А незадолго до этого…
Они ввалились в комнату, вцепившись друг в друга. Она целовала его крепко, взасос. Давненько в его душе не бушевали такие страсти. Он как-то ухитрился сунуть карту в щель автомата, включающего освещение, и все вокруг озарилось. Они были в его номере, наверху, над гостиничным баром, в котором познакомились. Она втолкнула его в комнату, и он совсем пропал в ее объятиях, пропал в этой ночи.
– Pas maintenant, monsieur television[1]. Не сейчас.
Она то и дело переходила на французский. Была пьяна. И алкоголь, похоже, только усиливал страсть.
Сначала она не знала, кто он такой, чем его и очаровала. Он угостил ее выпивкой, и остаток вечера она искала информацию о нем в «Гугле» и удивлялась, почему к нему все время подходят и разговаривают какие-то люди. Торжественное открытие художественной выставки в банкетном зале гостиницы в конце концов сошло на нет, люди разбрелись кто куда, и они остались вдвоем, по очереди разговаривая по ее телефону. Иностранец Сири не признал его лондонского акцента.
Она опрокинула его на кровать, заползла сверху, алчно кусая губами шею и подползая все выше.
– Смотри не запачкай смокинг, – засмеялся он.
– On s’en fout du costume![2]
– Слышь, я понятия не имею, что ты там лопочешь, поняла?
Она выпрямилась и слезла с него.
– Есть что-нибудь выпить?
Он махнул рукой в сторону мини-бара. Кое-что еще оставалось.
Голова ее исчезла в холодильнике, она вытащила небольшую бутылочку белого вина и еще одну, с бурбоном. Они были знакомы всего два часа, но она успела изучить его вкусы. Неужели он и вправду нашел «ту самую, единственную»?
– Avez-vous de la glace?[3]
– Ну вот, опять! – сказал он, смеясь.
– Прости, – отозвалась она. – Мм… лед у тебя есть?
Он махнул в сторону стола, где поставил ведерко со льдом, хотя понимал, что там все давно растаяло. Она взяла ведерко, заглянула и улыбнулась.
– Тогда схожу принесу.
Она бросилась к нему, исступленно поцеловала, и остатки льда из ведерка обрушились ему на штаны. Наплевать. Эта женщина – полный отпад, таких не бывает, нечто совершенно новенькое.
Она отпрянула:
– Je reviens[4].
Бросилась вон из комнаты с ведерком под мышкой, с шумом захлопнув за собой дверь.
– Хорошо! – крикнул он ей в спину и встал с кровати. – Да, зря, выходит, прогуливал французский в школе, – пробормотал он вполголоса.
Подошел к зеркалу, снял галстук-бабочку, уже развязанный и болтавшийся на шее. Снял пиджак, повесил на спинку стула. Шагнул вперед и заглянул себе в глаза. Месяц назад во взгляде его поселились некие симптомы паранойи. Все началось, когда ему пришлось сниматься в сюжете телешоу, где шла речь о циррозе печени. Оказывается, печень обладает способностью к регенерации. После тяжелой попойки печень восстанавливает нанесенный ей урон и становится как новенькая. Но запойные пьяницы, не просыхающие много лет, вредят печени настолько, что она отказывается работать как прежде. И больше не восстанавливается. К ранним признакам болезни относятся боли в животе, с которыми можно бороться болеутоляющими таблетками, будь у него эти боли; последующие признаки выражаются, в частности, пожелтением глазных белков. Все это он выяснил через Интернет, после шоу ему стало любопытно. Он никогда не считал себя мнительным, но…
«При чем здесь мнительность, если это подтверждено?»
М-да. Все ипохондрики так говорят.
Он просто следит за своим здоровьем. Что ни говори, здоровье у него в порядке. Не надо делать из мухи слона.
– Je… mappale Sheppard. Mapelle?[5]
Он шагнул назад и улыбнулся отражению. Со школы он помнил по-французски только одну фразу. «Je voudrais un torchon s’il vous plait». Она означает: «Я бы хотел полотенце, пожалуйста». Далеко с этим не уйдешь. Merde[6].
Он подошел к окну и раздвинул шторы. Перед ним раскинулся город. Он очень любил вот так стоять и смотреть на крыши города, где бы ни находился. Все-таки есть нечто в том, чтобы смотреть на город с высоты: чувствуешь себя властелином вселенной. Видеть все эти улицы, дороги, аллеи, скоростные трассы, видеть, как они функционируют вместе, словно единый организм. Здесь, в этом городе, он никогда прежде не был. Но ощущения те же.
Эйфелева башня была освещена, возвышалась неким маяком, вокруг которого лучилось все остальное. Он был там вчера, досадуя, что решил приехать туристом. Назавтра ему предстоял поход с Дугласом в Лувр (Дуглас – это его агент, он остановился в гостинице, которая «для жалованья агента несколько более прилична»), но теперь он подумывал о том, что мог бы и поменять планы.
Встанет поздно и после утреннего секса просто отдохнет. Может быть, отправится в бассейн. День проведет в баре. Возможно, с ней.
У него первый настоящий отпуск за много лет. «Сыщик-резидент» – эти два слова стали его вторым именем, хотя получил он его дорогой ценой: съемки шли бешеными темпами. Когда каждый будний день крутят очередную серию, приходится выдавать немыслимый объем материала, обыгрывать немыслимое количество судеб, с которыми он имеет дело: любовные интрижки, украденные деньги, незаконнорожденные дети, запутанные бытовые судебные тяжбы, снова любовные интрижки – он все это уже видел в сюжетах реальной жизни. Эту часть работы он любил больше всего. Только здесь от работы он получал истинное удовольствие.
Когда снимаешь по пять серий в день, какую-то конкретную не упомнишь. Все сливаются в одну массу. И конечно, имена он не запоминал. Однажды он смотрел серию из «Сыщика-резидента», увидел на экране себя и не узнал. Смотрел как на другого человека. Никак не мог вспомнить, когда он здесь снимался. Отчасти, конечно, потому, что особо не зацикливался на процессе. Но и потому, что «работал как проклятый». Постоянно на пределе, так он считал.
Дуглас предложил ему отдохнуть, взять отпуск. Подзарядиться. Вернуться свеженьким, еще более крутым Морганом Шеппардом. Шеппард не был уверен, что получится, но однажды за кулисами случайно подслушал, как Дуглас спорил с главным бухгалтером телеканала. Главный бухгалтер утверждал, будто Шеппард выдохся, и заявлял, что виной всему злоупотребления бухлом и наркотиками. Они сошлись на том, что Шеппарда нужно отправить в двухнедельный отпуск; пусть хорошенько отдохнет и вернется на работу «как новенький». Шеппард не сказал Дугласу, что слышал этот разговор. Просто согласился – а потом стал убеждать самого себя в верности решения. А что, может, и неплохая идея; может, он действительно слегка измотался в последнее время. Дуглас был рад-радехонек, так рад, что тоже отправился с ним. Не исключено, что именно поэтому он с самого начала и настаивал на отпуске.
Вот так он пять дней назад оказался в Париже. И пока чувствовал себя великолепно. Даже более чем, после знакомства с этой до безумия горячей женщиной…
Кажется, она не очень спешит.
Шеппард отошел от окна и повалился на кровать. Повозился немного, устроился поудобнее, примостив голову между двумя подушками. Так гораздо лучше.
Шеппард закрыл глаза. Он не понимал, насколько устал. Который теперь час? Часов на руке тоже нет. Он в отпуске, а будет ли толк? Хорошо, сейчас он отдыхает… Но нет, он не хочет, чтобы она застала его спящим. Если уснет, скорее всего, будет чувствовать себя разбитым. А она такая темпераментная. И они не закончили начатое…
Но как все-таки он устал! Глаза не открываются. И что это за звук такой умиротворяющий? То ли свист, то ли шипение. Раньше его не было… а может, он не замечал. И чем больше он слушал, тем, кажется, быстрее погружался в сон.
Все мысли куда-то исчезли.
Сознание покинуло его.