Через двенадцать лет Египет вступал в новую эпоху – великий фараон Амонхотеп III, да царствует он вечно, ушел к своим божественным предкам, оставив после себя малолетнего наследника. С утратой властителя в стране прекращалась целая эпоха, останавливалось летоисчисление. И возобновлялось опять – с приходом молодого фараона, отсчитывая каждый год его правления, как новую эру.
Эту страну, благословенную и процветающую, основали очень давно жрецы, хранители великих знаний могущественных предков. Они обладали тайнами, ведали науки, но не стремились к власти, ибо сама власть нуждалась в них. Но шли века, и с каждым новым правителем все труднее приходилось жрецам, все упрямее и несговорчивее становились фараоны, не желающие ни с кем делиться властью.
Жрецы были усердны и терпеливы. Они хранили молчание и чувствовали, что когда-нибудь настанет их время.
Старшего сына Амонхотепа III они воспитывали с особой неутомимостью, поощряя его талант, рвение и удивляясь той безропотности, с которой он сносил все тяготы жреческой жизни. Амонхотепу было уже двадцать восемь, и за все годы учебы в храме он ничего не видел, кроме этих стен, прохладных даже в самую жестокую жару. Жрецы опасались отпускать его от себя, и он свыкся со своей странной участью. Погруженный в вечные раздумья, нелюдимый и незаметный, для многих он был как бы невидимкой, бесшумной тенью наследника великого трона, второе десятилетие своей жизни проводящего в служении Амону-Ра. Его преданность священным книгам и воле богов для всех была очевидной. Поэтому верховный жрец не задумывался, кого сделать новым повелителем Египта после смерти Амонхотепа III. Его выбор был определен задолго до этого дня. Может, еще тогда – двенадцать лет назад, в золоченом зале, во время разговора с повелителем Египта.
– Фараон Амонхотеп III перешел в мир богов, чтобы пребывать среди них вечно! – вещал верховный в сумраке ипет-исутского храма Амона-Ра, где в этот час собрались все жрецы города Уасета; узкий проблеск солнечных лучей попадал в помещение через отверстие в потолке, окружая фигуру верховного таинственным облачком сияющих пылинок. – Мы, жрецы могущественного Амона-Ра, должны теперь же решить, кто станет нашим повелителем.
– Наследник определен фараоном! – раздалось из темноты. – Тот, кому полагается заступить на трон египетский.
– Кто? – прогремел голос верховного. – Презренный Рабсун, сын хеттчанки? Той самой, что заняла место рядом с фараоном после изгнания им первой и законной супруги?
– Верховный жрец сошел с ума, – зашептали справа. – Он навлечет на нас невиданные бедствия.
– Я только помогаю восстановить справедливость! – громовым басом изрек верховный. – Малолетний сын хеттской царевны не смеет называться наследником Амонхотепа, пока существует истинный фараон. Он должен принять власть и по праву первородства, и по закону, нарушенному его отцом, который тем самым мы восстановим во имя Амона-Ра! Мать подлинного наследника, митаннийская принцесса, так и не дала развода своему супругу. Он же, в свою очередь, не спросив совета у бога и у нас, взял себе дочь властителя хеттов. Амонхотеп отверг старшего сына, носящего одно с ним имя. Он хотел избавиться от влияния Амона-Ра, потому что боялся, что его сын, много лет прослуживший в храме, будет и впредь пользоваться мудростью жрецов, передающих древние знания только великим властителям. Фараон нарушил законы и традиции. Он отдалился от отца своего, Амона-Ра. Он не хотел возводить на трон того, кто посвящен в самые сокровенные наши тайны.
– Верховный жрец забывает, что каждый фараон проходит обязательный обряд посвящения…
Быстро обернувшись в сторону говорившего, верховный служитель процедил:
– Этот фараон будет фараоном жрецов. Он принадлежит нам. Он провел среди нас слишком долгий срок и жизнь народа вряд ли когда-нибудь пробудит в нем интерес. Страной будем править мы, достойные и мудрые хранители традиций и знаний. Не к этому ли стремилось жречество на протяжении двадцати веков?
Со всех сторон послышалось нерешительное бормотание:
– Не будет ли возмущения среди номовой аристократии?
– Как отнесется народ к смене наследника, объявленного Египту покойным фараоном?
– Да, за десять лет народ привык считать наследником сына хеттчанки. Как же быть?
Верховный подождал, пока гомон немного утихнет и, дерзко глядя в разверзающуюся перед ним темноту, произнес:
– Народ подобен волу, на которого надевают ярмо. Всякий вол стремится к одному: меньше работать и больше поглощать травы. А до того, какое на нем ярмо: простое или изукрашенное драгоценностями, ему дела нет.
Его слова вызвали замешательство среди жрецов, и только спустя некоторое время раздались несмелые голоса:
– Верно говорит верховный жрец.
– Он прав.
– Боги на нашей стороне…
– Что скажете, мудрые мужи? – наконец спросил верховный.
– Ты прав, ты прав, мудрейший, – заговорили жрецы. – Нам не нужен мальчишка. Пора восстановить права жречества.
Голоса крепли:
– Молокососа вместе с незаконной царицей убрать из дворца фараона!
– Законного наследника вернуть на трон!
– Вы поистине мудры, мои братья, слуги Амона, – верховный притворно улыбнулся темноте. – Да услышит нашу волю великий Амон-Ра и да разделит с нами наши тревоги.
Верховный жрец простер руки вверх и зычно прокричал:
– Отныне фараоном Египта будет Амонхотеп IV, да не затеряется в потоке времени его бессмертное имя!
И пылинки, поднятые звуком его низкого голоса, взвивались вверх, отскакивали от сияющих ладоней и стремились улететь к светящемуся отверстию, которое, словно солнце-Ра, блистало в черноте потолка.
Резвый ветер гнал маленькое рыбацкое судно под косым треугольным парусом вдоль побережья Пелопоннеса. Ладно сложенный голубоглазый юноша, находившийся в лодке, умело управлялся со своим суденышком, что выдавало в нем опытного рыбака. Много раз выходил он в море, чтобы забросить сети: сначала вместе с отцом, а теперь – в одиночку. Привычное занятие для жителя этих мест. Но отчего-то Тотмий противился обыденному. Он мог быть хорошим рыбаком, но его учителем стал ленивый гончар, считающий себя самым нужным человеком в округе. Учеников он не терпел, не старался им передать свое ремесло и быстро от них избавлялся. Себя он требовал величать «мастером», но от него Тотмий научился только месить глину и вращать ее на гончарном круге. Ничему другому мастер не обучал. Он делал посуду, не замечая живой мир вокруг себя, который так отчетливо, до щемящей боли в сердце чувствовал Тотмий. Заплывая на отцовской лодке в море, он мог подолгу смотреть на волны, на расходящуюся в стороны ленту берега. И солнечные блики играли на его загорелом лице, заглядывали в глаза, будто стараясь догадаться, о чем думает этот шестнадцатилетний юноша? А у него в это время на душе тоже плясали солнечные зайчики. Он видел на горизонте облака, и они были для него новыми землями. Он запрокидывал голову, силясь днем сквозь отчаянную синеву неба увидеть звезды, но это почему-то не удавалось. То ли дело луна! Она могла появиться в любое время дня, будто забыв о своем истинном предназначении. Тотмию казалось, что она ищет его, и он тихо улыбался ей, лежа на дне лодки, подложив под голову руки. И луна грустным личиком смущенно улыбалась в ответ. Она была похожа на робкую девушку, и Тотмий мечтал вылепить ее портрет, как только найдет подходящую глину. Он мог лежать на дне лодки и часами думать о том, как выглядела бы луна, будь она человеком: удивленно приподнятые черные брови, зелено-серые глаза в искрах длинных ресниц, улыбающиеся полные губы. Но это уже совсем не луна, а кто-то другой, очень знакомый… Кто же? Может, мать, которая умерла в ту пору, когда он был еще ребенком?
Но сегодня Тотмию было не до луны. И не для рыбной ловли он вышел в море на отцовской лодке. Его голубые глаза горели нетерпением и счастьем, которые бывают у человека, решившегося на отчаянный поступок. Он развернул свое суденышко, и смело направил его в объятья моря, надеясь рано или поздно достигнуть страны детских грез, лежащей где-то за фиолетовым морским горизонтом. Он знал с малых лет, что там живут люди, которые поняли бы его стремление и наверняка смогли бы научить передавать красоты мира.
Тотмий торопился. Он надеялся отплыть подальше от дома, пока не хватится отец, а лодка, как ему казалось, замедляла ход и ветер переставал надувать парус. Тотмий, тихонько поругиваясь, часто и досадливо оборачивался.
Высокий зеленый холм, под которым находился его дом, отдалялся не так быстро, как ему хотелось, и Тотмий, в очередной раз оглянувшись, увидел на берегу фигуру отца, машущего ему рукой. В этот момент у юноши странно перехватило дыхание и сжалось сердце. С трудом сдерживая неожиданные слезы, Тотмий отвернулся.
Вскоре он отыскал взглядом в открытом море большой иноземный корабль, который вначале принял за египетский. Но это оказалось судно финикийцев. Он направил свою лодку наперерез и, приблизившись, стал громко кричать, стараясь привлечь внимание.
Корабль был хорош: вдоль бортов крепились решетки из прутьев для ограждения палубного груза; мачта несла прямоугольный парус на двух изогнутых реях, подобно египетской традиции – вот почему юноша ошибся, увидев судно издалека.
На борту заметили лодку Тотмия, и мускулистые гребцы подняли весла над водой. Богато одетый финикиец с пышной бородой отдал приказ принять гостя, и расторопные загорелые люди помогли юноше подняться на борт, крепко привязав лодку к кораблю.
– Я готов выслушать тебя, – после приветствия сказал богатый финикиец, – Ты юн и пытлив. Чего ты хочешь от меня?
Тотмий немного растерялся. Финикиец говорил на его языке очень чисто и как-то по особенному мягко.
Переборов внезапную робость, юноша попросил:
– Мне нужно в ту страну, где люди строят настоящие горы для своих властителей. Ты знаешь, как доплыть туда?
– Ты говоришь о стране пирамид? – финикиец удивленно поднял брови.
Тотмий от волнения покусывал губы; он вдруг испугался, что финикиец посмеется над ним.
Но вместо этого услышал:
– Ты собираешься доплыть туда на таком утлом суденышке? Наверное, ты очень смел. Но зачем тебе страна пирамид?
– Мне нужно туда попасть, – стиснув стучащие от волнения зубы, проговорил юноша; он чувствовал, что его бьет озноб.
– Прекрасно, о путешественник! – воскликнул финикиец. – Тебе очень повезло – мой корабль везет много товаров в те благословенные края.
Тотмий живо взглянул на торговца, тот заметил промелькнувшее в его глазах счастье и продолжал:
– О, юный мореплаватель! Ты должен быть благодарен судьбе, пославшей тебе мой корабль, ибо сейчас я принял решение оставить тебя здесь. Ты мне понравился и потому ты очень скоро попадешь туда, где среди песков стоят пирамиды!
Молодой человек неумело поблагодарил доброго торговца, а тот велел отвязать от борта рыбацкую лодку. Она еще долго плыла за кораблем, словно не желая расставаться с молодым хозяином. Юноша смотрел на нее и невольно переводил взгляд на берег, подернутый голубой дымкой, где под высоким холмом стоял, наверное, сейчас его отец и с тоской смотрел на корабль, увозящий Тотмия.
Судно двигалось быстро, подгоняемое двумя рядами весел. Тотмий ощущал себя птицей, выпущенной на волю. Он вдыхал морской воздух, который здесь был не такой, как у берега, и думал о той стране, куда привезет его добрый торговец.
Три жреца в леопардовых шкурах, наброшенных на плечи, стояли в золоченом зале, как и двенадцать лет назад, и их фигуры матово отражались на блестящем полу. Но не Амонхотеп III восседал перед ними на троне. Его место занимала иссушенная аскетической жизнью фигура наследника, неподвижного и похожего на собственное изваяние. Амонхотеп казался очень высоким и нескладным. Его узкое лицо оканчивалось длинным подбородком, черты были грубыми и крупными: большой нос, большие полные губы с опущенными книзу уголками, высокие брови и огромные глаза, казавшиеся узкими оттого, что были обведены жирной линией черного мустайма. Опухшие веки и мешки под глазами выдавали накопившуюся усталость. Высокий лоб переходил в золотой шлем, из-под которого нелепо торчали крупные оттопыренные уши. Парика наследник не носил, а свои волосы у него были сбриты, как у жреца. Его шлем украшал золотой урей, змея – символ царской власти. Облачение подтверждало, что на троне – новый властелин Верхнего и Нижнего Египта.
Верховный жрец низко поклонился и, смиренно сложив руки, тихо произнес:
– На тебе, о божественный, лежит благословение Амона-Ра. Жрецы храма, в котором ты провел много лет, пришли просить тебя не оставлять нас милостью. Боги ждут тебя, мой господин.
Амонхотеп, не моргая, смотрел на верховного, который продолжал излагать свою просьбу:
– Мы хотим, чтобы ты стал нашим верховным жрецом сейчас, сразу же после обряда посвящения в фараоны.
Это было большой честью для правителей. Обычно они добивались жреческого сана только к середине, а то и к концу правления. Для этого было необходимо знать тайны богов и принадлежать к касте посвященных.
– Согласен ли ты, единственный сын Амона, принять на себя священные обязанности?
Лицо наследника оставалось каменным. Может, жрец и вправду говорил с изваянием?
Вдруг губы Амонхотепа разомкнулись. И до верховного жреца донеслись раскаты голоса, еще более низкого, чем его собственный:
– Я не могу принять этой величайшей чести. Я недостоин.
Верховный жрец остолбенел:
– О, божественный! Объясни, что гнетет тебя?
В ответ наследник пристально посмотрел в глаза вопрошающего. Тот не выдержал и потупился.
Тогда Амонхотеп неспешно добавил:
– Я не слишком долго служил богам и понимаю, что мне рано брать на себя смелость называться верховным жрецом.
– О, воплощение Амона! Ты говоришь мудро! – низко кланяясь, сказал жрец.
Его спутники присоединились к нему в поклоне.
– Я неопытен и нуждаюсь в наставнике, – продолжал наследник. – Верховный сановник Рамосе, преданный моему отцу, Амонхотепу III, не может и не должен оставаться у трона, – он вновь долгим внимательным взглядом окинул верховного. – Ты понимаешь меня?
– Да, божественный, – ответил тот, еще не зная, что может сказать дальше молодой повелитель, но уже ощущая легкую дрожь в коленях, сопутствующую радостному волнению.
И услышал:
– Место верховного сановника займет человек, которому я могу довериться. Этим человеком будешь ты.
Верховный жрец с трудом скрыл свой восторг и, изобразив смущение, произнес:
– Я не смел даже подумать о таком.
– Ты – мой наставник и я хочу видеть тебя подле своего трона, – глухо молвил Амонхотеп.
– Я преклоняюсь перед решением божественного! Да услышит твои слова Амон-Ра, сияющий на небе! – в который раз верховный низко поклонился и после этого вкрадчиво произнес. – Поскольку мой повелитель не хочет принять на себя статус верховного жреца, я осмеливаюсь спросить, как скоро у нас появится царица?
Глаза наследника сверкнули.
– Ты так спешишь, мудрый Такенс!
– Я не хочу, чтобы ты повторял ошибки своего отца, божественный.
– Ты говоришь о том, как он трижды нарушил закон? – мрачно осведомился Амонхотеп. – Изгнал мою мать, законную царицу, без развода женился на чужеземке под видом укрепления отношений со страной хеттов и дал Египту наследника, уже будучи отнесенным к касте жрецов?
– Все верно, божественный.
– А разве я не нарушил закон? – неожиданно спросил Амонхотеп. – Я изгнал провозглашенного отцом наследника и захватил власть. Разве после этого я достоин сана верховного жреца Амона-Ра?
Последнюю фразу он почти выкрикнул, а на его лбу и между бровями пролегли две глубокие длинные складки. Он замолчал.
– Не терзайся, о божественный! – вкрадчиво проговорил Такенс. – Ты же знаешь, что это было сделано во имя процветания государства, ради справедливости, попранной много лет назад твоим отцом. Ты всегда был слишком строг к себе. Но если ты хочешь во всем следовать законам, тебе нужно жениться и произвести потомство до посвящения в жречество. Дай волю своей плоти, а мы незамедлительно займемся поисками достойнейшей.
– Какие слова я слышу из уст твоих! – вскричал Амонхотеп. – Не ты ли внушал мне истину о пагубности грязных плотских желаний? Ты ли это, мой наставник?
– Успокойся, божественный! – улыбнулся жрец. – Порой полезно забывать о наставлениях. Нужно уметь лавировать в бурном тифоне жизни.
И хотя верховный чувствовал на себе тяжелый неподвижный взгляд Амонхотепа, он продолжал сохранять спокойствие и уверенность, вещая свои наставления.
– Люди злопамятны и коварны. Тому, кто живет по правилам, порой трудно выкарабкаться из зыбучих песков человеческого равнодушия.
– Но каждый, несмотря на это, должен возделывать оазис своей души, – возразил наследник. – Когда люди не борются с пустыней, она наступает на них.
– Только боги безгрешны, – не замечая слов повелителя, продолжал жрец. – И лишь жрецы стремятся обрести чистоту. Но это мало кому удается. Они всего-навсего люди. Кто незащищен, тот гибнет, и некому плакать на его похоронах.
– Зачем говоришь мне это? – сдержанно спросил наследник.
– Ты лучший из нас, – торжественно изрек верховный и мягко продолжал. – Не надо уличать себя в грехах, которые тобой не совершались. Надо действовать смело и не останавливаться ни перед чем для достижения своих идеалов.
– Мои идеалы могут быть несовершенными, – молвил Амонхотеп.
– Ты – фараон Верхнего и Нижнего Египта, представитель воинствующей XVIII династии, прогнавшей чужеземцев-гиксосов, сумевшей добиться процветания своей земли и присоединить к Египту соседние страны. Династия, славная как воинами, так и политиками. Ее фараоны никогда не обращали свои стопы вспять. Знаешь ли ты о царице Хатасу, сумевшей не только взять в руки жезл правителя Египта, пока Тутмес III был мал, но и добиться того, чтобы ее запечатлевали на стенах гробниц и храмов наравне с фараонами-мужчинами? Прекрасный пример могущества духа.
– Мне ни к чему вновь выслушивать старый урок, – сказал наследник.
– Я лишь хотел привести пример моему божественному воспитаннику, – и верховный склонился в участливом поклоне.
Двое других жрецов немедленно сделали то же самое.
– Хорошо. Я принял твои наставления.
– Значит, я приступаю к поискам девушки? – осведомился жрец.
– Какой девушки? – не понял повелитель.
– Царицы, – по физиономии Такенса растеклась улыбка.
– Думаю, спешить с этим нет необходимости. Всему свой черед, – сдержанно сказал Амонхотеп. – Сначала я должен стать фараоном, а потом подумаю о твоих словах.
– Я только хотел дать совет божественному. – Ответил верховный жрец.
– Благодарю моего наставника, – коротко и сухо произнес молодой властитель: этой фразой он давал понять, что аудиенция окончена.
Верховный хорошо знал обычаи двора, а потому медленно и степенно кланяясь, вместе со своими собратьями попятился к выходу, не упуская из виду неподвижно сидящего Амонхотепа до тех пор, пока двери за ними не закрылись.
Первое, что удивило Тотмия на корабле – это поразительная перемена в финикийце, который сразу же после того, как пригласил юношу разделить с ним путешествие, потерял к своему гостю интерес и повел себя столь высокомерно, что даже не обернулся, когда Тотмий несколько раз окликнул его. Финикиец казался очень занятым в окружении помощников и слуг, он отдавал распоряжения команде и не обращал внимания на то, что могло бы его отвлечь от дел.
Погода благоприятствовала морскому путешествию, ветер надувал парус и разгонял редкие облака.
Корабль не спеша обогнул какой-то небольшой каменистый остров и встал кормой к заходящему солнцу.
Сначала Тотмий принял это за маневр с тем, чтобы обойти мель или подводные камни, но рулевой продолжал уверенно держать курс на восток, и это тоже удивило юношу. Он собрался сказать финикийцу, что корабль плывет не в том направлении, и двинулся было к нему, но в этот момент краем глаза заметил коренастого коротышку, неотступно следящего за каждым его шагом.
Это тоже показалось странным.
Тотмий обратился к нему с вопросом:
– Мы плывем на восток?
– Да, да, конечно, – с трудом выговаривая слова, ответил коротышка, не сводя с юноши маленьких колючих глаз.
– А страна пирамид разве на востоке?
– Там, – охотно ответил тот, махнув рукой совсем в другом направлении.
Тотмий растерялся. Хотя он слышал рассказы о том, как похищают людей, но не допускал мысли, что его могут обманывать: финикиец был столь приветлив и добр к нему…
– Но если так, – вновь обратился он к коротышке, – То когда же мы попадем в страну пирамид?
Тот щербато ухмыльнулся и издевательски произнес:
– Никогда.
И Тотмий вскипел. Он отшвырнул от себя коротышку и бросился к финикийцу, желая выяснить, что происходит, но финикиец в это время удалился во внутренние помещения корабля и двое слуг встали на стражу около его двери. Напрасно Тотмий кричал и вырывался. Ему заткнули рот, привязали к мачте и больше не обращали на него внимания. Угрюмые гребцы налегали на весла, а за спиной рулевого розовое солнце мягко оседало в море. Тотмий смотрел на восхитительные краски вечерней зари, растекающиеся по небу и отраженные водой, и не ощущал той радости, которую обычно испытывал, созерцая прекрасное. Он провел бессонную ночь, досадуя на себя за случившееся. Наутро коротышка принес ему еду и только хотел снять кляп, как Тотмий тут же укусил его, а в ответ получил такую затрещину, что зубы зашатались.
– Кусаться? – спросил коротышка, заглядывая юноше в глаза. – Тогда вместо еды будешь глотать свою кровь, – и засмеялся.
Весь палящий день юноша провел на солнце, мучимый жаждой. Но никто к нему не подходил и к вечеру он потерял сознание. Прохлада ночи только под утро вернула силы, но вскоре наступил рассвет.
Сначала ему казалось, что с неба к его ногам слетаются белые чайки, закрывая его от жестокого солнца, бившего отовсюду. Но крылья чаек тоже наполнились светом, от которого некуда было спрятаться…
Он очнулся, когда стемнело. Повязка со рта была снята, и Тотмий увидел перед собой испуганное лицо девушки. Она поила его. Горьковатая вода плохо утоляла жажду, но юноша был благодарен своей спасительнице и уже хотел сказать ей слова признательности, как она, опасаясь, что его услышат, быстро вернула кляп на прежнее место и убежала. А он вскоре опять впал в забытье.
Его привели в чувство утром, окатив морской водой из кожаного ведра. Открыв глаза, он увидел финикийца, распекающего коротышку. По тому, как часто они оглядывались на Тотмия, он понял, что именно он является причиной их склоки.
В действительности так оно и было. Финикиец злился на слугу за ту небрежность, с которой тот отнесся к пелопонесскому юноше, доведя его до полусмерти.
– Он кусался! – оправдывался коротышка.
– Что теперь? Выбросить его за борт? – кипятился финикиец. – Уж лучше я выброшу за борт тебя!
– Он все равно вам нечего не стоил, – попробовал высказать свое мнение слуга, но хозяин так на него посмотрел, что тот, наверное, в этот момент был сам готов выпрыгнуть с корабля в море.
– Он очень дорого стоит! – прошипел сквозь зубы финикиец и, отвернувшись от слуги, бросил через плечо. – Ты понял?
Спустя несколько мгновений Тотмия уже отвязывали от мачты. И больше всех суетился коротышка, которому совсем не хотелось снова прогневить хозяина.
Юношу перенесли в душный и сумрачный трюм, где он оказался среди множества людей, принадлежащих финикийскому торговцу. Последующие дни слились в один – бесконечно долгий, в котором девушка-рабыня, поившая его на палубе, приносила ему пищу и чем-то смазывала его кожу, пострадавшую от долгого пребывания на солнце.
Наконец корабль причалил к берегу. И это не был Египет. Всех рабов выгрузили из трюма и переправили на берег. Но не Тотмия, на которого у хозяина были особые планы. Он остался на палубе под охраной коренастого коротышки и смотрел, как слуги торговца уводят рабов, подгоняя их палками, словно скот. И девушка-рабыня почему-то постоянно оборачивалась, чтобы посмотреть в его сторону.