На следующий день, после завтрака, сказал:
– Друзья мои, – магистр был в хорошем настроении пора встретиться с Борисом Берёзкиным.
– Кто это? Спросил Рыцарь.
О нём поэт из Оренбурга сказал:
1
Борис был сам в себя влюблённым,
Любил до мозга и костей:
С душой, на алчность обречённой,
Он презирал других людей.
Без грусти поменял науку
На роскошь, женщин, славу, власть.
Брал всё, что попадало в руки,
При этом не стыдился красть.
В нём было много от артиста.
Мошенник, вор, авантюрист,
Лукавый, подлый и речистый,
Он, в хоре бесов, был солист.
Чужую жизнь, не ставя в грош,
Питался кровью, словно вошь.
Пора и ему в нашу сеть попасть. Добейтесь того, чтобы сегодня он мне душу продал.-
Друзья отправились к Елизавете. Она рассказала о Борисе Берёзкине подробнее. Два высших образования, хитрый прохиндей, умеющий втираться в доверие, соблазнять людей деньгами, манипулировать ими. Теневой крестный отец кремля, ограбивший тысячи людей. Штаб находится в «Авто ВАЗе». Журналистка достала им пропуска, хотела ехать с ними, но Рыцарь запретил
– Дело щекотливое. Тебе светиться незачем.
По дороге Тоггенборг возмущался:
Меня ещё считали бандитом за то, что я пару десятков купцов пощипал и у десятка синьоров замки отобрал и присвоил. Сегодня ограбившие тысячи людей имеют и почёт, и уважение. Никто их не вешает и голову не рубит.
Костя Фигляр, слушал и улыбался:
– Прогресс. Жизнь убыстряется, потребности растут. Люди становятся всё жаднее и бессовестнее. Мне нравится такая жизнь. Простор для ума и фантазии.
– В своё время, когда я вернулся из крестового похода, мою невесту выдали замуж за богатого старика герцога. В день свадьбы, я пробрался в замок и убил герцога и его гостей. С его женою провёл вместо него первую брачную ночь. Она клялась в любви, потом на исповеди всё рассказала священнику. Тот донёс королю. Меня поймали и хотели повесить, но король, вспомнив, что я спас его от плена и смерти, приказал не вешать, а отрубить голову. Поэтому я без раздумий пошёл служить Мефистофелю.
Показав охранникам приглашения, они пошли искать кабинет Бориса Берёзкина. Секретарша хотела остановить их, но Тоггенбург осыпал её комплиментами и дождём шоколадных конфет. Она растерялась, не знала, что делать собирать с пола конфеты, или грудью закрыть дверь шефа, не пуская посетителей. Костя без стука открыл дверь и вошёл в кабинет. Войдя, начал говорить с порога:
– Здравствуйте. Мы пришли к вам от академика, магистра академии колдовства и волшебства Мефистофеля, гражданина великой Америке. Он восхищается вами, хочет встретиться и поучиться у вас умению очаровывать, околдовывать людей, потом манипулировать ими в своих интересах.
– Вы преувеличиваете мои заслуги. Я скромный, рядовой бизнесмен. Таких тысячи.
– А я слышал, что здесь в вашем офисе назначаются министры, генералы, директора.
– Это сплетни и клевета завистников.
– Теперь и я вижу это. Сутулый, шепелявый, некрасивый, лысеющий еврей не может очаровывать Хозяин будет разочарован. Вы обыкновенный мошенник, прохиндей, паук, опутывающий людей паутиной хитрости, лжи и коварства. Давайте заключим пари. Если из трёх партий в дурака вы не выиграете ни одной, то продадите мне душу.
Борис был оскорблён:
– Продать душу? Вы сумасшедший. Сейчас я вызову охрану.
– Не вызовешь – сказал рыцарь, достав пистолет.
– Я стреляю без промаха. И посмотрел в глаза Бориса. Того охватил ужас. Это был взгляд смерти. Она была рядом, её ледяное дыхание бросало в дрожь. Берёзов застыл в кресле, боясь пошевелиться.
– Так – то лучше. Сиди, не дёргайся и внимательно слушай. Мы знаем все твои хитроумные схемы отвода денежных потоков в твои карманы. Знаем о твоих виллах, замках и счетах в Европе. Посадить тебя лет на двадцать для нас труда не составляет. Отберём всё до последней копейки. Но нас твои деньги не интересуют. Хозяину нужна только твоя душа. Вот договор.
Если выиграешь у меня из трёх партий в дурака, хотя бы одну, мы оставим тебя в покое. Если все три выигрываю я, продаёшь душу моему шефу
– Зачем она ему?
– Отправит в ад. Ты заслужил это.
Бледный Берёзкин достал из сейфа колоду карт. Это новая колода, будем играть ею.
– Мне без разницы. Тасуй и сдавай.
Крестный отец Кремля трясущимися руками начал сдавать. Он ещё надеялся на чудо, но напрасно. Проиграл все три партии.
– Теперь ставь отпечаток своего большого пальца на договоре и мы уйдём.
Борис приставил палец к бумаге, на листе остался кровавый отпечаток узора его большого пальца. Рыцарь забрал договор и хотел уходить.
– Я прикажу не выпускать вас.– завопил Берёзкин.
– Почему не хочешь удержать сам?
Рыцарь снял с плеч голову и протянул Борису.
– На – держи.
У того застучали зубы от ужаса, он обделался и потерял сознание.
Пойдём быстрее, здесь дурно пахнет – засмеялся Костя.
Друзья неторопливо покинули штаб – квартиру Берёзкина.
Авария
Чёрное безмолвие небытия озарила, ослепительно – белая, как молния в угольной темноте южной ночи, мысль:
– Зачем меня оживили, там было так хорошо!
Мысль сверкнула и погасла. Но мозг ожил, сознание вернулось ко мне. Я открыл глаза и увидел белый потолок и белые стены, холодной, как осенний рассвет, комнаты. Она пугала стерильной тишиной. Я, вдруг, забыл, что меня оживили, и запаниковал:
Где я? Что со мной? Почему лежу голый? Что за щупальца тянутся ко мне? Я начал судорожно ощупывать себя. Когда коснулся трубок – щупалец, они, закачались, стеклянным звоном спугнув тишину. В комнату вбежала девушка в белом халате. Я услышал её взволнованный крик:
– Не шевелитесь, вам нельзя двигаться.
Девушка подбежала и стала привязывать мои руки и ноги к кровати.
– Что вы делаете? Отпустите меня, я хочу в туалет!
– Лежите, утка под вами.
Привязав меня к кровати, девушка торопливо вышла из комнаты.
Через несколько минут в комнату вбежал врач – невысокий, худой мужчина лет сорока.
– Ну, что ожил? – Склонившись надо мной, спросил он. – Мы уже потеряли н надежду. Ты помнишь, какое сегодня число?
–Семнадцатое – не задумываясь, ответил я.
– Семнадцатого тебя привезли к нам после аварии. Был без сознания, белый, как снег, от потери крови. Две недели находился в коме. Лежи спокойно. Двигаться тебе ещё рано, терпи.
– Со мною в машине были жена и друг, что с ними?
– Тебя привезли одного, остальные, видимо, здоровы.
– Тогда всё в порядке. Я деревенский, неприхотливый, выживу.
Веки отяжелели и сомкнулись, как диафрагма в зрачке фотоаппарата. Тишина и тьма затянули меня в вихрящуюся воронку, покружив, снова бросили в чёрную бездну беспамятства. Потом свет и звуки прорывались ко мне на короткие мгновения и снова исчезали. Хрупкие, пугливые мысли путались и рвались. Ни боли, ни страха не было. Постепенно вспомнил, что я, моя жена Света и Виктор ехали из Москвы, на недавно купленной им « Волге». Я вёл машину ночью. Утром на таможне, в посёлке Объячево плотно позавтракали. Выпили для аппетита по сто граммов коньяку, помечтали о жаркой бане, пельменях и заспешили домой. Витя сел за руль, я рядом с ним, жена полулежала на заднем сиденье. За стёклами кружил густой, плавный, как свадебный вальс снег. Виктор любил быструю езду. Через час догнали огромную фуру. Её колёса поднимали снежную круговерть, в которой, как в степной метели, не было просвета. Виктор без колебаний начал обгон фуры, нырнул в белую, непроглядную муть, клубящуюся за колёсами.. Через мгновение на меня, как лавина с гор, обрушились тьма и тишина. Такое бывает во время затяжной пьянки, когда разговорившись перестаёшь закусывать.. Пьёшь, кажешься себе трезвым, пока не отключишься. Утром проснувшись, боишься открыть глаза, лихорадочно вспоминая, чем закончилось застолье, и, гадая, где находишься. В памяти чёрный провал. Куска жизни, как не бывало. Так было со мной, когда я вышел из комы. Через несколько дней меня перевели в обычную палату, где лежали ещё двое больных. Стало веселее. Соседи угощали меня чаем, рассказывали анекдоты. Вечерами, они от скуки, заигрывали с сёстрами ночной смены. Я наблюдал за ними, удивляясь быстрой сговорчивости молодых девиц. Мне казалось, что во годы моей юности, девушки были строже и недоступнее. На разговоры с соседями не тянуло. Со сломанной челюстью много и не поболтаешь. Жевать не мог, пил кефир и жидкую манную кашу. Пожив так, с удивлением понял, как мало человеку нужно для жизни.
При аварии мои очки разбились, поэтому читать я не мог. Мир потерял резкость, очертания предметов расплывались, жил, как в тумане. Время бежало, словно равнинная река неторопливо, но неумолимо, минута за минутой, унося жизнь. Так, наверное, чувствуют себя собаки на цепи. Уколы и таблетки глушили боль, облегчая страдания и укорачивая сутки, по нескольку раз в день, погружая меня в сон без сновидений. Лекарства убивали не только боль, но и чувства, поэтому я не удивлялся, тому, что меня никто не навещает. Когда разрешили ходить, начал делать на лестничной площадке зарядку и гулять по коридору. Думал, что дело идёт к выписке, и с нетерпением ждал её. Без видимых причин, сломанная челюсть распухла, образовался свищ, потёк гной. Только тогда врачи, при очередной, перевязке разглядели, что челюсть срослась неправильно. Исправлять брак на месте, они не решились и отправили долечиваться в Сыктывкар. Дорога в холодном, неуютном уазике скорой помощи казалась нескончаемой. Пока доехали, я основательно продрог, поэтому больничная палата показалась мне тёплой и приветливой. Новые соседи оказались людьми активными, неунывающими. Один из них, невысокий, но крепко сбитый парнишка, был явно из бандитов. Вечером, братки приезжали за ним, и увозили на всю ночь. Частенько сёстры – молодые девчонки, после окончания смены просили развести их по домам. Он не отказывался. В благодарность они ухаживали за ним с особым вниманием и заботой. Парень был щедрым, утром привозил с собой выпивку и закуску, чем радовал соседей, которые постоянно мучались от безденежья. Его утренние подарки позволяли им устраивать с молодыми сёстрами второй смены ночные застолья, поэтому в палате, чаще всего, я спал один. Мне, человеку строгого воспитания, такое поведение девушек казалось слишком вольным. Изменился строй, время социалистического пуританства сменила вседозволенность. Порнография стала бизнесом, проституция доходным, уважаемым ремеслом. Очевидно, это неизбежно. Все восстания и революции сопровождаются падением нравов, разгулом преступности и распутства, обогащением подлецов и обнищанием совестливых. Благородные лозунги свободы, равенства и братства превращаются новой элитой в фиговый листок, прикрывающий истинную цель – стремление нажиться за счёт ближнего. Во время перемен о милосердии забывают, живут по закону эволюции Дарвина: выживает сильнейший. Людей не останавливает предупреждение Христа: Не собирайте себе сокровищ на земле. Скорее верблюд пролезет в угольное ушко, чем богатый попадёт в рай. Человек не хочет ждать. Ему нужно всё и немедленно. В семнадцатом году происходило то же самое. Шла мировая война. Миллионы солдат проливали на фронте кровь за царя и отечество, а в Петрограде шли нескончаемые балы, министры за взятки раздавали подряды. Я вспоминал рассказы моей бабушки и, как наяву видел то время: Дума сменяет думу. Рабочие митингуют, общество напряжено, все ждут перемен. И они приходят – власть берут большевики. Решительное, скорое на расправу ЧК наводит ужас арестами и расстрелами «врагов» революции. Тревожно и в далёком от столицы провинциальном Тамбове. Дом моего деда по матери – известного на всю губернию купца Степана Тимофеевича Бражникова подготовлен к потрясениям. Запасов муки, сахара в подвале и на чердаке запасено дедом на несколько лет. В забитом льдом погребе припрятаны сало, сливочное масло и окорока. Этот тайник сделан дедом в хорошие времена по просьбе моей бабушки Анны Ильиничны – женщины умной, предусмотрительной, иногда, даже прозорливой. Вот и сейчас, она убеждает своего уважаемого коммерсантами, опытного в торговых делах мужа: Чует моё сердце, Степан, беду. Забери деньги из банка. Возьми золотыми червонцами и спрячь дома.
– Чего, ты мать, волнуешься? Я не дурак, деньги храню не в коммерческом, а в государственном банке. Он лопнуть не может. Не волнуйся понапрасну.
Анна Ильинична не согласна с мужем, но молчит, не перечит. Каждый день ходит в церковь и просит Бога вразумить его.
Опростоволосился в этот раз, не раз битый, учёный жизнью и компаньонами Степан Тимофеевич. Не успел забрать накопленные им и его отцом за десятки лет честного, с утра до ночи труда, деньги.
Советская власть национализировала все вклады вместе с банками. Долго потом каялся он, винился перед женой, рвал волосы на поседевшей голове: Видно, Аня, согрешил я перед Богом. Лишил он меня на старости лет ума, не послушал тебя. Гордыня одолела.
– Бог дал, Бог взял – ответила мудрая Анна – Поживём, ещё наживём, а нет, и так не пропадём. Было бы здоровье!
Новая власть русских не любила, хотела рай на земле построить за счёт богатых, поэтому грабила их с чистой совестью, не давая пощады. Бражниковы, люди богобоязненные, законопослушные, вздохнув, решили:
– Всякая власть от Бога и смирились. Старались лишний раз на улице не показываться. Ходили из дома в церковь и обратно.
Наступил январь 1919 года. Кладбища в городе разрослись. Тиф, голод и холод не щадили ни бедных, ни богатых. После лютых крещенских морозов, потеплело. Люди облегчённо вздохнули. Появилась надежда пережить зиму. Январским вечером лохматые, фиолетовые сумерки плотно зашторили окна домов, но хозяева не спешили зажигать лампы. Время тревожное. Свет может привлечь беду. Люди забыли Бога, появилось много желающих поживиться чужим добром. Степан Тимофеевич вышел на улицу и плотно закрыл ставни. Только после этого, Анна зажгла лампу и стала собирать на стол. Степан поёжился, ветер пронизывал насквозь. Замёрзшая луна куталась в тучи, как сторож в тулуп. Пряталась, не желая смотреть на людские междоусобицы, слушать крики и выстрелы. Бражников уже открывал дверь своего дома, когда неуютную уличную тьму пронзили лучи автомобильных фар. Машина остановилась у ворот. Мотор пофыркивал. Его горячее дыхание вылетало из глушителя, пахнущим бензином, сизым дымком. Заторопившись, Степан почти бегом, вошёл в дом и велел жене убрать еду со стола. Приезд незваных гостей не предвещал ничего хорошего. Люди старались, чтобы новая власть про них забыла. Но память у неё оказалась хорошей. Аресты и расстрелы не прекращались. НКВД не знало усталости. Резкий стук в дверь, не оставлял у Бражниковых сомнений, что очередь дошла и до них. Степан Тимофеевич пригасил лампу, усадил жену в кресло и пошёл открывать дверь. В прихожую вошёл коренастый, широкоплечий мужчина в коричневой кожанке, с маузером на боку. Постучав сапогом о сапог, стряхнул прилипший снег, пригладил рукой чёрные, кудрявые волосы и без приглашения вошёл в комнату. Внимательно оглядел обстановку и грассируя сказал: хорошо живёте. В доме тепло, голодом не пахнет. Слышал, Тимофеевич, что мужик ты хозяйственный, запасливый и не жадный. Сам жил, другим не мешал: и в долг давал, и сиротам помогал. Жалко мне тебя, но приказ – есть приказ. Думай! Если завтра утром тебя и жену застанут дома, пеняй на себя. Начальник НКВД, ещё раз оглядел комнату, и не попрощавшись вышел на улицу. Степан Тимофеевич проводив гостя, закрыл дверь и вернулся к жене. Торопливо, без аппетита поужинали и стали собираться в дорогу. Степан достал спрятанные в погребе золотые червонцы, ассигнации и золотые украшения жены. Анна собрала узелок с нижним бельём и едой. Из дома ушли налегке, в три часа ночи. В семнадцатом году они потеряли хранившиеся в банке деньги. Теперь оставляли всё нажитое. Особенно было жалко продукты, запасённые, чтобы не умереть с голоду в эти чёрные для России дни. Они не плакали, жизнь уже научила их терять нажитое. Помолились Богу, попросили Николая Угодника помочь им остаться живыми на чужбине. Размеренная, сытая жизнь в доме, закончилась. Ушли, закрыв дом на замок. Позже, приехав в Тамбов, бабушка узнает, что в её доме поселился, предупредивший об опасности начальник. Ему досталось всё, что они нажили. Подгоняемые в спину ветром и ночным морозом, беглецы к утру пришли на станцию. Потом ехали до Ростова в набитом до отказа вагоне. Из Ростова то пешком, то на телегах добрались до станицы, где хозяйничали белые. За золотые червонцы сняли комнату у пожилой казачки. На ассигнации продукты купить было невозможно, меняли их на золото. Когда оно кончилось, стали голодать, с тоской вспоминая оставленный в Тамбове дом. В феврале случилась беда, заболел и слёг Степан Тимофеевич. Отказали ноги. Он лежал на лавке без движения и стонал от болей в позвоночнике. Чем кормить и лечить мужа Анна не знала. В отчаянии она молилась днём и ночью. Со слезами просила деву Марию и Николая Угодника о чуде. Чудо пришло в образе грязной, сопливой девчонки – внучки хозяйки, её любимицы. Каждый день утром и вечером хозяйка жарила пирожки. Внучка брала тарелку, шла к бабушке и с рёвом требовала пирожки для постояльцев. Получив два пирожка, относила их Анне. Та со слезами на глазах благодарила девочку. Вечером история повторялась. Этими четырьмя пирожками в день они жили. Днём бабушка ходила в соседнюю станицу за кружкой к фельдшеру. Туда – сюда получалось десять километров по снегу, в резиновых колошах, на босу ногу. Шла и молила бога, чтобы не дал ей заболеть, пока не поставит мужа на ноги. В довершении бед, в станицу пришли красные. Начались проверки документов у приезжих. Чека искало беглых врагов революции. Степан лежал, поэтому на допрос повели Анну. Измученная голодом и невзгодами женщина, шла на допрос и молила Николая Угодника: Вразуми, научи , что сказать, чтобы не расстреляли! Комиссар, уставший от бессонницы и крови, проливать, которую его обязывала революционная необходимость и вера в справедливость своего дела, спросил: Покажи документы, расскажи откуда приехали, чем занимались до революции?