В университете появилась новая студентка.
– Художница? – спросил Щукин, присмотревшись к ней. – Талантливая художница, правильно?
– Откуда вы знаете? Я же никому не говорила! – испугалась студентка.
– Художница – это обычно красивая женщина с внутренней пластичностью бегемота. У большинства художниц скверный и тяжелый характер. Они все время докапываются, все время говорят: «А вот давайте все выясним до конца!» Быстро вспыхивают, долго нудят, но, если не обращать внимания, скоро остывают. Творчество – это такая разрушительная сила, она внутри кипит, требует: «работай, работай», а тут жизнь снаружи идет, всякие мысли, всякие занятия. Побочный эффект творчества – скверный характер. Если хочешь, чтобы художницы к тебе нормально относились, надо соблюдать два момента. Первый – никогда не говорить «рисуй!», потому что художницы ненавидят, когда им указывают, а это слово и так в них играет. И второе – не обращать никакого внимания на настроения.
Разоблаченная художница вздохнула.
– Как же все достали меня своей проницательность! Ладно, давайте я вам что-нибудь нарисую, – сказала она ворчливо.
На пляже на маленьком стульчике сидит очень крупный мужчина. Он не столько высок, сколько широк. Живот, грудь, руки, ноги – все совершенно круглое. Сверху он похож на идеальный шар. Шар покрыт рыжей шерстью и татуировками. Не сразу можно понять, с какой стороны ты на него смотришь – со всех точек он примерно одинаковый.
Вокруг огромного шара пять или шесть девочек. Своими круглыми пальцами гигант с необычной ловкостью заплетает им косички. Потом оказывается, что одна из девочек слегка старше остальных. Это жена.
– Паша! – говорит жена воркующим голосом. – Как включается кастрюлька?
Паша мрачно сопит, заплетая жене косичку.
– Кастрюлька не включается. Кастрюлька ставится на плиту, – говорит он.
У храма двадцать ступенек. Точнее, десять и десять. Между ними такой небольшой пролетик под крышей, вроде прогулочной веранды. Это лучшее обзорное место на всей территории храма. Отсюда можно обозревать весь двор. Каждое воскресенье на этом обзорном пятачке стоит Фаина – красивая величественная женщина. У Фаины восемь детей и муж Арсений.
Шесть младших детей Фаины бегают по территории храма, где есть качели и всякие горки, чреватые опасностями. Фаина – хорошая внимательная мать, но раз в неделю она позволяет себе мелкие удовольствия. Главное ее удовольствие – поймать Арсения на том, что он плохой отец.
И вот, затаив дыхание, Фаина наблюдает, как Арсений – маленький, худенький и ловкий – бегает между детьми. Кого-то стаскивает с горки, кого-то сажает на горку, разнимает драки и т. д. Фаина терпеливо ждет. И вот, наконец, Арсений ошибается. Один ребенок, раскачавшийся на качелях, едва не задевает ногами другого по голове. Тот, кого едва не задели, садится на попу и на всякий случай орет.
Фаина счастлива.
– Опять в астрал втыкаешь? Зачем я за тебя вышла замуж? – кричит она на Арсения.
Арсений терпеливо вздыхает, успокаивает детей, приводит их во вменяемое состояние и ведет в храм на причастие. Фаина идет следом и ворчит. Завтра все изменится, они поменяются ролями, но сегодня день Фаины.
Доцент Воздвиженский сказал:
– У меня была бабушка Надя. Она работала на хлебозаводе мастером.
И у нее коронная фраза была: «А вот ты встань в три утра на хлебозавод!» Дочка начинает парить что-то такое сложное, с мотивами, с философией, с люблю/не люблю, со всякими сложностями и идеями, а она опять: «А вот ты встань в три утра на хлебозавод!»
Человек опять парит что-то сильно философское, с резонами, а бабушка опять: «А вот ты встань в три утра на хлебозавод!»
Работало ну просто на ура. После пятого повторения самый кипящий человек моментально смущался и успокаивался.
Профессор Щукин летом уезжал в глухую деревню у реки и снимал домик у одного человека по имени Федя. У Феди было два свойства. Все глаголы он говорил матом. Ну не все, а процентов 40 точно. И смысл не терялся. И примерно половина существительных тоже была матом. И тоже смысл не терялся. Причем сам Федя явно не понимал, что матерится. Он так разговаривал. Аффиксы для мата у него были разнообразные. В городе таких точно нет.
Второе свойство Феди было то, что он все делал мгновенно.
Например, профессор Щукин говорил себе: «Надо бы купить бензина для моторки! А то вот моторка есть, а бензина нет!» и начинал мысленно настраиваться. Чесать шею, думать, где ближайшая заправка и т. д. А Федя вначале срывался и грузил канистры на мотоцикл, а потом только осознавал, что едет покупать бензин для моторки. То есть поступок у него опережал мысль о поступке.
Или Щукин думал: «Надо бы приготовить что-то поесть!» И ничего не готовил, а только начинал мысленно мобилизовываться на совершение этого действия, прекрасно зная, что ограничится бутербродами. А Федя вначале начинал чистить картошку и потом только понимал, что он – блина-малина! – оказывается, готовит еду.
Или Щукин говорил: «Хорошо бы починить забор!» и ничего не чинил, а Федя в этот момент уже бежал за досками, потому что мысль у него всегда равнялась действию и даже опережала его.
По темпераменту Федя был суперхолерик. Он даже ходить не умел, а умел только срываться и бегать. Деятельности он сменял мгновенно. Вот Федя на крыше. Вот Федя уже в гараже. Вот он на огороде. Вот Федя куда-то уехал. Вот он откуда-то приехал. Вот он с кем-то поругался на улице. И вот он уже помирился. Вот он учит жену не смотреть в телевизор, а детей не сидеть в телефонах.
Из-за того, что Федя был суперхолерик, он вечно вступал с медлительными людьми (чаще с женой и детьми, которых у него было пятеро) в конфликты. Его бесило, что кто-то просто сидит и ничего не делает. И он начинал орать. Причем тоже без частей речи. Потом столь же быстро успокаивался, впадал в задумчивость (секунд на 10, что для него было рекордом) и, покачивая головой в полном недоумении, говорил Щукину: «Что-то я опять со всеми разос… разругался! И как так?» И цокал языком. И сразу же со всеми мирился. Но не извинялся, а как-то так мирился, поступками. «Иди велосипед сделаю!» – говорил он зареванному сыну. Или «На денег, в магаз сгоняй! Купи себе пиво и шоколадку!» – говорил жене.
Дети любили Федю, потому что он был добрый. Жена тоже любила.
Щукин часто думал о том, что хочет быть похожим на Федю. Или если не совсем похожим, но быть как-то поближе к Феде. Стать чем-то промежуточным между собой и Федей. Тогда было бы идеально.
– Вот что меня грызет, – сказал Щукин. – Я думаю, что я плохой педагог и воспитатель. Я могу много дать талантливому студенту, если он будет у меня брать, особенно в те минуты, когда я готов общаться, но я не способен преодолевать сопротивление тупости, лень или отсутствие мотивации. То есть если студент туп, то я ему сразу ставлю пятерку, чтобы он не захламлял мне аудиторию. Но это ведь нечестно, потому что, на мой взгляд, мотивации не имеют 70 студентов из 100.
А вот Сомов не так. У него сложно получить даже четверку. Как педагог, он так себе. Ничего сложнее учебника. Но он вытягивает эти 70 человек, и только мои 30 ничего у него получить не могут. Но они ведь могут и самообразованием заняться? Но это в вузе, а что в школе?
И вот я стал читать педагогическую литературу. Много прочитал. И там, в основном, только вода и высокие социальные цели – в нашей пед. литературе. Или голая дрессировка и лайфхаки с идиотскими примерами – в литературе американской. Один Януш Корчак интересен и очень много дал. Но он грустен и любит порой с тоской какой-то, с накалом печали и безысходности.
И тогда я просто стал вспоминать всех хороших учителей, которых я знал в своей жизни. Особенно Наталью Вадимовну, которая для меня образец учителя. Я учился в пятом классе, когда она пришла к нам в класс. Она была худенькая, пожилая, никогда не повышала голос, разве что иногда «звенела», потому что внутри были горячая. Класс, довольно хулиганский, выживший двух или трех учителей до нее, сразу как-то затих. В ней была твердость. Причем не от злости твердость, а от любви к предмету. Ты ощущал, что Пушкин, Лермонтов и русский язык – это что-то реально важное.
Вот ее качества, которые я запомнил:
1. Она всегда настаивала на своем и не давала бездельничать. Не терпела подлости, ябед и т. д., но к тем, кто проявил эти качества, относилась нормально, не мстительно. Т. е. ненавидела поступок, а не человека, который его совершил.
2. она любила свой предмет и ОХРАНЯЛА его от учеников. Ну как бабушка охраняет хрустальную вазу от слишком активного внука. И внук чувствует: «во! ваза-то, оказывается, ценность!» И начинает ее беречь. Ну или хотя бы уважать.
3. уроки у нее были расписаны поминутно и посекундно. Причем не на 45 минут, а минут на 49 – на тот случай, если вдруг класс окажется гениальным (никогда не оказывался). Она точно знала, что должно происходить на 31 минуте урока, на 18-ой, какой словарный диктант будет с 9 минуты по 14-ую и т. д. Если кто-то опаздывал, она говорила: «Петров! Из-за твоего опоздания весь класс – все тридцать человек! – потерял 30 секунд. Мы теперь можем не успеть разобрать дополнительный вопрос!» И это был кошмар. Все начинали работать дико быстро, потому что эти невидимые часы все время словно тикали и надо было успеть:)
И еще все время говорила: «У муравьишки ножки болят».
У Щукина был друг Кутайсов с кафедры языкознания, который долго жил в монастыре, но не монахом, а просто трудником. Потом он вернулся из монастыря и дальше стал изучать свой несчастный санскрит, но при этом отравлял всем жизнь вопросом: «Зачем?»
Например, захочет Щукин накачать себе такой пресс, чтобы об него доска ломалась, а Кутайсов скажет:
– Зачем? Ты что, от этого вечно жить будешь? В инстаграме фотку повесишь, чтобы тебя какой-нибудь Югов тебя лайкнул? Или какая-то непонятная тетя? Самому не противно? Смысл? Зачем это все?
«И, правда, – думает Щукин. – Зачем мне этот пресс? Гадость это и пустота».
И идет есть котлеты.
Или Воздвиженский задумает в очередной раз жениться, а Кутайсов ему такой:
«Ну зачем? Ну скажи мне: зачем? У тебя это все равно на пять минут! Да и чем женщины между собой глобально отличаются? Кто-то ворчит чуть больше, у кого-но ноги чуть длиннее, но это же все такие нюансы! Держись за ту, которая есть! Учись любви и терпению! Если первую любовь потеряешь, дальше только труднее.»
И у Воздвиженского сразу настроение портится, потому что ведь правда это все.
Или захочет Сомов купить себе новую крутую машину, а Кутайсов ему скажет:
«Ну зачем? У тебя что, старая машина плохая? Логика? Смысл? Зачем?»
Сомов хватается за голову.
«И, правда, зачем? – думает он. – Ну зачем мне новая машина? Я ведь езжу только с работы и на работу. Все равно в пробках стою. Да и вообще между „Тойотой“ и „Мерсом“ разницы никакой. Ну, может, кнопок где-то чуть больше. Но я ведь и на „Тойоте“ половины кнопок не знаю».
И настроение у него портится, потому что утрачивается смысл и цель. Он так «Мерс» хотел, а ему надежду убили.
По этой причине Кутайсова все терпеть не могли и сразу начинали убегать, как его увидят. Кутайсов вслед никому не бежал, но только по коридору гулко разносился его вопрос: «Заче-е-ем?»