Я давно думаю, что русскую классику надо запретить.
Ну, во всяком случае, в школе.
Потому что выходит молодой человек в жизнь с какими-то дикими представлениями.
Ничему ваша классическая литература не учит. <…>
Не бывает таких святых, как князь Мышкин, таких порядочных, как Татьяна Ларина.
Не бывает.
Женщины отнимают колоссально много внимания. Особенно когда сознательно пытаешься сосредоточиться на чем-то важном, когда старательно не думаешь о чьих-то тонких, словно выточенных искусным ювелиром, мраморных пальцах, когда не вспоминаешь запах внезапно склонившейся к твоему лицу пряди медовых волос. Даже если настрого запрещаешь себе возвращаться мыслями ко всем этим нечаянным прелестям, если готов с головой уйти в самые насущные и неотложные проблемы, женщины все равно отнимают почти все твое время, как будто тянут на себя невидимое одеяло. Я не знаю, как у них это выходит, но они всегда тянут одеяло, независимо от того, идет ли речь о постели или только о походе в парикмахерскую.
Прекрасная Маргарита постригла меня… необычно. Как только я узнал ее имя, я начал говорить ей «ты», конечно, только про себя, не «она», а «ты». Осознал я это позже, но начал именно в тот момент, когда прочитал на карточке: «Салон Мармелад. Стилист Маргарита». Итак, Маргарита, ты постригла меня необычно. Впрочем, дело было даже не в стрижке. Если учесть мой традиционный хвост, то каре по середину шеи трудно было воспринимать как заявку на кардинальную перемену внешности. Но вот укладка… Разве ты не видела, Маргарита, я стал похож на древнего рыцаря в шлеме с поднятым забралом? Наверное, тебе тоже было смешно, но ты хотела угодить постоянной клиентке Виктории, которая привела нового клиента, и изо всех сил сдерживала смех.
– Какое-то лакированное ведро, – сказал я, оглядев в зеркале результат, но в тот момент в салоне раздался хоровой вздох восхищения, в котором был слышен и голос моей тетки, и твой голос, Маргари́та.
Глядя на Вику, которая сидела рядом в новеньких блестящих кудряшках и явно была очень довольна собой, я решил, что тратить нервы на выражение своего мнения по вопросу стиля не буду, а тихо-мирно поправлю дело дома с помощью воды и шампуня. Прощай, Маргарита, увидимся ли мы когда-нибудь?
Вместо того чтобы ехать с Викой в университет, я под предлогом сживания с новым имиджем отправился домой.
Как известно, все, что ни делается, делается если не к лучшему, то как минимум с умыслом, и на сей раз народная мудрость не обманула. Уже подходя к нашему подъезду, я заметил на лавочке двух девиц. Именно это слово «деви́цы», не путать с «де́вицами». Ударение здесь принципиально важно. Ударение на суффикс «иц» придает слову какую-то неряшливость, грубость: «деви́ца-дьяволица-продавщица» (исключение пушкинские «три девицы под окном пряли поздно вечерком», но это норма двухвековой давности). Де́вица – это от слова «дева», это особое состояние души – целый подвид среди женщин гуманитарных профессий. Девушки вырастают, выучиваются, выходят замуж, превращаются кто в дам, кто в теток, это уж кому как угодно. А де́вица, она так и остается девицей на протяжении еще очень и очень долгого времени. Сидевшие на лавочке перед подъездом деви́цы относились к той части сухого остатка от выпуска гуманитарных факультетов, который получается, если вычесть легкомысленных хорошисток, удачно выскочивших замуж на пятом курсе; трезвых троечниц, которые сразу по получении диплома оканчивают курсы бухгалтеров; и всех остальных, кто честно идет тарабанить часы в школах, но лет через десять все равно обнаруживается на непыльной менеджерской должности в местном бизнес-центре. Одним словом, деви́цы были из числа неисправимых отличниц, которые и в сорок, и в пятьдесят с равной степенью одухотворенности лица размышляют о стихах австрийских поэтов или пьесах Чехова в сравнении с современной драматургией. Именно деви́цы обычно оказывают внимание тем немногочисленным представителям сильного пола, которые обучаются гуманитарным профессиям. Чаще всего их внимание остается неоцененным, и, получая диплом, они уже твердо уверены, что все мужики сволочи. То есть за все мужское человечество отвечают ровно те пять или семь парней, с которыми им удалось пообщаться в пределах студенческой группы, а при хорошем раскладе плюсуем туда и пару преподавателей.
Обычно девицы работают в библиотеках, музеях, занимаются наукой или остаются преподавать на родной кафедре. Нужны очень веские причины, чтобы девица обнаружила под своими ногами земную твердь.
Данные конкретные девицы доучивались на последнем курсе университета, то есть находились в том блаженном состоянии, когда ты давно перестал работать на зачетку и зачетка как миленькая распахивает за тебя сессионные студенческие пашни. Времени у девиц было, судя по всему, вагон, и они частенько заходили к Вике как к старшему научному товарищу, по той лишь причине, что когда-то, еще будучи аспиранткой, она вела у них какой-то спецкурс по юридической лингвистике.
Девицы были самыми надоедливыми существами на всем белом, а может быть, и темном свете тоже. Я никак не мог разобрать из их с Викой разговоров, умны девушки или, напротив, непроходимо тупы. Сам я склонялся ко второму варианту, но та серьезность, с которой к ним относилась Вика, заставляла меня до поры держать свое мнение при себе, чтобы не облажаться в случае чего. Сейчас они сидели ко мне спиной и, увлеченные разговором, не замечали моего приближения. Я остановился.
– Тебе не кажется, что бред – это самая логичная вещь на земле? Я всегда могу железно обосновать любую ахинею, чего не скажешь о хороших вещах, – степенно и громко рассуждала первая девица, похожая сзади на пупса огромных размеров.
– Ты права, – отвечала ей вторая, более изящно сделанная девица. Голос у нее звучал низко, как трубы или тромбона. – У нас в саду в этом году повалился забор. Осталась только калитка. До этого бабушка приучила собаку входить через калитку и делать свои дела за забором. Картина теперь такова: забора нет, стоит калитка, а собака ждет, пока ей калитку откроют. Нужно выйти – собака идет к калитке, ноет и ждет, пока ее не выпустит кто-нибудь. Вокруг поле… Но сделать два шага и обойти собаке страшно. Не то же ли с человеческим мозгом делает воспитание? То, что ты называешь бредом, – может быть, это просто альтернатива. Вот каковой вопрос меня в последнее время томит.
Да, она так и сказала: «не то же ли», «томит» и «каковой». Впрочем, это меня не сильно удивило.
«Вика, к тебе твои девочки», – объявлял я и уходил за перегородку, пока они пили чай и разговаривали о чем-то своем.
«Твои девочки» – это тоже было условное название. Когда я в первый раз назвал так девиц, Вика поправила: «Это не мои девочки. Это девочки Миллер». – «Кто такой Миллер?» – спросил я и моментально пожалел о своей торопливости, потому что Вика сделала огромные глаза, как какой-нибудь кровожадный пират, чрезмерно хватанувший рому. «Женские иностранные фамилии не склоняются, – сглотнув «ром», ледяным тоном проговорила она. – Если бы это был «кто такой», как ты изволил выразиться, то я бы сказала «девочки МиллерА». Миллер – это «она». Боги! Неужели ты так же позоришь меня в университете?»
Пережив ее бурную реакцию однажды, я избегал произносить фамилию Миллер. Выражение «твои девочки» прижилось, но мы знали его истинный смысл.
Девочки все время думали и разговаривали о чем-то очень неземном. Иногда мне казалось, что они невероятно круты, а иногда – что совершенно не в себе. Я их побаивался. Однажды девица, которая тоньше, решила вовлечь меня в разговор. Это случилось, когда я вышел из-за своей гипсокартонной перегородки, чтобы сварить кофе. Девица поднялась и, глядя прямо на меня, но обращаясь к Вике, проговорила: «А Саша-то ваш какой импозантный мужчина стал». После этого я старался во время их посещений не выходить из-за перегородки ни за кофе, ни за чем-либо другим.
– Это как «в упор» и «вброд», – продолжала девица, похожая на пупса. – И то и другое наречие, и то и другое сохранили связь со словом, от которого образовались, а пишутся по-разному…
Все это был контрольный выстрел в упор. О чем вы девочки?! Сейчас они сидели спиной, но, как на грех, я поздно спохватился и подошел уже опасно близко. Застыв на месте, я прикидывал, поздно или нет развернуться и есть ли шанс уйти незамеченным. Я не жаждал, чтобы девицы узнали меня: пройти мимо было бы невежливо, а приглашать их в дом и слушать про «в упор» и «вброд» не хотелось. Даже если они сто раз правы. А они сто раз правы: я тоже не понимаю разницу в этих исключениях, но, как и большинство русскоговорящих людей, предпочитаю считать, что Розенталь и Ожегов неизменны, как законы физики. Видимо почувствовав чье-то внимание, девицы развернулись на сто восемьдесят градусов, но и я буквально в эту же секунду сделал то же самое и уже медленно шел в противоположную сторону. Они меня не окликнули, наверное, не узнали из-за «шлема» на голове – спасибо тебе, волшебница Маргарита!