Главная задача, которую необходимо было решить законодателю при принятии УПК РФ, регулирующую процедуру разрешения наиболее острых конфликтов, возникающих между государством и личностью, состояла в том, чтобы привести эту процедуру в соответствие с Конституцией РФ и международными нормами в области прав и свобод человека. Поэтому естественно, что на содержание УПК РФ существенное влияние оказали и продолжают оказывать практика как Конституционного Суда РФ, так и Европейского суда по правам человека, содержащие в своих решениях интерпретацию и оценку процессуальных норм и институтов с позиции Конституции РФ и общепризнанных принципов и норм международного права.
Центральным уголовно-процессуальным отношением является отношение между органами и должностными лицами, ответственными за ход и результат процесса и лицом, обвиняемым в совершении преступления. Степень защищенности прав и свобод человека, в отношении которого осуществляется уголовное преследование, всегда выступала индикатором демократичности и цивилизованности уголовно-процессуальной процедуры2. Общепринятым на сегодняшний день является и тезис о том, что наиболее соответствующей формой уголовного процесса, отвечающей вызовом демократического правового государства, функционирующего на основе принципа разделения властей и объявившего защиту прав и свобод человека высшей ценностью, является состязательная форма разрешения уголовно-правового конфликта. Поэтому неудивительно, что указанная идея приобрела конституционно-правовой статус (ч. 3 ст. 123). Построение уголовно-процессуальных отношений на основе принципа состязательности актуализировало теорию процессуальных функций, в основе которой положено деление участников процесса на группы по такому существенному признаку, как противоречивость процессуальных интересов, в силу чего появляются такие структурные образования, как стороны, требующие наличия нейтрального и независимого от сторон суда, осуществляющего функцию разрешения возникшего правового конфликта, т. е. функцию правосудия.
Поскольку состязательная форма процесса имеет многовековую историю, то А. В. Смирнов совершенно справедливо отмечает, что «публичная состязательность постиндустриального периода общественного развития уже не то, что частно-исковая состязательность XIX века»3. Более того, состязательность в публичном по своему характеру уголовном процессе, которая должна функционировать с учетом всех конституционных принципов и норм международного права в области прав человека, вносит существенные коррективы в традиционную структуру уголовно-процессуальных отношений, на которой зиждется принцип состязательности. Проблема в том, что указанная структура ориентирована исключительно на разрешение конфликта между государством и лицом, обвиняемым в совершении преступления, а потому не учитывает конфликта, который может иметь место между государством и жертвой преступления. А этот конфликт реален и тоже, согласно ст. 52 Конституции РФ, должен быть разрешен судом. Это обстоятельство постоянно вносит свои коррективы в интерпретацию принципа состязательности, осуществляемую в том числе Конституционным Судом РФ. К сожалению, позиция Конституционного Суда РФ по этому вопросу оказалась недостаточно последовательной, а поскольку далеко не все его решения приобрели надлежащую процессуальную форму, то перед законодателем стоит непростая задача их системного осмысления. Именно этому и посвящена данная статья.
Затронутая нами проблема защиты прав жертв преступлений оказалась непосредственно связанной с такими остро дискуссионными проблемами, как роль суда в состязательном процессе, а также вечной для процессуальной науки проблемой истины. С одной стороны, именно суд должен обеспечить конституционные права жертвы преступления, а с другой стороны, такие полномочия суда могут быть расценены как побуждение к активной деятельности, особенно когда речь идет о таком тяжеловесе, как сторона обвинения, представленная органами государственной власти, которая априори является более сильной, поскольку располагает несравненно большими как организационными, так и процессуальными ресурсами по сравнению со стороной защиты. Такое фактическое неравенство, безусловно, учитывается законодателем, который предоставляет стороне защиты определенные процессуальные преимущества. Поэтому если рассматривать органы государственной власти, осуществляющие функции обвинения, как достаточно сильную и самодостаточную, а потому эффективно функционирующую сторону в споре со стороной защиты, то проблем с защитой прав и законных интересов жертв преступлений, казалось бы, вообще не должны возникать. Поэтому она в классической теоретической концепции состязательной формы процесса и не возникает. Однако реальность свидетельствует о том, что органы государственной власти, на которые возложена публично-правовая обязанность по осуществлению функции обвинения и тем самым защиты прав жертв преступлений, далеко не всегда добросовестно и эффективно выполняют указанные обязанности. Отсюда и возникают проблемы, связанные с защитой гарантированных Конституцией РФ прав потерпевшего на доступ к правосудию и возмещению причиненного ему материального и морального вреда, которые должны обеспечиваться правосудием (ст. 52 Конституции РФ).
Как законодатель, так и Конституционный Суд РФ попытались решить эту проблему не в рамках принципа состязательности, а именно на основе конституционного принципа защиты прав и свобод человека. Однако оказалось, что последовательно совместить действие указанных принципов крайне сложно.
Если иметь в виду международные нормы о защите прав человека и основных свобод, то из текста ст. 6 Европейской конвенции и ст. 14 Международного пакта о гражданских и политических правах буквально не следует, что международные нормы гарантируют жертвам преступлений право на доступ к правосудию и справедливое судебное разбирательство в рамках уголовного процесса. Поэтому первоначально Европейский суд исходил из того, что у потерпевшего нет права требовать возбуждения уголовного дела. Если потерпевший выдвигает требование о компенсации причиненного ему вреда, то данный процесс для него является «спорами о гражданских правах и обязанностях» и он пользуется всеми правами, предусмотренными п. 1 ст. 6 Конвенции. Такая позиция Суда подвергалась критике в особых мнениях отдельных судей, которые не соглашались с тем, что права жертв преступлений должны существенным образом зависеть от того, заявляют они гражданский иск или их намерение заключается только в том, чтобы добиться справедливого осуждения обвиняемого.
В 80-х годах ХХ века в международном праве стало уделяться большое внимание правам жертв преступлений. Генеральная Ассамблея ООН Резолюцией 40/34 от 20 ноября 1985 г. приняла Декларацию основных принципов правосудия для жертв преступлений и злоупотреблений властью, в которой говорится, что потерпевший должен иметь право на доступ к механизмам правосудия и скорейшую компенсацию причинения вреда. В этом же году Кабинет министров Совета Европы принял рекомендацию «О положении потерпевшего в рамках уголовного права и процесса». В ее преамбуле специально подчеркивается, что данные рекомендации выработаны исходя из того, что цели системы уголовной юстиции традиционно формулируются применительно к отношениям между государством и правонарушителем, в результате этого функционирование такой системы иногда может осложнять проблемы, возникающие у потерпевшего, а не способствовать их разрешению.
Между тем основной функцией уголовной юстиции является обеспечение нужд и защита интересов потерпевшего. Исходя из того что необходимо в большей мере учитывать потребности потерпевшего на всех стадиях уголовного процесса, Кабинет министров рекомендовал государствам – членам Совета Европы пересмотреть их законодательство и практику по ряду направлений. В частности, в Рекомендации указываются меры, которые необходимо предпринять в целях возмещения потерпевшему причиненного ему вреда.
Очевидно, не без влияния новых подходов к защите прав жертв преступлений со стороны международного права в России впервые указанные права приобрели конституционно-правовой статус, а ст. 6 УПК РФ защиту прав потерпевшего обозначила в качестве назначения уголовного судопроизводства. Указав в ч. 1 ст. 6 УПК РФ, что назначение уголовного судопроизводства состоит в защите прав и законных интересов потерпевшего, законодатель тут же указал и на защиту личности от незаконного и необоснованного обвинения, осуждения, ограничения ее прав и свобод. Рассматривая назначение уголовного судопроизводства в свете защиты прав личности, И. Б. Михайловская, как и многие другие авторы, отмечает, что «речь в первую очередь должна идти о защите прав и законных интересов тех личностей, против которых осуществляется уголовное преследование»4. С этим, безусловно, нужно согласиться. Однако как быть со второй личностью? О защите ее прав и законных интересов нужно позаботиться во вторую очередь? В принципе, если принять во внимание, что «поставлено на карту» как в ходе, так и в результате разрешения уголовно-правового конфликта для обвиняемого и потерпевшего, то такой ответ возможно был бы правильным и справедливым. Однако процедура разрешения указанных противоречий происходит одновременно, и принимаемые решения всегда свидетельствуют о том, в чьих интересах оно принято. Если интересы потерпевшего ограничиваются возмещением ему материального вреда, то по делам небольшой и средней тяжести закон предоставляет ему право примириться с обвиняемым, если обвиняемый возместил причиненный вред. Такой исход разрешения уголовно-правового конфликта со всех точек зрения является наиболее благоприятным. Естественно, что если примирение состоялось и причиненный вред потерпевшему возмещен, то интересующие автора проблемы не возникают. Если же примирение не состоялось или оно в силу закона не предусмотрено, то необходимо определить, в чем заключается право потерпевшего на доступ к правосудию и восстановлению в правах.
Как не раз отмечал Конституционный Суд РФ, любое посягательство на личность, ее права и свободы является одновременно и наиболее грубым посягательством на человеческое достоинство, поскольку человек как жертва преступления становится объектом произвола и насилия. Государство, обеспечивая особое внимание к интересам и требованиям потерпевшего от преступления, обязано способствовать устранению нарушений его прав и восстановлению достоинства личности. Говоря о защите и восстановлении достоинства личности потерпевшего, Конституционный Суд РФ вкладывает в это понятие и «установление истины по делу, изобличение преступника и справедливое воздаяние за содеянное».5 Однако когда речь идет о конкретных полномочиях суда по защите указанных прав потерпевшего, то позиции Конституционного Суда РФ оказываются непоследовательны и противоречивы.
Реализация обязанности государства по защите прав потерпевшего лежит на стороне обвинения, т. е. на органах и должностных лицах, обязанных в каждом случае обнаружения признаков преступления возбудить уголовное дело и принять определенные законом меры по установлению события преступления и изобличению лица, его совершившего (ч. 1 и 2 ст. 21 УПК РФ). Этим и обеспечивается на стадии предварительного следствия право потерпевшего на доступ к правосудию и возмещение причиненного вреда. Поэтому если органы и должностные лица, осуществляющие функции обвинения, заинтересованы в раскрытии преступления, изобличении лица, его совершившего, и принимают все предусмотренные законом меры, то необходимость в судебной защите прав потерпевшего на стадии предварительного следствия не возникает. А когда все же такие проблемы возникают, то законодатель предоставил право потерпевшему обращаться в суд за защитой своих прав в порядке ст. 125 УПК РФ. Однако, в силу того что судебный контроль на стадии предварительного следствия осуществляют те же судьи, что и в случае поступления уголовного дела с обвинительным заключением в суд для рассмотрения его по существу, их полномочия по судебному контролю в порядке ст. 125 УПК РФ настолько ограничены, что практически этот институт оказался недееспособным. На неэффективность судебного контроля на досудебной стадии процесса обращают внимание все научные и практические работники. Но если у обвиняемого, который считает себя невиновным или виновным в менее тяжком преступлении, есть шанс добиться справедливости при рассмотрении уголовного дела по существу, то у потерпевшего, который полагает, что в отношении его было совершено более тяжкое преступление и ему причинен ущерб в гораздо большем объеме, никаких шансов на защиту своих интересов в суде нет. Европейский суд по правам человека рассмотрел уже 15 дел, по которым признал Россию виновной в необеспечении прав потерпевших на эффективное расследование преступлений.
Причем необходимо обратить внимание на то, что когда речь идет о таких преступлениях как убийство, то Европейский суд признает не только нарушенное право на эффективное расследование преступления, но и нарушение права на жизнь. При этом Европейский суд опирается на ст. 13 Европейской конвенции, которая говорит о том, что если предоставляются права (в данном случае имеется в виду право на жизнь), то они должны быть эффективными. Практически то же самое вытекает и из приведенных выше решений Конституционного Суда РФ, что по существу означает необходимость принять все предусмотренные законом меры для раскрытия преступления, изобличения виновных с тем, чтобы каждый совершивший преступление был подвергнут справедливому наказанию и потерпевшему был возмещен причиненный ему материальный и моральный вред.
Совершенно очевидно, что не каждое преступление может быть раскрыто. Этого еще не удавалось никому. Но также очевидно, что все, что можно сделать, должно быть сделано. Причем нужно различать две совершенно разные проблемы: ограниченные возможности судебного контроля в порядке ст. 125 РФ, продиктованные необходимостью обеспечить объективность и беспристрастность суда при разрешении того же самого уголовного дела по существу, и принципиальную ограниченность полномочий суда принимать решения, направленные на устранение недостатков в деятельности органов и должностных лиц, осуществляющих функции обвинения, поскольку это противоречит принципу состязательности и строгому разграничению процессуальных функций. Нельзя не обратить внимание на различия в полномочиях международного суда по правам человека и полномочиях российского суда, который прежде всего должен заботиться о защите прав и свобод российских граждан, в том числе вовлеченных в уголовное судопроизводство. Почему если реально существуют такие возможности, то международный суд может признать необходимость продолжения расследования с целью изобличения и наказания лиц, виновных в совершении преступления, а национальный суд не может этого сделать, поскольку это будет противоречить принципу состязательности, независимости и самостоятельности судебной власти.
Несмотря на то что при истолковании конституционно-правового смысла роли суда в состязательном по своей форме процессе Конституционный Суд РФ непременно ссылается на общепризнанные принципы и нормы международного права в области прав человека, в частности на ст. 6 и 13 Европейской конвенции о защите прав и свобод человека, есть веские основания полагать, что понимание состязательности, независимости и самостоятельности судебной власти в интерпретации Европейского суда по правам человека и Конституционного Суда РФ совпадают далеко не полностью. В частности, под состязательностью Европейский суд понимает предоставление сторонам равных возможностей по отстаиванию своих позиций перед объективным и беспристрастным судом (так называемое равенство оружия) и никак не связывает состязательность с проблемой возвращения уголовного дела прокурору для приведения дополнительного расследования. Другое дело, что возвращение уголовного дела на дополнительное расследование может нарушить право обвиняемого быть судимым без неоправданной задержки, особенно если он при этом находится под стражей. Но это хотя и достаточно серьезная, но другая проблема, непосредственно не связанная с принципом состязательности и разграничением процессуальных функций.
Что же касается независимости и самостоятельности судебной власти, то международными нормами она определяется совсем по другим параметрам, опять-таки никак не связанным с принципом состязательности. Европейский суд по правам человека при оценке независимости судебной власти принимает во внимание порядок назначения судей, срок их полномочий, порядок отстранения от должности6. Очевидно, что такого рода критерии оценки независимости и самостоятельности судебной власти никак не связаны с проблемой возвращения уголовного дела прокурору для проведения дополнительного расследования, особенно когда суд принимает решение не просто по собственной инициативе, но и вопреки желанию прокурора. Что же касается объективности и беспристрастности суда при разрешении уголовно-правового спора, то Европейский суд оценивает этот фактор с учетом специфики конкретного дела, т. е. практически по тем же критериям, которые, согласно УПК РФ, являются основанием для отвода судей. Причем, как не раз отмечал Европейский суд, объективность и беспристрастность суда презюмируются. А для того чтобы данную презумпцию опровергнуть, нужно привести убедительные доводы.
Конечно, Конституционный Суд РФ вправе толковать принцип состязательности так, как это, по его мнению, соответствует Конституции РФ. И такое толкование обязательно как для законодателя, так и для правоприменителя. Однако все же, если он понимает состязательность несколько иначе, чем Европейский суд по правам человека, то во всяком случае нежелательно при этом ссылаться на ст. 6 и 13 Европейской конвенции. Сказанное не свидетельствует о том, что автор стремится во что бы то ни стало к восстановлению указанного института. Его намерения состоят в том, чтобы разобраться в истинных причинах его ликвидации и насколько это действительно связано с принципом состязательности, а также независимости и самостоятельности судебной власти.
УПК РФ не предусматривал возможность судебного контроля на досудебных стадиях процесса, но зато после поступления уголовного дела в суд для рассмотрения его по существу последний обладал практически неограниченными возможностями по контролю за качеством расследования.
Независимо от того, просили его об этом стороны или не просили, суд мог вернуть уголовное дело прокурору ввиду неполноты расследования, существенного нарушения уголовно-процессуального закона, наличия оснований для предъявления обвиняемому более тяжкого преступления, наличия оснований для привлечения к уголовной ответственности других лиц (ч. 1, 2, 3, 4 ст. 232 УПК РСФСР).
Кроме того, ст. 243 УПК РСФСР обязывала суд принять все предусмотренные законом меры к всестороннему, полному и объективному исследованию обстоятельств дела и установлению истины. Именно этот комплекс полномочий стал предметом острых дискуссий, поскольку активная роль суда, нацеленная на установление истины по делу, как считают многие юристы, характерна для инквизиционного процесса и противопоказана в процессе состязательном.
На традиционность таких дискуссий обратил внимание А. В. Смирнов, который отмечает, что с тех пор как И. Планк в 1857 г. главной чертой состязательности определил пассивность суда, а розыскные начала связал с его активностью, мало что изменилось. Между тем, отмечает далее автор, успехи конституционализма, обеспечение подлинного разделения властей делают последнюю задачу для суда не только допустимой, но и необходимой7.
Позиция Конституционного Суда РФ по этому вопросу оказалась крайне противоречивой.
20 апреля 1999 г. Конституционный Суд РФ признал, что возвращение уголовного дела прокурору для проведения дополнительного расследования при отсутствии ходатайств сторон не только не соответствует принципу состязательности, но и нарушает принцип независимости и беспристрастности судебной власти. С этих же позиций Конституционный Суд РФ ответил и на вопрос о праве суда самому по собственной инициативе в ходе судебного разбирательства собирать дополнительные доказательства для восполнения неполноты расследования, т. е. для устранения возникших у него сомнений в доказанности предъявленного подсудимому обвинения.
Так, Конституционный Суд РФ констатировал: «Поскольку по смыслу ст. 118 и 123 (ч. 3) Конституции РФ суд, рассматривая уголовное дело, осуществляет исключительно функции правосудия и не должен подменять органы и лиц, формулирующих и обосновывающих обвинение, то неустраняемые ими сомнения (подч. нами) в виновности обвиняемого в силу ч. 3. ст. 49 Конституции РФ толкуются в пользу подсудимого»8. Из этого следует не только запрет возвращать уголовное дело для проведения дополнительного расследования, но и самому по собственной инициативе в рамках предъявленного обвинения проводить какие-либо следственные действия, направленные на устранение возникших у него сомнений в доказанности предъявленного подсудимому обвинения.
Несмотря на то что Конституционный Суд РФ признал неконституционным возвращение уголовного дела на дополнительное расследование ввиду его неполноты или необходимости предъявления обвиняемому более тяжкого обвинения только при отсутствии об этом ходатайства прокурора или потерпевшего, законодатель на момент введения в действие УПК РФ практически полностью ликвидировал этот институт.
Вместе с тем он в полной мере сохранил право суда в рамках предъявленного обвинения проводить как по ходатайству сторон, так и по собственной инициативе, сбор доказательств в целях формирования собственного убеждения в доказанности или недоказанности предъявленного подсудимому обвинения.
Поскольку ч. 3 ст. 15 УПК РФ, формулируя полномочия суда в его отношениях со сторонами, ограничила эти полномочия только созданием необходимых условий для исполнения сторонами их процессуальных обязанностей и осуществления предоставленных им прав, то естественно, что сохранение в УПК РФ активности суда в доказывании, т. е. в установлении фактических обстоятельств дела, не могло не привести к обращениям в Конституционный Суд РФ на предмет проверки их конституционности.
Позиция Конституционного Суда РФ по указанному вопросу наиболее четко была сформулирована в Определении от 23 января 2001 г. по жалобе гражданина Акурина К. А., который просил проверить конституционность таких полномочий суда, как право по собственной инициативе принимать решения о вызове дополнительных свидетелей, назначении экспертизы, истребовании документов и других доказательств.
Суть ответа Конституционного Суда РФ по поставленным вопросам состояла в том, что в публичном по своему характеру уголовном процессе для оценки представленных сторонами доказательств суд должен быть наделен указанными полномочиями. Иное не позволило бы суду устранять возникшие у него сомнения в обоснованности позиций сторон, а следовательно, не обеспечивало независимость суда при отправлении правосудия.
Итак, можно констатировать, что если в решении от 29 апреля 1999 г. Конституционный Суд РФ при оценке активности суда по собиранию доказательств отдал предпочтение принципу состязательности, то в решении от 23 января 2001 г. он отдал предпочтение принципу публичности. Аргумент, состоящий в том, что анализируемые полномочия необходимы суду для оценки представленных сторонами доказательств неубедителен, поскольку возвращение уголовного дела прокурору для восполнения неполноты предварительного следствия осуществлялось в тех же целях.
Кроме того, оказывается, что активная роль суда в доказывании свидетельствует как раз о его независимости и самостоятельности, а не наоборот, как это вытекало из решения от 29 апреля 1999 г.
Аналогичная позиция нашла свое подтверждение и в постановлении от 29 июня 2004 г.9, в котором Конституционный Суд РФ разъяснил, что принцип состязательности не освобождает должностных лиц, осуществляющих публично-правовые обязанности в сфере уголовного судопроизводства, от обязанности защищать права и свободы человека, которые гарантируются Конституцией РФ и обеспечиваются правосудием. В силу этого «дознаватели, следователи, прокурор и суд, осуществляя доказывание, обязаны принимать в установленных процессуальных формах все зависящие от них меры к тому, чтобы были получены доказательства, подтверждающие как виновность, так и невиновность лица в совершении инкриминируемого ему деяния».
Хотя Конституционный Суд РФ и воздержался от упоминания истины как цели доказывания, однако и без упоминания данного термина понятно в каких целях суд обязан принять все зависящие от него меры к получению доказательств.
Отсюда опять-таки вытекает, что исключенная из УПК РФ ст. 20 УПК РСФСР, несмотря на ее отсутствие в тексте закона, продолжает действовать. Аналогично продолжает действовать и ч. 2 ст. 243 УПК РСФСР.
При таком положении вещей становится совершенно непонятно, почему возвращение уголовного дела на дополнительное расследование противоречит принципу состязательности, а восполнение пробелов в представленных прокурором доказательствах самим судом вполне соответствует этому принципу.
Невольно напрашивается вывод, что ликвидация законодателем указанного института связана не с принципом состязательности, а с необходимостью устранить волокиту и обеспечить право обвиняемого быть судимым без неоправданной задержки. Но это все-таки право обвиняемого, которое он может использовать по собственному усмотрению в зависимости от конкретной ситуации. В конце концов право заявлять ходатайство о возвращении уголовного дела на дополнительное расследование принадлежало и стороне защиты. И она этим достаточно часто пользовалась.
Такая, казалось бы, парадоксальная ситуация возникала в тех случаях, когда защита понимала, что шансов на оправдание нет. В лучшем случае можно рассчитывать на признание обвиняемого виновным в менее тяжком преступлении. При возвращении же дела на дополнительное расследование в силу большой загруженности следователей в 85 % случаев такие дела, хотя и по нереабилитирующим основаниям, но тем не менее прекращались10. И такой исход дела, конечно же, более благоприятен для обвиняемого. Поэтому на часто звучащий в юридической литературе вопрос относительно того, сколько за возвращенными на дополнительное расследование и впоследствии прекращенными делами стоит оправдательных приговоров, хочется поставить и другой вопрос: сколько за такими делами стоит обвинительных приговоров?
Что же касается прокуроров, то они не только заявляли такие ходатайства реже, чем сторона защиты, но и приносили протесты на решения суда в кассационную инстанцию, которая почти каждое третье решение суда отменяла с направлением дела на новое судебное разбирательство11.
Действительно, зачем прокурору заявлять такие ходатайства, если суд сам может восполнить неполноту расследования?
Однако какими бы широкими полномочиями по доказыванию ни обладал суд, он не может выйти за пределы того обвинения, которое сформулировано в обвинительном заключении. Даже с поправками, которые внесены в ст. 237 УПК РФ, возвращение уголовного дела прокурору по такому основанию, как необходимость предъявления обвиняемому более тяжкого обвинения, не предусмотрено.
Запрет возвращать уголовное дело прокурору, если из материалов уголовного дела или сведений, полученных в ходе судебного разбирательства, суд усмотрит, что существует основание для предъявления обвиняемому (подсудимому) более тяжкого обвинения, особенно если на этом настаивает потерпевший, заставляет ответить на вопрос: можно ли приговор суда, постановленный без учета таких обстоятельств, считать справедливым и каким образом суд сможет обеспечить гарантированную ст. 52 Конституции РФ защиту прав потерпевших в том истолковании указанного права, которое не раз раскрывалось в правовых позициях Конституционного Суда РФ, о чем говорилось выше.
Ликвидировав институт возвращения уголовного дела на дополнительное расследование, законодатель поставил на этом вопросе точку. Равным образом он поставил точку и в разрешении проблемы, связанной с отказом прокурора от обвинения или изменением обвинения на менее тяжкое, несмотря на возражения потерпевшего. Однако по жалобам граждан и запросам судов Конституционному Суду РФ еще не раз придется возвращаться к указанным проблемам.
Согласно ч. 4. ст. 248 УПК РСФСР отказ прокурора от обвинения не освобождал суд от обязанности оценить исследованные в суде доказательства на основе своего собственного внутреннего убеждения и решить вопрос о виновности или невиновности подсудимого на общих основаниях. Аналогичные обязанности суда вытекают и в случае изменения прокурором обвинения в лучшую для подсудимого сторону.
Коль скоро суд при указанных обстоятельствах должен был принять решение на основе своей собственной оценки исследованных доказательств, то естественно, что решение суда подлежит обжалованию и опротестованию на общих основаниях. Конституционность ст. 248 (ч. 4) была предметом рассмотрения в постановлении от 29 апреля 1999 г., в котором Конституционный Суд РФ признал ст. 248 УПК РСФСР не соответствующей принципу состязательности, а потому неконституционной.
Следуя указанному решению, законодатель предписал суду в случае отказа прокурора от обвинения прекратить уголовное дело полностью, а в случае изменения обвинения в лучшую для подсудимого сторону разрешить вопрос о виновности в рамках измененного обвинения (ч. 7 ст. 246 УПК РСФСР). По смыслу закона позиция потерпевшего не имела юридического значения. Коль скоро при отказе прокурора от обвинения суд должен принять решение, руководствуясь исключительно позицией государственного обвинителя, а не собственной позицией, основанной на исследованных доказательствах, то на первый взгляд представляется логичной и позиция законодателя о том, что такое решение суда не подлежит обжалованию по причине его необоснованности.
Аналогия такой позиции вполне просматривается и в ст. 317 УПК РФ, ограничивающей пределы обжалования приговора суда, постановленного в порядке гл. 40 УПК РФ. Однако различие состоит в том, что рассмотрение уголовного дела в порядке гл. 40 УПК РФ не предусматривает исследования доказательств по существу предъявленного обвинения, тогда как прекращение уголовного дела ввиду отказа прокурора от обвинения предполагает полное и всестороннее исследование имеющих отношение к уголовному делу доказательств.
По жалобам граждан и запросов судов в постановлении от 8 декабря 2003 г.12 Конституционный Суд РФ проверил конституционность ст. 246 УПК РФ, предписавшей суду обязанность прекратить уголовное дело в случае отказа прокурора от обвинения, невзирая на позицию потерпевшего, а также запрет на обжалование такого решения суда. Конституционный Суд РФ подтвердил свою позицию, согласно которой принцип состязательности требует, чтобы суд устанавливал виновность лица лишь при условии, если доказывают его органы и лица, осуществляющие уголовное преследование. Вместе с тем он отметил, что принцип состязательности в его конституционно-правовом истолковании не должен нарушать права и свободы других участников процесса, в том числе потерпевших, которые имеют право отстаивать, прежде всего, в суде свои права и законные интересы, связанные с разрешением вопросов о законности обвинения, его объеме, применении уголовного закона и назначении наказания, тем более что во многих случаях от решения по этим вопросам зависит реальность и конкретный размер возмещения вреда. Конституционный Суд РФ не сказал прямо, что прекращение уголовного дела при отказе прокурора от обвинения возможно лишь при согласии на то потерпевшего. Он посчитал достаточным признание неконституционной ч. 9 ст. 246 УПК РФ, не допускающую обжалование решения суда о прекращении в этом случае уголовного дела, в том числе по такому основанию, как необоснованность. Это, в свою очередь, означает, что суд при полном или частичном отказе прокурора от обвинения должен вынести решение на основе всех исследованных в суде доказательств и оценить их согласно своему собственному внутреннему убеждению, а не только согласно мнению сторон, независимо от того, идет ли речь о мнении прокурора или потерпевшего. Кроме того, и сторона защиты может быть не согласна с позицией прокурора, если, например, прокурор отказывается от обвинения на основании того, что в действиях подсудимого нет состава преступления, а защита настаивает на непричастности подсудимого к совершению преступления. В свою очередь, это означает не что иное, как восстановление ч. 4 ст. 248 УПК РСФСР, согласно которой отказ прокурора от обвинения не освобождает суд от обязанности разрешить на общих основаниях вопрос о виновности или невиновности подсудимого.
Верховный Суд РФ в постановлении от 29 июня 2010 г. «О практике применения судом норм, регламентирующих участие потерпевшего в уголовном судопроизводстве» высказался по этому вопросу достаточно осторожно: «Потерпевшему, его представителю, законному представителю на любом этапе уголовного судопроизводства должна быть предоставлена возможность довести до суда свою позицию по существу дела и те доводы, которые он считает необходимыми для ее обоснования. При этом суду следует учитывать доводы потерпевшего по вопросам, которыми затрагиваются его права и законные интересы и дать им мотивированную оценку при принятии решения». Кроме того, понимая сложность ситуации, Верховный Суд РФ косвенно намекнул прокурору, что в случае полного или частичного отказа от обвинения желательно, чтобы он согласовал свою позицию с потерпевшим, а потому в п. 15 записал следующее: «Принимая во внимание, что согласно пункту 47 статьи 5 УПК РФ потерпевший, его законный представитель и представитель относятся к участникам судопроизводства со стороны обвинения, суд вправе при наличии к тому основания удовлетворить ходатайство государственного обвинителя в судебном заседании о предоставлении ему возможности согласовать свою позицию с этими лицами». Право потерпевшего отстаивать свою позицию относительно объема обвинения, его правильной квалификации и обязанность суда принимать во внимание позицию потерпевшего заставляет задуматься над вопросом, почему на предшествующих стадиях процесса потерпевший такого права лишен. В порядке ст. 125 УПК РФ потерпевший может обжаловать в суде решение отказе в возбуждении уголовного дела, его прекращении и ряд других решений следователя, но он не может оспорить предъявленное обвиняемому обвинение, если полагает, что в отношении него было совершено более тяжкое преступление. На запрет обжалования в порядке ст. 125 УПК РФ вопросов, связанных с объемом предъявленного обвинения и его правовой квалификации не раз обращал внимание Конституционный Суд РФ, а Верховный Суд РФ в постановлении от 10 февраля 2009 г. «О практике рассмотрения судами жалоб в порядке ст. 125 УПК РФ» прямо записал, что судья, осуществляя судебный контроль, «не вправе делать выводы о фактических обстоятельствах дела, об оценке доказательств и квалификации деяния». Такой запрет понятен, поскольку рассматривать такого рода жалобы, к сожалению, должен тот же судья, который будет впоследствии разрешать уголовное дело по существу, а потому он направлен на предотвращение возможной необъективности судей в решающей стадии уголовного процесса. Кроме того, если предоставить право потерпевшему обжаловать объем предъявленного обвинения и его уголовно-правовую квалификацию, то, конечно же, необходимо в первую очередь предоставить аналогичное право обвиняемому. В таком случае неизбежно стадия предварительного следствия должна приобрести состязательный характер, что требует ее коренной перестройки, но это не входило в планы судебной реформы. Но еще раз повторим: если у обвиняемого есть шанс оспорить предъявленное обвинение при рассмотрении уголовного дела судом по существу, то у потерпевшего такого права нет, поскольку суд в этой стадии процесса жестко связан пределами предъявленного обвинения. Если по УПК РСФСР потерпевший имел такое право в стадии назначения уголовного дела к слушанию, то по УПК РФ такого права у него нет, поскольку это непосредственно связано с проблемой возвращения уголовного дела прокурору в целях необходимости предъявления обвиняемому более тяжкого обвинения. Попытка Конституционного Суда РФ разрешить указанную проблему в постановлении от 8 декабря 2003 г. для потерпевшего также не увенчалась успехом.
Прежде чем перейти к анализу правовых позиций Конституционного Суда РФ, сформулированных в указанном решении, хотелось бы обратить внимание на одно немаловажное обстоятельство. Потерпевший Курилко Л. М. в своей жалобе просил проверить конституционность ст. 125 УПК РФ на том основании, что она не позволяет обжаловать объем предъявленного обвиняемому обвинения. Как ни странно, Конституционный Суд РФ признал жалобу потерпевшего не подлежащей рассмотрению, поскольку ст. 125 УПК РФ не только не лишает права потерпевшего обжаловать такое решение, но и прямо это предусматривает. Является ли это свидетельством невнимательности к существу жалобы или осознанием сложности прямого ответа на поставленный вопрос по существу, сказать сложно. Непосредственным предметом рассмотрения в данном деле был вопрос о конституционности ст. 237 УПК РФ, не предусматривающей возможность возвращения прокурору уголовного дела по такому основанию, как существенное нарушение уголовно-процессуального закона, допущенное в стадии предварительного расследования.
В решении от 8 декабря 2003 г. Конституционный Суд РФ в очередной раз подчеркнул, что правосудие по самой своей сути может признаваться таковым лишь при условии, что оно отвечает требованиям справедливости и обеспечивает эффективность восстановления в правах. «В рамках уголовного судопроизводства это предполагает по меньшей мере установление на основе исследованных обстоятельств происшествия, в связи с которым было возбуждено уголовное дело, его правильную правовую оценку, выявление конкретного вреда, причиненного обществу и отдельным лицам, и действительную степень вины лица в совершении инкриминируемого ему деяния». Далее Конституционный Суд РФ сослался на ст. 46–52, 118 и 123 Конституции РФ и корреспондирующие им ст. 6 и 13 Конвенции о защите прав человека и основных свобод, констатировал, что если возникают препятствия для реализации указанных прав, то суд должен быть наделен соответствующими полномочиями по устранению таковых. В качестве препятствий в реализации указанного назначения правосудия Конституционный Суд РФ признал нарушение в ходе досудебного производства гарантированных УПК РСФСР прав таких участников процесса, как обвиняемый и потерпевший, поскольку это может лишить их эффективной судебной защиты. Однако он тут же подчеркнул, что речь идет о таких нарушениях уголовно-процессуального закона, которые не касаются ни фактических обстоятельств дела, ни вопросов квалификации действий и обоснованности вины обвиняемых, а их устранение не предполагает дополнения ранее предъявленного обвинения. Суд в этих случаях должен лишь указать на выявленные нарушения, ущемляющие права участников процесса, требуя их восстановления.
Из текста постановления с очевидностью вытекает, что суд даже по жалобе потерпевшего не сможет констатировать нарушение его прав, если он указывает на необоснованность отказа следователя в проведении тех или иных следственных действий, направленных на установление фактических обстоятельств дела. Что же касается жалоб потерпевших, связанных с необходимостью предъявления обвиняемому более тяжкого преступления, то тем более суд не вправе на них реагировать путем направления уголовного дела прокурору.
Совершенно непонятно, как в таком случае понимать высказанные Конституционным Судом РФ позиции, раскрывающие конституционно-правовой смысл прав потерпевших и необходимость обеспечения их судом, а также приведенный выше конституционно-правовой смысл справедливого правосудия, которое может признаваться таковым, если выявлена действительная степень вины обвиняемого и действительный размер вреда, причиненного жертве преступления.
Неуверенность судов в их полномочиях, связанных с защитой прав потерпевших в случаях неполноты предварительного следствия или необходимости предъявления обвиняемому более тяжкого преступления даже при наличии их ходатайств и жалоб, с очевидностью иллюстрируется в постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 29 июня 2010 г. «О практике применения судом норм, регламентирующих участие потерпевшего в уголовном судопроизводстве». В п. 3, например, Пленум разъясняет полномочия суда в ситуации, когда лицо, которому преступлением причинен вред, не было признано потерпевшим. В этом случае можно предположить, что он вообще не смог воспользоваться ни одним из принадлежащих ему прав в ходе досудебного производства. Однако при таком положении дел Пленум разъясняет, что суд должен признать такое лицо потерпевшим, уведомить его об этом, разъяснить права и обязанности и обеспечить ознакомление со всеми материалами дела. Вопрос о том, что должен сделать суд, если в результате ознакомления с материалами дела потерпевший заявит какие-либо ходатайства, особенно если их удовлетворение потребует возвращение уголовного дела прокурору, остался без ответа13.
В постановлении от 8 декабря 2003 г. Конституционный Суд РФ не стал настаивать на своей позиции, высказанной в постановлении от 20 апреля 1999 г., согласно которой право суда вернуть уголовное дело прокурору по таким основаниям, как неполнота расследования или необходимость предъявления обвиняемому более тяжкого преступления, не противоречит состязательности, если об этом ходатайствуют стороны. Конституционный Суд РФ рассмотрел указанную проблему не в свете принципа состязательности, а в свете защиты прав таких участников процесса, как потерпевший и обвиняемый. Если принять во внимание, что при рассмотрении уголовного дела по существу суд, за редким исключением, всегда может восполнить недостатки предварительного следствия или истолковать их в пользу подсудимого, то на этапе назначения дела к слушанию защита, как общее правило, не заинтересована в возвращении уголовного дела прокурору. Поэтому те ограничения, которые сформулированы Конституционным Судом РФ, имеют существенное значение преимущественно для потерпевшего. Конечно, такое неравенство в защите прав и свобод указанных участников процесса можно признать и оправданным, и справедливым, если принять во внимание значимость тех угроз, которые таятся за допущенными нарушениями. Но при этом желательно, чтобы Конституционный Суд РФ с учетом тех сложных условий, в которых реализуется реформа правосудия по уголовным делам, обозначил бы свою позицию о приоритетности защиты прав обвиняемого (подсудимого) более четко, а не декларировал их иллюзорное равенство.
Естественная приоритетность в защите прав и свобод такого участника процесса, как обвиняемый, предопределяется не только теми угрозами, которые могут стать реальностью после приговора суда, но и реальными существенными ограничениями его прав и свобод, которыми сопровождается весь процесс его уголовного преследования. Отсюда и зафиксированное в ст. 6 Европейской конвенции право обвиняемого быть судимым без неоправданной задержки.
Если иметь в виду, что к этому времени уже было принято ряд решений Европейского суда по правам человека, в которых было признано нарушение Россией указанного права обвиняемого, то думается, что именно это обстоятельство послужило основанием ограничения возможности вернуть уголовное дело прокурору.
Судья Конституционного Суда РФ Г. Гаджиев обращает внимание на те сложности, которые возникают у Конституционного Суда РФ, когда он сталкивается с противоречиями в представлениях о конституционных принципах, которые могут быть внутренне противоречивыми, что является рефлексией как противоречивых интересов человека, так и многочисленных противоречий, из которых соткана современная общественная жизнь14.
Право на достоинство, которое, по утверждению Конституционного Суда РФ, не может ограничиваться ни при каких условиях и которое лежит в основе права на обжалование действий и решений органов государственной власти, в том числе и суда, оказывается, все-таки подлежит ограничению. В основе этого лежат как раз те противоречия, из которых соткана процедура разрешения уголовно-правового конфликта.
Эти противоречия в полной мере проявились в том числе при регламентации права на обжалование потерпевшим действий и решений органов государственной власти и должностных лиц в досудебной стадии процесса, после поступления уголовного дела в суд, а также после вступления приговора в законную силу в порядке надзора и по вновь открывшимся обстоятельствам.
Если в порядке надзора судебные решения, хотя и в исключительных случаях, но могут быть пересмотрены в пользу потерпевшего, то по вновь открывшимся обстоятельствам до 2007 г. это было практически исключено.
На решении Конституционного Суда РФ от 16 мая 2007 г. хотелось бы остановиться более подробно, поскольку, на наш взгляд, оно выходит за рамки сложившегося понимания как новых, так и вновь открывшихся обстоятельств. Кроме того, сформулированные в данном решении правовые позиции заставляют вновь вернуться к осмыслению защиты прав потерпевшего в ситуации, когда суд усматривает необходимость предъявления обвиняемому более тяжкого преступления.
Ситуация, послужившая поводом запроса президиума областного суда в Конституционный Суд РФ, состояла в том, что гражданка Е. Л. Акимова была осуждена районным судом за умышленное причинение вреда здоровью, хотя еще до вынесения приговора потерпевший скончался в больнице, причем смерть его, как было установлено уже после вступления приговора в законную силу, находилась в непосредственной причинно-следственной связи с нанесенной ему колоторезаной раной.
При указанных обстоятельствах приговор мог быть пересмотрен только в порядке вновь открывшихся обстоятельств. Однако законодатель, регулируя данный институт, не предусмотрел возможности его использования, если это связано с необходимостью поворота в худшую для осужденного сторону.
Конституционный Суд РФ признал такое положение вещей неконституционным по следующим основаниям.
Судебное решение, если существенно значимые обстоятельства события, являющегося предметом исследования по уголовному делу, отражены в нем неверно, не может рассматриваться как справедливый акт правосудия и должно быть исправлено независимо от того, что послужило причиной его неправосудности – неправильные действия суда, судебная ошибка или иные обстоятельства, объективно влияющие на законность, обоснованность и справедливость уголовного акта.
Запрет на исправление судебной ошибки, если это связано с необходимостью предъявления более тяжкого обвинения либо с осуждением оправданного, приведет к нарушению прав потерпевших, защита и восстановление которых является конституционной целью правосудия.
Поскольку поводом к рассмотрению данного дела сказалась ситуация, когда смерть потерпевшего наступила еще до вынесения приговора судом первой инстанции, то Конституционный Суд РФ не мог обойти это молчанием. В связи с этим он отметил, что право на судебную защиту подразумевает создание государством необходимых условий для эффективного и справедливого разбирательства дела прежде всего в суде первой инстанции, где разрешаются все существенные для определения прав и обязанностей сторон вопросы.
«Поскольку суд не может выйти за рамки предъявленного обвинения, то в случае возникновения такой необходимости должны быть задействованы процессуальные механизмы, которые позволили бы осуществлять расследование новых обстоятельств и их учет в соответствующем документе, направляемом в суд органом уголовного преследования».