Антропологи, исследовавшие смерть в разных культурах, пишут о множественных ее формах и в полемике с биологическими трактовками рассматривают ее не как универсалию, но прежде всего как культурный конструкт, обладающий уникальными характеристиками в разных человеческих сообществах. Учитывая основательную критику кросс-культурного метода в исследованиях смерти (глубокий его критический анализ, обусловивший последующий поиск иных методов и синтез широкого круга существующих концептуализаций телесности и смерти в социальных науках, представлен в: Fabian 1973), в приведенных в этой книге региональных исследованиях была поставлена цель изучения не только принятой в полевой этнографии кросс-культурной вариативности смерти и погребальных обрядов (ср.: Palgi, Abramovitch 1984), но и выявления онтологической множественности телесной кончины (ср.: Mol 2002).
Исследователи традиционной культуры концентрировали свое внимание на судьбе биологического, или органического, тела, отслеживая культурные представления об усопших, их физических телах и душах, поведении скорбящих – на их ритуалах и способах преодоления утраты. Посмертная судьба тела социального, как ни странно, привлекала значительно меньшее внимание. Благодаря современным успехам когнитивных наук, мы знаем, что сознание неразрывно связано с телом, воплощено (embodied), и что личность может рассматриваться как распределенная совокупность следов ее деятельности, не исчезающих после смерти тела физического. Коммеморативные практики и общение с усопшими связаны с этими следами деятельности, и поскольку всякая коммуникация материально опосредована, внимание к ее материальным аспектам и актантам, к нетривиальным персонажам, включающим, помимо усопших и скорбящих, связанные с ними артефакты, города и ландшафты, памятники и архивы, тексты и изображения, оказывается вполне оправданным. В этой перспективе культура может закономерно рассматриваться как ансамбль продолжающих свое посмертное существование социальных тел ушедшего поколения, их изобретений, идей, практик, ритуалов и знаний, на основе которых развиваются и реализуются идеи, практики и знания нового поколения. Исследования распределенного и воплощенного сознания, вдохновляющие современные подходы в когнитивных науках, социальной психологии, социологии знания и материальной семиотике поддерживают и конкретизируют такой взгляд на культуру, как совокупность следов (инскрипций, или программ) деятельности предшествующих поколений.
Коммуникация с умершими подчиняется универсальным законам общения и не является в этом смысле какой-то девиацией или исключением. Субъектами такого общения могут быть не только люди, но и социальные институции и корпорации. Например, законодательство, касающееся таких вопросов, как захоронение, кремация, погребение, организация кладбищ, имеет не только санитарный аспект или заботу о живых, но и коммеморативный аспект и заботу о мертвых. Поскольку любая забота выражается в мыслях, действиях, поступках, словах и текстах, она имеет коммуникативную сторону. Это означает, что все институализированные формы регуляции обращения с умершими также включают коммуникативный аспект. Представления о том, что есть человек и какова его посмертная судьба, также варьируют от культуры к культуре, и даже в рамках одного общества от одной субкультуры к другой, или от одного социального слоя – к другому. Европейцы и африканцы, коренные народы обеих Америк, Азии и Австралии могут общаться со своими умершими или их душами через духов или богов. Формы такой коммуникации также представляют едва ли не бесконечное число вариаций и типов.
Одной из немногих универсалий, объединяющих культы предков, похоронные обряды и другие практики, существующие в отношении умерших, предоставляющих основу для их сравнений в столь разных культурных сообществах как, например, датоги (Танзания), ва (КНР), старообрядцы (Россия) или греки (Кипр), является сам факт общения с умершими, наличие множественных каналов коммуникации между живыми и мертвыми. Такой аспект рассмотрения смерти ставит проблему выбора концепции коммуникации, способной послужить фундаментом для сравнения и параметров, по которым такое сравнение могло бы производиться. В известных на сегодняшний день теориях и моделях коммуникации – биологических, информационных, когнитивных, семиотических, – сколь бы они ни различались, есть общий набор элементов, присущих всем этим подходам, а именно наличие адресатов и адресантов, канала, сообщения и его характеристик (цель, содержание, плотность, направление, контекст) и эффектов или результатов коммуникации. Это те самые параметры, которые позволяют сравнивать конкретные коммуникативные акты и описывать их разнообразие, опираясь на общее представление об их структуре в целом. Следует добавить еще один, быть может, самый важный, поскольку он определяет многие аспекты уже перечисленных – средство коммуникации или медиа, за счет, с помощью или посредством которого осуществляется само общение, – ритуал, речь, письмо, сон, сеанс магии, камлание, кино и фото, цифровые формы коммеморации и т. д. Представляется, что в известной максиме Маршалла Маклюэна The media is the message! подчеркивается именно детерминированность общения особенностями той среды, в которой оно разворачивается.
Отсюда вытекает важный методологический принцип для кросс-культурного анализа: сравнение не должно выходить за рамки конкретных медиа или культурно близких коммуникативных сред. Иными словами, допустимо сравнение особенностей ритуала общения с умершими одной культуры с аналогами в других исторически или географически близких или связанных с нею культурах, или особенностей онлайн-коммеморации в одной сети или стране – с другим сетевым сообществом или страной; сравнения же, в которых игнорируются специфика и границы таких коммуникативных сред, оказываются заведомо либо слишком формальными и абстрактными, либо банальными из-за слишком общего, т. е. тривиального характера получаемых в них результатов.
Таким образом, едва ли не единственной действительно глобальной универсалией в рассматриваемой области культуры, сколь бы уникальными ни представлялись посмертные судьбы людей в различных культурах и религиозных системах, является сам факт коммуникации с умершими. Наличие этой универсалии позволило авторам данной серии книг изучать погребально-поминальную обрядность на разных континентах и в весьма существенно различающихся культурах и обществах с позиций общей перспективы и с опорой на общие принципы, что и предоставило возможность преодоления того скептического отношения к поиску универсалий в этой сфере, которое распространилось и утвердилось в социально-культурной антропологии под влиянием вполне обоснованной критики Йохана Фабиана. Тем не менее авторы постарались соблюсти принцип ареальности, и поэтому в данном томе публикуются лишь исследования, касающиеся круга христианских культур. За его рамками остаются те участники исследовательского проекта, которые проводили свои полевые исследования в Танзании, Китае и Иране. Публикация результатов исследований по этой части общего проекта еще впереди.
Проблематике смерти и похорон посвящена обширная археологическая, историческая, психологическая и социологическая литература. Различные способы коммуникации с умершими рассматривались при анализе магических ритуалов Д. Д. Фрэзером, Э. Б. Тейлором, Л. Леви-Брюлем, М. Элиаде (в мировом масштабе), В. Маннхардтом (в Европе), Б. Малиновским (в Океании), У. Уорнером (в США). Однако в XX в. в большинстве случаев все эти авторы не рассматривают специально способы общения с умершими, включая эту информацию в общее описание похоронно-поминальных обрядов и ритуально-обрядовых практик, направленных на коммуникацию с умершими. Подобные исследования существуют по отдельным народам мира. В разных культурах общение с умершими имеет собственные специфику и прагматику. Например, у русских, и шире – у славян, различные способы общения с предками были вписаны в календарную обрядность и в комплексы развлечений и ряженья, связанные с поворотными точками календаря (ср.: Чичеров 1957; Виноградова 2016; Ивлева 1994; Морозов 1998). Они были направлены как на регулярное обновление контактов с умершими при помощи умилостивительных жертв и ритуальных угощений для обеспечения «доли» жертвователей (урожая, приплода скота), так и на использование авторитета предков при установлении добрачных связей молодежи. В гораздо меньшей степени освещены эмоционально-личностные аспекты общения с умершими, например, обращение к ним в экстремальных ситуациях или в повседневном быту.
Особая область исследований посвящена умершим «неправильной» смертью (самоубийцы, утопленники) либо особым категориям умерших (колдуны и ведьмы, близнецы и др.), что определяет специфические способы их захоронения и коммуникации с этой группой покойников. В российской этнографической науке этой теме посвящены работы Д. К. Зеленина, а также исследования представителей этнолингвистической школы Н. И. Толстого. К ним примыкают работы о социальных различиях в захоронениях, характерных для разных культур, например, о специфике детских похорон в древнем Риме (Bodel 2016). Выделяется также корпус исследований, связанных с почитанием захоронений выдающихся деятелей (см., например: Rader 2003; Verdery 1999; Юрчак 2016). Эти исследования, безусловно, расширяют наши представления о коммуникативных моделях общения с умершими в различных социокультурных контекстах.
Важное значение имеет и изучение мортальных топосов в культурном ландшафте, в первую очередь, кладбищ. Например, в работе Н. Фишера «Память пейзажей в прошлом и настоящем. Культурологическое исследование» (Fischer 2016) кладбища рассматриваются как важный элемент культурного ландшафта, «образцы материализованной культуры памяти». Этому автору принадлежит также ряд работ по традиционным и современным погребальным традициям в Германии (Fischer 2012, 2016, 2018), в частности, исследование так называемой новой культуры захоронений, отражающей важные трансформации социальных структур, усиление мобильности населения, что выражается в тенденции «распространения культуры похорон и памяти в общественное пространство или природный ландшафт» (Fischer 2018). Кладбище часто представлено как локус, включенный в процесс конструирования и поддержания локальной и семейной идентичности, где осуществляется передача культурных традиций и ценностей (Блэк 2015; Bradbury 1999; Miller, Rivera 2006; O’Rourke 2007).
В российском научном дискурсе кладбище рассматривается преимущественно как локус традиционных похоронно-поминальных практик (Алексеевский 2010; Андрюнина 2014; Добровольская 2010; Карвалейру, Матлин 2010; Листова 2015; Рыжакова 2013). В научной литературе также затрагиваются вопросы, связанные с особенностями обустройства могил (Громов 2010; Кулешов 2014; Мохов 2014). Все большую актуальность приобретают исследования, в которых анализируются формы репрезентации социальных отношений и их трансформаций в пространстве кладбища или мест поминовения (Соколова 2011, 2014; Ушакин 2004, 2009; Филиппова 2009; Francaviglia 1971; Tarlow 2000). В предлагаемой вниманию читателей книге кладбище анализируется и как ключевое место различных способов общения между живыми и мертвыми, и как маркер этнокультурных и социальных групп с ярко выраженной спецификой общения с умершими.
Отдельную группу составляют работы, посвященные различным элементам похоронно-поминальной обрядности, обеспечивающим эффективную коммуникацию умерших и живых, в том числе исследования специальных обрядовых текстов, исполняемых при обращении к умершим (причитания, голошения и т. п.). Например, часть исследователей фокусируется на акустических аспектах практик, направленных на взаимодействие с умершими, которые могут содержать вербальный компонент (Толстая 1999; Адоньева 2004; Алексеевский 2007а и др.), сопровождаться игрой на музыкальных инструментах либо их примитивных аналогах (Агапкина 1999; Левкиевская 1999; Усачёва 1999; Цыденова 2007). Обеспечивать коммуникацию с умершим может и ритуальный шум, выступающий как антипод инструментальной музыки (Плотникова 1999; Славянские древности 2012). Звуковая коммуникация, как правило, односторонняя и адресована умершему, однако иногда она символически отображает его речь, направленную в мир живых (Ивлева 1994; Фёдорова 2009; Владыкин, Чуракова 2012).
Важную роль в рассматриваемых формах общения с умершими выполняет пищевой код (ср.: Седакова 2004; обзор исследований пищи на поминках и похоронах в христианской европейской традиции представлен в: Stewart 2017). В ряде работ общение с умершими родственниками в ходе ритуального застолья рассматривается в рамках теории обмена и потребления (Bonsu, DeBerry-Spence 2008; Dobscha 2016).
Особой формой, или средством обеспечения контакта с умершими, является представленный у многих народов мира обычай ряженья, который включался в ключевые календарные и семейные обряды – рождение ребенка, свадьба, похороны (ср.: Чичеров 1957; Пропп 1995; Ивлева 1994). При изучении способов коммуникации между живыми и умершими звуковые и пищевые коды, а также ритуальные маски могут быть рассмотрены как способ репрезентации мертвых (как конкретных личностей, так и абстрактных «предков»).
Большой корпус литературы посвящен историко-культурным исследованиям, в которых рассматриваются похоронно-поминальные обряды в контексте отдельных эпох (например, в трудах Й. Хейзинги, Я. Буркхардта и Ф. Арьеса), а также философско-танатологической проблематике (ср.: Янкелевич 1999). Другим примером, касающимся одного из регионов, включенных в данное исследование, является коллективная монография под редакцией Н. Ланери, посвященная социальному анализу погребальных традиций на Древнем Ближнем Востоке и в Средиземноморье (Laneri 2007). В ряде исследований отражены коммуникативные аспекты похоронно-поминальной обрядности и отношений с умершими в Средиземноморье (ср.: Danforth, Tsiaras 1982; Herzfeld 1991, 1993; Derderian 2001; Cassia 2005).
Ключевым интегративным понятием в рамках рассматриваемой проблематики является «смерть». Представления об умирании (предуготовлении к смерти) и посмертном существовании в разных культурах (ср.: Suzuki 2013) определяют способы коммуникации с умершими, ритуальные практики и поведенческие стереотипы. В научной традиции исследований смерти существует особое направление, фокусирующееся на социальных последствиях смерти близких людей и методах психологической компенсации и поддержки (этим аспектам посвящены многие публикации журналов Mortality и OMEGA – Journal of Death and Dying). В отечественной литературе способам обращения с умершими, представлениям о потустороннем мире, описаниям похоронных обычаев у разных народов мира, а также соответствующей терминологии посвящена книга «Лабиринт: Морфология преднамеренного погребения» (Смирнов 1997).
Отдельного рассмотрения заслуживает анализ практик взаимодействия с умершими в контексте рассмотрения больших и малых социальных групп, например, исследований отношения к смерти в Германии (Borckholder 2015).
В этом контексте важную роль играет анализ особенностей погребальных традиций в разных конфессиях. Тема похорон, и шире – смерти, посмертного наказания, пожалуй, одна из самых важных в современной старообрядческой среде. Кроме того, как показывают полевые исследования в селах, где старообрядческая традиция уже сильно размыта, похоронный обряд, тесно связанный с вероучением, нередко является практически единственным способом его выражения, а также определения верующими своей конфессиональной принадлежности как важного отличия от представителей других конфессий, проживающих в той же местности. Именно этот аспект нуждается в более тщательном рассмотрении, так как во многих современных исследованиях похоронная обрядность включается в комплекс семейного обрядового цикла (ср.: Кремлева 2001; Дронова 2007), а ее идентификационная функция обычно остается за рамками рассмотрения. Следует также обратить внимание на тот факт, что в устных интерпретациях темы смерти выявляются различные параллели с другими сообществами, переплетение устной и книжной традиций, включение советских ритуальных практик и т. д.
Рассмотрение перечисленной выше научной литературы показывает, что большинство исследований опирается на ограниченный в территориальном и социокультурном плане материал и вписано в заданные дисциплинарными и методологическими рамками задачи. Авторы, исследующие современные формы погребальной обрядности, зачастую используют новейшие методы исследования или обращают внимание на новые темы (например, изучают отношение к смерти, способы взаимодействия участников погребальной церемонии или место мортальных объектов в культурном ландшафте) и редко привлекают к анализу традиционные формы. Обобщающие труды посвящены описанию церемоний и ритуалов похорон различных этнических, конфессиональных и социальных групп и обычно не рассматривают коммуникативные аспекты похоронно-поминальных обрядов, в то время как работы, в которых данные аспекты все же затрагиваются, выполняются на материалах отдельных групп и, как правило, не ставят перед собой цели их кросс-культурного анализа.
Опираясь на эти и собственные исследования, авторы глав предлагаемой для изучения читателя книги уделяют особое внимание связям солидарности в родственных группах и той роли в их укреплении, которую играют похоронно-поминальная обрядность, сами умершие и многообразные формы общения с ними. Помимо этого, авторы глав вместе с анализом состояния исследований смерти в рассматриваемых регионах приводят также их результаты в сопредельных странах, дополняя таким образом это краткое введение, что дает возможность читателю более полно представить современное состояние европейских исследований в этой области научного поиска.