Твой ласковый зов долетел до меня,
И снова душа пробуждается, —
Ей тихое счастье весеннего дня,
Ей вешняя ночь открывается.
Там нежные звезды плывут и дрожат,
Волна их качает пустынная…
Проснулась – и зноем наполнила сад
Бессмертная страсть соловьиная.
Так больно и властно вонзается в грудь,
Так робко и сладко ласкается, —
И к ярким созвучьям навеки прильнуть
Бессильно душа порывается.
Нас кони ждут… Отдайся их порывам!
Пусть эта ночь в молчании своем
Обвеет нас дыханием счастливым,
Подхватит нас сверкающим крылом.
Уж мы летим, наедине с звездами,
Наедине с голубоокой мглой,
И волны сна смыкаются за нами
Холодною, певучею чредой.
В бледных сумерках мятели,
В мгле без цвета и без дна
Словно звезды заблестели
Свечи милого окна.
Сквозь морозные узоры,
Головой прильнув к стеклу,
Вижу – ты склонила взоры
Над работою в углу.
С страстью дерзкой и тревожной
Я в приют твой не войду,
Полюбуюсь осторожно,
Осторожно отойду.
Будь твой вечер тих и нежен,
И когда придет пора,
Благодатен, безмятежен
Сон невинный до утра.
Деревья чуть обвеяны листвою,
Прозрачна даль,
И ты несешь пустынною тропою
Свою печаль.
Прекрасна ты, как ясный вечер мая, —
Но почему
Душа болит, твоих очей встречая
Немую тьму?
О, не грусти, забудь былые грезы, —
За ливнем вслед,
И свеж, и чист, свои роняет слезы
Душистый цвет.
Молитесь, молитесь! Уж бледные крылья
Бездушная гостья раскрыла над нею.
Лежит – разметалась в томленьи бессилья,
Как птичка больная, малютка родная…
Я истине верить не смею!
Давно ли, давно ли в улыбке счастливой
Ее раскрывались румяные губки,
И смех разливался волной шаловливой,
И солнце, казалось, лишь ей улыбалось,
Ей – маленькой нашей голубке…
Молитесь, молитесь! Чуть теплится чутко
Над детской постелькой ночник, замирая;
И ангелы нежно целуют малютку
В усталые глазки, и светлые сказки
Ей шепчут, с собой увлекая…
Я сойду в мой сад пораньше, —
Не спугну ли легких фей,
В красоте кудрей их длинных
И заплаканных очей.
Над водой всю ночь сегодня
Собиралися оне,
Развиваясь и свиваясь
В хороводах при луне.
Мне бы только легкий трепет
Легких крыльев уловить
И загадочного смеха
Ускользающую нить.
Я уходил, тревожный и печальный, —
Ты всё в толпе, ты всё окружена,
Напрасно ласки жаждала прощальной
Моя душа, смятения полна.
Пустым речам, моей не видя муки,
Внимала ты, беспечная, смеясь.
Вокруг тебя порхали вальса звуки
И нежная мелодия вилась.
Но где от лип темней ложились тени,
Где ключ журчал невидимой струей,
В тоске любви, в тревоге и смущенье,
Твой легкий шаг узнал я за собой.
Любимые напевы покидая,
Из шума зал блестящих ты сошла,
Как эта ночь, отраду обещая,
Как эта ночь, приветливо светла.
Ты вскинула сверкающие руки
На плечи мне, дрожа и торопясь,
А вдалеке пылали вальса звуки
И нежная мелодия лилась.
Если безмолвным и светлым волненьем
Взор твой сияет, о друг мой любимый,
Если румяным и милым смущеньем
Нежные щеки так знойно томимы;
Если прозрачная ночь голубая
Тихо волну осыпает звездами,
Если черемуха дышит над нами,
Белые кисти неслышно качая, —
Как мне признаться, и надо ль признанье,
Сладко томящее робкую душу?
Бледным ли словом живое молчанье
Царственной ночи безумно нарушу?
На мрамор резной водоема,
Звеня, набегает волна.
Одни мы, далеко от дома,
Нас нега сковала одна.
Нам веет вечерними снами,
Погасло мерцанье зари,
И крупными небо звездами
Усеяло ризы свои…
О, друг мой! душа отдыхает,
Сомнений в нет нет, ни тревог,
И месяц лучами ласкает
Задумчивый наш уголок.
В забытом уголке покинутого сада,
Под свежим пологом поникнувших ветвей,
Вздыхает и поет лукавая наяда;
Звенит и плещется несякнущий ручей.
И, лик пленительный над влагою склоняя,
Всегда недвижная над вечным бегом вод,
В сияньи мрамора вакханка молодая,
Роняя тяжкий тирс, усталая, встает.
В час полдня знойного, когда оцепененье
И яркий сон царит на тихих берегах,
Люблю ловить следы борьбы и опьяненья
У девы каменной в загадочных очах…
Уж взору чудится – дыхание живое
Приподымает грудь и расторгает сон,
И жду – вот с уст ее, пронзительный, как стон,
Сорвется бранный клик: «Эван, эван – эвое!»
С гулом в глубокий кувшин набегает струя ледяная…
Милая дева, постой, – дай поглядеть на тебя!
Темные стрелы ресниц упали на гордые очи,
Темной змеею коса вьется на смуглом плече,
Хмурится круглая бровь, – и с трепетом дерзкий пришелец
Ждет… Ослепи же его молнией южных очей.
О, друг мой! соловьи счастливее меня:
Не их ли звучный клич, волнуя и маня
Еще неведомой, но сладостной любовью,
Слетает на заре к девичью изголовью,
И гонит чуткий сон и пламенной мольбой
В неясной полумгле томится над тобой,
И, опьяняя слух волшебными мечтами,
Наполнит жаркий взор счастливыми слезами.
Прости, прости безумные упреки,
Ревнивые угрозы мне прости,
Далекий друг, любимый и далекий,
Минутный луч, блеснувший одиноко
И гаснущий на сумрачном пути!
Унылая, пустынная дорога,
Унылые, напрасные мечты,
И там, вдали, у милого порога,
Последних роз манящая тревога
И осенью побитые листы.
Ты знаешь ли, как сладко одинокому,
В загадочной, беззвучной тишине,
Лететь душой туда-туда, к далекому,
Что только раз пригрезилося мне.
То – колокол, в просторе душном тающий,
Вздыхающий и тающий, как сон,
Но за собой надолго оставляющий
И жалобный, и требующий стон.
О, где же ты, для сердца примирение?
О, где же ты, забвенья сладкий плод?
Один лишь миг, одной струны волнение —
И снова всё мгновенное живет.
Ты знаешь ли, как больно одинокому,
В загадочной, беззвучной тишине,
Лететь душой туда-туда, к далекому
Что только раз пригрезилося мне.
Много ли надо для счастья? Взманила весна молодая
Снова на волю к себе шумную праздность толпы.
Только из целой толпы слежу я внимательным взором,
Даже не взором – душой, робко слежу за одной.
Любо глядеть мне, как кудри сбегают широким потоком,
Черным, как поздняя ночь… Вдруг под тяжелой их мглой
Вспыхнут, как первые звезды, горячею нежностью взоры…
Что бы я не дал, когда б мне улыбнулись они!
С тихой тревогой гляжу… Дрожу я – не слишком ли дерзко
Франт этот с узким лицом, встретясь, тебя оглядел?..
О, для толпы ль рождена твоя лучезарная юность?
Им ли, слепцам, оценить чудное солнце мое?
Осень в сердце твоем, и в саду у тебя
Опадает листок за листком,
И кровавая роза, дрожа и любя,
На окне доцветает твоем.
А любимый твой друг, убаюканный, спит
Там в степи, где ни сел, ни дорог,
И в смертельной красе на холме шелестит
Иммортелей осенних венок.
У моря, у тихого моря,
Одни мы бродили с тобой,
Любуясь счастливою ночью,
Любуясь безмолвной луной.
У моря, у тихого моря,
В тот светлый, таинственный час,
Над нами любовь молодая
На крыльях беззвучных неслась…
То время далёко, далёко,
И ты от меня далека…
У моря, у тихого моря
Задумчиво бродит тоска…
Как призрак, задумчиво бродит,
Как призрак, беззвучно поет
У моря, у тихого моря,
У бледного зеркала вод…
Непогодною ночью осеннею,
У дверей,
Чей-то робкий ей шорох почудится…
Жутко ей.
И вглядеться-то страшно в недвижную
Эту мглу —
Ну, как бледные руки подымутся
Там, в углу?
Не глядит, не дохнет, не шелохнется,
А в груди
Что-то шепчет до боли назойливо:
«Погляди».
В золоте осеннем грустная аллея
Путь наш осыпала золотом листов…
Как чета влюбленных, странно холодея,
Шли мы вдоль любимых, тихих берегов.
Что-то между нами тихо обрывалось,
Словно паутины трепетная нить,
И куда-то сердце с болью порывалось,
И о чем-то сердце жаждало забыть.
И в душе роилось дум так много-много,
На уста просилось столько поздних слов,
А кругом мерцала грустная дорога
Золотом осенним вянущих листов.
Голая береза шелестит о стекла
Робкими руками…
Отчего же взор твой засветился снова
Тихими слезами?
Отчего безмолвна и с тоской невнятной
Смотришь в даль ночную?
Отчего с тобою я как враг ни слова,
И как друг тоскую?
Или это осень тенью молчаливой
Пронеслась над нами,
И сердца, и мысли мрачно разлучая
Гневными крылами?
Нет, не могила страшна —
Страшно забвенье,
Страшно свалиться
Без силы, без воли,
В пропасть холодную
Вечного сна…
Благо тому, чью могилу
И крест молчаливый
Дружеский мягко венок обовьет,
Точно объятье
Теплой руки,
Живою поэзией красок.
Вот василек полевой —
Память далекого детства,
И розы тревожный восторг,
Там астр сиротливых мечтательность,
Георгин одинокая гордость,
И тихой фиалки,
Свежей затворницы леса,
Смиренный и всепримиряющий
Шепот душистый.
И благо и жизни, и смерти,
Когда по цветам разгорится
В ранних росинках
Погожее утро,
И тихо над гробом цветут
Слезы любви и молитвы.
О, как далёко и как враждебно
Ты удалилась от меня!
И нет уж в сердце зари волшебной,
И в песнях нет моих огня.
Едва мерцает из тяжкой дали,
Из тяжкой дали, из темных туч,
Твой лик, исполнен немой печали,
Твоей улыбки бледный луч…
Не воротиться тому, что было,
Что догорело, что прожито.
Молчи же, сердце! Как ты любило,
Пускай не знает другой никто!
Friede, friede! Тих и мирен вечер,
Только слабо колокол дрожит!
Божья весть о близком воскресеньи
От грозы насилий и обид.
Friede, friede! С узкой колокольни
Как молитва тихая парит;
Сердце тихо празднует победу
Над грозой насилий и обид.
Как ночь тиха, как ночь темна!
Один прижавшийся к стеклу
Листок поблекший из окна
Глядит ко мне сквозь эту мглу.
Глядит сквозь эту мглу с мольбой
И будит горькие мечты —
Один листок, один живой
Свидетель летней красоты.
И говорит он: «Ночь темна,
Грустна безмесячная ночь,
Кругом глухая тишина…
О, не гони меня ты прочь!
О, не гони, не презирай
Моей унылой желтизны:
Я – мертвый лес, поблекший рай,
Могила песен и весны!
Я – память счастья и тревог,
Лесов живых, живых небес,
Последний трепетный листок
Из книги света и чудес.
Когда же грубо ветер злой
Меня в безмесячной тени
Сомнет, сорвет перед тобой,
Хоть раз, один хоть раз вздохни!»
От сонных берегов, где в ласковом покое
Волны безропотной затишье голубое,
От узкой заводи, где на заре едва
Плескалась под веслом глубокая трава,
И в раннем лепете приветливой наяды
Душе мечталися бесценные награды, —
Прости, любимая! – я порываюсь вдаль
За черный гребень гор, где гневно блещет сталь,
И в смертных прихотях, и в долгих воплях боя
Хочу испить до дна призванье роковое.
Там, далеко на горах,
И в лощинках, и в долках,
Как зимы последний грех,
Тихо тает грязный снег.
И просторна, и пестра
Пробужденная гора.
Выше, выше – там пути
Человеку не найти:
Словно горы – облака,
И тропинка далека,
По которой мимо круч
К нам нисходит тонкий луч.
Когда еще недвижны воды
И даль морозная глуха,
Мне веет радостью свободы
Веселый голос петуха.
Легко пронзая мглу ночную
Призывом звонким и простым,
Он шлет улыбку золотую
Мечтам рассеянным моим.
Он бодро требует ответа
Своей трубе, и слышен в ней
Мне праздник зелени и света
В родном саду в тени ветвей, —
Где по дорожкам солнце бродит,
Где речка сонная тиха,
И по заре свежей доходит
Веселый голос петуха.
С уступа плющ сползал широкими извивами,
Внизу белела древняя стена,
И песня рыбака дрожала переливами,
И голубела сонная волна.
И сердце родину любило молчаливую,
И блеск реки, и колокол вдали,
И меж лесистых скал тропинку прихотливую
Куда-то ввысь от долов, от земли.
Над светлой тишиной, над мирными долинами
Последний раз хотелося вздохнуть,
И унестись навек за теми исполинами
В сияющий и бесконечный путь.
Лишь на мгновенье узрел красоту без покровов,
Только мгновенье пред ним в наготе непорочной,
Бледная, звездного неба стояла царица…
Темная гибель висит над безумцем счастливым…
Ты ль Актэоновой участи, страстное сердце,
Ищешь – зажечься на миг и навеки погаснуть?..
Чуждая гавань и люди чужие, и яркое небо
Словно чужое. Глядишь – верить не смеешь очам.
Улицы – моря шумней, и в пламени воздух, и пышно
Золото страстных лучей сыплет чарующий день.
Клетка открылась – беги!.. Но что же ты смотришь, волнуясь,
Будто в смущеньи, назад, с палубы медля сойти?
Иль запросилося сердце туда – в эту ширь голубую,
Где неумолчной волны смутно качается зыбь?
Там ли родное внятней мечте открывается зоркой
В светлой мелодии звезд, в важной гармонии вод?
Полно, мой добрый хозяин! к чему в свой кубок глубокий
Льешь упоительных чар южного нектара мне?
Верь мне, и самая Геба меня б опьянила не слаще,
Чем этот воздух и зной, эта прозрачная даль,
И на пороге твоем, меж роз и зелени, взоры,
Полные солнца и мглы, дочери смуглой твоей.
Юноша, гнев свой смири! Оставь назиданья, о старец!
Право, безумен, смешон ваш раздражительный спор.
Сердца жар не тебе залить, беспощадная мудрость,
Опыт медлительных лет, пепел потухших огней.
Страстное чувство, не ты признаешь венец упоений
В нежности тающих сил, в строгом сознаньи конца.
Вот изваянье любимицы мудрого Зевса.
Смотришь, как строгий резец в благородном усильи,
Творческим духом провидя высокую тайну,
Мрамору твердому предал божественный образ.
Смотришь – и молишься чистому счастию знанья,
Мысли кипящей и мудрости тихим вершинам.
В дальнюю чащу лесов укройся, дрожащая нимфа.
Слышишь, как рог заревел, как заливаются псы.
Дерзкий пришелец в твое вторгается влажное царство…
Где же твои соловьи? Где же молчанье твое?
Треск и проклятья кругом, – и дикая жизнь торжествует
Здесь, на могиле твоих тайных мечтаний и снов.
Мшистые камни… стена… то шепот, то стоны молитвы…
Вы ли, гонимые, здесь бледной стеснились толпой?
Мрачною верой горят, как факелы темные, взоры;
Буря рыданий и слез к темному небу растет…
«Боже! Мы – прах пред Твоей венчающей верных десницей.
Боже! Открой нам, открой недостижимый Сион!»
Грустно ты, колокол старый, на ветхой поник колокольне.
Вижу: уж больше тебе дальний простор не будить
Светлым, как день, торжеством улетающих в небо хвалений,
Строго протяжной волной долгих надгробных молитв.
Позднего ль ветра крыло тебя торопливое тронет —
Глухо последним «прости» скажется гулкая медь.
Тот был душою герой, кто в бледном преддверии гроба,
В темных угрозах чумы жизни разгадку обрел:
Смерти – молчанье могил и мрамор холодных надгробий,
Жизни – веселье и блеск, жизни – любовь и цветы.
Бодро испей до конца всю чашу манящих восторгов —
Черная смерть у дверей в строгих одеждах стоит.
Месяц серебряный в темные наши аллеи,
В самую чащу ветвей проникает… О, выйдем,
Выйдем на эту лужайку на это сиянье!
Спите волненья мятежные! Ласковой ночи
Чистое в дар принесем и незлобивое сердце,
Нежность смирения, нежность и слез, и молитвы.
Что за тревожную ночь послали сегодня мне боги!
Строго-прекрасная к нам в светлом молчаньи сошла.
Небо казалось очам фантастично-глубокой поэмой,
Полной мерцающих тайн, полной звездящихся слез.
И к озаренной воде сбегались туманные тени,
Точно сбирались отплыть и поджидали гребца.
Нервы натянуты были, как струны, готовые к пенью…
Вдруг исполнительный пес поднял отчаянный лай.
Чу! полководца признала и славит лохматая стая;
Резко дисканты визжат, глухо рокочут басы.
Мудрый политик мирит, а молодость требует боя,
И разглашает набат внутренней смуты пожар.
Жадно крикливая праздность о новом и судит, и рядит;
Ты же, без жалоб неся старый терновый венец,
В образах странных уму, но чуткой приемлемых верой,
В образах темных пока, правды лелеешь зерно, —
Чтоб через много веков, поколений чрез много, быть может,
С них, с побежденной толпы, полною мерой собрать.
С тихой и светлою думой твои пробегаю страницы:
Это – безбрежная даль, – родины милой поля,
Это – горячая кровь безбрежно широкого сердца,
Это – свежо и легко мир облетевшая мысль.
Только великой стране дается великий художник,
Лишь океан красоты перлом бесценным дарит.