Виктор КОЖЕМЯКО. Вадим Валерианович, начну вот с чего. Недавно в издательстве «Роман-газета» вышел очень интересный двухтомник под названном «…Из русской думы». И сразу несколько обстоятельств заставили меня вспомнить о вас, когда я знакомился с этим изданием. Мне известно, что вы были старшим другом и как бы наставником составителя книги – талантливого художника Юрия Селиверстова, безвременно умершего. А посвящена книга вашему учителю, выдающемуся мыслителю России Михаилу Михайловичу Бахтину. Но вот главное, о чем я думал, читая этот своеобразный свод отечественной мысли, и о чем хочется спросить вас: что из русской думы прошлого вы считаете наиболее актуальным, злободневным для нашей страны сегодня, в это труднейшее и, как любил говорить один известный деятель, поистине судьбоносное время? Что, на ваш взгляд, особенно важно учесть нам, определяя дорогу в завтрашний день?
Вадим КОЖИНОВ. Чрезвычайно важным, конечно, становится сегодня вопрос о нашем общественном устройстве. И я с полной убежденностью могу сказать, даже целый трактат написать на эту тему, что основное движение русской мысли в наиболее глубоких ее проявлениях шло вот в каком направлении: впереди так или иначе будет то, что называется социализмом.
Очень многие до сих пор уверены, что эту мысль проповедовали у нас лишь такие люди, как Белинский, Чернышевский, Добролюбов, Герцен. Однако это не совсем так или даже совсем не так, о чем я кратко уже сказал в первом номере журнала «Наш современник» за этот год.
Например, возьмем Чаадаева, который, я считаю, неверно понят и которого называют западником, хотя, строго говоря, он таковым не является (в нем, как и в Пушкине, были та полнота и цельность, которые поднимают его над последующими фигурами, когда уже произошел, собственно, этот раскол на западников и славянофилов). Так вот, Чаадаев еще в 40-х годах прошлого века дал такую формулу: «Социализм победит не потому, что он прав, а потому, что не правы его противники».
А если перенестись почти на сто лет вперед, примерно ту же мысль можно найти у Бердяева, который утверждал: как бы там ни спорили, что бы ни доказывали, а социализм ближе христианству, чем капитализм. Он был человек очень переменчивый, неустойчивый, Бердяев, однако эта мысль у него постоянно присутствовала.
Вик. К. К Бердяеву, да и к Чаадаеву, вы же знаете, отношение сложное, поэтому ссылки на них кого-то могут и не убедить.
Вад. К. Я ссылаюсь на них для того, чтобы показать, какой широкий круг самых крупных русских мыслителей думал в этом направлении. Причем все время – более полутора веков. Незадолго до смерти, фактически уже в наши дни, сказал об этом и Алексей Федорович Лосев: человечество совершенно неизбежно идет от индивидуализма к коллективизму. А ведь не надо забывать, что Лосев несколько лет провел в ГУЛАГе…
Пожалуй, можно назвать только трех крупнейших русских мыслителей, которые не говорили так о социализме: Аполлон Григорьев, Достоевский и Розанов. Причем я это объяснил бы тем, что все трое были люди с колоссальным, невероятным развитием личностного начала. И вот это не позволяло им признать, что должна установиться в конце концов общественная собственность, что общество должно определять нашу жизнь. Все же остальные…
Ну вот славянофилы – они ведь все были социалисты. Они критически относились к западному социализму, но это и понятно при их критическом отношении к Западу вообще. Чрезмерно критическом, что тоже, впрочем, понятно: реакция на чрезмерное копирование у нас западной мысли. Ну а дальше? Сергей Булгаков, Павел Флоренский… Они же прямо говорили о социализме как некоем идеале и будущем России – конечно, не в тех чудовищных проявлениях, которые им самим довелось пережить.
Или такой мыслитель, которого у нас иначе не называли как реакционер, – Константин Леонтьев. И он совершенно прямо говорил о неотвратимости социализма. Правда, человек удивительно трезвый и прозорливый, он говорил, что социализм вовсе не будет неким прекраснодушным обществом. Нет, считал, что будет жестким, даже жестоким. Но это потому, что человечество до такой степени эмансипировалось, распалось, разложилось, что без жестких мер вообще не обойтись. Вот любят повторять его фразу: «Россию надо подморозить, иначе она сгниет». Так он имел в виду не монархизмом «подморозить» или как-нибудь еще, а именно социализмом. У него тогда, в 80-е годы, была даже идея, что русская монархия сама придет к необходимости введения социализма. Утопическая, конечно, идея, но тем не менее характерная.
Вик. К. Для многих, прямо скажу, такой взгляд будет весьма неожиданным. Как же, по-вашему, все это объяснить?
Вад. К. В самом историческом развитии России многие наши мыслители видели предпосылки социализма. О Западе они говорили, что там индивидуализм дошел до таких пределов, что социализм невозможен. В России же – совсем другое дело. Общинное, соборное начало у нас жило всегда.
Отдаю себе отчет – разные люди отнесутся к этому по-разному, но утверждаю: говорить, будто русская мысль в наиболее глубоких проявлениях ее была против социализма (что приходится слышать сплошь и рядом), – это фальсификация.
Вик. К. Однако представление о социализме тоже ведь было разным.
Вад. К. Эти мыслители вовсе не считали, что социализм будет земным раем. Особенно, скажем, тот же Леонтьев. Но, с моей точки зрения, идея прогресса вообще ложная. Вот, дескать, люди будут жить все лучше, все прекраснее… В конце концов эта мысль противоречит общему представлению о мире. Мы же знаем, что есть закон сохранения энергии, закон сохранения вещества, то есть нельзя что-то прибавить, не убавив чего-то. Каждое приобретение оборачивается одновременно утратой.
Люди столько лет восхищались научно-техническим прогрессом. А сейчас? Оказались перед страшным результатом, страшной реальностью. На карту поставлено само существование человечества и даже Земли!
Вик. К. Леонид Максимович Леонов перед смертью говорил мне больше всего именно об этом. Его буквально мучила эта мысль: спасет ли себя человечество?
Вад. К. Да, такая вот плата… Человек от технического прогресса действительно вроде бы много получил. Представить только: приходилось рубить дрова, таскать воду, тратить время и силы на всякие другие вроде бы ничтожные дела. А теперь и вода, и тепло доставляются в дом. Но… неизвестно, оказывается, что лучше, а что хуже.
На Рязанщине, в Мещере, я был в тех местах, где на острове отдыхали после полетов наши космонавты. И вот мне рассказывали, что они категорически запретили проводить к себе электричество, сами ловили рыбу и жарили ее на тагане – у них не было даже печки никакой. Интересная вещь! После пребывания в техническом вакууме у человека рождается жадное желание вернуться к первобытному образу жизни…
Короче, мне сегодня представляется ошибочным не то, что в нашей стране строился социализм, а то, что людям внушалось: будет земной рай.
Вик. К. Но если бы не было такой цели, может, и энтузиазма такого не было бы.
Вад. К. Согласен. Интереснейший и недооцененный, по-моему, наш мыслитель Лев Гумилев утверждал, что человечеством всегда движут иллюзии. Человек получает не то, к чему стремится. Но и не сознавая этого, в своем стремлении он проявляет героизм. Такова история, вся человеческая история – с древнейших времен.
И меня сейчас крайне возмущает, когда проклинают жизнь в нашей стране после 1917 года, исходя из такой посылки: недостаточно были сыты, не очень хорошо одеты и обуты…
Вик. К. Вот мы и подошли, Вадим Валерианович, еще к одному вопросу, который мне очень хотелось вам задать. К оценке наших советских лет, которые действительно многие сейчас предают анафеме. Причем не только так называемые демократы, но и патриоты. Не скрою, с удовлетворением прочитал недавно в одной из ваших статей то, что мне очень созвучно: «К великому сожалению, есть партии, которые стоят на основе патриотизма, но как бы совершенно перечеркивают семьдесят пять послереволюционных лет в истории России. Это совершенно бесплодная вещь».
Как же отнестись к революции и к тому, что было после нее? Да и до нее – тоже. Стоит ли так уж идеализировать «Россию, которую мы потеряли»? Эти вопросы снова и снова встают перед нами. Именно вокруг них развертывается сегодня множество схваток и баталий, часто мешающих объединению людей, которым, казалось бы, одинаково дорога Россия.
Вад. К. Что касается революции, это очень сложный вопрос. Вопрос философский, даже религиозный. Время от времени любая страна переживает этот чудовищный катаклизм, когда ставится задача убить предшествующее общество. И только невежество, незнание фактов приводят к тому, что действительно невероятные жертвы, разрушения, страдания, которые выпали на долю наших людей, особенно в первые годы революции и Гражданской войны, рассматриваются как некое уникальное, исключительное явление, свойственное только России. На этой почве даже русофобия рождается. Между тем, если человек потрудится как следует узнать историю Французской революции, он обязательно придет к выводу, что она была ничуть не менее жестокой и страшной.
Приведу такую цифру. По самым точным подсчетам, Франция потеряла тогда 4 миллиона человек. Если перевести в масштаб России, население которой было в семь раз больше, то получится почти 30 миллионов. А это больше, чем погибло у нас.
Могу сослаться на демографический анализ периода 1918–1953 годов, который содержится в моей статье, опубликованной в девятом номере журнала «Наш современник» за прошлый год. На основе неопровержимых данных я показываю, что в 1918–1922 годах погибло около 20 миллионов человек.
Кстати, если взять время с 1934 по 1938 год, то есть пик так называемых сталинских репрессий, потери здесь в 30 раз меньше. И это не потому, что Сталин был менее жесток (обычно по такому поводу говорят: «Оправдывает Сталина»). Нет, просто революция как бы исчерпала свою энергию.
Сначала у нас говорили о Сталине, что он такой вот палач. Теперь то же самое – о Ленине. Но говорящие так находятся по существу во власти прежних поверхностных представлений о роли личности в истории, когда все наши исторические победы и достижения приписывались вождю. А теперь на вождей сваливают все жертвы. Дело, однако, не в Ленине и не в Сталине. Дело в революции, в ее неумолимой логике.
Вик. К. Вы рассматриваете Революцию как величайшую трагедию… Наверное, потому, вслед за особо почитаемым и любимым вами Тютчевым, и слово это пишете всегда с большой буквы?
Вад. К. Да. И если говорят об ужасных жертвах того периода, я отвечаю, что это та трагедия, без которой история человечества невозможна. Что поделаешь, все бытие человеческое чревато трагедией. А во время революций, этих мощнейших катаклизмов, обнажается какая-то суть человеческого бытия.
То, что жизнь человека, даже отдельного человека, есть трагедия, ясно уже из того, что он умрет, и главное – он знает, что умрет. Единственное живое существо, которое это знает! Сейчас, когда многие у нас заговорили о религии, стоит подчеркнуть, что в любой религии человеческое бытие осознается именно как трагическое. В этом высокий смысл религиозного сознания. Потому, когда один очень известный наш человек на вопрос о том, что он чувствует в церкви, отвечает: «Я там испытываю чувство комфорта», – это звучит как нелепость.
Другое дело, что религия учит: поскольку трагедия – это истинное бытие человека, не надо от этого приходить в отчаяние. Это, если хотите, высокий удел. И таков удел Христа был – он тоже пережил трагедию…
Итак, в 1937 году, можно сказать, был последний сильный всплеск революции. Это, кстати, закон всех революций, что жертвами становятся в конце концов те, кто их совершал.
Вик. К. Революция пожирает своих детей.
Вад. К. Именно. Такова жестокая закономерность… Потом, правда, что-то еще продолжается по инерции. Сила инерции велика не только в природе, но и в обществе. Можно привести множество примеров: если в истории начинается движение в каком-то направлении, его нельзя свернуть с дороги.
Ну один пример хотя бы. Николай Второй еще до мировой войны отдал приказ о всеобщей мобилизации. В ответ на акции Германии и Австро-Венгрии. А потом он испугался и решил эту мобилизацию отменить. Но в ответ один за другим стали звонить ему военачальники: «Ваше Величество, это невозможно сделать. Массы людей уже двинулись, и, если попытаться их остановить, будет полный хаос, мы полностью проиграем».
Или еще. Принято говорить, что известную статью «Головокружение от успехов» Сталин написал как бы для того, чтобы отмыться, увидев, к каким страшным последствиям ведет коллективизация: смотрите, дескать, я против. А по моему убеждению (и в последнее время появились аналогичные исследования на эту тему, причем не каких-то там сталинистов), Сталин был действительно напуган тем оборотом, который коллективизация приняла. Но он ничего уже не мог сделать. Потому что миллионы уже сдвинулись: поднялась беднота, вовсю шло раскулачивание, где-то пролилась кровь, и так далее. Остановить это было уже невозможно.
Вик. К. Возвращаясь к параллели с Французской революцией, можно вспомнить, что она тоже уничтожила главу государства – монарха.
Вад. К. Так делает любая революция. Хотя мера эта, может быть, символическая, но она много значит: раз уничтожается человек, на которого молились, значит, падают и остальные запреты. Значит, все дозволено! Французская революция вовсе не была социалистической, но она поступила точно так же.
Вик. К. И день начала ее уже много лет отмечается во Франции как праздник.
Вад. К. Как самый большой государственный праздник. Это – великое торжество народа! А мы? Мы сейчас проклинаем. Все проклинают – и демократы, и патриоты. Я считаю это проявлением русского (или российского) экстремизма.
Никто же не может отрицать, что современное французское общество основано на крови и костях людей, которые погибли во время Великой французской революции. Это факт, который никак нельзя отменить. И вот меня поразило заявление Александра Исаевича Солженицына, кстати, мной уважаемого, когда он приехал в места Вандеи – острова крестьянского сопротивления Французской революции, где погибло от полумиллиона до миллиона крестьян. Остановившись около памятника этим крестьянам, Солженицын говорит: вот и у нас во время революции погибли крестьяне, было Тамбовское восстание, поэтому… надо покончить с коммунизмом.
Но при чем же тут коммунизм? Он говорил это в стране, где не было никакой коммунистической революции, но в стране, которая вместе с тем, как я уже сказал, построена на крови и костях тех же вандейских крестьян.
Вик. К. Раньше у нас красные были только героями, а белые – только злодеями. Сегодня все представляется с точностью до наоборот…
Вад. К. И в этом есть своя неправда. Вообще, господствующее сегодня стремление изображать революционные события только как расправу всесильных большевистских палачей над беспомощными и ни в чем не повинными жертвами плохо не только потому, что часто не соответствует действительности. Еще хуже другое: при подобном истолковании в сущности принижается и обессмысливается вся история России эпохи Революции. Ибо коллизия «палачи и жертвы», конечно, крайне прискорбная коллизия, но отнюдь не трагическая, если иметь в виду истинный, высокий смысл слова. Подлинная трагедия (как в истории, так и в искусстве) есть смертельное противоборство таких сил, каждая из которых по-своему виновна (в данном случае речь идет о глубоком понятии «трагическая вина») и по-своему права.
Вик. К. В двухтомнике «…Из русской думы» я обратил внимание на мысль Аполлона Григорьева, высказанную в середине прошлого века о времени после реформы Петра. Он пишет: если бы далее спали мы в продолжение более полутораста лет, мы, спавши, все-таки видели сны, примеривали себя к грезившимся нам идеалам, развивали наши духовные силы и возможности в борьбе хотя бы и с призраками и, стало быть, просыпаемся не теми, какими легли. А ведь мы в продолжение более семидесяти лет после 1917-го не спали…
Вад. К. Мне кажется, что в каком-то смысле мы должны сегодня соединить ту идею, которая предшествовала революции, с той идеей, которая была после нее.
Вик. К. Давайте в следующий раз продолжим разговор об этом.
Вик. К. В прошлый раз, Вадим Валерианович, вы отметили, что русская мысль давно и постоянно предсказывала социализм как будущее России. У нас был социализм, который теперь называют то казарменным, то воплощением тоталитаризма, а то даже фашизмом. Однако и после свержения советского строя социалистическая идея не умерла. Вполне определенно, например, выдвигает ее Коммунистическая партия Российской Федерации. А многие люди, как говорится, на себе убедились в ряде безусловных преимуществ прежнего нашего жизнеустройства перед нынешним. Хотя что-то вызывает и не очень приятные ассоциации. Что прежде всего напоминают людям, стараясь отвратить от социалистического пути? Чем угрожают? Возвратом ГУЛАГа. Массовыми расстрелами, заключениями, пытками…
Вад. К. Тут опять невероятная фальсификация. Простите, но за тридцать последних советских лет у нас не было ни одной политической казни. Если же говорить о политических репрессиях, уверяю вас: их было ничуть не больше, чем в США. Никакого миллионного ГУЛАГа давно не существовало! С тех пор, как были реабилитированы люди в 1953–1956 годах.
Все последние годы у нас в этом смысле была нормальная жизнь, и, по-моему, нелепо предполагать, что возврат к социализму (в той или иной форме) обязательно должен перескочить все то, уже стабилизировавшееся, общество, а мы опять начнем историю сначала.
Знаете, почему еще это исключено? Тогда, в двадцатые – тридцатые годы, людьми двигал неслыханный фанатизм. Были миллионы людей, которые абсолютно верили в правоту беспощадного террора. Возьмем такого человека – все, думаю, относятся к нему с уважением и даже любовью, – Александр Твардовский. Он же был самый настоящий сталинист! Когда отец раскулаченный прибежал к нему с младшим его братом из Сибири и стал говорить: «Вот мы там погибаем», он ответил: единственное, что я могу для вас сделать, это бесплатно отправить вас обратно. И отец убежал от него, чтобы он не сдал его в ГПУ. Это же потрясающе!
Кстати, когда уже назрело разоблачение культа личности, Твардовский опубликовал в 1954 году очередной отрывок из новой поэмы «За далью – даль», где он воспел Сталина.
И пусть тех лет минувших память
Запечатлела нам черты
Его нелегкой временами,
Крутой и властной правоты.
Всего иного, может, боле
Была нам в жизни дорога
Та правота его и воля,
Когда под танками врага
Земля родимая гудела…
Почему я привожу эти факты? Они, по-моему, достаточно убедительно свидетельствуют, как глубока была убежденность в своей правоте у тех людей.
Вик. К. А к приспособленчеству нельзя это отнести? Или к чувству страха?
Вад. К. Что вы! Сталин ведь умер уже…
Вик. К. Я о другом – скажем, об эпизоде с отцом и братом.
Вад. К. Ни в коей мере! Сейчас опубликованы дневники Твардовского, интимные дневники, из которых видно, как глубоко верил он во все, что делалось.
Вик. К. Да, я припоминаю: кто-то в мемуарах удивлялся, что в спальне у Твардовского висел портрет Сталина, и это, конечно, о многом говорит.
Вад. К. А вспомните «Страну Муравию». Он не скрывал страданий и бед, которые выпали на долю крестьянства, и тем не менее писал: «И надо всей страной – рука, зовущая вперед…»
Я уверен: сейчас никакой ГУЛАГ невозможен хотя бы потому, что нет у нас такого фанатизма миллионов или по крайней мере сотен тысяч активнейших людей. Все могло быть только при таком условии. Иначе невозможно. Иначе люди просто сразу остановятся. В общем, у нас сегодня совсем другое в массовом сознании.
Вик. К. Однако, изо всех сил стремясь не допустить победы на выборах Зюганова, прихода коммунистов к власти, людей пугают сегодня именно ГУЛАГом.
Вад. К. Я с возможностью такого варианта категорически не согласен. И не потому, что исхожу из личностей тех людей, которые стоят во главе обновленной Коммунистической партии. Я считаю, у нас вообще (это пошло еще со сталинских времен) крайне преувеличивают роль личностей. Между тем, если внимательно рассмотреть историю человечества, можно увидеть, что роль личностей все время снижается. Это не моя мысль. Ее можно найти у всех наиболее крупных философов XX века.
Так что дело не в личности. Дело в общей ситуации, наличествующей у нас. Прежнее невозможно.
Нет, конечно, я не исключаю каких-то инцидентов, допускаю, что будет сопротивление какое-то. Вот говорят: как же так – поделили собственность, а теперь делить ее обратно.
Вик. К. Правильно, это сейчас как бы один из главных козырей против коммунистов и один из самых распространенных пропагандистских жупелов.
Вад. К. Получается так. Люди бегут за вором, и вдруг кто-то кричит: «Братцы, он же сопротивляться будет! Пускай уж лучше убежит!»
Нелепо, дико. Всем же ясно, что состоявшийся передел собственности был абсолютно несправедливым и незаконным. Немотивированным. Просто: «Хватай кто может!»
А теперь оказывается, что бороться с этим никак нельзя. Почему? Конечно, бороться надо очень разумно. Однако такой факт, что гигантские капиталы вывезены за границу, разве не требует каких-то мер?
Нам все время твердят: Запад будет нас инвестировать. Да пока мы его инвестируем! Наши деньги, поступающие в иностранные банки, работают на их экономику. Это же чудовищно! В кредит, в кредит под проценты унизительно выпрашивают каких-то несколько миллиардов долларов, а тем временем десятки наших миллиардов находятся там.
Одного этого, по-моему, достаточно, чтобы понять: власть, допустившая и допускающая такое, не имеет права на существование. Ведь в любой стране с этим была бы непримиримая борьба. Потому что это есть настоящее предательство. Измена Родине. Деньги, полученные от соков родной земли, сплавляются за ее пределы, поскольку отдельным (подчеркиваю – отдельным!) персонам это выгодно.
Какие могут быть массовые репрессии, если речь идет о нескольких тысячах воров.
Вик. К. Их в первую очередь вы относите к ратоборцам существующего положения вещей?
Вад. К. Разумеется. Да всех тех, кого устраивает хаотическое состояние нашей экономики и политики, позволяющее в мутной воде ловить рыбу. Много ли их? Нет.
Вик. К. Так что же, на ваш взгляд, может произойти в результате возвращения к власти Коммунистической партии?
Вад. К. Начнем с того, что во всех бывших социалистических странах, за исключением Чехии и ГДР, которая оказалась поглощенной ФРГ, так или иначе уже вернулись к власти коммунисты. Говорят: они изменились. Что ж, я считаю, и люди, пришедшие к руководству в Коммунистической партии у нас, тоже колоссальным образом изменились. Хотя бы потому, что они перешли на патриотическую платформу. Теперь они уже не рассматривают Россию как материал для чего-то. А ведь это продолжалось, к сожалению, до последнего времени…
Не думаю, что речь пойдет и о каком-то реванше. Совершенно же неверно, что сопротивление так называемому курсу реформ, которое было и есть, оно ради реванша, ради возвращения привилегий бывшей номенклатуре. Я уже говорил недавно по телевидению, что люди, возглавившие сопротивление в «Белом доме» в 1993 году, не имели раньше тех привилегий, которые имели их противники.
Вик. К. Вы сказали, что коммунисты, на ваш взгляд, перешли сегодня на патриотическую платформу. Но разве раньше они не были патриотами? В отличие от вас я был членом КПСС, но всегда считал себя патриотом. И в программных установках партии, наряду с пролетарским интернационализмом (это слово, насколько я понимаю, вы не очень любите), всегда значился советский патриотизм. Да, советский, а не русский, чему, как я считаю, было серьезное объяснение в многонациональном характере нашей страны. Однако мне, например, это нисколько не мешало чувствовать себя русским. И я не могу вполне разделить пафос тех, кто заявляет сегодня: «Были советскими, стали россиянами – когда же будем русскими?»
Вад. К. Это вопрос очень большой и очень многогранный. Но все же подчеркну: то, что сегодня одним из первых пунктов программы обновленной Коммунистической партии стала патриотическая идея, в моем представлении означает колоссальный поворот. Он намечался, кстати, давно, еще в тридцатые годы, но в силу исторической инерции никогда не доходил до конца.
Я не согласен с теми, кто выдает сегодня Сталина за беззаветного русского патриота. Я не могу, скажем, простить ему, что в 1946 году, когда в стране был страшный голод, он бросал огромное количество хлеба в Германию, чтобы подкупить немцев. Есть, конечно, понятие политической целесообразности, но настоящий патриот, по-моему, так поступить все же не мог.
Говорят, в Сталине заложен был патриотизм. Опять не согласен. Нет, это жизнь его заставляла: таково было движение страны, поперек которого он встать не мог. Он был достаточно чуткий человек и потому понимал, чего требует жизнь. И потому уже в тридцатые годы стал возрождать русскую воинскую славу и делать много чего еще, что страшно возмущало старую партийную гвардию.
Но при всем при том не считаю, что Сталин был таким уж глубоким русским патриотом. Вот у Тютчева есть замечательное стихотворение о Наполеоне:
Сын Революции, ты с матерью ужасной
Отважно в бой вступил – и изнемог в борьбе…
Не одолел ее твой гений самовластный!..
Бой невозможный, труд напрасный!..
Ты всю ее носил в самом себе…
Сталин тоже вступил в конфликт с революцией, но… он тоже «всю ее носил в себе». И победить поэтому не мог.
Вик. К. В чем же вы это видите?
Вад. К. Сейчас установлено, например, что послевоенное «ленинградское дело» было замешено на русском национализме. Ленинградская интеллигенция и партийные работники во время войны действительно прониклись русской патриотической идеей, и Сталин этого испугался. Нынче говорят, что он боролся тогда с сионистской опасностью («дело Еврейского антифашистского комитета», «критики-космополиты» и т. д.). Но одновременно он бил и по русским патриотам.
Или вот еще. Вспоминают действительно безобразное «дело врачей-отравителей», но совсем забыто, что до этого был арестован и чуть не погиб такой замечательный, всемирно прославленный хирург, как Сергей Сергеевич Юдин. Его обвиняли в русском национализме и, в частности, в пропаганде православия – он был глубоко верующим человеком.
Вик. К. Это тот Юдин, портрет которого Нестеров написал?
Вад. К. Да, гениальный хирург. И русский патриот. Лев Николаевич Гумилев был посажен в это же время. А он, конечно, тоже был русским патриотом. Так что, когда сегодня пытаются изобразить, будто Сталин всецело одобрял и поддерживал русский патриотизм, это не соответствует действительности.
Конечно, он сразу понял, что в войне без патриотизма не победить. Поразительны его слова, высказанные американскому послу Гарриману, который приводит их в своих воспоминаниях. Сталин сказал, может быть, даже с некоторым цинизмом, о героически сражавшихся наших войсках (это было как раз после битвы под Москвой): «Вы думаете, они воюют за нас? Они воюют за матушку-Русь». Ну и пусть, мол, воюют…
Я убежден, что в России Сталин никогда не будет оправдан до такой степени, как во Франции оправдан Наполеон, ставший там величайшим представителем нации. Потому что у нас преобладает все-таки нравственный подход, этическая оценка любого исторического деятеля.
Вик. К. Не слишком ли мы задержались на Сталине?
Вад. К. Моя мысль состоит в том, что идея патриотизма, которая давно, еще с тридцатых годов, назревала у наших коммунистов как государственная, все время отступала, а между тем по инерции сохранялась идея мировой революции. Россия и русский народ, увы, рассматривались как некий материал для нее. А тот, кто заявлял и начинал отстаивать патриотическую идею, получал отпор.
Можно вспомнить знаменитую погромную статью нашего великого либерала Яковлева, появившуюся в 1972 году в «Литературной газете». После нее меня, например, два года совсем не печатали, а книгу выбросили из плана, и она вышла только через шесть лет.
А в 1980 году я испытал чувство невероятного стыда, когда 600-летие Куликовской битвы было объявлено… делом Тульской области. Между тем это ведь было в полном смысле судьбоносное для нашей Родины событие, до сих пор до конца не разгаданное. В статье, над которой я работал шестнадцать лет и которая должна выйти в журнале «Российская провинция», я доказываю, что это была битва не только и не столько с татаро-монголами. За спиной Мамая стояли итальянцы, генуэзцы, а за ними – Римское папство. Недавно заведующий кафедрой всеобщей истории МГУ Карпов, работая в итальянских архивах, нашел договор, который Мамай заключил с генуэзцами. Перед Куликовской битвой! И такое всемирно-историческое событие у нас объявлялось имеющим областное значение…
Вик. К. Для народа Куликовская битва, по-моему, никогда своего значения не утрачивала. А решения, которые принимались наверху, могли быть продиктованы разными политическими соображениями…
Вад. К. Был, например, такой член Политбюро Воронов. Я совершенно точно знаю: он «неудачно» выступил по новосибирскому телевидению, заявив, что русский народ находится в небрежении. И сразу оказался не у дел.
Подобных примеров можно привести много. Интересно, что даже такой человек, как Солженицын, в своем «Письме вождям» писал: я знаю, на самых высших постах находятся русские люди, которые исполнят свой сыновний долг. То есть хотя он ненавидел все это, но допускал такой вариант.
По моему мнению, сейчас во главе обновленной Коммунистической партии стоят как раз такие люди, которые готовы исполнить этот сыновний долг перед родной страной. Их движение к тому, чтобы страна стояла на патриотизме (на чем, кстати, стоит любая страна), вселяет надежды. Ведь можно испытать лишь чувство стыда за себя и по-хорошему позавидовать той же Америке, где каждый человек, ну, может, за исключением каких-то деклассированных элементов, – абсолютный патриот. С благоговением смотрят на флаг своей страны, все знают гимн и поют его при каждом удобном случае с огромным воодушевлением. И одобряют любое действие своего правительства, которое направлено на защиту национально-государственных интересов, пусть даже ими прикрывается нечто другое.
У нас же постоянно идут споры вокруг национально-государственных интересов. Есть масса людей, которые вообще считают это понятие каким-то злом и безобразием. И есть причины такого слабого духа патриотизма, о чем, собственно, я вам говорил. Ведь длительное время мы обращались к патриотизму лишь в самые крайние моменты – ну, скажем, когда уже немцы находились под Москвой, когда уже буквально все было поставлено на карту. Но это прискорбно, что, лишь когда вода доходит до горла, у людей пробуждается чувство Родины.
Вик. К. Итак, вас обнадеживает, что одним из основополагающих пунктов в программе КПРФ стал патриотизм?
Вад. К. Безусловно. Хватит относиться к России как к некоему материалу, который нужен для каких-то более высоких целей. Каких? Все-таки главной целью должна быть страна. Раз существует государство в своих границах, служение этой стране должно быть самостоятельным.
Вик. К. Патриотический курс партии коммунистов – одновременно и курс социалистический.
Вад. К. Я считаю, патриотическая идея не противостоит социализму, а укрепляет его. Крупнейшие русские мыслители предсказали социализм для России как неизбежность. И революция произошла – да, с невероятными жертвами. Но отрицать ее теперь на этом основании, пытаться отменить сделанное за 75 лет и вернуться к прежнему, дореволюционному обществу – это все равно что пытаться воскресить убитого человека.
Вик. К. Однако некоторые именно такую задачу и ставят.
Вад. К. Что ж, нереально, нелепо.
Вик. К. А почему, вы считаете, для нас неприемлемо копирование западной рыночной экономики?
Вад. К. Даже Гайдар, выпустивший недавно книжку с пародированным ленинским названием «Государство и эволюция», в самом начале ее пишет: да, коммунисты и патриоты правы – в большинстве стран с рыночной экономикой люди живут хуже, чем в России. Действительно, взгляните на мир, и вы убедитесь, что это так. Ведь, скажем, в Латинской Америке или Африке – тоже рыночная экономика…
Словом, такой подход весьма упрощенный. В экономике, как в некоем фокусе, сходится очень многое – от географического положения и климата страны до религии. Но это особая, чрезвычайно емкая тема. Если хотите, можем когда-нибудь об этом поговорить.
Вик. К. Большое спасибо, Вадим Валерианович.