Вообще-то моя история не такая уж и странная, такую историю может написать каждая девчонка в моем возрасте, если только захочет и не побоится. Итак, мне 14 лет, учусь в простой средней школе № 20 города (наверное, пропущу название, поймете почему). Через два года заканчиваю школу. Учусь на отлично, иногда чуть ниже, просто не понимаю кое-что в математике, не идет химия, а вот физика замечательно. Живу с родителями одна, скучно без брата или сестры. Мое имя – Женя, так можно звать и парня или девчонку, вот тут-то и загвоздка, но по порядку.
Родился я нормальным мальчиком, дрался с садика, наказывали, как же без этого. Солдатики, машинки, это нормально, игры в казаки-разбойники, все отлично, но… в третьем классе все изменилось. Я не был толстым, как мой лучший друг Витька, вместе делали уроки, по выходным мама разрешала уходить к нему с ночевкой. Я защищал его от всех, кто хотя бы посмел сказать или намекнуть, что он пышка, но он и вправду был пухленький как Винни-Пух. У него даже была пухлая грудь, я часто на нее смотрел, тыкал пальцем и хихикал.
В пятом классе, к Новому году, у меня начали сильно болеть, то есть ныть соски, я пожаловался маме, она подумала, что я где-то ударился, врач ничего не сказал, но нудящая боль не проходила, а потом… А потом они начали набухать, стали странно толстыми и выпирать вперед, они меня сильно раздражал. Через какое-то время, отец заметил, что мой голос, что-то с ним стало не то. Витька перестал визжать, его он охрип, а мой наоборот. Когда никого не было дома, я рычал, громко говорил, думал, что это поможет, но только срывал голос.
Я был простым мальчиком, то есть пацаном. А потом как-то собрал все свои игрушки, роботов и, найдя на балконе коробку, спрятал их глубоко в шкафу. Они стали мне неинтересными, даже начали раздражать. Все это длилось до середины лета, пока ко мне в магазине не обратилась женщина, она сказала «девочка». Я не понял, может, она ошиблась, и переспросил ее. Тогда не придал никакого значения, но с парнями уже перестал играть. Мой голос меня выдавал, чувствовал себя ущербным, хотелось хрипеть, но вместо этого я звонко кричал. Физиологически я был простым мальчишкой, но что-то во мне было не так, и понимал это не только я, но и мои родители. К осени соски перестали ныть, но на их месте появилась грудь. Ужасно говорить, но это была настоящая грудь девчонки. Заходил в ванну и рассматривал ее, нажимал пальцем. Это были не мышцы, грудь была твердой, она была не моей, я не мог поверить, что это у меня. Перед школой мама повела меня в поликлинику, а потом началось. Я не мог понять, что случилось, но они забегали. Нас посылали ко всяким врачам, анализы, в другие поликлиники, а потом… Мама ничего не сказала, она молчала, так же как и отец, но я понял, что-то не так со мной. Тогда они ничего мне не сказали, и я благодарен им за это.
Через несколько дней после завершения эпопеи с врачами мама принесла домой целую сумку вещей. Сказала, что знакомая с работы хотела их выбросить, ее дочь выросла, но они почти новые, поэтому мама взяла их чтобы постирать, привести в порядок и отдать нашей тете Лиде. У нее дочь моего возраста, Светка, я давно уже ее не видел, даже соскучился. Мама достала их, разложила на диване и начала рассматривать, где надо подшить, а где просто пуговицы поменять. Она попросила ей помочь. Я никогда не любил эту работу, гладить, да еще и возиться с иголкой, но в этот раз я с интересом все делал. После стирки все сам перегладил. Смотрел на эти вещи, складки, порой нелепый цвет ткани, непонятные для меня сборки и завязочки, пальцы сами их перебирали. Когда все ушли и я остался один, стал примерять на себя столь необычную одежду. Зачем это сделал? Может, из любопытства, а может, что-то почувствовал, когда гладил одежду незнакомой девочки.
Я разделся, встал перед зеркалом. Необычное зрелище. Тело мальчишки, худые ноги, маленькие бедра, штаны всегда с меня спадывали. Живот как живот, а вот грудь, она не моя, она чужая, и если прикрыть низ тела, что я и сделал, то в зеркало на меня смотрела девчонка. Колючие глаза, грудь, лицо, да, лицо изменилось за это лето, оно стало так же чужим. И волосы, с ними тоже было что-то не то. И вообще, в зеркале был не я. Меня это не испугало, а наоборот, появилось любопытство и желание испытать что-то новое, а новое была эта одежда, для чего я в, прочем, и разделся.
Дискомфорта я не испытывал, когда надел плавки, ну и что из того, что девчачьи, мало чем они отличались от моих, разве что цвет да пару бантиков. Потеребив их, взял футболку и надел на себя, она как и моя, что ношу всегда. Снял и надел какую-то рубашку, нет, наверное, это была все же не рубашка, а кофточка. Рукава необычно короткие, попробовал натянуть, не получалось. Широкие манжеты, и плечи странные, торчали вверх. Увидев себя в зеркале, я хихикнул. «Ну ладно», – подумал и продолжил. Джинсы не вписывались в этот наряд, хотя и были привычными, но и они были для меня в новинку. Сидели низко, хотелось подтянуть повыше, они просто сползали. Сняв их, я посмотрел на диван. Джинсы были одни, оставались юбки и платья. Я начал с юбки, она пришлась в пору, в конце-то концов, в Шотландии мужчины ведь носят юбки. Я поправил ее рукой, чуть одернул, неудобно ходить, когда между ног дует. Прошелся по комнате, посмотрел в зеркало, черт подери, там был совершенно не я. Там была корявая девчонка, сгорбленная, сутулая, глаза горят огнем, и сильно сжатые губы. Я сам испугался себя. Отвернувшись от зеркала, все снял, бросил на диван, напялил свои джинсы и пошел на кухню. В душе было противно, еще противнее стало тогда, когда подошел к окну. И тут моя рука потянулась, чтобы прикрыть грудь. Заставил руки опуститься, но в душе было гадко, стыдно за себя, захотелось заплакать, по-настоящему, как в детстве заплакать. Стоял у окна и терпел, а слезы текли по щеке и капали на подоконник.
Наверное, я целую неделю не выходил на улицу, сидел дома, рылся в интернете. Мама собрала вещи, что я оставил на диване и, сложив аккуратно в сумку, поставила ее в шкаф. Она не сказала ни слова, но я видел ее глаза, они были грустными. Отец молчал, он всегда молчал. Но сейчас мне хотелось с ним поговорить, и когда мамы не было дома, я обнял его, уж не помню, когда так делал в последний раз, прижался и спросил.
– Папа, кто я? – я боялся ответа, уже несколько дней вертелся этот вопрос в голове.
Он обнял меня. Вообще папа у меня, можно сказать, сухой, редко улыбался, проявлял человеческие чувства. Я не мог себе даже представить, чтобы поговорить с ним по душам. Но сейчас я хотел именно этого, и не важно, что он скажет, мне не хватало его. Его руки легли мне на плечи, он молчал как всегда, но руки говорили сами за себя. Папа погладил мне голову, стало так тепло, ощутил их силу, спокойствие, уверенность, и это все передалось мне. Я еще крепче прижался к нему.
– Ты мой сын, – спокойно ответил он.
В его голосе не было дрожи, он был ровный, даже мягкий. На моих глазах появились слезы, я не хотел, чтобы он видел и поэтому покрепче прижался.
– Ты мой сын, – повторил он. – Но природа не стоит на месте, и она ищет новые пути развития. Ты ведь слышал о Дарвине, об эволюции развития человечества.
Мы в школе проходили эту тему, я смотрел много фильмов про эволюцию. Природа постоянно экспериментирует, ищет новые пути, что-то остается миллионами лет неизменно, а что-то меняется постоянно. Я знал, что человечество произошло от обезьян, есть ученые, которые не согласны с этим утверждением, но на данный момент теория Дарвина остается основной теорией. Я кивнул.
– Кто такой человек? Откуда мы? Почему мы такие? Почему мы так устроены, а не иначе? – его ладони легли мне на плечи. – Я не знаю, да и вряд ли кто-то сможет это объяснить. Но я знаю одно, что человечество продолжает развиваться дальше, и не только социально, но и физически.
Он замолчал. Я почувствовал, как в его груди застучало сердце, гулко, как глухой барабан. Он молчал. Я знал, что он продолжит, и поэтому ждал.
– Ты мой сын, я люблю тебя, – пальцы на моих плечах чуть дрогнули. – Ты удивительный, и природа тебя одарила удивительными качествами. Природа давно экспериментирует с человечеством. Помнишь, я читал статью про племя в Африке, у них на ногах всегда только два пальца.
Я кивнул, да, помню, еще удивился, как так можно ходить. Тогда отец показывал фотографии людей из этого племени, пальцы оказались такими толстыми.
– Есть люди, которые рождаются с сердцем не слева, а справа. Есть люди, у которых не две почки, а больше, не пять пальцев, а даже десять. Есть очень высокие люди, а есть очень низкие, есть черные, есть белые и желтые. Есть люди, которые рождаются слепыми, но легко живут среди нас, как будто они все видят. Есть люди, которые могут двигать предметы, или те, кто может предсказывать. Что это, по-твоему? – спросил он у меня. Я не знал, что ответить и только пожал плечами. – Кто-то скажет, что эти люди больные, и они будут правы, – при этих словах я напрягся. – Но это не так. Просто они не такие как все. Они выделяются среди большинства, – он замолчал, снова сердце заколотилось. – Природа мудрая, я склоняюсь перед ней. И вот кто ты? Ты это хочешь знать? – я молча кивнул. – Ты удивительный человек, не похож ни на меня, ни на маму. У тебя удивительные возможности, и эти возможности тебе дала природа.
– Какие? – швыркнув носом, спросил я.
– В тебе много генов мужских, моих, и много генов женских, маминых. Природа так поступила, что внесла изменения в тебя, ты родился мальчиком, но теперь она вносит коррекцию, создавая из тебя девочку.
– Как? – теперь уже мое сердце заколотилось.
– Не знаю. Врачи говорят, что это отклонение, но они глупы, у них все отклонение. Кажется, что они сами отклонение. Природа наряду с мужскими гормонами внесла и женские, именно поэтому у тебя меняется голос и начала расти грудь, – на этих словах он остановился. Мне стало страшно, я что-то подобное подозревал, но услышать это от отца. Я просто испугался. – Ты человек, такой же, как я и как мама и как все на свете, но ты особенный.
– Мутант.
– Что?! – удивился отец. – Глупости. Нет, ты не такой как все, вот и все. Ты уникален, ты мой любимый сын, и я тебя очень люблю.
Эти слова я помню еще с детства. Тогда мама разошлась с папой, и я приходил к нему по выходным. Помню, как рыдал, когда он отводил меня обратно к маме. Мне казалось, что он меня бросает, что я остаюсь один. И тогда он крепко прижимал меня к себе и говорил, что очень любит меня, в ответ я рыдал и цеплялся за его шею. Я буквально впился в него, а он так сильно прижал меня к себе, что мне становилось трудно дышать. Не хотел, чтобы он меня отпускал, и он продолжал держать меня.
– Ты меня задушишь, – с трудом говорил я и только после этого он отпускал меня.
На моих глазах еще остались слезы, не хотелось показывать их, ведь мальчишки не плачут. Через минуту я спросил:
– Значит, я стану девчонкой?
Опустив взгляд, положил голову ему на колени и закрыл глаза.
– Не совсем, – глубоко вздохнув, он продолжил. – Ты останешься мальчиком, как есть, но внешность твоя будет меняться. Ты это заметил, она меняется быстрей, чем мы ожидали. Вместе с внешностью, наверное, будет меняться и твой взгляд на девочек и мальчиков, на игры, увлечения и на одежду тоже, – тут он опять замолчал. – Внешне ты будешь похож на симпатичную, умную девочку с курносым носом и косичками…
– Ну нет, никаких косичек, – тут же вставил я, он усмехнулся.
– Ладно, подстрижём, – от этих слов мне стало легче. – Ты как бабочка перерождаешься…
– Пап, – вставил я, – гусеница перерождается, а бабочка из куколки вылупляется.
– Да-да, я это и говорил, – в его голосе услышал смех, я поднял голову, он улыбался.
– То есть ты хочешь сказать, что я?…
– Именно, – закончил он за меня. – Сейчас ты перерождаешься, твой организм перестраивается, природа поступает всегда мудро…
– Фу.
– Почему?
– Девчонки. Почему в девчонку? – возмутился я.
– А в кого? В трансформера? Или в русалочку?
«Еще лучше», – подумал я, понимая абсурдность моего возмущения.
– Ладно, девчонка так девчонка, – я сказал это легко, наверное, потому, что в душе понимал неизбежное или уже с этим согласился. А может, и то и другое. А может, мне и вправду хотелось этого самому, не знаю точно. Но в данный момент я и вправду согласился с тем, что стану девчонкой.
– Постой, – сказал отец.
– Что? – удивился я, как будто дело еще не решенное.
– Видишь ли, медицина тоже не стоит на месте, и профессор, к которому мы ходили, – я стал вспоминать, к кому мы ходили. Для меня профессор, это как доктор Айболит, в белой шапочке с усами и бородой, но такого я не припоминал.
– Это кто?
– Галина Степановна, – тут я вспомнил худую женщину в голубом костюме и огромными часами на руке. – Она сказала, что можно ставить специальные уколы для подавления женских гормонов, – я не выдержал и тут же спросил.
– И что, снова стану парнем? – внутри меня все закипело.
– Не знаю, и она не знает, но попробовать, по-моему, стоит. Как ты на это смотришь?
Как я смотрю? Да, здорово было бы все забыть, что со мной было. Но тут же я вспомнил, что сказал отец: «природа поступает всегда мудро». А может, так и надо, или пусть лучше она с кем-то другим экспериментирует, не со мной. Хотелось все вернуть, просто забыть, выйти на улицу и пнуть мяч так, чтобы у тебя грудь не подпрыгнула в ответ.
– А это можно? – скрывая радость, спросил я.
Он развел ладонями и покачал головой. Я встал и пошел вдоль комнаты, август, жара, окно было открыто. Я выглянул на улицу, во дворе почти никого не было, мамаши с колясками сгрудились под деревом. Две девчонки гоняли на велосипеде, одна из них на повороте упала, я ее не знал, не видел раньше. А потом они укатились за дом и больше не появлялись.
Я стоял и смотрел. На душе было легко, огромный груз свалился с меня. Захотелось на улицу. Теперь знал, кто я, что меня ждет. И теперь ощущал, как у меня за спиной расправляются крылья. Мне захотелось летать, по-настоящему полететь. Поднять голову к небу, развести руки, оттолкнутся от земли, и полететь за облака.
«Может, так и надо?», – спросил себя и засмеялся.
Уже через две недели мы всей семьей летели в Москву, в Тюмени врачи не могли принять окончательное решение, они не знали, что со мной делать. Папа был категорически против изменения моего пола, мама же думала, что так будет лучше. А сам я решил во что бы то ни стало вернуться к жизни мальчишки. И когда мимо меня проходила девчонка, было желание ее обозвать, либо просто пнуть. Внутри меня был протест, почему я?
В больнице, куда мы приехали, ничего не изменилось, но я понял одно, что я не один такой, нас достаточно много. Оказывается, не только мальчики перерождались в девочек, но и наоборот. Что там происходило с девчонками, я точно не знаю, но проходя по коридорам, я не мог с уверенностью сказать, кого вижу, парня или девчонку.
Дни тянулись медленно, опять анализы, осмотры, тесты. В основном со мной работали психологи. Посмотри вот это, а теперь это, как тебе вот этот цвет, а вкус, а как ты относишься к этому? В общем, я не понимал зачем, но старательно выполнял все их требования.
Мы жили в гостинице недалеко от больницы. По вечерам было тошно, хотелось куда-то убежать. Я с нетерпением ждал следующего дня в надежде, что все скоро утрясется, меня либо прооперируют, либо поставят укол и все будет как раньше. Или… Вот «или» я даже думать не хотел.
Сегодня в обед был консилиум, такое громкое слово. Сперва пригласили родителей, они там почти час сидели. О чем так долго можно говорить? Я даже не представляю, а потом вызвали меня. Мама с папой вышли, я остался один на один с кучей докторов, кого-то я уже знал. Здесь были мои психологи, еще хирург, который меня осматривал, и три человека, которых я раньше не видел. Я сидел перед ними и отвечал на одни и те же вопросы, а они все спрашивали и спрашивали, как будто я что-то от них скрывал. От напряжения у меня даже заболела спина. Что они хотят? Ведь я-то уже все решил, но они, похоже, что нет. Потом еще раз вызвали маму с отцом и сообщили, что дают мне два дня, чтобы я сам окончательно принял решение. Я тут же сказал, что готов, но они не стали меня слушать. Мне объяснили, несмотря на то, что я стремлюсь вернуться в тело мальчика, по всем тестам наоборот ухожу в сторону развития девочки. Я слушал и не понимал, как это так, не может быть? И тут я не выдержал и разрыдался. По-настоящему разрыдался, взахлеб, так я не плакал, когда меня в первом классе побили на улице и отобрали велосипед. Но сейчас я рыдал, и даже когда кончились слезы и силы, я не испытал облегчения, а только горечь и злость на родителей, что не заступились за меня.
На следующий день мы сходили в кино, прошлись по городу. Мама тянула нас на Красную площадь, а я думал, что там такого, что все только туда и стремятся. Мы все же съездили и посмотрели эту площадь, и вовсе она не красная. На второй день ожидания я думал только об одном: скорей бы вечер, а там утро и все будет кончено. У мамы разболелись ноги, и мы с отцом пошли в ближайший супермаркет, чтобы поискать там книжный магазин, он давно обещал мне купить «Властелин колец».
Супермаркеты, они везде одинаковые, магазины, кафешки, кинотеатры, развлекательные центры. И опять магазины, магазины. Мы ходили с ним, пожалуй, бесцельно, просто так, чтобы убить время. Книжка была у меня под мышкой, толстая, почти две тысячи страниц. Горел желанием открыть ее и начать читать, но сейчас я просто смотрел по сторонам. Было так много интересного, глаза разбегались, но я делал вид, что меня это не интересует.
Отец отошел, ему всегда нравилась классическая обувь, сделанная из чистой кожи. Я знаю, что некоторые ботинки у него уже более десяти лет, и он не намерен их выбрасывать, я его не понимаю. Проходил вдоль витрин, не хотелось никуда заходить. Манекены так красиво одеты, как на обложках дорогих журналов. Раньше не обращал на это внимание, а сейчас с удовольствием рассматривал их. Чувствовал ткань, узор, форму, получал удовольствие от того, что могу вот так посмотреть и все.
Летняя коллекция. Лето уже кончалось, но на фоне яркой листвы стоял манекен в кремовом сарафане. Тонкие бретельки, большие голубые и желтые полевые цветы. Снизу сарафан был окантован широкой красной лентой из полевых цветов, а посередине небрежно повязан белым поясом. Я никогда не думал, что одежда может быть красивой, просто не придавал этому значение. Но этот сарафан так по-летнему выглядел, он просто парил, как будто манекена не было. Я усмехнулся.
– Красивый.
Отец так незаметно подошел, что я даже чуточку рассердился, тут же отвернулся и пошел.
– Стой, ты куда?
Я вернулся к нему, пожал плечами, мол, не знаю, но сам тут же снова посмотрел на сарафан за стеклом.
– Мне нравится, – сказал отец.
– Ну, – промямлил я. – Ниче. Пойдет, – хотя сам-то знал, что он красивый.
– Померишь? – спокойно спросил отец у меня.
Я усмехнулся.
– Смеешься?
– Нет.
Я знал его настрой относительно моего пола. Знал, что он против того, чтобы я превращался в девчонку, просто против и все, впрочем, так же, как и мама. Но в данный момент я не подумал об этом. В груди защекотало, я посмотрел на сарафан, он просто дразнил меня. Женскую одежду я втихушку мерил только один раз, когда мама оставила на диване одежду девочки, которую надо было отдать. Я прекрасно помнил свой колючий взгляд, сутулость. И вообще, выглядел как гадкий утенок, поэтому не намерен еще раз это пробовать.
– Терять нечего, за пример денег не берут, – снова сказал отец. – Посмотри на себя.
Я присмотрелся в свое отражение. Витрина прекрасно отражала, манекен в сарафане стоял передо мной, и поэтому казалось, что это я в сарафане. Выглядел я ничего, не так страшно, как в прошлый раз.
– Пойдем? – сказал отец.
– Нет, я же…
– А кто знает, кто ты? – и посмотрел мне в глаза. – Ну как?
– Ладно, – согласился и с опаской вошел в отдел.
Проходя между рядами, увидел зеркало. В отражении на меня смотрел не мальчишка, это был уже не я, а девчонка. Чуть хитрые глазки, округлости на груди и руки, теперь что-то было и с ними не то.
Я зашел в примерочную, продавщица щебетала, принесла два размера, еще раз посмотрел на себя в зеркало. Отец стоял за спиной, лицо серьезное, как будто я меряю платья каждый день, и ему это уже надоело.
– Пап, – многозначительно сказал я.
– Ах да, – спохватился он и стал задергивать за мной шторку, оставляя меня одного с зеркалом.
Девушка, что обслуживала нас, даже глазом не моргнула. «Неужели я так сильно изменился?», – подумал я, держа в руках тот самый сарафан. Мягкая ткань, совсем не такая как у рубашки, она даже чуточку просвечивала. Я снял рубашку и стал рассматривать сарафан, с какой стороны его надевать. Вот бирка, значит, спина. Подняв руки вверх, я стал втискиваться в него. Неудобно, тесно, «вот черт», – подумал я. А джинсы? Ага, про них я забыл. Наполовину втиснувшись в сарафан, я стал стягивать с себя джинсы. Что за умора. С трудом стащив их с себя, я стал дальше напяливать сарафан. Наконец справившись с задачей, я боялся посмотреть на себя в зеркало. Поправил складки. Необычно, голые плечи, не чувствовал на себе одежды, совсем не чувствовал. Сарафан был легким, и мне казалось, что я стою голым, прикрытый какой-то марлей. И все же надо посмотреть.