и ту минуту, когда вдруг решил забрать его с собой. Не окажись рядом Бернарды, Барт так и остался бы бродячим псом, питающимся из помоек. А теперь не бродяга, теперь это пушистая здоровая чудо-собака. Ну, грызет иногда плинтуса или пытается жевать обшивку кресел, но ведь все слушает, а, главное, слышит.
– Да я купил ему недавно деревяшек специальных и мячиков. Носится теперь с ними по всему дому – меньше стал жевать. К тому же по ушам получать не хочет – только цикну, он голову положит на лапы и глаза сделает виноватые. Хитрый, блин!
– Хитрый, да. Они все хитрые.
Они говорили ни о чем, и Эльконто поймал себя на мысли, что тонет в этой ночи. В этих городских сумерках, падающем от фонаря свете, в запахе растущих под окном цветов, в тепле, что, казалось, исходит от самих стен этого дома. Он за этим и приезжал сюда – напитаться, отдохнуть, побыть. Выкраивал вечер раз в неделю или две и, обязательно ворча и скрипя, словно старый пердун, соглашался на совместный просмотр какого-нибудь фильма – плевать какого. В такие моменты он никому бы не признался, что наслаждается всем: атмосферой гостиной, неспешно бродящей из комнаты в комнату рыжей кошкой, звучащими с дивана комментариями, домашним попкорном в вазочке, даже вечно лезущими на колени пушистиками наслаждается – ядрись они провались.
Его собственная гостиная слишком часто казалась молчаливой и тихой. Одинокой. Теперь в ней есть Барт.
Клэр вернулась с двумя пакетами; в ночной воздух тут же вплелся аромат корицы.
– Тут вам со Стиви торт. А еще круассаны – да-да, такие, как любит Дина, и твое печенье с орешками и шоколадной крошкой.
– Ты меня закормишь.
– Такого бугая закормишь!
– Нашла, тоже мне, бугая…
Двухметровый Эльконто смутился, а стоящая напротив темноволосая женщина рассмеялась – он до сих пор помнил, как она смущалась тогда, на вечеринке от его скабрезных шуток. Как выскользнула из-за стола, как укрылась на кухне, где и встретила повара Рена Декстера Антонио – свою судьбу. Хорошие времена – золотые времена.
– Ты приходи в следующий раз.
– Приду. Как же не приду, когда тут такое печенье.
И печенье, и забота, и искреннее внимание.
Попрощавшись, Эльконто зашагал к машине; ему в след кричали «Ака!» тонкие голоса Смешариков.
(Just Flex & Jazzamor – Way Back (Instrumental))
Дорога была в радость.
В салоне пахло ванильным кремом, ромом и горячим тестом круассанов. Торт покоился на заднем сиденье, а вот белый бумажный мешочек Эльконто положил рядом с собой, чтобы во время поездки изредка нырять туда рукой – нет ничего вкуснее печенья, когда оно не хрустит, а тает на языке, распадаясь в сладкую кашицу с вкраплениями из орехов и шоколада. Знает эта долговязая, как печь – зря Стив не приехал, опять остался в госпитале с солдатами.
Домой. Выгулять Барта. Поспать несколько часов, а посреди ночи снова в штаб – жизнь, замкнувшаяся в круг.
Иногда, происходящее казалось Дэйну несущимся из ниоткуда и в никуда поездом, а они – он сам и Стив – ступившими в вагон, да так и оставшимися в нем жить пассажирами. Бешеная скорость, грохочущие колеса, двухколесная полоса из рельсов, и все одно и то же: раненые солдаты, юниты, бесконечные бои, просчет стратегий, широкий экран перед столом с кнопочной панелью и снова солдаты.
Не заключенные, сосланные Комиссией отбывать пожизненное наказание, не бешеные звери, осужденные за особо тяжкие преступления – для Стивена они были просто людьми. С дырами в животах, рваными ногами, осколках в груди, шрамами на лице – он лечил всех. Потому что не вылечишь солдата, и он умрет «насовсем» – не вернется в нормальный мир, как «повстанец». Что хуже – быть повстанцем, гражданским лицом без навыков, закинутым на поле боевых действий с незнанием о том, что твоя кончина явится счастливым моментом возврата в Мир Уровней или же солдатом с четким осознанием, что смерть – это конец? Настоящий конец без права на второй шанс возродиться где-либо вообще. Вечное поле, ставшее жизнью, вечный бой за еще один никчемный и безрадостный день…
А Стив все лечит и лечит…
Черный внедорожник несся по ночным улицам спокойно и бесшумно; машин мало – дорога объездная. Плавно скользил по капоту и ветровому стеклу свет фонарей.
Любил ли Эльконто свою работу? Он задумывался об этом время от времени и всегда приходил к мысли, что любил собственное умение выполнять ее – координировать, просчитывать, следить, вмешиваться быстро и в срок, знал, как работать эту огромную машину под названием «Уровень: Война», работать без сбоев. Страшную, по сути, машину, но нужную, хотя до сих пор мало кто об этом догадывался. И если бы не набор некоторых недоступных многим знаний, Дэйн не взялся бы за эту работу, а так принял должность и, в общем-то, не роптал. Только уставал. От звуков взрывов, от крови, от синих мешков с телами в морге, а потому, иногда мечтал забыться – посидеть вот так на диване, пожевать попкорн, посмотреть смешной и не напрягающий мозги фильм – почувствовать себя не главнокомандующим, не руководителем уровня, где речь никогда не идет о жизни, но всегда о смерти, – и почувствовать себя обычным человеком.
Хороший получился вечер – теплый, ласковый, с душой.
Еще бы дома кто-то ждал, не только Барт.
Эльконто неторопливо разжевал половину печенья и через минуту свернул на ведущую к дому дорогу. От ворот тут же раздался знакомый радостный лай.
Спасибо, что есть хотя бы он.
Свой пес.
Ему бы спать, но сон не шел – виной всему служил тот снайперский выстрел.
Дэйн вернулся домой, поставил торт в холодильник, выгулял и накормил собаку, а теперь ворочался в собственной постели, слушал мирное дыхание лежащего на коврике у кровати пса и беспрестанно возвращался мыслями к тому дому, к той квартире, откуда раздался выстрел и к незнакомому (или знакомому?) человеку, держащему в руках винтовку.
Враг? Откуда вдруг появился враг и почему сейчас?
Часы на тумбочке показывали половину первого ночи; комнаты дремали, пропитавшись тишиной. Ему бы тоже спать…
Всех, на кого указывал Дрейк – начальник отряда специального назначения, они выкашивали, сметали подчистую. Врагов не оставалось. Друзья, партнеры, подельники? Кто мог обладать нужной информацией и необходимыми навыками, чтобы произвести почти удачное покушение? Являлся ли целью сам Дэйн? Или, может, отряд? Дрейк? Кому из них мстили?
Нет, Эльконто никогда не считал себя пушистым зайчиком – его руки всегда были в крови, но зачастую лишь в крови тех, кого убивали на «Войне». И их кровь настоящей кровью не считалась.
Еще тогда, в давние времена, он, помнится, спросил Начальника: «За что они умирают, Дрейк? За что так много, все до единого, без славы и цели?» И услышал ответ странный, потрясший его ответ:
– Никто из них не умирает, Дэйн. Каждый погибший просыпается наутро в собственной постели. Встает, завтракает и идет на работу. Они помнят «Войну», как сон, как жестокий и мрачный кошмар, который заставляет их взглянуть на собственную жизнь по-другому.
– Но зачем? Ведь для некоторых это не день и не два? Некоторые живут и воюют там месяцами.
Он до сих пор помнил, как легко и непринужденно в ответ пожал плечами Дрейк. Как улыбнулся почти с сожалением. Почти.
– А как еще мотивировать их к жизни? Как заставить проявить характер, сделать сильнее? Как помочь им осознать, что они способны на большее? Некоторые теряются, Дэйн, застревают в одной точке, перестают жить и начинают существовать. И тогда срабатывает автоматическая система, которая отправляет на «Войну». Тогда осуществляется переход. Потом бой. Новая жизнь. Другие эмоции. И пробуждение.
Тогда Эльконто долго молчал – не мог подыскать слов. Понимал, но какое-то время не принимал сказанное.
– Жестко, Дрейк.
– Да, жестко. – Лицо человека в серебристой форме осталось непроницаемым. – Но этот поход вдыхает в людей новую жизнь – заставляет их хотеть «жить», вдыхает новые силы.
– А солдаты?
– Солдаты – другое дело…
Да, «повстанцы» ненавидели Дэйна. Все. Каждый. И встреться он хотя бы с одним из них лицом к лицу, и моментально вспыхнула бы вражда – неумолимая жажда мести за каждую минуту, секунду, прожитую на Войне, и это было бы объяснимо. Вот только никто не возвращался. Эти люди умирали там – все до единого, чтобы проснуться в собственных постелях, чтобы вздрогнуть при мысли о кошмаре, что приходил к ним этой ночью, чтобы начать что-то с нуля, с новой страницы – переосмыслить, «задышать», ожить. Срабатывавшая в момент смерти временная петля, закидывала их в утро того же дня – дня «отправления», – так решил не он, так решила Комиссия, и жизнь для каждого начиналась заново, жажда мщения забывалась, как забывался и сам Дэйн.
Тогда откуда личный враг?
И почему прозвучал выстрел?
Ответа не находилось ни в пустых комнатах, ни в голове; мирно сопел у постели разметавший лапы по половику серо-коричневый пес.