Одинцово. Николина Гора
Пятнадцать лет назад
Военный вертолет завис над лесом – и в мгновение ока переместился влево, приближаясь к низким корпусам школы искусств. В прошлом это была общеобразовательная школа, она пережила внушительный ремонт, внутреннюю перепланировку, отделку, но так и осталась в памяти Одинцова «школой с большой историей», которую сломать нельзя, несмотря на старые приземистые корпуса мрачного казарменного дизайна, ныне обшитые новомодными яркими панелями. Словно кубики на фоне соснового леса и других близлежащих строений – знаменитого пансионата Николиной Горы «Сосны», где в разные времена лечились от недугов сильные мира, принимая уникальные «жемчужные ванны», про которые еще со времен Политбюро ходили сплетни в народе, и проходили различные программы омоложения и восстановления половых функций в почти мистическом тайном отделе геронтологии.
Школа Одинцова, где учились дети и внуки тех, кто раньше месяцами и годами проживал на государственных дачах, а ныне обретался в поместьях и дворцах, преобразовалась в воскресную школу искусств, в которой новые дети – внуки и правнуки тех, прежних – занимались дизайном, йогой, балетом, корпели на уроках китайской каллиграфии, танцевали в большом зале – звуки вальса, звуки танго…
Выстрел!
Автоматная очередь!
С крыши школы искусств по военному вертолету, где сидели снайперы, палили из автомата. Стрелявшего не было видно: он прятался за огромными «тарелками» спутниковой связи, усеявшими крышу школы, словно грибы. Но вот он показался на миг – темная фигура, одетая в мешковатую куртку явно на несколько размеров больше. Лицо закрывала черная балаклава.
– Ближе! – сквозь гул винта кричал спецназовец пилоту, сжимая в руках оптическую винтовку и стараясь в краткие доли секунды поймать в прицел фигуру в черном.
Автоматная очередь!
Человек на крыше проорал что-то хрипло, торжествующе и поднял автомат вверх, поливая приближающийся вертолет очередями.
– Он нас достанет!
Снайпер на своих «качелях» болтался у борта вертолета. Он сделал глубокий вдох и…
Все произошло одновременно – выстрел снайперской винтовки и…
Человек в черном рванул на себе мешковатую куртку, открывая всего себя снайперской пуле, – словно почувствовал, что будет убит. Под курткой – жилет «смертника» с гранатами, аккуратно уложенными в «гнезда». Пилот ничего не мог сделать – никакого маневра не оставалось для вертолета, который был уже обречен. Снайперская пуля угодила смертнику прямо в сердце – меткий выстрел, но он же стал и роковым для всех них. Потому что в кармашке пояса «смертника» пряталась граната – прямо там, у сердца. И она взорвалась. И за ней сдетонировал весь пояс.
Взрыв был такой силы, что в пансионате «Сосны» задрожали стекла.
Куски арматуры, белые тарелки спутниковой связи, острые куски металла – все, все разом взметнулось в воздух, и взрывная волна принесла этот вихрь к ним. Вертолет швырнуло вверх, потом вниз. Вылетело лобовое стекло. Снайперу куском железа снесло полголовы, пилота ослепило – взорвался бензобак.
И вертолет завалился на бок, стремительно падая куда-то туда – за корпуса пансионата управделами, за сосновый бор, за вековые деревья, за теннисные корты, земляничные поляны, что в мае месяце еще не плодоносили – за леса, за горы, за тридевятое царство.
Упал.
Взорвался.
Те, кто стоял в оцеплении на удалении от школы искусств: спецназ, военные, – все эти такие бессильные сейчас антитеррористические силы видели вертолет. Его конец. Огненный шар над лесом.
И – столб дыма.
Видели все это и с террасы солярия пансионата «Сосны», где какой-то сильный мира – чин в распахнутом махровом халате (прямо с процедур), в семейных трусах, встрепанный, красный, потрясенный зрелищем авиакатастрофы, что-то орал в телефонную трубку почти ископаемого – еще с восьмидесятых – «старого доброго» телефона спецсвязи (еще с крутящимся диском, каких не встретишь больше, наверное, уже нигде в Москве и в стране – может, лишь на какой-то почте под Воркутой или же здесь, в кремлевских «Соснах», где панически боялись гаджетов и не доверяли мобильным телефонам (подслушают, расшифруют! Взломают хакеры!). А стоявший перед чином навытяжку офицер спецсвязи с катушкой телефонного провода, словно робот, крутил ручку катушки-лебедки, все удлиняя и удлиняя телефонный шнур, потому что чин то и дело выбегал на соседнюю террасу, стараясь рассмотреть сам лично, что там творится за лесом, где упал вертолет, что происходит у школы искусств, где в заложниках у террористов оказались дети.
Их – тех, кто взял в заложники школу, выслеживали несколько дней после устроенных ими взрывов на рейсовых автобусах в Москве и Подмосковье. Рано утром подозрительную машину остановил патруль ДПС на шоссе. И террористы его хладнокровно расстреляли в упор. А потом, преследуемые погоней, они очутились в Одинцове. Никто даже не думал, что они проникнут на территорию Николиной Горы, но это же дачный поселок, пусть и элитный, а не военная крепость.
Их было трое вначале.
– Сколько их сейчас? – орал в рацию генерал в форме без опознавательных знаков, командующий антитеррористической операцией. – Сколько их осталось?
Он стоял за бэтээром – оцепление протянули на удалении от здания школы. Десятки машин, фургоны спецназа, ГИБДД, полиция. Пригнали всех. Но удача пока никому не улыбнулась. И кто-то уже погиб там, в школе, при попытке вывести детей из здания.
– Двое или один! – отвечала рация. – Тот, кто на крыше, – мертв. Но внутри… Возможно, один погиб при первом штурме. Значит, еще один.
– Один? Точно?
– Или двое.
– Там мой муж! Сделайте же что-нибудь! Там мой муж!
Это истерически кричала молодая женщина в дорогом спортивном костюме, глубоко беременная, на восьмом месяце. Она вырвалась из рук спецназовца, который хотел передать ее врачам «Скорой», но не сумел. Потому что просто не мог с ней справиться: силы беременной утроились. Она била его по плечам, старалась вырваться:
– Там мой муж! Пустите меня!
– Уберите ее! Увезите отсюда! Нам только преждевременных родов тут не хватало! – цедил генерал в форме без опознавательных знаков в рацию. – Да кто она такая, господи?
– Она там занималась… там курсы для будущих матерей, в том флигеле… «Мать и дитя». Йога, что ли… Она там что-то забыла – вроде сумку, а муж за ней приехал и пошел туда за этим. А тут стрельба. Он там остался внутри вместе с преподавателями и детьми.
– Там женщины и дети. Племянница губернатора… она там тоже… балетный класс… Ей десять. И остальным примерно столько же. Там педагоги, преподавательница балетного класса… ее ребенок малолетний, она его взяла с собой, оставить было не с кем, как мы выяснили. Но кто там погиб во время штурма, при первой попытке, мы не знаем. Такой взрыв был… Но наши все там… никто не вышел… и педагоги, учителя…
– Этот… муж… узнали о нем – он не военный?
– Он местный муниципальный депутат. Из Одинцова. Его фамилия, кажется, Романов.
Генерал опустил рацию.
Кричащую женщину затолкали в «Скорую», которая развернулась и помчалась прочь от этого страшного места. Но остались еще «Скорые», другие машины. А там, вдали, в оцеплении – родственники, родители тех, кто был в школе.
Крики и плачь.
Рыдания…
Вой…
Они все ощущали запах гари от взорвавшегося вертолета. На место его падения уже поехали пожарные расчеты, но пламя и дым…
Пламя и дым…
Их ощущали и внутри захваченной школы.
Кто-то в ее стенах пел, хрипло орал молитву. Кто-то ликовал, призывая победу к своим и кары на головы всех врагов, пусть лишь сунутся сюда, в это место смерти.
Осколки стекла в школьном вестибюле на полу. Выбитое при штурме окно. Пятна крови. Лужи крови.
Человеческие останки, разбросанные взрывами гранат от стены к стене…
Первый штурм окончился крахом для штурмовавших. Они все остались здесь. Их было уже трудно опознать. Но двенадцать детей успели в этой кровавой каше выбежать из того флигеля, что на первом этаже. А те, кто остался на втором, уже не имели надежды.
Балетный класс. Майское солнце. Огромные зеркала в пол. Балетный станок.
Девочки, маленькие балерины в грязных юбочках, скорчившиеся в углу.
Избитая в кровь учительница балетных танцев – на полу. Она оттолкнула от себя человека в черной мешковатой куртке, когда он схватил ее за волосы, пытаясь поставить на колени. А тот ударил ее прикладом автомата в лицо, выбив зубы.
Пятилетний сын учительницы балета (тот малыш, которого в этот роковой воскресный день не с кем было оставить) сидел на полу. Каждый раз, когда он пытался подползти к матери, человек в черном отбрасывал его пинком ноги назад, словно надоедливого щенка.
Человек в черном сейчас был занят: он чутко прислушивался к внешним звукам, но не подходил к окнам. Он словно исполнял какой-то чудовищный ритуальный танец на теле мужчины, распростертого на полу.
Он топтал его ногами.
Он убивал его.
Удары кованого ботинка сыпались градом – в пах, в грудь, в живот, в голову.
Избиваемый Романов тридцать пять лет отроду не был ни атлетом, ни спецназовцем – он был гражданским. И он ничего толком не знал о контртеррористических операциях. И о методах борьбы…
Он просто пытался после каждого сокрушительного удара встать на ноги.
Он пытался подняться.
Он не желал умирать, словно червяк, раздавленный в пыли.
Удар в живот…
Вот он встал на колени, упершись в пол руками.
Удар в бок…
Избитая учительница балета закричала пронзительно:
– Не бейте его!
Удар…
Еще удар…
– Не бей его!
– Бери щенка в охапку, иди с ним к окну! – хрипло приказал человек в черном. – Гони свое стадо, женщина, к окнам! Эй, все вы, вставайте! Живо! Я кому сказал!
– Девочки, сидите, не вставайте! – закричала учительница своим подопечным балеринам. – Не подходите к окнам!
– Ты смерти ищешь, сука? Я тебя спрашиваю? Ты смерти ищешь?! Ну-ка встать! Все к окнам!
– Оставайтесь на месте! – из последних сил прохрипел Романов. – Они не станут тебе живым щитом!
– Встать! – заорал человек в черном, оборачиваясь к детям в углу балетного класса и их учительнице. – Встать всем! Все на подоконник!
Но они не покинули своего убежища, потому что их учительница с выбитыми прикладом зубами отчаянно замахала руками – нет, нет!
И тогда человек в черном вскинул автомат и прошил ее очередью.
Ее пятилетний сын быстро вскочил на ноги, ринулся к ней.
Романов в этом миг не ощущал ничего: ни боли, ни близости смерти. Избитое тело вдруг стало послушным, гибким, гуттаперчевым. И в сильном броске он швырнул себя на человека в черном.
Сшиб его с ног, выбивая из рук автомат.
Как это удалось?
Но автомат отлетел к стене.
А человек в черном шмякнулся навзничь, но тут же упруго, как барс, вскочил сначала на корточки, потом встал, выпрямился, рванул на себе куртку, под которой был надет на футболку такой же пояс – жилет смертника, где ждала своего часа не взрывчатка, нет, но боевые гранаты.
Он выхватил одну, сорвал чеку и швырнул в сторону Романова.
Граната упала на пол и…
Раз, два, три…
Взрыва нет…
Раз, три, пять…
Взрыва нет…
Романов подхватил гранату без чеки. Человек в черном впился в него взглядом, оценивая.
Три, пять семь…
Возвращаю подарок!
В следующую секунду Романов подмял под себя пятилетнего ребенка, закрывая его своим телом, прижимая к полу…
Успел еще крикнуть девочкам-балеринам в углу:
– Бегите! Скорей!!!
Топот маленьких ног. Террорист не успел среагировать на убегающих детей: граната без чеки поразила его как камень из пращи, ударилась о другую гранату в кармане-гнезде пояса смертника.
Доли секунды…
Удивление на бородатом лице… Ужас в глазах и…
Топот маленьких ног уже по коридору. Прочь! Балетный класс опустел.
А пояс смертника взорвался!
Вопль!
Алый фонтан!
Пороховой дым…
Осколки гранаты впились в тело Романова. Такая боль…
Последним усилием он притиснул кричащего мальчика к полу балетного класса, свято веря, что умирает не зря. Что, если уже и не суждено ему быть в этой жизни отцом своего ребенка, тогда он послужит щитом, оградой, броней ребенку чужому.
В этот миг он не боялся смерти.
Абсолютно.
И может, поэтому Смерть не взяла его.
Это было в мае в Одинцове. На Николиной Горе.
Потом наступило лето. Самое обычное. Для некоторых. А для других – с госпиталями, реанимацией, операциями, операциями – на ногах, на позвоночнике… И снова с госпиталями, реабилитационными центрами. Волнениями, волнениями, волнениями, тщетными надеждами на грядущее счастье.
И вот пришел дождливый октябрь. И они снова встретились.
Мужчина по фамилии Романов.
И пятилетний мальчик Феликс.
Романов приехал в детский центр при отделе семьи и детей Одинцовского управления соцзащиты. Он все еще с трудом передвигался на костылях. Перебитые осколками ноги слушались плохо. Но он ходил.
Феликса привела в игровую комнату няня. Мальчик был худенький, большеглазый, похожий на эльфа. И бесконечно одинокий.
Романова сопровождала молодая воспитательница из кризисного центра помощи детям. Пока они медленно шли по коридору, она говорила без умолку, взирая на Романова на костылях с неподдельным восхищением и затаенной жалостью.
– Мальчик постоянно спрашивал о вас все эти месяцы. Чуть ли не каждый день. Эти игрушки, что вы прислали… Он выбрал одну, он с ней не расстается. Даже когда спать ложится, кладет рядом. А вы… я все репортажи тогда смотрела. И передачи о вас. Какой же вы молодец! Герой! Как вы себя чувствуете?
– Лучше. – Романов ковылял, опираясь на костыли.
– Ой да, я понимаю, нужно время… Вы обязательно поправитесь! А по телевизору говорили о вас в том шоу, где ваша жена отвечала на вопросы… У вас же пополнение в семье. Кто родился – мальчик, девочка?
– Девочка. – Романов на миг остановился. Потом продолжил путь.
– Как же это хорошо! – восклицала восторженная молодая воспитательница. – А Феликс, знаете, он… он постоянно о вас спрашивал. Ах да, я уже это вам говорила.
– Что с его родными? С усыновлением?
– Пока никаких новостей. Мне кажется, к сожалению, их и не будет. Как мы выяснили, у мальчика никого нет, кроме тетки. Это старшая сестра его покойной матери.
– А отец?
– Никаких сведений. Мы искали. Но та фамилия, что записана у него в свидетельстве о рождении… ну, вы сами понимаете, когда нет отца, то… Он рос без отца. А его тетя… Она тоже бывшая балерина, как и его мать. Но там более сложный случай. Она после кордебалета так и не смогла найти себя. Пенсия в тридцать восемь лет – сами понимаете, что это для балерин. Там такая ситуация – алкоголь… увы… она пьет с тех пор, как ушла из театра. И у нее четырнадцатилетняя дочка. Им жить вдвоем особо не на что. Куда уж еще ребенка брать на усыновление. В общем-то, она не горит желанием взять Феликса.
В игровой комнате Феликс сидел на маленьком стуле, подвинутом к дивану. Нянечка усадила его туда. Романов медленно подошел к мальчику.
– Привет, Феликс.
Мальчик смотрел на него. В руках он сжимал пластмассовую фигурку из «Набора супергероев», присланного ему вместе с другими игрушками в качестве подарка. Фигурка Бэтмена в черном костюме и маске.
– Привет.
Романов тяжело опустился на диван, отложил костыли. Мальчик смотрел на них, потом взглянул на него.
– Я тебя ждал.
– Я пришел, как только смог. Не хотелось на инвалидной коляске приезжать.
– Я знаю. – Пятилетний Феликс сказал это серьезно, совсем по-взрослому. – Я знал, что ты придешь.
Он, как маленькая пташка, вспорхнул со своего стула и обнял Романова за шею. Крепко-крепко. Воспитательница отвернулась к окну, смахивая слезы: она была чувствительная особа.
– Ноги болят? – снова совсем по-взрослому спросил Феликс, не размыкая своих маленьких рук.
– Немножко.
– Я знал, что ты не умрешь. Я хотел с тобой тогда ехать в «Скорой». Или с мамой. Но маму же убили.
Романов молчал, обнимал это маленькое хрупкое тельце, что прижималось к нему так доверчиво.
– Твоя мама была очень храброй, Феликс.
– Да. Смотри, это вот бэтсканер, а это бэтрадар. – Феликс отстранился, не выскальзывая из его рук, и продемонстрировал Романову фигурку игрушечного Бэтмена.
– Твой новый приятель?
– Он в маске. Но я знаю, кто это. – Феликс очень серьезно смотрел на Романова. – Я все помню, что было там. Я не забыл.
– Ты тоже очень храбрый. Мама бы тобой гордилась.
– Забери меня отсюда, – тихо сказал пятилетний Феликс.
Воспитательница повернулась к ним.
– Я хочу быть с тобой. – Мальчик прошептал это. Но она услышала. – Я хочу быть с тобой всегда. Мне никто не нужен, кроме тебя.